Selfharm

      Николай Гоголь расхаживает по четвёртому этажу университета, пытаясь пережить скуку от возникшего «окна» между парами из-за болезни преподавателя. Слушать лекцию по высшей математике от старого маразматика ему тоже бы не особо нравилось, но так он хоть делом был бы занят, а не слонялся по коридорам в поисках каких-то развлечений.        Сигма сидит на подоконнике и листает ленту в социальных сетях, поэтому невольно привлекает внимание к себе, и Николай усаживается рядом с ним, чтобы посмотреть всякие картинки вместе.        Они — элита Токийского университета. Второкурсники, которые успели пройти и огонь, и воду, и две адских сессии на техническом направлении, откуда отчислили уже добрую половину курса. Это самая дорогая и сложная программа. Иногда кажется, что даже преподаватели не до конца понимают, что именно рассказывают и пишут на доске — в университетской математике нет цифр. Там одни буквенные обозначения, которые создал сам дьявол, чтобы насмехаться над людьми. И только избранные могут стать сектантами.  — Что за нашествие шляпников? —спрашивает Николай, которого привлекает слишком большое количество людей во дворе университета. Он уже знает, кто так странно одевается, потому что ещё в школе возненавидел этих фриков, гордо кричащих, что они — гуманитарии, поэтому и не обязаны формулы учить и что-то там решать. У них просто другой склад ума. Они просто пьют пряный раф на кокосовом молоке вместо эспрессо и общаются на своём странном языке, полном метафор и эпитетов. — Конференция опять какая-то? Для дня открытых дверей рановато. — М? — Сигма отрывает взгляд от телефона и тоже смотрит вниз.        Невольно улыбается, потому что в толпе действительно много тех, кто носит шляпы и другие головные уборы. Это отличный способ спрятаться от солнца, но они, видимо, убеждены, что идут не учиться, а дефилировать. Иначе какой смысл разодеваться в университет?       Основной корпус — место настоящих гиков, где все носят спортивные костюмы, растянутые футболки и кроссовки, а на экзамены раз в полгода надевают рубашки и брюки. Здесь никогда нет свободных мест в библиотеке ни за компьютерами, ни за столами. И всегда тишина, если кто-то не спорит с лектором за своё нестандартное решение или не рыдает от сложности очередного задания.        Они тоже особо не запаривались — зимой надевали тёплые штанишки и ботинки, а в тёплый сезон — шорты и кроссовки. Футболки были всегда одинаковые и иногда сверху дополнялись свитерами или кофтами.        У Гоголя была длинная коса, которую он отращивал всю сознательную жизнь, а Сигма завязывал волосы в хвост, оставляя спереди чёлку. И регулярно красил одну половину шевелюры в сиреневый, чтобы его не путали с другом — такое бывает, когда у вас одинаковый рост, похожие голоса и общие мысли на двоих. Цвет глаз только разный, но кого это волнует?  — О, кажется, нас ждёт мировая война, — продолжает Сигма, открывая группу университета в телефоне в поисках новостей, чтобы показать ему недавний пост. — Третий корпус закрыли на реставрацию и ремонт, поэтому всех студентов перераспределили на другие. — Значит, теперь ошибки природы будут учиться с нами? — Николай приподнимает одну бровь вверх и кривит губы прежде, чем тяжело вздохнуть. — Ужасно. Надеюсь, что к концу года их хотя бы станет поменьше из-за отчислений.       По правде говоря, гуманитарный корпус был старым и выглядел очень не очень — там располагалась приёмная комиссия, поэтому был шанс насладиться обстановкой. И окей, что самые бесполезные профессии «поселили» там, а не в самом новом и технологичном здании, но почему нужно делать ремонт именно сейчас, а не через пару-тройку лет, когда они выпустятся? Неужели так сложно немного подождать?  И на какое количество времени это всё затянется, а?        Николай готов проклинать весь мир, уже представляя, какой балаган устроят эти кем-бы-они-там-ни-были тупицы.  — Зря надеешься, — посмеивается Сигма. — Нужно быть полным придурком, чтобы тебя отчислили с гуманитарного факультета. Скажи, Федь?        Ах, да. Всё это время их было трое.  Но Фёдор Достоевский так филигранно умеет сливаться с местностью, что про него частенько забывают.        Он сидит в нескольких метрах от них в углу дивана, уткнувшись практически носом в тетрадь, где активно что-то пишет, бурча себе под нос незамысловатое:  — Дельта-альфа-бетта-гамма, дельта-бетта-альфа-штрих… дельта-альфа…  — Он не в этом мире, — отмахивается Гоголь. — Сам себе лекцию провести решил походу.  — Пошли купим что-нибудь на ланч, пока они не обнесли кофейню? — предлагает Сигма, спрыгивая с подоконника.  — Ага, — кивает он, подрываясь следом и делая в голове пометку, что нужно забрать чудика до начала следующей пары, а то пропадёт в дебрях своего сознания и просидит до закрытия на этом самом месте. Такое уже было.  Его выводил охранник, который закрывал корпус на ночь. 

