Твое человеческое лицо

Lil Nas X — AM I DREAMING ft Miley Cyrus

      Хината не погружается. Она падает.       Это всего лишь новый уровень приступов паники, ведь обычные уже набили оскомину и мозг решил: нужно что-нибудь этакое — целое шоу. Будто ее в vr-очках скинули с многоэтажки и, казалось бы, шлем можно снять, вот только почва ушла из-под ног в реальности. В итоге ты будто паришь в воздухе. Будто смотришь на свое тело, лежащее на больничной койке, подключенное к аппаратам, и испытываешь отвращение, хочешь съебаться куда подальше с этой планеты, но черта с два: тебе нужно очнуться сегодня в шесть часов вечера, чтобы вытереть плечом все рыдания переживающих и выслушать все их слова поддержки. Ужин по расписанию. Не будешь жрать и смеяться — они запаникуют и твой психотерапевт многозначительно покивает головой на их завывания, что-то пообещает. Ты не услышишь, но по траурным лицам поймешь: тебя ожидает некоторое дерьмо. Так всегда бывает, когда психотерапевты многозначительно кивают и ничего при этом не сообщают пациентам.       Хината блюет, нависнув над унитазом, пока Дракен заботливо держит ей волосы, а Такемичи уже почти отрубился возле ванной, потому что кровь, хлещущая из его носа, не прекращается.       — Вы просто придурки, — устало, но раздраженно бормочет Рюгудзи. Не повезло ему оказаться самым трезвым в компании, хотя Хината, медленно приходящая в себя, вспоминает, что вообще-то ограничилась одним бокалом вина. Какого… — Два сапога пара, — его слова — отличный повод улыбнуться, ведь несмотря на неприкрытое осуждение, Дракен их очень любит, и это, на самом деле, единственное, что греет душу, учитывая все сложившиеся обстоятельства. — Отвернулся на минуту, а вы уже натворили херни. Как дети, ей-богу.       Как дети, ага.       Хината сплевывает, позволяет поднять себя, и смеется в открытую. Дети. Дети. Дети. Сказал ребенок им с Такемичи. У кого-то сейчас будет истерика.       Кен смотрит на нее снисходительно, как на дурочку, и это умиляет, скорее, ведь, знай он всю правду, смотрел бы так же. Есть вещи, которые никогда не меняются. Остается только за них и держаться, чтобы не забыть ни себя, ни свою важную цель.       Майки.       Вот, кто все забыл.       Это пока еще не катастрофа вселенского масштаба, но это личная катастрофа Хинаты. Ей обидно и больно, и даже не важно, что на данном этапе начать сначала еще не так сложно. Куда хуже было бы, если бы они с Майки боролись целый год. А тут — пара встреч, казалось бы, пофиг вообще, да только вот Хинату буквально трясет, когда она представляет недоверие Сано. И да, она попытается все исправить, но так хорошо уже не получится, ведь жизнь это не театральная постановка.       — Что он сделал? — Хина опирается на Рюгудзи и поглядывает на своего все-еще-парня, который в сознании, что удивительно, хотя уже весь посинел.       — В душе не ебу. Такемичи? — Дракен дает товарищу оплеуху, и тот глухо стонет. Живой, и на том не-спасибо. Хината хочет вцепиться ему в горло и задушить, как бы дико это ни звучало. Нахрен его, нахрен все, что с ним связано! Это просто кошмарная реальность, иллюзия, можно уснуть и никогда не про… а, стоп. Точно. Нельзя ведь. «Нельзя, кто ж тебе разрешит, Хина, ты будешь делать только то, что он скажет, ровно как и все остальные. Только ты одна здесь пришла в себя, будто бы морок спал, открывая всю правду, правду, которую невозможно принять». В голове столько дурных, мерзких мыслей о том, как его прикончить, как глаза ему выдавить… Но Хината останавливает себя. Вдох-выдох. Давайте дружить, всех любить, ходить за ручку и говорить о сладеньких тортиках. ДАВАЙТЕ, БЛЯДЬ.       — Это все Юзуха, — врет Такемичи, пытаясь устроиться поудобнее.       Такемичи всегда много врет (ну, или недоговаривает), однако сейчас это выходит за рамки, и дело вовсе не в Юзухе, которую вообще непонятно зачем сюда приплели. Просто кто-то все равно свой поступок не объяснит толком, не ответит, зачем был нужен очередной прыжок, а лепет про то, что без Эмы жизнь Майки не станет прежней, слушать не хочется, а бред про Юзуху — тем более. Мужчинка молодец, ничего не скажешь: на старте своих приключений понравился шайке подростков со сложными судьбами, увлекая их рассказами о том, что делает все во благо, ради любви и дружбы, и они ведь поверили. И так удобно каждый раз стирать им память, когда понимаешь, что опять не вышло оправдать надежды в рот смотрящих.       «Знаешь, продолжение любого таинства — это макабр. Теперь тебе есть о чем на досуге подумать».       — Схера ли ей тебя бить? Она ж на тебя запала. Да и не ссорились вы, — Дракен усаживает Хинату на бортик ванной и поднимает Ханагаки за шкирку, заставляет посмотреть на себя. — Крови слишком много. Ты… я не знаю, может, скорую вызвать? — и правда, видок у Такемичи, мягко говоря, жуткий: его модная майка спереди вся багровая, даже рисунка почти не различить, глаза у него полумертвые, лохматые волосы слиплись от пота и кажется, будто сейчас действительно случится что-то ужасное. Ванная в крови, плитка в крови, босые ноги, едва стоящие, размазывают по милому банному коврику кровь. Капля за каплей, снова, снова и снова, из его носа льет как из крана, будто это какая-то бутафория.       — Она случайно. Ну, короче, не важно. Не надо скорую.       Хината закрывает глаза и считает, сколько раз за минуту ей пройдет и опять заболит голова. Что, если им с Такемичи так плохо из-за очередного прыжка? Нет, бред какой-то. Раньше так никогда не было. Что могло сейчас измениться?       — Слушай, Дракен, а принеси-ка ему воды, — Хината, кое-как поднявшись, закрывает унитаз крышкой, сажай, мол, этого, не держи, и снова устраивается на бортике ванной. Крови становится все больше и больше, ситуация выходит из-под контроля. Картина жуткая, Кен нервничает, но вот Хине, по правде говоря, настолько плевать… У нее есть какая-то непонятная уверенность в том, что с Ханагаки все будет в порядке.       — Я скорую вызову, он же сейчас откинется, — Дракен все же усаживает страдальца и придерживает одной рукой, чтобы тот не рухнул нежной головушкой на окровавленный кафель.       — Ага, хорошо. Только сначала воды принеси, — настаивает Хината, глядя на него выразительно. Рюгудзи вопросительно вскидывает бровь, думает, наверное, что она настолько перепила, что очевидного не замечает и не может мыслить здраво. Но Хина трезва. Абсолютно трезва, вот, что самое интересное. Она прекрасно помнит, сколько выпила. И только что она все это выблевала. — Нам нужно поговорить. Просто выйди. И если кровь не остановится через две минуты, вызываем скорую, — она понимает, что происходящее ненормально, и понимает, что смерть Такемичи сейчас будет совсем некстати. Нет, смерть главного героя никогда кстати не будет. А догадка о том, что это результат прыжка, не дает покоя. Точнее, как раз-таки, дает. Потому Хината не паникует совсем.       — Э-э-эм, ладно. Надеюсь, за две минуты моего отсутствия он тут не сдохнет, — Дракен все же оставляет их вдвоем, а Такемичи, вытерев нос рукой, опускает голову.       — Если ты хочешь сейчас начать меня обвинять, я это пойму, конечно, ты имеешь полное право, но ты же тоже не… — вот у кого-то сразу и силы появились, и голос прорезался, от умирающего ни следа не осталось, несмотря даже на бедственное положение.       — Рот закрой, — Хината прислоняется спиной к стене, садится полубоком. Закидывает ногу на ногу и складывает на груди руки. Она чувствует, что может не сдержаться, потому физическое недомогание сейчас очень кстати. Она бы врезала Такемичи так, что он разговаривать бы не смог. И плевать, что понятия не имеет, как нужно бить. Но ему и так досталось. «Хина, будь великодушной. Вдох-выдох». — Слушай меня сюда, Такемичи. Мне кажется, ты что-то натворил. Не могут твои прыжки не иметь последствий. К тому же, ты раньше не прыгал настолько часто.       — Я не… я не понимаю, — Ханагаки медленно поднимается и тащится к раковине. Хината разглядывает его лицо в отражении зеркала. Кровь прекратилась. Вот, все как она и думала. Осталось только умыться и переодеться. Майки найдет ему сменные шмотки. Майки. Даже от мимолетной мысли о нем Хинату бросает в жар. В жар, потому что ей хочется уебаться о стену от безысходности, ей душно в этой реальности, в которую Такемичи ее любезно закинул, ей нужно вернуться в тот день, когда контакт был налажен. Но нет. Хрен там.       — Давай-ка порассуждаем, — пока Такемичи включает воду и умывает лицо, Хина на негнущихся ногах подходит к нему сзади. Она смотрит на себя в зеркало. Ее глаза… жуткие. Блестят в ярком свете, абсолютно недобро, челюсть ходит туда-сюда. Хочется убивать. Да, по ее выражению лица ясно: ей хочется убивать. И с таким человеком лучше вообще не иметь никаких дел. По крайней мере, пока человек в этом состоянии. Но Такемичи бежать некуда. Он жертва и, к слову, уже приманившая хищника запахом своей крови. Акула церемониться не станет уж точно. Не после того, как ее раззадорили. — Почему Эму сбила машина? Я вот пока сидела, думала об этом, думала. Вот вроде бы глупость, было бы здесь нечто большее, чем неудачное стечение обстоятельств, Майки бы точно сказал, но ведь… а вдруг он и сам не знал ничего? Вдруг за рулем автомобиля (не важно, что не грузовика) был твой друг, или тот же Кисаки, не суть, — «НЕТ. Этого быть не может. Это же Эма, у нее нет ни с кем проблем, ее не любит ни один моральный урод, она не ссорилась ни с одним из байкеров, НИКАКОГО КУРОКАВЫ ИЗАНЫ В ТОЙ РЕАЛЬНОСТИ НЕ БЫЛО, и вообще, Хината, ложись спать, не выдумывай всякую чушь…» — Что, если мои домыслы правдивы? Эму еще ни разу не сбивала машина. Машина всегда сбивала меня. Это было нерушимым вселенским правилом: меня по асфальту размазать, а Эме проломить череп. Умерла она не в маленьком возрасте. Но и не в двадцать шесть… Все равно, что-то не сходится…       — Это звучит… фантастически, — Такемичи умывает лицо, склонившись над раковиной, с трудом осмысляя все сказанное. Получается не очень, но он старается. — Не знаю. Может… мы просто снова что-то не так сделали?       — Я об этом и говорю. Только не «мы», а «ты». Вообще, гадать бессмысленно. Мы ничего уже не узнаем.       Такемичи молчит недолго.       — Ты же понимаешь, что я не мог оставить его без семьи, — и опять этот тон. Без пяти минут показательная дрожь в голосе, чтобы все увидели, как он, спаситель, герой, великомученик, который все ради других, а для себя ничегошеньки, праведно страдает, да только вот НИКТО ЕГО НЕ ПРОСИЛ.       — Ну тогда давай спасем Баджи. Или нет, сперва — Шиничиро. Не-е-ет, лучше: вернем с того света родителей Майки! Ой, зачем же об этом думать, правда? Сколько раз Майки умолял тебя отъебаться? — когда Такемичи резко поднимает голову и его взгляд падает на собственное отражение в зеркале, он аж вздрагивает, замечая Хинату, что как демон стоит рядом и смотрит так, будто они даже не враги, она смотрит так, будто Такемичи — всего лишь помеха, недоразумение, ошибка природы, которую устранить — раз плюнуть. Как будто бы у нее есть власть. Не у него. И у Такемичи мурашки по спине пробегают, пересыхает во рту.       Хинату вдруг осеняет: они переместились в прошлое не на такой уж и большой срок. Поэтому вполне можно узнать у Эмы, не преследует ли ее кто, нет ли у нее тайных проблем, не знает ли она часом Кисаки Тетту…       «Единственные здравые мысли из всего потока сознания — поговорить с Эмой и ложиться спать, ведь Такемичи ни в чем разбираться не хочет, бессмысленно с ним делиться. Да, теперь просто вставай, иди в комнату, ну, или попроси Дракена тебя увести, закрывай глазки и молись, чтобы проснулась на следующий день, а не через н-ное количество лет».       Голова раскалывается, ледяные, но влажные руки трясутся, и Хинате так непередаваемо больно, ведь она слышит громкий голос Майки за плотно закрытой дверью. Он чем-то весело делится с Эмой (живой), такой беспечный, вроде счастливый (пока), он говорит, говорит, и Хинате кажется, что еще немного, и ее разорвет от желания вцепиться в него мертвой хваткой непонятно зачем, и заново учиться принимать тот факт, что она все еще существует, ОНА, Тачибана Хината, единственная в своем роде, а не очередная версия. Майки бы не оттолкнул ее. Он бы снова все удивительным образом понял. Майки — очередная версия. Но все эти версии связаны.       