Дьяволица

      Было то так давно, что сейчас наименование того города до сих пор не обозначено точно, ибо о нем мало кто знал. И, этот мрачноватый и скудный городишка никогда не славился ни обителью чего-то живого и человеческого, ни своей заманчивостью, поскольку его истинным обличаем являла собой лишь грязь — то была не та грязь, которой зловеще порос сам город с его нищими обитателями — то была другая нечистота. Ею значилась трясина бесчеловечности, в которой день ото дня погрязало население, навлекшее на себя обречение пустого лишь по своей общей вине.       Осмелюсь заявить, что здесь приходилось нести бремя на сломленных плечах не только низшим уровням городских жителей — здесь такую же долю всех тиранически тяжелых невзгод несли и те, кого принято было называть чиновниками. Этот город был пропитан холодом и сыростью во всех неблагоприятных смыслах этих слов. А о тех леденящих душу и тело происшествиях, какими кишел странный забытый городишка, не принято даже поминать своими устами. Да — в том захолустье найти недельный труп в овраге у своего дома было обыкновенным делом — а потому там никого нельзя было удивить каким-то другим разбоем хорошо процветавшем на почве щедро сдобренной самими людьми.       И та история, о которой я хочу поведать вам, она бы тоже не притянула к себе столько внимания и добрый поток слухов, если бы в ней не возникло такого непростого и загадочного слова как любовь. Оно было давно утеряно в нечистой суете сует. Однако один слезливый случай о воскрешении сущности того слова не давал покоя многие года после его же погибели. А поскольку та любовь имела недостаточно шансов для того чтобы возникнуть там, где ее давно продали и купили, — то эта история достойна того чтобы о ней узнали и вы.       Прежде всего у каждого запутанного клубочка есть то что называют начальным узелком обстоятельства для завязки интригующего начала. Отнюдь то необыкновенное для тех мест происшествие завязывается очень даже повседневно и просто.       Дело коснулось тогда одного из наипростейших чиновников того города. И он, к вашему сведенью, был весьма далек от деловых слоев городского населения, какие имелись в местном здании самоуправления, но к тем имел некое отношение. Его личность была окутана ложным — и столь же естественным и справедливым — представлением людей о нем. Стоит предупредить, что к тому он не имел возможности воспротивиться. Он являлся потомственным инквизитором, чье значение играло ничтожную и скверную роль в самосуде того затерянного города.       Несмотря на его благородную внешность статного графа, люди очерняли его своими устами, отказываясь принимать мужчину двадцати восьми лет даже за подобие человека, что по первости возбуждало в нем пылкую ярость и ненависть. Но и эти чувства со временем угасли, как и истинное желание доказать всем обратное. С тем он мирился вот уже восьмой год. А горькаяжалость и сострадание к приговоренным к смерти уже более не волновали Роберта де Лассе, ибо людская желчь по незнанию истины сгубила эти чувства давным-давно, и стройный брюнет в вечно траурном одеянии стал принимать свою работу как должное, закрыв глаза на нечестивые городские слухи и легенды о нем.       К своим осознанным годам он успел нажить лишь кучу недоброжелателей, и даже врагов. Вышеупомянутые факты из сугубо пресной и с лихвой отвратительной жизни месье де Лассе стали доказательством его хладнокровного одиночества — было пустынно как в его небогатом поместье, так и в его груди, где некогда теплилась юношеская мечта быть любимым и любить самому. Однако теперь на место мечты заступила философская рассудительность о том: что такое любовь? И есть ли она вообще? — быть может — это предел человеческих фантазий и мечтаний? Или это понятие было придумано для бытия искусства?       Ночами напролет Роберт у тусклого, не греющего уже с забытых времен, камина заседал в своем непоколебимо гордом уединении, предаваясь незамысловатым и правым мышлениям об обществе, кое обошлось ему в страдания и грубые суждения народа; о жизни, которая пуста без смысла существовать для кого-то, кому она взаправду нужна.       Ему иногда доводилось прибывать в длительных поездках в разные концы города, поскольку — пущай и маленький — он не обходился одной прогнившей тюрьмой для осужденных. Увы, но те не разгоняли с его вытянутого лица туманной тоски и равнодушия ко всему в округе. Существо его осталось невозмутимым даже после неожиданного, как гроза среди ясного неба, визита посла из тюрьмы, что виднелась в низине города при выезде за его окрестности. Там неподалеку, словно рукой подать, серела Крестовая площадь — она была отведена городничим и его свитой специально для богохульников и всея нечисти. Таковой звалась она потому что с высот птичьего полета можно было заприметить, вымощенные красным камнем, широкие дороги ведущие к ритуальной площади формировали собой большой красный крест.       