Премьер, хитрец, дурак да безнадежно влюбленный Лань Ванцзи

Проще было перечислить вещи, которые были ей если не излюблены, то хотя бы удовлетворяли её нрав. Потому что то, из-за чего её охватывало смятение или гнев, нельзя было исчислить. На самом деле Цзян Чэну хватило бы пальцев на одной руке, чтобы пересчитать всё то, что мать радовало. Или хотя бы дарило ей безмятежное спокойствие. Например, гроза, бушующая и рассекающая бесконечными молниями небо. Или крепкий чай с северо-западных гор, который было невероятно трудно достать из-за сложности выращивания каких-либо культур в безжизненных скалистых пустынях. А что матери не нравилось? Цзян Чэн мог бы не смыкать глаз всю ночь, если бы задался этим вопросом. Утро выдалось спокойным, Цзян Чэн сверял бухгалтерские книги и медленно составлял договор о торговле с южными караванами. Ничто не могло поколебать его сосредоточенности, так ему казалось. Пока ближе к обеду в его рабочий кабинет не постучалось двое слуг с просьбой выйти во внутренний двор. В Юньмэне палящим солнцем ознаменовался конец сезона дождей. Тучи, пожиравшие небосвод сворой голодных шакалов, наконец отступились, сбежали, поджав хвосты. Для соседних с Юньмэном регионов это не означало, впрочем, ничего хорошего — их, как и всегда, судя по прогнозам небочтецов, ждала продолжительная засуха, ведь ливневые облака под грозными копьями солнца рассеивались и испарялись на глазах. Светлело; благодать. Обильный урожай ждал весь Юньмэн после периода нехватки продовольствия, в начало сезона дождей также телились коровы, что означало повышение поставок говядины в ближайшем обозримом будущем. В зависимости от запросов тех, кто мог себе позволить поживиться свежайшим телячьим мясом, на убой новорожденных телят поведут или через неделю, или через три луны. К телятине лучше подойдёт грибной соус, подумал Цзян Чэн, выходя на помост. Перед его глазами разлеглось во всю ширь горизонта главное озеро Пристани, величественное, зеркальной рябью насмехающееся над всем, что его окружало, своей кривой улыбкой. Воды озера почти касались мостков. Цзян Чэн, не будь рождённым в этих местах, мог ненароком спутать отражение с действительностью и по незнанию ступить в воду. Но он лишь приподнял уголки губ и выше поднял голову, вдыхая тяжёлый воздух, наполненный горечью гроз. Сезон дождей из раза в раз возвращал Цзян Чэна к думам о матери; она выходила навстречу стихии с ровной осанкой и плотно сжатыми губами, она казалась покорительницей безумия, штурмующего Пристань. Отбрасывая зонт и оставляя дрожащих в страхе слуг под крышами, по которым бесперебойно молотила острая вода, она босиком прогуливалась по пирсу, не боясь быть осуждённой молвой — ведь не подобало хозяйке Пристани разутой в одиночку показываться на глаза посторонним. Но в сезон дождей никто не мог увидеть её самолюбия и высокомерия. Склонившиеся перед Цзян Чэном подчинённые робко ожидали, пока он обратит на них внимания. Они стояли, согнувшись в три погибели, их сцепленные кольцом руки тряслись, словно провели подчинённые в такой позе не меньше шичэня. — Говорите, — благоволил Цзян Чэн в несвойственном благодушии. Ничто не могло испортить его настроения, так ему казалось. Как частенько бывало, после сезона дождей реку Хуай размыло, она напала на многие близлежащие селения. Но были бы люди людьми, если бы не оказались к этому готовы? Из поколения в поколения население Юньмэна без опаски селилось у воды, готовое в любой момент противостоять бедам. Но позы подчинённых и их боязливость омрачили Цзян Чэна: хороших новостей он уже не ждал. Оказалось, что двое младших адептов, провинившихся на вчерашней ночной охоте, которых Цзян Чэн в наказ отправил помогать на кухнях, свалились