Да только вот это не важно. Ничего уже не важно. Все уничтожено. Чуда не случится, Майки не вспомнит, хотя очень хочется, чтобы вспомнил. Хочется так, что хоть падай и в слезах катайся по полу в попытках переиграть Вселенную. Это глупо, Хината знает, поэтому ничего и не делает. Все расставит по своим местам разговор с Эмой.       — Необходимо, чтобы ты прыгнул в будущее. За день до смерти Эмы, — вдруг произносит Хината, кивая сама себе, и начинает расхаживать туда-сюда. — Точнее, не в будущее, а в другую реальность. В ту реальность, из которой меня забрал. Там мы с Майки нашли общий язык. С ним очень легко общаться, он меня слышит и слушает, и, главное, ему нужен человек рядом. Поэтому ты просто обязан перенести нас, а то, что происходит сейчас — стереть. В любом случае, нельзя все оставлять как есть.       — А-а… ладно? — Такемичи опасливо поводит плечами и выпрямляется, поворачивается к Хинате, опирается на раковину спиной. Он все еще жутко бледный, но это ничего. Выпьет сладкого чаю, и все будет хорошо. С Такемичи так точно. — Звучит вполне здраво. Тогда завтра найдем Наото и прыгнем, да?       — Да, — Хината больше не так сурова, но не потому, что смягчилась. Просто она очень устала, да и разговор изжил себя. — И только попробуй выкинуть что-нибудь. Я тебя прикончу.       Прикончу — уже не убью. «Будем считать, я даю тебе второй шанс. В конце концов, я тоже люблю Эму, боги, как я ее люблю, мне так страшно после всего выйти и снова увидеть ее, вдохнуть ее запах, услышать ее голос, обнять. И она очень нужна Майки. И Дракену. Всем нам».       Кен легок на помине. Входит со стаканом воды, и Такемичи застывает с открытым ртом, так и не успев ничего ответить.       — Думал, вы никогда не напиздитесь. И да, мне надоело ждать, хотя я понял, что паники нет. Если уж ты не волнуешься, — он многозначительно глядит на Хину (ну да, у них с Такемичи же типа любовь до гроба, нельзя о таком забывать, разговора про рыбку не было, не было, не было), — значит действительно все в порядке. Но его все еще надо тащить, поэтому я и пришел. На, пей свою воду, и пойдем тебя переоденем. Все как раз вышли на улицу, так что тебя никто не увидит. И да, не говорите Эме о том, что случилось. Это испортит ей настроение. Я сам здесь все уберу.       Хината искренне улыбается впервые за последние сутки так точно. После всего пережитого Дракен, заботящийся об Эме — это лучшее, что она может увидеть в принципе. А худшее… нет, рожа Такемичи на худшее не тянет. Осточертел он, дел с ним иметь не хочется, а разговаривать бесполезно. Худшее — это Майки, забывший все. Все-все. Вообще. И это вдруг так пугает ее… «Осознала, наконец. Дошло, да». Все сначала. И даже не сегодня. «Сегодня не трогай его, не разговаривай, только смотри и то — украдкой, чтобы не заметил, а то, если встретишься с ним взглядом, снова случится взрыв, от которого спрятаться не успеешь, а каждый раз устанавливать связь и сразу терять ее — пытка. Умирать даже не так обидно, потому что смерть в принципе неизбежна, а здесь — попытка за попыткой провалены не по твоей вине».       — Не скажем, не скажем. Идите отсюда, я хочу умыться и припудриться, — Хината машет на них рукой. Дракен, тяжело выдохнув, берет Такемичи за локоть и тянет на выход. Но оборачивается, спрашивает:       — У тебя все нормально? — на мгновение замирает в дверях, и Хината кивает, все еще улыбаясь. Когда дверь захлопывается, у нее начинают дрожать губы.       А глаза сухие. Хотя, вообще-то, она бы лучше поплакала, чтобы легче стало, ведь эмоции, законсервированные в горле, невырыданные и омерзительные, уже изнутри режут, будто моток спутанной проволоки проглотила. Ладно. Потерпит, куда денется. Не впервой. Но Хина уже позабыла, каково это — быть с кем-то. Хотя, Майки даже не подозревает, что теперь они в одной команде. Хреновый из них отряд по борьбе с Такемичи — один во власти забытья, как и все остальные, не особенный, но такой важный, а вторая — брак, который Вселенная почему-то отказалась утилизировать. Хината, как любой человек, хочет сообщника. Возможно ли справиться в одиночку? Спасти всех, не только Майки, ведь Такемичи нужно самое идеальное развитие событий? Что же, если так, то для начала Майки нужно рассказать правду. И Эму спасти, конечно же. Пизд… о, нет, давайте смотреть на вещи оптимистично: Хина отлично распланировала завтрашний день! Тут нет места этой вашей повседневной рутине из серии «сходить за хлебом, поставить будильник на утро понедельника, покормить рыбок». Рыбки-рыбки. Теперь каждое слово будет напоминать о Майки? Нет, так не пойдет.       Хината умывается, трет глаза, смотрит на себя в зеркало долгое мгновение. Эма жива, Майки, кажется, в порядке. Пока еще. Не в порядке, видимо, одна только Хина. Даже Такемичи в удовольствие не сдаваться, несмотря на то, что он давно сражается. На его месте Хината давно опустила бы руки. Хотя… нет. Она бы просто все сделала по-другому. Зачем вообще было связываться со Свастонами? О, точно… А что, если проблема как раз в этом? Что, если Такемичи нельзя было знакомиться с байкерами? Что, если в их жизнях он лишний? Впрочем… какая уже разница? Хината сама не представляет жизни без Свастонов. Ладно, он натворил дел, теперь расхлебывать. И расхлебывать ей. Потому что Такемичи изначально ни с чем не справлялся. Хината, только начав заниматься всем этим, узнала о Майки больше, чем Такемичи за много лет. Да, она узнала, что это за черный импульс такой загадочный. Все оказалось проще и сложнее одновременно. В любом случае, один-ноль в пользу Хинаты. «Выкуси, праведник».       А лицо у нее, кстати, все еще злое, устрашающее, будто вселился бес. И Хине нравится это: глаза ее горят ненавистью и решимостью. Не захочет Такемичи ей помогать — так она заставит. И нет, это не она ему помогает. Уже нет. Потому что ничего Такемичи доверить нельзя. Хината все сама сделает. И в первую очередь узнает, чего действительно хочет Майки. Хинате жутко от осознания, что она первая и единственная, кого правда это интересует.       