Как подобает каждому уважающему себя и свое превосходительство, городничий издал указания отправить Роберта де Лассе на казенной, крытой — по острому настоятельству самого инквизитора — повозке, поскольку мужчина имел уже предостаточный опыт своего выхода в люди. Полуторачасовая тряска поездка по мокрым улицам привычно мрачного города нисколько не утомила месье, обличенного во все благородно черное.       — Слухи как всегда опережают меня, — сносно заметил де Лассе, убито улыбаясь самому себе, — люди до того на меня злы, что я отсюда чувствую их враждебные взгляды.       — Видимо, месье, уже весь люд прознал, кто находится в этой повозке, — как бы поддерживающе ответил сухой небритый извозчик, — вам стоит оставить мысли об этом сброде — вы в полной безопасности — за вами послал сам городничий. Да вас и мошка тронуть не посмеет!       — Да, было бы весьма глупо переживать по такой мелочи как мнение народа, — ядовито ухмыляясь в сторону, инквизитор несколько повел головой в другую сторону, будто наблюдал через темную плотную материю каждого недруга, — однако, увы, именно мнение народа очернило мое имя и мою жизнь.       — Месье де Лассе, будет вам! Я вас умоляю! — старчески рассмеялся второй, поглядывая на другого через плечо, — неужели вы считаете, вам не доведется побыть в дамских объятьях ни разу в жизни?       — Дело не в том, господин извозчик, — оправившись от мертвенного ехидства, усмехнулся Роберт, прекрасно видя насквозь мысли старика.Мужчине сделалось неловко, и тот поспешил оправдать свое жизненной одиночество, которое могли счесть за обычную пустоту в койке рядом с ним. Извозчик понимающе слушал, и он вновь хихикал: «…будь вы изувеченным, пожилым или имели бы отталкивающую внешность, вот тогда вам и стоило бы насторожиться о поиске спутницы! Ну не смешите меня, месье! У вас, видимо, большие комплексы» — на то потомственный инквизитор закатил глаза и отвергающим жестом откинулся назад с назойливой личной мыслью.       Шум дождя на некоторое мгновение усыпил мужчину по пути к назначенному месту. Неприветливая тучная погода сопутствовала внутреннему настроению де Лассе, когда тот наконец-таки ступил по окрестностям тюрьмы, обход которой был всего лишь одним из вынужденных пунктов его приезда. Однако, обличение для месье истинной причины столь поспешного прошения визита этому захолустью самим городничим очень даже рассмешило Роберта.       — Боже правый! — воздевая руки к небу, иронически хохотал инквизитор, — меня привезли с другой окраины города из-за женщины, уличенной в колдовстве?       — Вам стоит называть вещи своими именами. — Из-под густых темных усов пробормотал заведующий.       — Господи, у вас хоть у самого не возникает желания смеяться над этим замысловатым обвинением? — более сердито продолжил инквизитор угрожающе щурясь, — вы потратили мое драгоценное утраченное время на одного человека, в обвинении которого не заверены?       — Месье, вам не стоит шутить с этим, — словно из неоткуда возросши, забормотал низенький, щупленький офицеришка, чье усатое лицо, скрашенное старческой серостью, посерело в большей мере после брошенных фраз де Лассе, — и кому же, как не вам давалось знать слуг тьмы. Вас поэтому и просили сюда пожаловать. Мы остро нуждаемся в щедроте вашего искусства.       Стройный господин сменился в лице — он получил заслуженный комплемент — и вознес себя выше окружавшей свиты тюремных чиновников — то нельзя было не заметить по его хищно сверкавшему взгляду голубовато-серых соколиных очей, острота которых иной раз вместо прочих слов немо наносила увечья своим недругам. На его щеках проявились едва видимые ямочки зарождавшейся насмешливой улыбки, но ясность трезвых мыслей оставалась прежней; его разум не опьянел от сего значимого для инквизитора комплемента.       Будто от холодной сырости, какую источал нижний уровень тюрьмы, Роберт перед собой потер ладонь о ладонь и под видом «невзначай» вызывающе спросил: «Так где же та дьяволица, ради коей меня удостоили чести быть именно здесь?» — на то с предосторожностью сиплым голосом отозвался один из тюремных офицеров.       — Соизвольте пройти за мной. — Немного погодя тот принял керосиновую тусклую лампу из рук ближнего товарища и, не ожидая ни ответа, ни реакции месье де Лассе, уверенно зашагал по сторону винтовой лестницы — она же вела на уровень ниже. Тот уровень казенного дома не как иначе, как по старому заведенному правилу, отводился для особо угрожающих обществу лиц. Ширина той лестницы была не более половинной доли метра, что не доставляло никакого удобства ни для тюремного персонала, ни для прочих других посетителей или редких обитателей здешнего могильника.Чем ниже спускался наш гость, тем более росло желание у Роберта, укрыть шарфом свой хорошо очерченный нос от скверного зловония прогнивших стен и скопившихся трупов грызунов. С низких потолков капало что-то неизвестное и до дрожи в теле отвратительное. Тишину подвального уровня нарушали лишь редкие капли, с эхом ударявшиеся о каменные влажные полы, и звонкие бренчания цепей заключенных, и их же неразнообразные истерические постанывания и насмешки чрезвычайно редкому гостю — предводителю смертей и страданий.       Честно говоря, Роберт де Лассе и сам-то не пылал великой жаждой находится рядом с этими отбросами общества, чьи руки сами сотворили с ними такую скудную судьбу. Изучая незначительным взглядом все самые потайные уголки адского мирка, мужчина небрежно двигался за несущим чахлый огонек света во мраке. За проделанный путь никто не посмел промолвить хотя бы самое скуднейшее слово на свете, ибо то место было глухо и неприветливо разговорам. Гробовая тишина была законно прервана заведующим тюрьмой, когда глазам инквизитора явилась небольшая камера, какая ввела даже вышеупомянутого предводителя страданий в неописуемый шок. То была прогнившая насквозь камера с решетчатой перегородкой — она урезала для ее обитателя пространство втрое положенного. От накопившейся влаги образовались лужицы грязной мутной воды, которая не позволяла встретить кончину заключенному раньше дозволенного. Помещение кишело паразитами и отвратительными гадами. И то была лишь малая доля того что бросилось де Лассе в глаза и врезалось в память кошмарным явлением истинного жестокого наказания, кое полагалось лишь немногим. В камере было темно как в аду. Лишь бедная лампа бросала жидкие лучики света — да и те гибли на полпути чтобы коснуться кого-то, кто распластался на ледяном полу и беззвучно дышал.       Она была оповещена о визите нового гостя, и с пресным интересом наблюдала его через стальные прутья в то время, когда он тщетно искал хотя бы малейший признак жизни за решеткой. Внешне он оказался более приятным, чем готовилось принять ее воображение. Однако то не делало ее приговор менее скорбным. Девушка не решалась вставать в интересах этикета чтобы поприветствовать пришедших. Состояние ее нутра было так неизвестным, как причина ее упрямства, когда офицер благим матом приказал ее подняться, чтобы на нее лучше падал свет, чтобы ее было видно.       — А, когда зажгут костер, вот тогда и разглядите меня получше. — Хамовато ответила та и с молниеносностью вскочила с целью выразить свое бесстрашие мужчинам. Загремели цепи на ее тоненьких бледных, как свет луны, ногах, и блеклый свет обличил ее безупречное женственное тело, имевшее очертания фигуры лишь самой богини Афродиты. Она была худа и высока, что являло ее более грациозной и непоколебимой. Сапфировые глаза, очерченные бровями темными и аккуратными, как две волны, горели огнем львицы. На щеках тусклел живой румянец, а алые бархатные губы растянулись во вражеском оскале, когда та прильнула к прутьям и столкнулась взглядом с инквизитором, пораженным ее дьявольской красотой. Взгляд туманного ока де Лассе остановился на ее прекрасном стане. Плечи, по которым стекал водопад черных, подобных лишь ночи, локонов волос, — они ввели в оцепенение несчастного гостя. Тот был не в силе пошевелить ни единым мускулом. И изорванное, перепачканное платье, годное только для девиц легкого поведения, не нарушало чистоту женского идеала, а только делало девушку еще более гордой и бесстрашной перед лицом собственного палача.       Прочуяв сущность незнакомца насквозь, девушка выдавила из своего существа пару жалобных вздохов и взглядом полным надежды на доброту молодого мужчины мелодично дрожащим голосом заговорила: «Зачем вы пришли?» — но мужчина молчал — ибо не ног сыскать силы признать в юной леди ведьму. Провалившись в молчание Роберт смотрел в упор на несчастную девушку, и сердце того изнывало в болевых пороках, оно жалось и рыдало от глубокого осознания, что эта девочка пострадала не за что. В подсознании таилось ненавистное отвращение к желчным людям, ослепшим от необходимой нужды кого-то обвинить в своих несчастьях.       — Я здесь во имя справедливости, — мертвецки тихо прошептал он, нервно затаив дыхание, — меня обязали на принятие мер относительно вас.       — Я знаю, кто вы такой, и мне того достаточно, — с холодностью разбитой женщины отозвалась та и горько ухмыльнулась в сторону спрятавшихся за спиной инквизитора, — ровным счетом достаточно так же, как и вам поведали обо мне.       — То есть вам известно, что именно они должны были мне поведать о вас? –Будто идя на уступки мужчина наконец-то приблизился к лицу обвиненной, несмотря на взволнованные предупреждения сопровождавших не в коем случае не сокращать безопасной расстояния между решеткой и собой.       — Вы, видимо, очень отважный, раз решились ослушаться своих друзей. –Опрометчиво заметила она с новой интригой, на что де Лассе подарил жест еще большего доверия к ее неповинной душе — его жилистая крепкая ладонь легла на ее, прочно вцепившуюся в стальной прут, ручонку, и та уже насторожилась таким резким движениям мужчины.       — Люди говорят многое, но в частых случаях пустое, — наклонившись к обаятельному личику незнакомки, мужчина принялся выспрашивать у нее о ей надлежащих обвинениях, дабы обличить противоречивую людским словам истину, о действительности коей не подсознательно он трепетно мечтал. Однако стоило обладательнице чертовски хорошей внешности заговорить, как все до одного присутствующего закидывали ту обвинениями во лжи, что стало причиной протестующей немоты девушки. Роберт начинал терять самообладание, и неоспоримо твердо указал неумолкающим путь к двери, за которой им представился чудесный шанс высказываться сколько господам будет угодно. Когда их оставили, им наедине все же удалось поговорить как подобает для прояснения ситуации. Девушка дала показания, в подлинности которых мужчина ни малейшей капли не сомневался. Ее милые по-детски прекрасные глаза были единственным доказательством для очарованного Роберта ее невинности перед минувшими несчастьями городских. Все сомнения были отодвинуты месье де Лассе уже в присутствии свидетелей тех отчаянных и, несмотря на то, уверенных слов, чьи тут же подверглись — пусть и не столь смелому — осуждению.       «Это прекрасное дитя не способно на такой страшный грех, как богохульство и колдовство! Я знался с истинными ведьмами. И, клянусь Господом — эта девочка и близко не стоит с теми чудовищами!» — не раз заявлял Роберт де Лассе в споре со сторонниками обратного, но от количества произнесенных защит приговор был неизменен — костер.       Прислуга в доме Роберта верно заметили, что их господин словно одержим чем-то недобрым. Он совсем отказался от еды и сна, забив голову только ею — Венерой — чье имя повторяли уста мужчины тысячи раз. На висках нередко вздувались вены, когда он казался абсолютно спокойным, и все же стоило его отвлечь чем-то чуждым мыслям о загадочной похитительнице сердца, как он приходил в демоническое бешенство. Его существо замкнулось и от домочадцев. Те могли наблюдать хозяина в глубокой задумчивости, от заката до рассвета бродящим по поместью подобно неприкаянной душе. И его душа на самом-то деле уже не теплилась в существе вышеупомянутого, она обитала в сырой холодной камере, рядом с ней…       Оттого инквизитор тайно наведывался каждую ночь в ту самую камеру, где страдала его Аманда, чтобы хотя бы увидеть чудесное творение Бога, ниспосланное им же на эту проклятую землю. Его горе утешала лишь музыка ее голоса и долгие соприкосновения их губ через решетку, которых было недостаточно для оттаявшего сердца палача. Любовь сквозь стальные прутья была до изнеможения мучительной, поскольку она не являла собой полноценного утоления жажды быть как можно ближе к ней. Роберту было желанно заковать девушку навсегда в прочные оковы! Навсегда! — но только в иные — в оковы своей бурлящей любви.       Ночи недосказанности, любовных ласок, прикосновений. Они раз и навсегда дали понять де Лассе, что люди некогда называли запретной любовью — самой искренней любовью, которая не гаснет в сумраке, которая не тонет в океане, которая живет вечно. Они и сподвигли одержимого чувствами на самую неожиданную — даже для него самого — крайность. Было решено: либо умереть вместе с ней, либо поставить на кон все и сломать преграды только для того, чтобы быть с ней.       Роковой ночью перед казнью он тенью пробрался в ту самую тюрьму. Она была ранее изучена им вдоль и поперек, а потому для него были открыты все дороги в этой обители зла. И убийства во благо тайны были совершены без всяких хвостовых задумок. Для него вершить смерть было неново. Ново было для него — вершить смерть из побуждений любви к самому драгоценному человеку.       