в воду и потопили три мешка добротной муки, которая должна была стать паровыми булочками к ужину. К вящему недовольству Цзян Чэна, причиной тому стала не их разнузданность, а обрушение моста. Только опытный заклинатель смог бы сориентироваться, уйди у него земля из-под ног. Что взять с незрелых мальчишек?.. Пристань Лотоса — не просто Обитель. Из-за расположения практически на озёрах, Пристань Лотоса являла собой систему сооружений, часть которой находилась над водой. Пути сообщения, связывавшие эту систему, по большей части были эстакадными мостами. Как мост Фудянь. Мост Фудянь соединял главный дом с южной частью Пристани Лотоса, где находились учебные корпуса и общежития учеников, а также вёл к юго-западным складам, на которых хранилась большая часть провизии. Основное отличие моста Фудянь было в том, что он — один из старейших мостов в Обители, и был частично выполнен из дерева, тогда как более новые мосты целиком состояли из твёрдых пород. В том числе и сваи, на которых стоял мост Фудянь, были из дерева. …ценность же моста Фудянь заключалась ещё и в том, что он — один из немногих мостов, который после сожжения Пристани Лотоса остался цел и не требовал реконструкции. По крайней мере, так утверждал снабженец Чэньшэнь. По его оценкам мост Фудянь продержался бы ещё лет двадцать. Странным было то, что Цзян Чэн, сидя в рабочем кабинете в главном доме, ничего не услышал. Тьфу. Конечно, Цзян Чэн устроил головомойку тем, кто должен был следить за состоянием строений. В приказном порядке первый и третий помощники Цзян Чэна отправились на поиски лучших каменщиков и плотников, чтобы вернуть мосту Фудянь прежний вид. Как и тысячу раз до этого, Цзян Чэн внутренне застенал, потому как никаких чертежей Пристани Лотоса у него не осталось и всё восстанавливалось по памяти. Для этого нанимались снабженщики и писцы, которые по словесным — не самым красочным, если быть честным, — описаниям Цзян Чэна кроили чертежи. А потом стадия утверждения, согласование, куча бумаг, разбор бюджета… По возвращению в рабочий кабинет с новой головной болью Цзян Чэн заметил, что рядом со внутренним двором мнутся две знакомые морды. Они понуро разглядывали каменную насыпь садовых дорожек и переминались с ноги на ногу, будто близнецы. — Чего удумали здесь тереться? — вопросил Цзян Чэн глубоким рыком. Видеть он никого не желал! — Глава Цзян!.. Просим простить, глава Цзян… — Это наша вина, глава Цзян… Мы слишком разыгрались!.. — Вон! — махнул рукой Цзян Чэн. — Вам повезло, что обрушился Фудянь, а не Тайхуэй! С глаз моих, живо! Надо где-нибудь записать, что выговор этих дуралеев будет заключаться в переписывании священных текстов, двум сотням взмахов мечами вертикально и горизонтально, а также отмене ежемесячного жалования до следующего Праздника Драконьих Лодок. Потому что дел у Цзян Чэна совершенно внезапно оказалось столько, сколько вол не утащит, и разбираться с двумя мальчишками — дело последнее. Вскоре подали обед. Что матери не нравилось? Матери не нравилось, когда в соуснице оставалась дорожка соуса по керамической стенке, она строго-настрого выучила прислугу после наполнения соусницы эту дорожку утирать полотенцем и лишь в таком виде подавать на стол. И десятилетнему, и двенадцатилетнему, и пятнадцатилетнему Цзян Чэну это казалось несусветной глупостью. В Пристани Лотоса был обычай — на все трапезы главная семья должна собираться за одним столом. Как завещали предки, это должно было укрепить семейные узы и упредить раздор. И всем — абсолютно всем, кроме матери, на дорожку соуса было наплевать. Кому интересно разглядывать соусницы вместо того, чтобы уминать булочки с кунжутом или рагу со свининой? Да, перед гостями ещё можно постараться — если приём большой, совет орденов или собрание земледельцев. Но когда за столом все свои, чего уж распыляться?.. Пристань Лотоса восстала. Цзян Чэн был слишком озабочен наймом новой прислуги, чтобы успевать раздавать им слишком точные указания. Он понимал, что нескоро Пристань Лотоса вернётся в свой ритм, и слишком много времени заняло бы возвращение к тому, как было. Однако в первый же вечер, когда ужинал Цзян Чэн не в ресторане столицы Юньмэна, Цзянлин, а в собственных покоях, он слишком долго гипнотическим взглядом сверлил дорожку соуса, да так долго, что весь ужин остыл и старания новых поваров прошли даром. Тогда же Цзян Чэн распорядился, чтобы дорожку соуса вытирали, сестра смеялась звонко-звонко, а Вэй Усянь хохотал и чуть ли не месяц Цзян Чэна подначивал, что тот матери уподобляется. Сейчас же, когда ни матери, ни сестры, ни Вэй Усяня не было рядом, если вдруг Цзян Чэн видел где-то пресловутую дорожку соуса, то невзначай ударялся в воспоминания о том, чего вспоминать не хотел. В воспоминания, которые связывали их четверых. Было это в середине осени, и прислуга сервировала стол как положено. Мать и отец задерживались к столу из-за того, что в очередной раз ссорились по ерунде. Вэй Усянь тогда подскочил с места, взял соусницу матери и тихонько подлил в неё свой соус — хоть и отличались эти соусы из-за того, что матери и Вэй Усяню подавались разные блюда, шалость нельзя было разгадать, ведь мать, увидев такое безобразие, скорее разбила бы соусницу о стену, чем попробовала бы окунуть в неё кусочек тофу. Цзян Чэн тогда не понимал, как некрасиво поступил Вэй Усянь, не понимал и того, что должен был его остановить. Сестры рядом не было — она отбыла на полугодовое обучение в дом смиренных дев, но она точно бы отругала и Цзян Чэна, и Вэй Усяня, что делала крайне редко и только тогда, когда они и сами понимали тяжесть проступков и наказывали себя сами. Именно тем, что открывались старшей сестре, а та справедливо укоряла их в проступках. Слышать, как сестра наказывает их, им обоим было невыносимо. В конце концов Вэй Усянь умело замаскировал предвкушающее выражение лица, с каменным спокойствием он щёлкал палочками над блюдами, а Цзян Чэн не мог скрыть волнения — впрочем, притворство их осталось незамеченным. Потому что едва мать зашла в трапезную, как глаза её бросилась чёртова соусница. Конечно, прилетело потом кухаркам и слугам неслабо — сорвавшийся договор с одним провинциальным торговцем характер матери лучше не сделал. Накануне и ссора с отцом была, поэтому мать, как и ожидалось, до хруста смяла маленькую пиалу-сосницу в руке, руку омыла дорогим рисовым вином и разъярённой молнией сверкнула к тренировочным полигонам, вымещать злость. Отец тогда на них, проказников, не взглянул даже, за своей госпожой отправился, но так медленно, что к его прибытию мать успела разнести весь полигон так, будто там врата в Диюй открылись. А Цзян Чэн в очередной раз убедился, что традиция собираться всей семьёй на трапезы — дурь. Особенно когда в семье разногласий больше, чем пальцев на руках. Цзян Чэн, будучи ещё ребёнком, один раз опоздал за стол, заигравшись с деревенскими ребятами, и всё! Мать выпроводила его вон, а он чуть ли не до голодного обморока плакался. Благо смягчился тогда один из слуг и вынес Цзян Чэну подостывший, но самый вкусный на свете ужин. А потом сестра угостила его яблоком, тихонько прокравшись к нему под окна в вечер. К двенадцати годам Цзян Чэн узнал, что в Ланьлин Цзинь завтраки, обеды и ужины подавали прямо в покои, а вместе чета Цзинь собиралась лишь на памятные даты. Это по секрету рассказал Цзинь Цзысюань, когда они ещё были в нормальных отношениях, и Цзян Чэн не подозревал даже, что сестра