Умыв не лицо, и уж тем более не человеческое, а, скорее, охуевшее от жизни ебало, она выдыхает, расчесывается гребнем Эмы (Эма ей разрешает, они же лучшие подружки; Хина вообще после своей смерти, например, завещает все свои вещи Эме, у них и так гребешки да заколочки на двоих были в старые добрые времена, когда у Хинаты еще оставались силы притворяться маленькой девочкой, а потом она просто позволяла расчесывать себя, красить и все такое, чтобы никто не догадался о ее моральном разложении), и, наконец, выходит из ванной. Настроенная решительно, готовая рвать и метать, разобраться со всеми, кто мешать попытается. Ночное «умирание», конечно, не отменяется, но факт остается фактом: силы нашлись. Благодаря Майки. «Спасибо, Майки». Сколько раз Хината еще поблагодарит его про себя? Вслух — бессмысленно, по крайней мере пока. Посмотрит ведь как на сумасшедшую. А наступит ли вообще тот самый момент, когда Майки можно будет рассказать вообще все? Наступит. Или, по крайней мере, Хината наступит Такемичи на горло. А дальше — будет смотреть по ситуации.       Настроение — нажраться вхламину и уснуть в объятиях Эмы, но Хина обещает себе не пить. Необходимо выудить информацию. «Давай, настройся на разговор». Опершись о стол, она мотает головой. Физически стало легче, но на душе — нет, конечно. Наоборот. А вот это вот самовнушение, мол, хорошо все и здорово, дальше — лучше, на самом деле, такая херня. Прошло минут пять максимум, а Хината уже без сил. Устроила себе концерт. Глупость какая. «Просто выполняй поставленные задачи».       Входная дверь распахивается, и в дом вваливается смеющаяся толпа. Пока все копаются в коридоре, что-то шумно обсуждая, Эма уже семенит в зал. Хината только и успевает выпрямиться да натянуть вымученную улыбку. Ее хватают под руку. От этого прикосновения все внутри переворачивается, начинает тошнить. Сердца стук кажется неестественно громким… такое впечатление, что вот-вот все сосуды полопаются, что кости сейчас в труху перемелет. Нет, это слишком уж просто. Кожа, как тканевая труба, сдуется: ты аэромен — имитация, жуткий танец, результат движения лопастей электрического вентилятора. Конвульсии, а не обсессии, не компульсии. Сложная штука, многогранная: звенящая пустота внутри. Как закатанная металлическая бочка, найденная в заброшенном сарае под навалом тряпья. Страшно вскрывать ее: вдруг там труп? Но там ничего нет. Вообще. Скукотища.       — Ты почему с нами на улицу не ходила? — от Эмы пахнет сладко-сладко. Персиковые духи. Подарил Дракен, вместе с палеткой теней (Хина помогала ему выбирать, кстати) еще с утра, чтобы Эма успела намарафетиться к приходу гостей. У Эмы шикарный макияж: идеально-ровные синие стрелки, слегка подкрашенные ресницы и те самые тени. Она облизывает губы, доедая остатки дешевого блеска. Хината вдруг вспоминает, что сама поделилась с ней этим блеском пару часов назад. А еще у Эмы красивое платье. Сама она — красавица, самая-самая, такая близкая и далекая, такая хорошая и любимая. Хине хочется плакать от бессилия, но она сдерживается как может. Нельзя портить ее день рождения.       — Нужно было умыться, а то что-то душновато стало после выпитого. Хотя вроде пила немного, — Хината улыбается, гладит Эму по залитым лаком кудрям и хочет, чтобы эта ночь никогда не заканчивалась. Ведь все так хорошо… Но действовать необходимо. Нельзя пускать все на самотек. Благо они договорились с Такемичи: прыгнуть, спасти Эму и на сим все закончить. — А тебе нормально?       — Да, конечно. Пошли за стол, поешь хоть, а то за день только пару раз присела чаю выпить. Это не дело, — Эма забавно хмурится и делает шаг к столу. В зал врываются ребята, и сразу же становится громко. Хината опускает глаза, когда входит Майки. Ее прошибает холодный пот.       — Вообще-то я ела салат.       — Ага, и ты так умывалась, что он уже весь переварился, — Эма закатывает глаза.       Хина усмехается:       — Ладно-ладно, сейчас пойдем. Только удели мне минутку, пожалуйста. Хочу кое-что у тебя спросить.       Они выходят на балкон. Там, в зале, за стеклянной дверью, Такемичи, уже вполне бодрый, с чашкой чая в руках, подсаживается к Майки и что-то весело ему рассказывает. Хина кривится от обиды и злости. Как можно вести себя так, будто ничего не случилось?       — Спрашивай, — Эма плюхается на пуфик и начинает болтать ногами. У нее прекрасное настроение, и это не может не радовать. Жаль только, что все чувства притупились и в груди пустота, как результат устроенной Такемичи резни по сердцу.       — Это будет… странный вопрос, — Хината опускает голову. Руки трясутся, будто во время первого удавшегося спиритического сеанса, когда призрак пришел и это не сон. Не сон. Настало время для периода осознанности: больше не сбежать в себя от жизненных обстоятельств, не спрятаться под одеялом, утопая в пустых упаковках от лапши быстрого приготовления, игнорируя телефонные звонки, даже не заряжая телефон. Нет, конечно, можно снова впасть в это состояние, забить на все и позволить Такемичи самому решать свои проблемы, однако вопроса «а зачем это все?» больше не существует. Ответ очевиден. Все дело в Майки. Стоит опять поблагодарить Такемичи за весь этот ужас, ведь без него Хината вряд ли заметила бы Мандзиро Сано.       — Мы можем говорить о чем угодно. Давай, — Эма упирает локти в колени и подается вперед, заглядывая Хине в лицо. Черт, как же они с Майки похожи… И, главное, они оба настолько сильно располагают к себе, что хочется в ноги упасть да просить прощения за весь мир, хочется взвалить на свои плечи чужую ответственность и говорить за него (Такемичи), просить отпустить грехи. А, стоп. Хина же уже это сделала. Ну, почти все. Только правду не рассказала. А прощения за то, что Майки оставлен на произвол, только и делает, что просит, тайком на него глядя, или тогда еще просила — сидя рядом, или гладя по волосам, или держа за руку, или.       — У тебя случайно нет проблем? Ну, может, кто-нибудь к тебе приставал, угрожал, я не знаю, писал что-нибудь странное?       — Э-э-э, нет, — Эма удивленно вскидывает бровки. — А что такое?       — А Кисаки… Кисаки Тетту ты знаешь? — Хината боится услышать ответ, потому что чует неладное.       — Кисаки? Ты прикалываешься? — повисает молчание. Непонятно, как на него реагировать. Ощущение, будто действительно ерунду сморозила, но воспоминания возвращаются порционно. Слишком уж медленно. Сколько бы память ни напрягала, нужное выудить не может. Теряется, но взгляд испуганный не пытается спрятать. Это бессмысленно. От Сано не спрячешься. Особенно, когда с ними связан. — Хина, ты чего?       — Не смейся. Вино плохое, вскружило голову, — остается только прикинуться глупенькой. Будь Эма трезва, она бы вряд ли поверила, но сейчас ей слишком хорошо. Она забавно морщит нос и осуждающе стучит пяткой по полу.       — Странная ты какая-то, — вот и все, на что хватает Эму в таком состоянии. — Он же недавно сделал мне предложение, забы       Что?       — …ла?       Стоп, что?       — Мы же три с половиной часа говорили об этом по телефону, а потом еще с уроков сбежали, чтобы все обсудить. Ты реально не помнишь?       — А-а-а… да… точно…       Пиздец, пиздец, пиздец.       — Он не связывался с тобой больше?.. — Хината чувствует, что ее сейчас вывернет снова. Наверное, нужно поесть, чтобы хотя бы было, чем блевать.       — Нет, — Эма пожимает плечами, а потом поднимается. — Ты побледнела. Идем, положу тебя спать в своей комнате. Никто не придет, кроме меня и Дракена, Майки       [Хината вздрагивает, услышав его имя.]       —…уложит всех в своей комнате. Эй, ты чего дергаешься?..       — Все нормально. Замерзла просто. И я не хочу спать. Я есть хочу. Пойдем есть? — Хината из последних сил, действительно, блядь, из последних, улыбается, прикрывая глаза, чтобы Эма не заподозрила, что в душе у нее бушует стихия.       — Ладно, есть так есть.       Сано сжимает теплыми пальцами ледяные пальцы Хинаты. Кто теперь здесь призрак? Кто живой труп? Кто разлагается, кто?       Это не может быть правдой. Не может. Не может. Не может. Неможетнеможетнеможетнеможет. НЕТ. Это же было всего лишь глупым предположением! Как так вышло, что они с Эмой действительно поменялись местами? Почему? Такемичи зачастил с прыжками и все начало понемножечку разрушаться, так, получается? Кисаки, который любит Эму. Это даже звучит абсурдно. Еще скажите, что это с ним Эма дружила все детство. Что за нахуй… Почему все так? Почему сейчас? Почему не раньше, не позже? «Если уж начала размышлять, так давай, выдай что-нибудь умное, снова попади в точку, давай». Но у Хинаты ответов нет. Она понятия не имеет, как это все работает. Да никто понятия не имеет. Даже Такемичи. А он, по идее, должен был ознакомиться с правилами применения перед использованием, ха-ха-ха.       Как же хреново, как же все хреново, как же… Как теперь бороться с грядущей катастрофой, если даже не знаешь, какой именно она будет? Что еще изменилось? И, главное, стоит ли прыгать еще? Возможно, лучше прыгнуть в абсолютно другую, новейшую реальность? Нет-нет-нет, ни в коем случае. Это очень плохая затея! Сейчас Майки семнадцать лет и он вполне адекватен. Да, ему тяжело, но он дотянул до этого возраста, он в здравом уме. И, главное, здесь жива Эма. Так вот, выходит, почему она не погибла в четырнадцать… У нее, получается, по идее должно было быть время до двадцати шести лет. Почему тогда семнадцать? А Хината что? Почему Хината не погибла тогда… Так, стоп. Здесь не было Изаны. Точно. Что вообще происходит? Что это, блядь, за реальность? Стоит ли в ней оставаться? Может, отсюда лучше сбежать, пока не случилось нечто ужасное, необъяснимое? Нет… Здесь все может быть хорошо… Может. МОЖЕТ. ААААА. «Стоп, заткнись, заткнись, заткнись, ты не знаешь, что делать, не знаешь, признай это. ДА, Я НЕ ЗНАЮ. В ДУШЕ НЕ ЕБУ. Черт, черт, черт. Соберись. Возьми себя в руки. Будь всех сильнее. Даже сильнее Майки. Будь. Давай, действуй. Как получится. Пробуй. Ошибешься — ты не знала правил игры, с тебя взятки гладки. Выиграешь — победишь зло. Просто делай что-нибудь. И никогда, никогда не останавливайся, ладно? Ладно».       Они с Эмой входят в зал, там шумно и радостно, и все у всех распрекрасно. А у Хины за какие-то жалкие пару минут мир перевернулся, она веселиться не сможет, да даже успокоиться не сможет уже, она больше вообще нихрена не понимает. Точнее, нет, понимает одну важную вещь. Только одно у нее на уме, она готова захлебнуться потоком невысказанных слов, готова, и она захлебывается, не тонет, не погружается, а падает, не знает, как выбраться, давится, корчится, только орать не может, естественно, и это не-вы-но-си-мо. Это пытка, это наказание за бездействие, или это наказание Такемичи, которого он избежал? Слова-ожоги от спичечных головок, отрезвляющие, острая боль, принимаемая добровольно и с радостью: милая моя, красивая, хорошая, дорогая, важная, замечательная, как же я без тебя, как же мне плохо без тебя, как я скучаю, как уберечь тебя, как тебя спрятать, как ты нужна мне, как я       — Люблю тебя.       Эма не оборачивается, делает вид, что не слышала, но сама улыбается. И она знает, что Хина эту улыбку чувствует кожей.       «Скажи, Такемичи, так ты, выходит, действительно сломал Вселенную? Ну да, у всего есть цена. Возможно, это была сделка с Дьяволом, о которой я, конечно же, ничего не знаю. Только вот ты пообещал ему нечто большее, чем свою душу. Ты пообещал души, да? Все наши души.       Скажи, Такемичи, ты действительно не понимаешь, что происходит, или лишь притворяешься? Или же у тебя есть какой-то грандиозный план, о котором никому неизвестно, и на самом деле все идет так, как тебе нужно? Или ты — мой судья, ты проверяешь меня на стойкость? В таком случае как мне пройти испытание?       Скажи, Такемичи, ты вообще хоть что-нибудь слышишь? Или все слова мои для тебя — белый шум? Я говорю, говорю, кричу, у тебя всегда болит голова. В нормальной жизни ты мог бы быть вечно уставшим после работы, а я — умирающей от недостатка внимания.       