Кладовка.

      Ты понятия не имеешь, сколько проходит минут с того момента, как Шото повалил тебя на кровать. Пока парень нависает сверху тёмным силуэтом, шумно выдыхая, пока его напряжённые пальцы, — вопреки желанию сжать, схватить и подчинить, — тепло скользят по твоим бёдрам, ты понимаешь лишь одну вещь: Тодо очень хорошо скрывает свою ревнивую сторону. Хорошо и долго.       Но и он ведь не железный.       — Шото, — зовёшь тихо, сходя на взволнованный шёпот. — Поговорить не судьба?       Тодороки не отвечает. Он вдруг сдвигает твои колени вместе, рывком приподнимает и быстро стягивает домашние треники с дрогнувших ног. После же раздвигает их обратно, сжимает колени, подтягивает ближе к себе, отчего ты оказываешься прямо под нависшей сексуальной угрозой. Кожу обдаёт холодком.       Ты волнуешься. Теребишь ткань футболки, прикрывая ею низ живота, и стараешься даже дышать тише, боясь спровоцировать Шото на излишнюю грубость. Это безумно возбуждает, но…       — Я принимал твой флирт с другими парнями за забавную черту характера, — произносит юноша, и голос его звучит хрипло, тихо. — Но я не думал, что ты способна на большее…       — Ничего не было! — перебиваешь ты, чувствуя, как давит Тодороки морально. — Говорю же, давай обсудим…       — Тихо. Лежи.       Он наклоняется достаточно близко, чтобы испугаться, но недостаточно, чтобы потянуться за поцелуем. Замолкаешь, пока его рука без колебаний ложится на твою промежность: горячие пальцы давят на мягкую плоть, средний — прямо на вход, и из-за нижнего белья это давление ощущается более интимно. Шото давит, трёт, чуть проталкивая ткань внутрь, ладонью проходясь по ставшему чувствительнее клитору.       Ласка настойчивая, но намеренно ограниченная, что горячит сильнее, возбуждает, и ты прерывисто выдыхаешь, хватаясь за запястье парня.       — Шото… давай сначала п-поговорим…       — Убери руку.       Фраза жёсткая, как пощёчина, и вовсе не заискивающим шёпотом. Это приказ, подобных которому от парня ты еще не слышала.       И ослушаться не можешь. Не хочешь злить ещё сильнее того, кто на разговор не настроен совершенно. Но и молчать не хочешь тоже.       Ткань мокнет, и Шото выпрямляется. Ожидаешь, что он разденется, снимет с тебя трусики и просто грубо трахнет, чтобы выместить злобу, но вместо этого парень своей одежды даже не касается. Он отодвигает полоску ткани в сторону, касается влажных половых губ, скользит между складочек и вставляет сразу два пальца.       Закусываешь губу, чувствуя, как грубо он вставляет их до упора, растягивая нежные стенки до небольшого дискомфорта: смазки было не так много, как бывает обычно, когда Тодо уделяет прелюдиям гораздо больше времени. Ты не понимаешь, чего он добивается, оттого и боишься.       — Шото, — зовешь снова дрожащим голоском, несмело приподнимаясь на локтях и сжимая пальцы в себе. — Ты не…       Договорить не успеваешь. Тодороки валит тебя на место, придавив согнутым локтем к постели до лёгкий боли в ключицах, и едва слышно рычит сквозь сжатые ряды зубов. По коже бегут ледяные мурашки, ты машинально хватаешься за давящую руку, пока другая рука героя нагревается.       Ты чувствуешь, что становится горячо (в пределах разумного), и нагревшимися пальцами Шото скользит внутри узко сжавшегося от испуга лона, давя подушечками пальцев на верхнюю стенку и измазывая руку смазкой.       — Я же сказал. Лежать, — вкрадчиво, жёстко и властно.       Это заводит ничуть не меньше нежного Тодороки, и ты не можешь бороться ни с ним, ни с собой. Пока он трахает тебя всего лишь двумя пальцами, не позволяя отодвинуться в сторону даже чуть-чуть, растирая большим пальцем набухший клитор совсем слегка, ты тихонько постанываешь, поджимая пальцы ног.       Этого слишком мало, чтобы кончить, но слишком много, чтобы просто терпеть. Он так мстит?       — Сколько возражений было… — усмехается угрюмо Шото.       Давление с груди исчезает, и теперь он хватается за твоё горло. Ладонь давит на шею прямо под челюстью, чтобы не травмировать случайно и точно не дать вдохнуть, и сжимает. Жмёт крепко, и ты мычишь, выгибаясь в спине и невольно насаживаясь глубже.       Тебе безумно жарко. Так жарко, что на лбу проступает испарина. Так горячо, страшно и оттого ещё горячее.       — Я знаю, что ничего не было, — говорит Тодо спокойнее, вынимая пальцы и слегка касаясь самыми кончиками взмокшей дырочки, поддразнивая еще сильнее. — Но одна мысль о том, что могло бы быть, привела меня в ярость…       Ты бы ответила, если б могла, и думаешь сейчас лишь о воздухе, которого так катастрофически не хватает. Безуспешно порываешься вдохнуть, сдавленно мычишь, жмуришь слезящиеся глаза и хватаешься за удушающую руку в мольбе. Уже перебарщивает.       — Убери, — командует Тодо снова, мягко проталкивая внутрь горящего от желания влагалища палец примерно на фалангу. Так дразнить в его стиле. — Я знаю, что ты тащишься. Знаю, как никто другой, что тебе это нравится. Знаю, как сжимаешься, как хочешь…       Он ослабляет хватку всего на секунду, позволяет сделать короткий вдох и тут же сжимает снова. Убираешь руки, всхлипывая тихонько, но уже не от страха или обиды, а от невыносимо негаснущего возбуждения. Благодаря стараниям Шото ты не можешь успокоиться, чуть ёрзая тазом в стремлении насадиться на его пальцы ещё раз.       — Моя девочка. Ты ведь только моя девочка, м?       Вздрагиваешь, когда Тодороки вжимается пахом в твою истекающую смазкой промежность, и чувствуешь его стояк сквозь слои одежды. Согнутые в коленях ножки дрожат, хочется вдохнуть, хочется почувствовать каменный член любимого долбоящёра-ревнивца в себе, но на твои желания сегодня этот самый стояк и кладут.       — Думаю, да, — выдыхает Шото, всем своим существом чувствующий твоё желание, и его сжатие на шее вновь чуток слабеет на короткое время. — Докажи это.