должна будет выйти за этого напыщенного ублюдка! Тогда в Пристань Лотоса приехала делегация Цзинь вместе со своим сыном. Цзян Чэн думал, что это — лишь формальное знакомство наследников, а оказалось, что знакомство будущих супругов. Ведь, «А-Чэн, наши семьи договорились об этом много лет назад». И Цзян Чэн пережил бы эту ошарашивающую новость, если бы Цзинь Цзысюань не сморщился и не отвернулся, когда сестра вышла к нему для приветствия. В конце концов его отношения с Цзинь Цзысюанем, который пусть и был избалованным донельзя, но на первый взгляд показался Цзян Чэну нормальным, застряли в пограничье между «взаимной нелюбовью» и «враждой». Вэй Усянь обозлился на Цзинь Цзысюаня заодно с Цзян Чэном, хотя на тот момент отбывал наказание в Храме Предков и ничего своими глазами не видел; рассказа о гадостном поведении Цзинь Цзысюаня ему хватило. Когда дети семьи Цзян стали старше, от совместных трапез их освободили. Сестра часто уезжала на разные мероприятия для юных дев, где старалась стать «примерной женой» Цзинь Цзысюаню, а когда была в Пристани Лотоса, то редко могла позволить себе лишнюю минуту времени, занятая познанием музыкального искусства или ведения домашних дел. Цзян Чэн и Вэй Усянь же вовсю учились быть заклинателями, и тренировки или наказания часто отлучали их от заведённого порядка в Пристани Лотоса. Поэтому неформально им дано было разрешение захаживать на кухни или оставаться в общежитиях с соучениками. Так что Цзян Чэн с Вэй Усянем могли разжиться едой в любое время дня и ночи, никто не гонял их тряпками и мётлами, а один из слуг всегда привозил из родной деревни местные лакомства и угощал уже не тайком, а в открытую. Цзян Чэн вздохнул и смахнул соусницу со стола. Первый помощник, стоящий у входа и зачитывающий итоговый список дел на ближайшую неделю, подпрыгнул на месте и запричитал. — Уймись! — громогласно произнёс Цзян Чэн и выпроводил надоеду. Подлил себе ещё вина. Подумал о том, что заскучал по тем временам, когда Цзинь Цзысюань был единственной его проблемой. О том, что со всей этой кутерьмой из-за Вэй Усяня он давно не навещал сестру, хотя в своих письмах она пишет, что всё прекрасно понимает, и когда всё кончится, ждёт их обоих. О том, что внутри великих орденов что-то назревает, а он ни слухом, ни духом. Даже специально обученные люди, чья задача тут и там выискивать информацию о любом отклонении от курса, развели руками. После выходки Вэй Усяня в Башне Золотого Карпа заклинательский мир был необыкновенно тих. Нет, разговоры-то велись, да ещё какие! Но вот действий никто никаких не предпринимал. Как будто все затаились в преддверии часа, когда тригриная печать преисподней будет уничтожена. Ведь, как Цзян Чэн знал не понаслышке, за самым спокойным затишьем следует самая разъярённая буря. Итак, что Цзян Чэн имел к этому моменту. Лань Ванцзи совершенно случайно подслушал разговор Цзинь Гуанъяо и Цзинь Цзысюня в Башне Золотого Карпа, а затем обратился к нему за помощью. Узнав, что Вэй Усяню грозит опасность, Цзян Чэн, не имевший опыта на политической арене в мирное время, решил обратиться к Лань Сичэню — единственному человеку, вызывавшего у Цзян Чэна странное чувство доверия. Лань Сичэнь в кратчайшие сроки придумал, как обойти засаду и обезопасить Вэй Усяня на какое-то время. Лань Ванцзи провёл с Вэй Усянем несколько месяцев на Погребальных Холмах, пока Лань Сичэнь подготавливал людей и место к ритуалу уничтожения печати, который был необходим, чтобы как минимум одна агрессивно настроенная сторона лишилась повода угрожать Вэй Усяню. В ходе совместных действий Лань Ванцзи и Цзян Чэн добились того, чтобы Цзинь Цзысюнь получил «наказание». У него отобрали меч и заперли в небольшом поместье рядом