Нет. На самом деле ты просто мальчишка. Ты слаб, ты запутался, ты хочешь быть самым-самым, но самый-самый уже существует. И это Майки. Он лучше всех, тебе не переплюнуть его, и, кстати, Майки всех спас. Ему это все-таки удалось. А еще ты должен был заметить кое-что важное: Майки не часть компании. Он глава. Он идол для них. Для тебя — лучший друг. Но давай-ка серьезно: ты называешь лучшим другом чужого тебе человека. И ты для него чужой. Ты просто задурил голову ребенку, выставил себя мессией, в слезах уверяя, что хочешь спасти его, и, естественно, Майки пришел в восторг. Ему же было так мало лет, он поверил тебе, поверил в тебя. Да, в детстве мы склонны обожествлять кого-либо, но потом жизнь грубо спускает нас с небес на землю. Тот, кто был для тебя героем, оказывается обычным человеком, и это при хорошем раскладе. При плохом ты разочаровываешься не только в герое, но и в себе, коришь себя за то, что поверил, за то, что пытался идти за ним, хотел быть им. Это отвратительно. Ты хотел быть, как Майки. Все, на самом деле, хотели бы быть как Майки. А вот Майки не хотел быть ни на кого похож. Он хотел быть здоровым. А еще он поверил тебе. Поверил в то, что ты сможешь спасти его. Но ты не можешь. И не признаешься в этом себе, вот что самое главное. Знаешь, врачи находят в себе силы рассказать все неизлечимо больным детям. Имеют стойкость посмотреть им в глаза, даже если эти дети совсем маленькие. Дети имеют право знать. Каждый имеет право знать. И я сомневаюсь в собственных силах, это нормально, но ты… Скажи, Такемичи, что ты творишь?       Мне хочется спасти всех, но пока они сами не захотят быть спасенными, ничего не получится. Не вынуждай их бороться за себя против воли. Ты отвратительный герой, тебя слишком много, от тебя не сбежать. Я уже не бегу от тебя. Научена горьким опытом, знаю — бессмысленно. Моя задача теперь — тебя обогнать. И это было бы похоже на соревнование, если бы я так же сильно хотела спасти Майки. Нет, я, безусловно, хочу спасти его, но… я хочу спасти ЕГО. Я начинаю понимать, кто он такой. Я хочу спасти Его, обычного человека, а не святого. И уж тем более не придуманный образ. Расскажи мне о нем. Расскажи то, чего не знает никто, раз уж мы здесь играем в богов, выдай его секрет. Ах, да… ты же не знаешь никакого секрета. Даже так: ты не знаешь, что у него есть секрет (много). А мне он доверил один. Все рассказал, даже позволил слабость — голос дрогнул. И когда-нибудь, Такемичи, я увижу его человеческое лицо. Не тайком. И маски срывать не стану с жестокостью, и молить на коленях не стану. Он покажет мне его сам. Потому что мы станем близкими. А ты с кем-то близок быть неспособен. Поэтому, поэтому у тебя ничего не получается. Поэтому все, что ты строишь, разрушилось: один ты ничего не добьешься. Кто-то любовью давится, как я, например, а кто-то, как ты — собственное эго все переварить не может. Вот уж действительно, душе тесно в теле».       Хината смотрит на Такемичи (он все еще разговаривает с Майки), заталкивая в себя салат для вида, и думает о том, что ее разрывает от желания либо в очередной раз сдохнуть самой, либо убить Его. Но это все проходящее. Чувства Хины сейчас не важны. Ничего не важно сегодня. Ей нужно все починить. Спасет Эму, продолжит сближаться с Майки. Остановиться в одной реальности и всегда, что бы ни случилось, быть с ним рядом. Перестать уже прыгать.       Хината выдыхает, откладывая вилку. Она больше не может есть. Все равно у еды нет вкуса, все равно тошнит, все равно хочется проткнуть себе вилкой руку вместо этого пирога, который ей так настойчиво предлагает Эма. Хина готова бороться, это не обсуждается, но после того, что произошло, и после того, что она узнала, в душе полный раздрай.       — Лимонад или кола? — сидящий напротив Майки вдруг спрашивает ее, и Хина замирает, не понимая, что он вообще говорит. Она смотрит в его глаза, хочет рыдать, но держится, хочет обнять, но держится, хочет сказать все, но держится. Они просто знакомые. Майки забыл все. «А ты не забывай».       — Что, прости?       — Лимонад или кола?       — Лимо… нет, лучше колу, — Хината допивает сок и протягивает стакан Майки.       Их пальцы соприкасаются, когда Сано забирает стакан, и Хина, невольно опустив взгляд на его руку, замечает глубокий шрам на запястье.       «Что же, давай познакомимся, Мандзиро Сано. Я тебя вижу, слышу, чувствую».       Глубокий шрам, который он уже не прячет, потому что бессмысленно, потому что если не прятать, никто не заметит. Давно заживший шрам. Он наверняка уже не болит. Только вены ноют, если на него посмотреть, и тяжело на сердце. Смешиваются и чувство вины, ведь это неправильно, и презрение к себе, ведь это так глупо ведь нужно было довести дело до конца. Хината вся холодеет, поднимает взгляд, чтобы он не заметил, как она пялится. Чтобы не напомнить ему обо всем, что он тогда чувствовал. Сегодняшний день для него хороший. Пусть будет так.       Сколько лет ему было? Шрам уже старый. Это был первый раз? Нет. Не первый. Он же сказал тогда…       Берег всех вокруг, спасал, дрался до победы или до смерти, но себе раз за разом проигрывал и никому, никому, никому не рассказывал. Как это страшно. Как страшно знать, что ты один-одинешенек, что нет в этом мире того человека, которому было бы до тебя дело. Если бы Майки мог обсудить все… поделиться, встать за чью-нибудь спину. Он заслужил. Он заслужил защитника. Того, кто хоть что-нибудь сделает вместо него. И это не про слабость, нет. Наоборот. Это про силу… Ведь открыться кому-то так сложно. Было бы еще кому открываться. Никому непобедимый Майки, такой, какой есть, на самом деле не нужен.       Хината вцепилась бы в него, чтобы только оставить в живых. Но не может. Пока не может: они снова друг другу чужие. Ей больно. Больно. БОЛЬНО. Как же ей больно… От того, что ему больнее в тысячу раз.       «Я с тобой. Я с тобой. Я с тобой. Просто почувствуй это».       Может, не нужно Майки спасать вовсе? От самого себя его не спасти. Эта война им проиграна. Так, может, правда, достаточно просто быть с ним?..       «Несмотря ни на что, я с тобой буду».       