Selfharm

      Он снова видит его в конце барной стойки, будто огромный прожектор подсвечивает только этого парня, игнорируя всю остальную толпу. Он опрокидывает в себя шоты чего-то прозрачного и однозначно крепкого, а вокруг радостно вопит целая свита других парней, делающих то же самое.        Дазай стоит на месте и смотрит. Он не может оторваться от этого лица, кидающего колкий взгляд на сидящего рядом друга, когда он обновляет им шоты.  — Выпьем? — спрашивает Чуя, тоже успевая осмотреться в клубе. — Что тебе взять?  — Коктейль со средством для уборки, — отвечает он и идёт вперёд, как намагниченный. Раздвигая толпу и пробираясь к стойке в метре от человека, захватившего всё его внимание.        Дазай понятия не имеет, что будет делать, но ему хочется влиться в эту компанию.        Он должен узнать больше.       Он должен понять, что его привлекает.       Он должен забраться ему под кожу и увидеть все его мысли, потому что этот взгляд тёмно-фиолетовых глаз выражает и одновременно скрывает очень много.        Чуя двигается следом за ним и успевает извиняться перед всеми, кого его друг отодвигает. Едва они оказываются около барной стойки, когда оттуда отходят девочки с коктейлями, сбоку раздаётся едкий голос: — Опять эти педики, — Николай кривит лицо, глядя на них свысока. — Почему здесь нет фэйс-контроля? — он спрашивает это на русском куда-то в пустоту, и Сигма сочувственно касается его плеча.        Чуя оборачивается, пока Дазай заказывает им выпивку, проигнорировав слова на незнакомом языке, но рыжий стоял к ним ближе, и он каждой клеточкой тела ощущает эту неприязнь и примерный смысл того, что именно они говорят, переговариваясь друг с другом и косясь на них.        Он мгновенно вскипает и делает несколько шагов вперёд, пока не оказывается прямо перед ними:  — Слабо на японском повторить то, что ты сейчас сказал?  — А? — Николай выгибает одну бровь вверх, сравнивая в голове Чую с озлобленным щенком. — Чувак, мы тут отдыхаем, если ты не понял, — он переходит на понятный язык, но всё ещё звучит так, будто искренне ненавидит людей.  — Да, мы между собой разговаривали, — включается Сигма, чуть отодвигая друга назад. — Если тебе показалось… — начинает оправдываться он, но его перебивают раньше.  — Мне не показалось. Я видел ваши ублюдские взгляды на нас в университете и я точно знаю, что вы считаете, будто имеете право обсуждать кого-то на другом языке, и никто об этом не догадается, — Чуя заставляет вовлечься в диалог и всю оставшуюся компанию, пытающуюся понять, что тут такое интересное происходит.  — Прости, какие взгляды ты видел? — Николай нависает над ним, пытаясь запугать своим ростом. — Просто повтори, что ты сказал, — отвечает Чуя, сохраняя с ним зрительный контакт. Они обмениваются искрами, превращающимися в огонь, и он решает спровоцировать взрыв. — Если ты мужик, а не жалкая сплетница.        Сигма придерживает своего друга рукой, тихо говоря ему «Не надо», и Гоголь поддаётся этой просьбе, выдыхая, чтобы остудить свой пыл. Он не хочет драки на вечеринке, и плевать ему, что и кому там показалось. Нет ни одного человека, который переведёт его фразу и докажет, что Чуя был прав.        Кроме…  — Он сказал, что вы — педики, — Достоевский разворачивается на стуле, говоря это достаточно громко, чтобы его голос перекричал музыку из колонки, стоящей неподалёку от них. «Какого хрена?!» читается в глазах Гоголя, и Сигма находится ровно в таком же замешательстве, пока предатель года молча наблюдает за реакцией рыжего.  — Оу, ошибочка вышла, — раздаётся ещё один голос из-за спины Чуи. Дазай очень вовремя появился с двумя напитками, обвивая его вокруг плеч руками и протягивая ему один. Он игнорирует существование парня-смерти, глядя чуть снизу на блондина с очаровательной улыбочкой. — Мне очень жаль, но у тебя нет шансов. — Чего?! — теперь Николай уже готов сорваться, потому что все стрелки перевели на него и практически оскорбили. Он точно знает, что его не будут удерживать, если он захочет врезать кому-то из них двоих, потому что перепалка похожа на шоу, что идёт по телику в прайм-тайм.  — Я сказал, что у тебя нет шансов, — повторяет Дазай. — Ты никогда не понравишься кому-то из нас, хоть и очень похож на девушку, — он выпрямляляется, когда Чуя забирает свой джин-тоник с победной улыбкой, и собирается сбежать с места преступления безнаказанным, но кулак Николая уже взмывает в воздух, направляясь прямо ему в лицо. Он наступает на ногу рыжему и почти достаёт до челюсти Дазая, когда Сигма ловит его руку:  — Не ведись, он делает это специально, — очень мудрые слова, сказанные на русском, но они не меняют ни черта. Какие-то фрики позволили себе нарушить их дивную пьянку и пытаются закатить скандал на ровном месте, а его лучший друг просто взял и спалил его со всеми потрохами, чтобы позабавиться. — Коля, — Сигма пытается звучать жёстче и давит на его руку вниз, пока тот её не отпускает. — Хорошего вам вечера, ребят, — Чуя поднимает свой стакан, и они с Дазаем уходят на танцпол, где он получит за то, что играется в хулигана вместо того, чтобы игнорировать существование умственно отсталых и озлобленных людей.       Тем временем Николай потирает своё запястье и гневно смотрит на Фёдора, снова пьющего водку и закусывающего её ломтиком лимона, будто ничего не произошло. Никто не произносит ни слова, но незаданный вопрос висит в воздухе, когда его друг плюхается рядом, продолжая испепелять своим взглядом.  — Я говорил тебе про волосы, — всё, что произносит Достоевский, соглашаясь с тирадой, которую произнёс Дазай в попытках защитить рыжего. — И про твою манеру одеваться тоже говорил.  — Я реально похож на тёлку?! — Николай разворачивается к Сигме, буквально умоляя его сказать «нет», но он пожимает плечами, уходя от ответа. — Вы прикалываетесь?        Нет, на нём ни разу не брюки из женского отдела, потому что его талия настолько тонкая, а ноги настолько длинные, что в мужском таких просто нет. А Гоголь хотел именно такие: широкие, чёрно-белые, в вертикальную полоску. И, возможно, его рубашка с рюшами, выглядящая довольно пышно на уровне груди, тоже напоминает праздничный женский наряд. Но парни ведь носят длинные волосы и… подводят глаза совсем капельку, потому что ресницы слишком… белые?  — Не будь я геем, однозначно бы мог в тебя влюбиться, — Достоевский продолжает его уничтожать, потому что уже порядком надоели эти двойные стандарты. У него вызывает отвращение сам факт унижения других людей без объективных на то причин. И тем более — ущемление ориентации, которую не выбирают. Гоголь постоянно придумывает тупейшие оскорбления на ровном месте, и пусть он сегодня стал его худшим другом, но так тот хотя бы на время заткнётся.  — Нам нужно ещё выпить, — говорит Сигма и берёт с барной стойки два шота, тут же вручая их Николаю, который пытается переварить то, чем обернулась безобидная вечеринка, едва успев начаться.        Достоевский мог бы объяснить, что Гоголь неизменно бы проиграл импульсивному рыжему, если бы они начали драться. По одной его стойке очевидно, что человек занимался каким-то боевыми искусствами. Не так много хобби может быть у мальчиков, если они не увлечены чем-то на сто процентов, а он не похож на такого человека.        И лично для него гораздо интереснее выглядит второй парень — пассивный наблюдатель. Фёдор заметил оба его взгляда, и в первую их встречу в кофейне, и сегодня. Он заметил и то, как шатен отвёл глаза, стоило ему лишь открыть рот, превращаясь из задумчивого и отстранённого человека в живого и вовлечённого.        Будто он перестал в этот момент быть интересным для него в ответ.        Ему кажется скучной компания раздасадованного Николая, обеспокоенного Сигмы и уже достаточно пьяных однокурсников, поэтому Фёдор идёт курить. Ему нужна одна сигарета с этой привлекательной дозой никотина, и у него всегда есть пачка на тот случай, когда он планирует пить.        Он выбирается из-за стойки, уступая место своим друзьям, куда они усядутся вдвоём, разделяя маленький стульчик пополам, и они точно не «педики», а просто очень хорошие друзья, которые жить друг без друга не могут.        Этот клуб отвратительный. Он напоминает шатёр, и здесь всего один этаж, где не предусмотрена курилка. На улице прохладнее, чем внутри, и туда не хочется выходить в одной футболке, но гардеробщик куда-то ушёл.        Фёдор выуживает из кармана джинс слегка помятую пачку сигарет с зажигалкой внутри, и достаёт себе одну, зажимая губами. Он никогда не любил вечеринки, но сегодняшняя имеет все шансы запомниться благодаря тому, что кому-то наконец-то взбрело в голову отстоять своё право на спокойное существование в университете. Занятно.        Крупные капли дождя падают с неба, но не ощущаются под козырьком, превращаясь в густую влагу у поверхности земли. Другие студенты выходят и жмутся под несчастный козырёк к нему, поэтому хочется отойти на самый край, и Фёдор делает это. Пьяные люди тоже отвратительные, и он в их числе, хоть и чувствует себя намного выше. Возможно, он неосознанно завидует, что они могут опьянеть и могут напиться, превращаясь в шумную кучу веселья. Ему же досталась белая пелена в голове, которая немного успокаивает, поглаживая замолчавший мозг.        И он тоже выходит на улицу.        Дазай даже не смотрит в сторону козырька, а идёт прямо под дождь, устраиваясь на влажной от капель скамейке и вытягивая ноги вперёд. Он не сидит, а почти лежит на ней, откинувшись на спинку и подставляя лицо непогоде.        Это ощущается как свобода. Этот парень будто выбрал отделить себя от общества и отказаться от попыток подстроиться.  Фёдор понял, что его привлекло. Эти худые бёдра, выглядывающие из-под чёрных шорт, на которых точно останутся синяки, если к ним прикоснуться сильнее, чем нежно. И… на его тонких запястьях — тоже, если сжать их или зафиксировать чем-нибудь покрепче. Блестящие слёзы так красиво бы собирались в уголках его карих глаз и стекали по щекам, пока он стонет и умоляет дать ему ещё больше удовольствия.       Он смотрит на него и думает обо всех этих умопомрачительно пошлых вещах, которые мог бы с ним сделать, пока сигарета тлеет в руке, проиграв битву за его внимание. У неё не было шансов, как и у Николая.       Каштановые волосы уже влажные, и будто начинают сильнее виться, а он даже не курит — просто сидит под дождём, смотря куда-то в небо.        Фёдор почти делает шаг вперёд, чтобы присоединиться к нему в молчаливой медитации, но барабанные перепонки разбиваются вдребезги от звонкого голоса рыжего, появившегося на входе: — Дазай, вот ты где! — он быстро рассекает пространство своими шагами, практически подбегая к статуе-свободы-но-не-той, и продолжает что-то лепетать о том, что обыскался его в клубе, а он тут играет в уточку.        Пепел падает на край кроссовка, утомившись тлеть, и Фёдор опускает взгляд вниз, разглядывая его и повторяя про себя: «Дазай».