с Башней Золотого Карпа. Где тот мог в любую минуту развлекаться с девками, хлестать вино кувшинами и играть в азартные игры. На этом история с тропой Цюнци спешно завершилась, под шумок Цзинь Гуаншань загрёб под ковёр как можно больше пыли. Цзинь Цзысюня выставили крайним, спустили на него всех собак — и на этом можно было бы забыть о нём. Этих превентивных мер оказалось достаточно, чтобы в ближайшие несколько лет Цзинь Цзысюнь был отстранён от политики орденов. В ином случае, Цзян Чэну пришлось бы нелегко биться с Цзинь Цзысюнем, пока тот бесчинствовал бы в попытках оправдать своё «доброе» имя. Цзинь Гуаншаню было выгоднее отмахнуться от Цзинь Цзысюня, чем пытаться его оправдать, но при этом покрывать ещё и собственные деяния. …как этот тупоголовый старик вообще дожил до своих лет? Как у старого маразматика хватило ума проворачивать такое и оставаться незамеченным? Доверенные люди Цзян Чэна, которым сказали, в какую сторону копать, отыскали столько интересной информации про Цзинь Гуаншаня, что Цзян Чэн дивился: и это всё прошло мимо орденов? Какими же слепыми ротозеями были все вокруг! Однако, простых словесных обвинений для Цзинь Гуаншаня было мало. Он, как-никак, высокопоставленное лицо, и чтобы устранить его, нужны твёрдые свидетельства, которые нельзя опровергнуть. Цзян Чэн уже всё продумал, но сомневался: его попытка обличить Цзинь Гуаншаня могла не увенчаться успехом. Старик всего парой слов обернёт ситуацию в свою пользу и обвинит Цзян Чэна в том, что тот пытается устранить Цзинь Гуаншаня, чтобы поставить на его место Цзинь Цзысюаня, который связан с Юньмэн Цзян крепкими узами. Для этого Цзян Чэну нужна была поддержка со стороны. Также не в его пользу было то, что следующий совет орденов черёд принимать был у Юньмэн Цзян. В предыдущий раз совет проводился в Башне Золотого Карпа, незадолго до Первой Луны Цзинь Лина. А в этот Гусу Лань пропустили очередь, сославшись на чрезвычайно сложную для приёма подготовку. Лань Сичэнь в последнюю очередь изменил порядок принятия советов; а Цинхэ Не, заявили, что не могут провести совет из-за непредвиденных обстоятельств — видите ли, из-за буйства главы Не часть Нечестивой Юдоли была разрушена и гостей, дескать, поместить некуда! Шёл шестой день уничтожения печати. Гонцы оповестили о том, что в Облачных Глубинах достаточно тихо. Единственное событие, которое могло бы встревожить Цзян Чэна, произошло пару дней назад, когда после отбытия делегации Ланьлин Цзинь буквально через несколько часов сами главы Лань и Не покинули Обитель. Направлялись, по всей видимости, к Погребальным Холмам. Однако Цзян Чэн не встревожился, а даже сколько-то утешился. Возможно, дурной Вэй Усянь забыл какую-то важную для ритуала вещь, поэтому именно доверенные лица отправились на Погребальные Холмы. Но тогда почему же это был Лань Сичэнь, а не Лань Ванцзи?.. Наверное, из-за Не Минцзюэ. Если логика Лань Сичэня заключалась в том, что Не Минцзюэ для поддержки Вэй Усяня стоило взглянуть на предполагаемое «место свершения преступлений», то этот визит глав на Погребальные Холмы оправдан более чем. Цзян Чэн видел Погребальные Холмы, видел Вэней, он готов руку поставить на то, что даже такой человек, как Не Минцзюэ, сломается от вида калек, старух и детей. В общих чертах, Цзян Чэн в последнее время всё сильнее мучился головными болями. Лань Сичэнь придумал гениальный план, но так ничего и не предпринял, чтобы его завершить. Сам Цзян Чэн никакой стратег. Он мог расставить фигуры на карте сражения и даже продумать действия на пару ходов вперёд, но именно политические игры ему не давались. Он знал, чего ожидать от глав других орденов, но что сделать или сказать, чтобы они поступили так, как хотелось