Если бы Майки мог читать мысли, он бы разрыдался, наверное. Потому что Хината слов на ветер не бросает. Даже если в конце концов ничего не получится, ей ничего не останется, кроме как быть рядом с Майки. Теперь он единственный, с кем рядом ей действительно хочется быть. В этом безумии Майки тот, кто всегда остается живым, пусть даже соблюдает правила игры: все забывает и действует по сценарию. Он другой. От всех отличается, но научился притворяться, нашел общий язык с теми, на кого совсем не похож. Это не делает его лучше или хуже. Просто пока он есть, каким бы ни был: злым, добрым, улыбающимся, умирающим — мир рушится словно более деликатно, дает шанс себя склеить. Вселенная будто гордится, что Мандзиро у нее такой замечательный.       Майки особенный, и это ни в коем случае не слепое обожествление. Это констатация факта. Хината многое понимает после всего пережитого. И у нее есть стойкое ощущение, что она способна разгадать загадку. Она, как уже было сказано, чувствует Майки, чувствует мир вокруг. Не так остро, как хотелось бы, но что-то подсказывает: все еще впереди. Это страшно, но неизбежно.       Майки улыбается собственным мыслям, но глядя Хинате в глаза. Взгляд его измученный. Многое в этом взгляде.       Да, черт возьми, Майки очень устал. Устал настолько, что кажется, у него вот-вот откажут все органы, вот так, без причины. Он выблюет свои легкие, кожу с лица стянет, будто старую грязную тряпку, весь иссохнет, жидкости в организме не станет, тяжелые кости с грохотом рухнут на пол — все, что осталось — и превратятся в прах. Вот так. Если человек только и может, что лежать грудой мусора, зачем он нужен этому миру? Хината знает, о чем он думает. Может понять. Теперь — да.       Она наблюдает. Есть на что посмотреть. В конце концов, узнать человека можно и без разговоров. Майки даже не догадывается, что его препарируют, он слишком увлечен беседой с друзьями, и хорошо.       Он трезв. Абсолютно. Это важно. Важно, потому что он делает вид, что пьет. У него есть личная бутылка якобы с алкоголем, но на самом деле это — обычный яблочный сок. Майки периодически подливает этот сок в колу. И специально ведь сел подальше от всех, чтобы никто не схватил бутылку или не стал интересоваться, почему от алкоголя алкоголем не пахнет. Н-да, действительно, проще притвориться нормальным, чем объяснить, что из-за лекарств не можешь развлекаться, как все. Вряд ли его поймут. Точнее, так: кто-то поймет, кто-то нет. Но в любом случае начнутся вопросы. А когда ты пытаешься выживать из последних сил, меньше всего тебе хочется в очередной раз все объяснять. «Здравствуйте, извините, вот такой я больной». Люди так уж устроены: им все интересно. Нельзя их за это винить.       Хина хмыкает, отворачиваясь: кола с соком — такое себе удовольствие, хотя, объективно, не гадость. Не горькое лекарство — и ладно. Только обидно наверняка, что все так (и это не только алкоголя касается), не можешь расслабиться, разгрузить мозг. Ведь даже если пригубишь, потом будет так хреново на душе, что словами не передать. Хината вспоминает одну из своих жалких жизней: как-то раз она пошла к психотерапевту, завуалированно выложила ему все, что с ней происходило (так, чтобы не загреметь в психушку), и ей диагностировали, вроде, депрессию (она уже и не помнит точно). В общем, поначалу она исправно пила эти таблетки. Одни делают тебя овощем, другие — гиперактивным овощем с тахикардией, третьи вообще не помогают. Наверное, бессмысленно лечиться, если ты во вселенской ловушке. Так что зря она пошла к врачу. Но, в общем, конец грустной истории следующий: когда Хинате надоело глотать эти гребаные таблетки, она решила лечиться иначе. Немного алкоголя. Правда немного. Выпила, а потом чуть не вышла в окно. Так что здесь она действительно понимает Майки. Он не рискует. Это достойно уважения. Потому что порой при депрессии очень хочется сделать себе как можно хуже всеми доступными способами.       Майки смеется. Красивый у него смех, только вот есть проблемка: Майки совсем пустой. Ему не весело от всех этих шуток, на самом деле. Однако неприлично было бы кого-нибудь игнорировать, портить всем праздник своим грустным выражением лица, так что проще вот так. И, главное, не привлекать к себе много внимания. Хотя бы сейчас. Сано и так внимания хватает. А сегодня — Хина видит — ему очень плохо. Плохо и все. Тяжело смотреть на нормальных людей, тяжело не быть с ними. Так больно ощущать себя лишним. Легальный иностранец. Главное, черный импульс не овладевает им. С депрессией Майки пока что борется. Он очень сильный. Хината хочет сказать ему это прямо сейчас, чтобы хоть немножечко поддержать, но молчит. Ему от нее ничего не нужно. Да и не только от нее. Он наверняка уже настолько закостенел в своем одиночестве, что вовсе не обращает на него внимание. Бывает, конечно, накатит — у всех бывает — но, вообще, все можно вынести. Особенно если с самого детства привык держаться. Сдерживать все страшное. Держать себя в руках.       Интересно, с чего это все началось? Помнит ли Майки самый первый приступ черного импульса? Связано ли это с родителями? Хината хочет о многом спросить. И если завтрашнее перемещение удастся, она сможет это сделать. Майки наверняка раскроется. Хината в этом даже не сомневается, потому что смогла лично убедиться в том, что найти общий язык с Сано проще простого. Особенно когда он уязвим. Вообще, он всегда уязвим, если уж говорить откровенно. Просто никто не наблюдал за ним так, как теперь наблюдает Хина. Она знает, как обойти защиту, что Майки годами выстраивал. Знает все лазейки. Пока. Пока — ключевое. Потому что Майки не взрослый, он все еще искренний и настоящий, он все еще не разочаровался в жизни окончательно. У него есть друзья, которые все еще от него не отвернулись. Эма ВСЕ ЕЩЕ есть. Он не оттолкнул пока никого, старается, вон как улыбку давит. Хочется увести его отсюда, чтобы никто на него не смотрел, ведь от этих взглядов, от нежелательного внимания Майки буквально тошнит. Хината видит, как он неловко теребит рукав, даже шрам оглаживает (а это не может не быть плохим знаком), но оглаживает очень бегло: не знаешь про шрам — не заметишь. Вообще, Хина