Убрав с собственного пути пятерых дежурных, Роберт заполучил спасительный ключ к освобождению своей любви от черных уз недоброжелателей. Впопыхах мужчина мельком спустился по лестнице в кромешной тьме освещая путь факелом убитого гвардейца. Сердце замирало от того, каким он представлял себе удивление своему поступку юной красавицы; от того, какими нежными и горячими объятьями он встретит свою спасенную повелительницу его сердца, и та возрадуется и взаимно примет его любовь.       Ворвавшись, де Лассе закрепил факел между стальных прутьев и судорожно подыскивал подходящий ключ в большой связке, а девушка с неким интересом наблюдала его дрожащие от волнения окропленные кровью кисти рук. А он страстно шептал для обоих: «Господь помогает нам — все хорошо. Он не оставит нас» — Венера заинтригованно перекидывала взгляд то на своего побледневшего спасителя, то на его трясущиеся руки.       — Вы, верно, не можете подобрать ключ? — Добро спросила та, все еще поглядывая на его лоб, покрытый холодной испариной, но месье не сдавался и вдохновляющим голосом шептал, что осталось немного подождать — он уже близок. Однако горячие мысли сбивали и путали де Лассе, что бедолага сам нуждался в поддержке духа, поскольку начинал разочаровываться в своем существе.       Темноволосая девица тихонько вытянула из рук отважного любовника связку ключей и чудеснейшим образом в секунду нашла подходящий ключ, чем был восхищен инквизитор, чья челюсть еще некоторое время бесконтрольно висла, затем тот несколько постыдился своей растерянности в глазах бесстрашной Венеры. Но та оказалась более милой и понимающей девочкой, чем ожидало нутро старшего: она аккуратно притронулась кончиками прозрачных пальчиков и улыбнулась: «Не стоит так угнетать себя. Все мы — люди — нам это свойственно» — мужчина облегченно вздохнул и вновь погрустнел.       — Дело в том, — робко заговорил он, мучая свои уста для более верных слов, — просто, как бы сказать… Венера, если с вами что-то случится, мне и свет без вас будет не мил…       — Я знаю, месье. — Шепотом страстной мученицы девушка отозвалась на слова обезумевшего от любви. Она заботливо протянула ключ мужчине, выказывая благоприятный жест доверия, который был принят и осторожно, словно инквизитор остерегался уронить его и затерять в замшелой камере — потерять свое счастье на веки.       Он покрутил ключом в скважине, и петли старой дверцы скрипуче простонали, заставив сердце забиться вдвое чаще, когда из-за решетки ступила пленница, нерешительно шагнув к спасителю босыми ногами. Порыв искренности не заставил долго ждать реакции де Лассе, и тот окольцевал ее своими руками, горячо дыша ей в шею пробормотав: «Сколько времени я ждал этой божьей благодати! Господи, ничто меня так в жизни не осчастливит, как вы, Венера, любовь моя!» — вышеупомянутая сдерживала слезы и сияла улыбкой, вдыхая приятный терпкий аромат с его плеч и груди. Оправившись от нахлынувшего чувства, Роберт незамедлительно увлек девушку за собой к выходу на свободу.       Не вдаваясь в синевшие дали дикого леса, можно было увидеть в ночи скачущий силуэт вороного коня и двух всадников, движущихся самыми заблудшими путями через трущобы к родовым имениям де Лассе. Многие люди выглядывали на жилище инквизитора в окна своих небольших домиков, заприметив странность ночных путешествий палача по пустынному городу. Многим хотелось бы знать ту особу, в сопровождении которой блудный вернулся издалека, но увы — ее личность была так же окутана мраком тайны, как и ночные улицы французского забытого городка.       Однако обнаруженная пропажа дьяволицы из тюрьмы повлекли немало слушков, мол, ведьма растворилась в пепел и ее выдуло сквозняком в щели тюрьмы; она обратилась в тысячи насекомых и через потайные трещинки выползла на волю. Подобных сказок было несчитанное количество. И суеверный народ вскоре стал без лишних раздумий истреблять всяких ползающих гадов, что попадутся им на глаза, а после заката во всех домах — строго до одного — заколачивались изнутри все окна, двери, и стены обвешивались иконами и деревянными, сколоченными на скорую руку, крестами, дабы сберечь себя от выпущенной из недр тюрьмы нечисти, которая якобы блуждала в поисках новых пакостей по городским улицам. И, какое бы несчастье не случалось бы в городе — ни у кого не оставалось никаких догадок, кроме тех, что это дело рук сбежавшей ведьмы.