ему, понятия не имел. Цзян Чэн просто говорил всё, что у него на уме, и уже этим заслужил прозвище несговорчивого тирана. Вэй Усянь… Вэй Усянь, во что же ты вляпался?.. Чтобы вытащить его из дерьма, Цзян Чэн чуть ли не пожертвовал орденом, а увядания Пристани Лотоса вновь он допустить не мог. Надо сделать так, чтобы шавки Цзинь Гуаншаня больше не смели лезть к Вэй Усяню, а самого Вэй Усяня окончательно спихнуть на шею Лань Ванцзи — пускай тот сам с ним возится! Цзян Чэн выдохнул. Поднялся из-за стола, поднял грёбанную соусницу, вернул её на стол. Пошёл к ширмам, прямо на ходу стаскивая с себя одежду и швыряя её на пол. Завтра после обеда он собирался в Облачные Глубины, так сказать, проконтролировать процесс уничтожения печати. График посещения Облачных Глубин, составленный Лань Сичэнем, Цзян Чэна устраивал. Тот внял настойчивым просьбам и сделал так, что Цзян Чэн во время визита ни с кем не столкнётся. Как раз Цинхэ Не должны отбыть утром, а Шанъи Лю — к вечеру, примерно во время прибытия самого Цзян Чэна. Несмотря на схожие в чём-то взгляды, с Не Минцзюэ у Цзян Чэна взаимоотношения не ладились. Наверное, из-за отступничества Вэй Усяня, недостаточной твёрдости в характере Цзян Чэна или же допущения неуважительного обращения к себе. Может, из-за юного возраста — но не по прихоти Цзян Чэн встал во главе ордена. В любом случае, избежать Не Минцзюэ Цзян Чэн хотел достаточно, чтобы сознаться в этом открыто Лань Сичэню. Шанъи Лю же — небольшой орден с Зелёных Холмов, и нелюбовь старика Лю Цзян Чэн получил по наследству. Ещё во времена дедов Шанъи Лю и Юньмэн Цзян поссорились из-за супружества молодой госпожи Цзян с бродячим заклинателем, а не с молодым господином Лю. Даже эта информация уместилась в голове Цзян Чэна с трудом. Он был бойцом, он хотел сражаться и побеждать, а не сидеть в душных залах с сотней стариков и чесать языками для виду. К сожалению, выхода у Цзян Чэна не было. Разве что поскорее завестись супружницей, завести наследника, обучить его да свалить всё на него. Да уж, чепуха какая-то. *** Мост Фудянь с трудом, но восстановили. Не до конца, лишь вернули его функциональность. Он по-прежнему соединял две важные точки Пристани Лотоса, но глаз не радовал. Не было у рабочих времени, чтобы мост ажурными узорчиками и тонкой резьбой украшать, поэтому стропила над центральной круглой площадкой моста были затянуты брезентом, как и парапеты с неотшлифованной резьбой; Цзян Чэн крайне раздражён был предстоящим советом кланов. Перенести его у него не было весомых причин — что недостроенный мост по сравнению со снесёнными бараками и обрушенными гостевыми домами в Нечистой Юдоли? Тем более, мост Фудянь не для гостей предназначен, ведь южная и южно-западная стороны Пристани Лотоса были закрыты от гостей, которых располагали в совершенно противоположной стороне. Цзян Чэн кинул последний тоскливый взгляд на мост и пошёл к причалу. Он ещё по выходе из кабинета заметил вдалеке приближающиеся джонки. У него было всего несколько минут, чтобы собраться с духом. Да, Цзян Чэн это ненавидел. Заискивающие улыбки тех, кто желал его расположения, хмурые взгляды тех, кто винил его в несостоятельности, равнодушные кивки тех, кто ни во что его не ставил. Множество людей, прошедших мимо Цзян Чэна за какой-то час, оставляли неприятный отпечаток на его настроении. Но он твёрдо стоял у причала и принимал гостей с присущей себе обычному безликостью. Лишь редкий, мало кем замеченный жест — покручивание Цзыдяня на пальце — выдавал его нервозность. Никаких гарантий, что на Вэй Усяня больше никто не осмелится накинуться, нет. А Цзян Чэн не мог выбросить результаты тяжких трудов доверенных лиц в отхожее место. С чего его вообще так волновал