Selfharm

      Пока Дазай тратил часы на перевод русских пословиц и поговорок, пытаясь понять их глубокий смысл, Фёдор ему ни разу не написал, поэтому тот раздражался на него ещё больше. Чуя молча наблюдал за «развитием их отношений» в голове своего друга, пока его самого доставал этот придурковатый дружок возлюбленного Дазая. Какого хрена этот блондин не унимался — загадка человечества, но после того инцидента в коридоре он, кажется, стал смотреть на рыжего ещё чаще и злее.        Май разогревается сильнее, заставляя надевать на себя всё меньше и меньше одежды, поэтому Дазай начал негласное соревнование с девочками за длину своих шорт. Он игнорировал все якобы случайные встречи с Достоевским в стенах их общего корпуса, будучи настроенным максимально параноидально на его счёт, а Чуя утомился закатывать глаза от их молчаливых переглядок. Со стороны это выглядит уже далеко не забавно — когда один смотрит на другого, второй отворачивается, начиная игнорировать внимание первого, и наоборот. И так по кругу.        Он надеялся, что другу вскоре наскучат эти игры, и они снова счастливо заживут вдвоём без этих книг с русскими-народными сказками и теорий заговора против одного несчастного японца с любовью к причинению себе вреда, но… начинается очередной дурацкий день, когда события совсем не на стороне Чуи.        А виной всему простая бутылка воды.        Не носить с собой прохладную жидкость в жару — чистое самоубийство. А когда твой друг ещё и питается преимущественно этой самой водой — просто невозможное событие. Поэтому рыжий купил сегодня несколько бутылок, и две из них выпил сам, а последнюю отдал на хранение Дазаю.        Тот вспоминает о ней после окончания четвёртой пары, доставая из рюкзака в коридоре. Они преспокойно себе идут мимо приоткрытых аудиторий, откуда постепенно выходят студенты, но крышечка не поддаётся усилиям, поэтому Дазай протягивает бутылку Чуе, и тот берёт её, параллельно общаясь с Тачихарой по поводу мини-тусовки у них дома на выходных с настольными играми, кальяном и кино.        Брызги разлетаются во все стороны, и когда рыжий успевает понять, что именно только что почти взорвалось у него в руках — его белая футболка ушла на конкурс мокрых маечек, даже не уведомив о своём спонтанном решении. Он стряхивает капли с рук на ковролин под ногами и недовольно возвращает Дазаю его бутылку.  — В туалете есть сушилка для рук. Если слегка наклониться под неё, то она должна быстро высохнуть, — говорит Тачихара, и Чуя отмахивается, отлепляя влажную ткань от тела, отвечая ему: — Я просто больше не буду брать газированную воду в универ. Хорошо, что это не лимонад или энергетик, а то ещё и липко было бы.  — Ага… — кивает Дазай и виновато добавляет, — Спасибо. — Не за что.        Летящей и совершенно невозмутимой походкой литераторы продолжают идти в своём направлении, даже не подозревая, что чьё-то сердце сделало сальто в груди от этого зрелища.        Николай не собирался заставать этот момент. Он просто вышел с семинара и обернулся на звук, но у рыжего проколоты соски.  И это полный пиздец.        Не сам факт проколов, а эти аккуратные шарики по одному с каждой стороны двух сосочков. Их контуры слишком хорошо видны под полупрозрачной тканью, которая больше похожа на вторую кожу, чем на футболку. И он вздыхает, не понимая свои эмоции.  — О. Тоже захотел? — спрашивает Достоевский, в очередной раз изгаляясь и точно подразумевая «Тоже захотел этого парня, да? Потому что ты такой же гей, как и я», — Я про пирсинг. Думаю, это больно.  — Что? — Гоголь не особо улавливает, была ли это скрытая попытка принизить его в очередной раз или же тот серьёзно раздумывает о проколах.  — На твоём месте я бы начал с губ или мочки уха, — отвечает он, укладывая ладонь на его плечо, чтобы было удобнее обойти. Николай зависает на губах, зачем-то вспоминая, как Чуя его поцеловал, пока его друг испаряется вслед за компанией.        Достоевский видит очередной шанс приблизиться на шаг к своей цели в прямом и переносном смысле этого выражения.        