сейчас понимает, насколько же мало они все друг о друге знают. Насколько же невнимательны друг к другу. Все ведь легко, все видно, стоит лишь глаза открыть, захотеть прикоснуться к кому-то не с целью схватить, а с целью ощутить, но… Это жизнь. Все работает так, как работает. Хината никого не винит. Себя в том числе. Наоборот, она в какой-то степени собою гордится, потому что очень сильно изменилась. Теперь она готова видеть, чувствовать. Это новый мир, удивительный, красивый, несмотря на то, что открыты для нее теперь самые темные уголки души Сано. И еще не все, между прочим. Она стоит на краю пропасти, но не боится сорваться вниз, не боится сделать решающий шаг вперед, не боится падать. Знает — окупится все, даже если им с Майки не победить. Все равно. Пройти путь вместе — это уже целая жизнь. Пускай у Хинаты все будет обрывками, то в одной реальности, то в другой, она не пожалеет о времени, потраченном на Майки. И это действительно помогает ей держаться. А стоит только подумать о Такемичи и борьбе с ним, снова хочется сдохнуть.       Хочется сдаться.       А как о Майки подумает, так хочется драться до последней капельки крови, порвать всех, порвать, время и пространство в том числе. Кажется, Хината и на такое способна.       Ей мерзко от этих противоречий. Они разрывают на части, физически больно, выть хочется, когда кажется, что выхода нет, но ты все равно почему-то барахтаешься, и дело не в привычке или инстинкте самосохранения. Это инстинкт сохранения близкого тебе человека. Это гораздо сильнее прочего. За себя бороться рано или поздно надоест, а за кого-то вот — нет. Такая уж она, Тачибана Хината, готова на все для своего самого важного. Жаль только, потратила не на того слишком много времени. Но ничего. Как выяснилось, время вполне победимо.       Они сидят еще долго. Ребята шумят, веселятся, им так хорошо… А когда Эма засыпает на плече Дракена, все затихают. Кен осторожно берет ее на руки и уносит в комнату. Хината замечает, как Эма во сне обнимает его за плечо, так что неудивительно, что эти двое за стол так и не возвращаются: Дракен наверняка не решился расцепить ее руки и лег спать рядом. Эма будет самой счастливой, когда проснется.       К пяти утра силы кончаются, так что все расходятся, ложатся спать, где придется — кто на диване, кто на полу, кто в комнате Майки. Хината, которой уже очень хреново от переутомления, заходит в комнату Эмы. И действительно: Дракен и Эма спят в обнимку, лежа поперек кровати. Не сдержав нежной улыбки, Хина ложится рядом. По идее, здесь есть еще место для четвертого, — понятно, что для Такемичи, все же по парочкам разделились, — но Такемичи уснул в кресле (и хорошо, его видеть совсем не хочется). Место свободно. И по иронии судьбы в комнату входит Майки.       У Хинаты нет никакого ресурса, чтобы смеяться над ситуацией. Даже душевную боль она чувствует скорее притупленно. Легла на спину, руки сложила, словно покойница, и прикрыла глаза, притворяясь спящей, чтобы Сано не обращал на нее внимание. Меньше всего ей сейчас это нужно. И больше всего. Какой кошмар.       Майки крадется к кровати, устраивается с краю, осторожно, чтобы никого не разбудить, забирает себе часть легкого одеяла и, отвернувшись спиной, зябко прячет руки в карманы толстовки. Наверняка засыпает быстро. Хината лежит без движения минут десять, слушает дыхание Дракена, Эмы и Майки, и ей тепло рядом с ними, хотя она ни с кем не соприкасается. Можно представить, будто эта реальность — единственная, правильная, здесь все у всех хорошо. «Хватит, заткнись, прошу».       Благо, Такемичи способен прыгнуть в нужный день и в нужную реальность. Так, чтобы на будущее не повлиял сегодняшний инцидент с кровью из носа. Так, чтобы момент с Майки и рыбкой обязательно был. Был. Таким же, без изменений. «Спасем Эму, а как вытащить из Майки рассказ о черном импульсе не в стрессовой ситуации, я придумаю». Главное, чтобы Такемичи больше ничего не выкинул. Надеяться на него — себе дороже, но что Хинате еще остается, ведь правда? Не убивать же его. Да и мало ли, что случится, если его убить, учитывая тот факт, что Хината с Эмой уже поменялись местами… Конец света, ядерная война, или просто — беспричинные смерти… Все может быть. Лучше не действовать так радикально, пока есть надежда на то, что можно обойтись малой кровью.       Нет уж. Лучше вообще без крови.       Хина поворачивается на бок и глядит на затылок Майки. Ей грустно. Хочется спать, но уснуть не получается, плен одеяла кажется таким тесным. От Сано как будто бы уже не сбежать. Он преследует, неосознанно, разумеется, тянется к ней, и Хината сама к нему тянется, хотя и не хочет сейчас тянуться. «Потерпи, завтра все наладится и он захочет к тебе более осознанно. Одного желания на подсознательном уровне маловато. Все слишком сложно». Но если Вселенная толкает их друг к другу, значит, Хината на верном пути.       Понять бы еще, что вообще происходит. Проклятые изменения… Эма не заслужила дополнительной боли. Не заслужила быть на месте Хинаты.       Эта дружба слишком дорога Хине, она не хочет смотреть, как страдает маленькая, хрупкая девочка, которой вообще-то еще жить и жить. Самой пытаться избежать смерти гораздо проще, чем пытаться кого-то спасти. К тому же хоть Майки с Эмой брат и сестра, Эма не сможет понять.       Хина уже одурела от бессмысленных размышлений. Если действительно спасать всех и каждого, не для себя, не для того, чтобы стать героем, а просто так, из альтруистических побуждений, можно реально сойти с ума. Благо, Хината не альтруистка и не героиня. Она — такой же человек, как и все остальные, и не собирается строить из себя непобедимую. Даже Майки проигрывает, о чем вообще речь… Ладно. Все. Хватит. «Ложись спать, давай, давай, тебе это правда необходимо».       Глаза намокают. Не спится.       В себя удается прийти только тогда, когда слеза, раздражающая щеку, скатывается на простынь. Сморгнуть тревогу, прерывисто выдохнуть. Растеряться…       Оказывается, Сано не спит и уже давно лежит к Хинате лицом.       И улыбается. Самая поддерживающая улыбка — ей.