Вэй Усянь? Тот явно был в состоянии о себе позаботиться даже без имени великого ордена за своей спиной. Одно мановение флейты и любого недовольного поглотит полчище мертвецов! Однако… Цзян Чэн не понимал, что именно его гложило, просто какое-то смутное чувство следовало за Цзян Чэном, будто прячась в его тени. Маленькие ордена прибывали небольшими группами. В основном то были главы или наследники в сопровождении самых приближённых. Ордена средней руки могли позволить себе притащить пару адептов в охрану и прислугу, чтобы лишний раз не обращаться к принимающему ордену с просьбами. В таких орденах многим было что скрывать, так что посторонним — даже простым прачкам — они не позволили бы прикоснуться к своему грязному белью. А вот ордена покрупнее, вроде великих или с ними граничащих, родовитых и до того знатных, что предков можно было отследить аж до двадцатого колена, разъезжали целыми делегациями. Которые были столь многочисленными, что использовать в качестве средства передвижения традиционные в Юньмэне джонки было просто глупо. Потому такие делегации прибывали на мечах, а главы обыкновенно разъезжали в паланкинах, которые несли заклинатели покрепче и повыносливее. Только три ордена отказались от такой роскоши, как паланкины. Гусу Лань, потому что на этот счёт у них было минимум три десятка правил; Цинхэ Не, ведь каждый адепт ордена был физически силён и должен был уметь даже самый долгий путь осилить на сабле без поддержки; Юньмэн Цзян. Потому что не в характере Цзян Чэна разъезжать с удобствами, когда подчинённые тащат всё на себе. Да и в случае непредвиденной ситуации Цзян Чэн не смог бы защитить себя и своих людей. Дед его так и погиб: слабо на ногах держался, но луком орудовал знатно, и если бы он ехал не в паланкине, а вместе с остальными на мечах, то вовремя бы среагировал на засаду одного мелкого клана и, может, ещё лет десять протянул бы… Цзян Чэн помассировал виски, пока никого видно не было. Третий помощник, который вместе с первым сновал туда-сюда, провожая гостей, тут же появился как из-под земли и протянул флакон. Без оглядки и уточнений Цзян Чэн выхлебал всё, узнав горький запах целебного отвара. И в следующий же миг на горизонте заблестели янтарными крошками точки. Сердце Цзян Чэна загрустило. К сожалению, встретиться с сестрой ему не удастся и в этот раз — в заявленных представителях со стороны Ланьлин Цзинь значились лишь Цзинь Гуаншань, Цзинь Гуанъяо и Цзинь Цзысюань. Башня Золотого Карпа осталась во владении мадам Цзинь и сестры. Что даже лучше: сестре не стоит видеть того, что уготовано её родственникам со стороны мужа. Хотя план был оговорён и тщательно вызубрен обеими сторонами, Цзян Чэна в последний момент охватила какая-то неуверенность. Обмениваться долгими приветствиями с Ланьлин Цзинь Цзян Чэн не стал, лишь дал пару указаний третьему помощнику и поднял взгляд вверх, чуть обернувшись. Чутьё подсказало ему, что и Гусу Лань близко. Чего не ожидал Цзян Чэн, так это того, что вместе с ними ровный строй держали заклинатели Цинхэ Не. А за широкими спинами… рядом с Лань Ванцзи — до неприличия, на одном мече! — Вэй Усянь. И вэньская девка там же, с малышнёй. Цзян Чэн про себя выругался, да так грязно, что даже на секунду застыдился. Он же велел этому отродью держаться от совета орденов как можно дальше! *** — …таким образом поставки сырья из Дунъин уменьшатся. Что скорбно, ведь эта деревня расположена слишком уж удачно! — посетовал глава Яо. Цзян Чэн слушал вполуха. Да, округ Дунъин образовался у устья Хуанхэ, там и выход к морю имелся. Но из-за сложившейся ситуации не только сырьё, но и славные поставки морепродуктов, которыми жители в глуби материка нечасто могли побаловаться, прекратятся