***

      Дазай с Чуей и правда похожи на пару шляпников, но они сняли их и оставили в гардеробе. Это было немного странно, но рыжий подарил ему одну, устроив подобие примерки в один день и соврав, что нужно разобрать вещи. Она была чёрная и достаточно большая. Скорее в романтическом стиле, чем в классическом, но Дазай не был против общих луков со своим другом.        Ещё несколько человек затесались в их мини-компанию, но они ушли курить, оставив процесс исследования нового корпуса на Тачихару — ещё одного рыжего. И они, на удивление, быстро сдружились с Чуей, будто у всех рыжеволосых существует какая-то необъяснимая ментальная связь. Он был повыше, покрепче телосложением, и его глаза сверкали лесной зеленью. И он тоже совсем не стеснялся выражать свои мысли и эмоции. Возможно, это была черта всех литераторов.        На третьем этаже стены выкрашены в мятный цвет, и по кругу небольшого пространства стоят диваны на пару тонов темнее, а рядом — столики. Стойка с витринами, наполненными пирожными с сэндвичами, растянулась справа от входа в эту святая святых. Кофейня.        Говорят, что один из выпускников открыл целую сеть кофеен, и договорился с университетом о том, чтобы разместить в новом корпусе одну такую мини-станцию в качестве эксперимента. Разумеется, сотрудники кафетерия не были в восторге от такого решения, но студентам гораздо больше нравился такой кофе, чем заварной или автоматный.        Они занимают столик у окна в ожидании напитков, пока подтягиваются и другие ребята с факультета. Кто-то сзади недовольно цыкает на очередь, а потом усаживается по соседству с двумя эклерами на одной тарелке.        Чуя болтает без умолку, полностью увлекая Тачихару в незамысловатый диалог, поэтому Дазай встаёт, чтобы забрать их стаканы с бодрящими напитками. Он слушает об очередном исследовании истории языка, на которое наткнулся рыжий при выполнении домашнего задания, и это ощущается тепло.        Университет действительно стал для него не просто новой, важной главой в жизни, но и глотком свежего воздуха.        Ему нравились люди, которые его окружали, и Дазай мог с уверенностью назвать их единомышленниками. Его почти не раздражали преподаватели, и учиться нравилось, даже несмотря на старый корпус, а теперь жизнь ещё и преподнесла подарок в виде улучшения условий, поэтому… депрессия начинает казаться шуткой.        Нет, ему никто и ничего не диагностировал — отец посчитал, что вряд ли будет хорошей идеей поход к психиатру с подростком. Он прекрасно знает, как врачи разных специальностей любят налепить диагнозов и нарыть те проблемы, которых нет. Особенно в платных клиниках. Есть всего два варианта: спокойно жить, если тебя ничего не беспокоит, или пойти по всем врачам и выяснить, что твоё тело разваливается. И зрение недостаточно хорошее, и анализы от нормы отклоняются, и спишь слишком много, и думаешь ненормально, и всё в этом роде. Мори не был беспечным, но не хотел пошатнуть состояние сына ещё больше, запугав тем, что он ненормальный. Он считал, что Дазай просто запутался, и обязательно сможет найти себя, если его поддержать. А справку они всегда получить успеют.        Всё складывалось ровно так, как он думал, и Дазай тоже это чувствовал. Новый город, новые занятия, новая личность и новые возможности посмотреть на мир с разных сторон, меняя свои взгляды. Ему даже хочется съездить домой на каникулы вместе с Чуей и показать ему родной город. Возможно, он сходил бы в личную терапию, чтобы разобраться в своих нездоровых отношениях с самим собой, но…  — А меня подождать не судьба была? — сбоку раздаётся низкий, недовольный голос, и Дазай поворачивает голову, чтобы посмотреть, кто говорит на незнакомом ему языке.  