Возможно, Дазай немного оттает, если удастся найти общий язык с его другом — он поможет Чуе, героически вручив свою рубашку, носящую характер аксессуара на бёдрах, а тот в свою очередь сможет убедить недотрогу в том, что раздвинуть свои прекрасные ножки перед таким заботливым парнем — хорошая идея.        Дверь в туалет почти закрывается перед его носом, но он успевает просунуть кроссовок в щель и остановить её. Дазай оборачивается, и его лицо тут же превращается в мрак: — Опять ты? Что было не понятно в словах «слишком навязчивый»? — он не просто капризная сучка, но и очень дерзкая, как ему самому кажется. Дазай ожидает, что Чуя сейчас его поддержит, но он лишь вопросительно смотрит на Фёдора, молча развязывающего рукава рубашки в синюю с чёрным клетку.  — Вот, возьми, — он протягивает её рыжему, беспощадно игнорируя слова Дазая. Ох, они с ним ещё поговорят, но чуть позже.  — Спасибо, — кивает Чуя, забирая её. — Я высушу футболку и верну.  — Ага.  — Ты не в его вкусе, — фыркает Дазай, у которого челюсти от злости сейчас сведёт по понятной причине — глупая ревность нечего Чуе общаться с такими придурками.  — Не переживай так сильно. В моём вкусе тоже другой человек, — Фёдор ухмыляется, заглядывая ему в глаза, и благополучно уходит вместе с этой фразой.        Дазай опускает голову вниз, обхватывая пальцами переносицу и потирая её, пока рыжий снимает свою футболку и надевает на себя рубашку Фёдора.  Его грёбаную  рубашку.        Ему не нравятся такая одежда. И он не видит совершенно никакого смысла в том, чтобы носить что-то в качестве украшения, но она наверняка сохранила в себе запах парфюма Фёдора, висящий в воздухе. Чуя выглядит как человек, которому идёт абсолютно всё, но рубашка не должна на нём так идеально сидеть. И он не должен был заходить, делая вид, что решил помочь, а не нашёл ещё один повод оказаться рядом.       Дазай злится.        Его выводит из себя всё, что Фёдор говорит и делает. Он в жизни не купится на его притворно-дружелюбный тон и запах морозного леса с пряными нотками мускатного ореха. И на его внешность — тоже.        Но он выходит из туалета обратно в коридор, немного шокируя полуголого Чую, который не планировал в таком виде кому-то показываться в щель.  — М-м. Даже быстрее, чем я думал, — Фёдор стоит справа от двери, опираясь на стену и сложив одну руку на другую в ожидании Дазая, который понятия не имел, что собирался ему сказать, когда найдёт. А он точно хотел его найти.  — Тц. — Ну что? Я лишь упростил тебе задачу, — отвечает он, пожимая плечами и отталкиваясь от стены. — Ты определился по поводу кофе или мне нужно подождать ещё?  — Ровно одна чашка, — отвечает Дазай, окончательно смиряясь с тем, что интерес в разгадке мотивов этого парня выше, чем желание отдалиться, — И я плачу.  — Ладушки.        Он бросает Чую в туалете наедине с его проблемой, чтобы найти решение своей, и они с Фёдором идут в их личной тишине до кафетерия на первом этаже, не договариваясь об этом. Просто очевидно — там кофе лучше.        Они всё ещё молчат, подходя к небольшой очереди из нескольких человек, а потом делают заказ, и Дазай оплачивает.       Они молча ждут два пластиковых стаканчика с кофе и молча идут до высокого столика вдоль стены, напоминающего барную стойку.        Это похоже на очередную игру, о которой они не договаривались. В ней оба хотят получить ответы, но кажется таким неправильным произносить хоть какие-то слова, поэтому они продолжают играть в молчанку уже сидя рядом на стульчиках.        Фёдор выглядит расслабленным и спокойным, пока Дазая мутит от одного его присутствия, и кофе не просто обжигает род, но и течёт по пищеводу горькой жижей, которая тут же хочет вернуться обратно на свободу. Он нервно сглатывает, приставляя кулак ко рту, пока за ним наблюдает пара фиолетовых глаз, и желудку нужно всего тридцать секунд, чтобы сообщить о потребности в какой-то другой «еде».        Дазай прокашливается, вскакивая и кидая вслед тихое «Извини», проигрывая в игре, а Фёдор удивлённо провожает его взглядом и тут же встаёт следом. Едва начатый кофе остаётся стоять на столе, а их молчаливое свидание снова переносится в туалет, но уже в другой.