Такое никогда не случалось — мысль в его голове просто обрывается на середине, разлетаясь в две разные стороны, как порванная верёвка, не выдержавшая напряжения. Дазай сглатывает, чувствуя, как весь мир на мгновение замер, оставив после себя лишь тишину.  Метафорическую тишину. В кофейне всё ещё стоит гул, а за столиками всё ещё идут оживлённые беседы, но ему будто закладывает уши, и он ужасно сфокусировано продолжает слушать то, что говорит этот парень, видимо, ведя диалог со своими друзьями.  Обычный парень. Дазай смотрит на него из-под своей длинной чёлки и сканирует, пытаясь прочитать его так же, как и всех остальных людей, кого он когда-либо встречал. Но он… иностранец?  Можно ли прочитать чужие мысли, если не знаешь нужного языка? И нужно ли ему знать эти самые мысли, когда человек выглядит так?  Бледная кожа. Почти фарфоровая, будто ему удаётся постоянно прятаться от солнца — это напоминает легенды о вампирах, живущих при свете луны и пережидающих дневное время в закрытых гробах. Может ли существовать нечесть в реальности?         А его лицо… выражает некоторые эмоции, но при этом будто остаётся невозмутимо спокойным и даже немного отстранённым — Дазаю знакомы эти чувства, когда ты лишь делаешь вид, что вовлечён во что-то, а на самом деле решаешь в своём собственном внутреннем мире какую-то загадку. И скулы этого парня выглядят такими острыми, что об них можно порезаться..?        Он худой.        Почти как Дазай, и его тонкие ключицы слегка торчат из-под футболки. Он поднимает руки над головой, собирая верхние чёрные-чёрные пряди в маленький хвостик, оставляя другую часть волос вокруг лица. Кончики достают до плеч.        Он будто специально открыл свой взгляд, ощущая, что за ним наблюдают. Глубокие, тёмные глаза. Совсем без бликов, несмотря на лампы на потолке — Дазай переводит своё внимание на них, а затем снова смотрит на Чую перед собой. У него — сияющие, в отличие от того парня.        Его голос звучит как яд, отзываясь в голове эхом. Он произносит эти непонятные слова, в которых слишком много согласных.  — …Дазай, а ты что думаешь? — второй голос, мягкий и звонкий, привлекает к себе внимание, вытаскивая из пленительной фантазии, успевшей нарисовать образы болезненных попыток лишить кого-то жизни одним взглядом или присутствием. Чуя смотрит на него в ожидании длинного монолога с рассуждениями на обсуждаемую тему, но он не уловил суть.        Он, блять, забыл, о чём они говорили всего тридцать секунд назад, потому что он только что пережил внутри такую бурю, которая снежной волной накрывает тебя с головой на горнолыжном склоне без права быть спасённым. Дазай нервно сглатывает ещё раз.  — Я думаю, что они варят просто отвратительный кофе, от которого у меня сводит желудок, — отвечает он, отставляя стаканчик от себя.  — Согласен, — кивает Тачихара, переключаясь на более важный вопрос. Сработало. Смена темы всегда работает, — Можем сходить на большой перемене в бургер кинг, он в пяти минутах отсюда, рядом с заправкой.        Чуя лишь хлопает глазами, ожидая ещё одну реакцию — его очень занимает наблюдать за тем, как Дазай филигранно жонглирует разными отговорками, когда речь идёт о еде, но сейчас он просто согласно кивает.  — Да, отличный план, — говорит он, поддерживая их обоих. — Бургеры и… мороженое, да? — Чуя улыбается, немного издеваясь над своим другом и решая, что повторит свой вопрос позже. В более комфортной обстановке.        Всё же ему и правда очень интересно узнать, не считает ли Дазай, что современной японской литературе немного не хватает насмешливого юмора вместо доброго и почти невинного.  — И картошка фри с сырным соусом, — говорит он, немного сходя с ума от цифр из таблицы с калориями, приходящих в голову.  Но это в любом случае лучше, чем кофе со вкусом разрушения собственной личности из-за… какого-то случайного студента, похожего на смерть.