на какое-то время. — …торговый союз между Мэйшань Юй и Цинхэ Не заключён по всем правилам, обсуждению не подлежит, — зычный голос Не Минцзюэ обрубил какого-то безумца, осмелившегося пикнуть в его сторону. Всё шло слишком гладко. Но это пока: Цзян Чэн кожей ощущал нетерпение незначительных, но состроивших важные морды чинов. Тех волновало не то, сколько зерна данью забрали Лицзинь Фу, из-за чего на юго-востоке разгорелся конфликт. И даже не подтверждённый слух, что гордая дочь Мэйшань Юй отказала в замужестве императорскому наследнику. Неинтересен им был и рассказ Балин Оуян о новом лекарстве, создание которого потребовало от их алхимиков небывалого усердия. Все косились на Гусу Лань, чтобы те, наконец, объяснились. Вэй Усянь не стал потворствовать своему безманерью, не ворвался в зал Пурпурного Лотоса с воплями, не уселся где-то на видном месте, да и по окрестностям не ошивался, только… о его присутствии в Обители Юньмэн Цзян всё равно знала каждая крыса. Как знала и о том, что прибыл он вместе с Гусу Лань, под руку держась с Лань Ванцзи, ещё и Вэней приволок, а после заперся в гостевых покоях, охранять которые остались не только три адепта Гусу Лань, но и с десяток адептов Цинхэ Не. Вот от Не Минцзюэ объяснений никто не требовал, ха! — Если многоуважаемым главам больше нечего добавить, то Ланьлин Цзинь хочет выдвинуть на повестку ещё один важный вопрос. Цзян Чэн молчаливо кивнул — этого момента он ждал с мандражом. Все присутствующие согласились тоже и вперились жадными глазами в Лань Сичэня, отставившего чашку чая обратно на столик. — Глава Лань. Рад видеть вас в добром здравии, — начал Цзинь Гуаншань, но он явно преувеличивал. Лань Сичэнь выглядел бледным и измождённым, хотя держался с достоинством. — Судя по тому, что вы прибыли вместе с Вэй Усянем и не сделали никаких обратных заявлений, то моё предположение о том, что некий тёмный артефакт уничтожен, верно? — Глава Цзинь, — голос Лань Сичэня тоже поблёк, но не дрогнул. — Данные, предоставленные молодым господином Вэем, оказались верны и точны. Тигриная печать преисподней действительно уничтожена. Вы ожидали иного? — Нет-нет, что вы! — воскликнул Цзинь Гуаншань и с излишней бодростью потёр подбородок, будто бы действительно рад новостям. — Столь значимое событие для мира заклинательства должно было быть упомянуто в первую очередь, так мне думалось. Но отчего же Вэй Усянь прибыл сюда с вами? Отчего же он удостоился чести встать на меч многоуважаемого Ханьгуан-цзюня? Цзян Чэн бесшумно сглотнул. Он хотел было вмешаться, придумав причину, но неожиданно помог Не Минцзюэ, провозгласив: — Мастер Вэй оказал посильную поддержку в уничтожении печати, но на это у него ушло много энергии. Он с трудом стоит на ногах. Во избежание прецедентов было решено, что в путь он отправится с вызывающим доверие заклинателем. Это пояснение вопросов не вызвало. Цзян Чэн кивнул, так даже проще. И дурак понял бы, о каких прецедентах шла речь, а ослабленный человек в паланкине даже для неумехи стал бы лёгкой мишенью. К негодованию Цзян Чэна, зал зароптал. Цзинь Гуаншань сморщился, как лимонного настоя хлебнул — когда Не Минцзюэ практически в открытую посодействовал Лань Сичэню и Вэй Усяню, необоснованные предъявления в сторону Гусу Лань в будущем будут рассматриваться как под увеличительным стеклом. Отлично! — У меня же вопрос к вам, глава Цзинь, — взял слово Цзян Чэн, улучив подходящий момент. — Не далее как на третий день новой луны ваши подчинённые побывали на Погребальных Холмах. Насколько мне известно, без жертв не обошлось. Не поясните, что именно там делали адепты Ланьлин Цзинь и с какой целью они ворвались на Погребальные Холмы столь бесцеремонно в отсутствие хозяина? Цзинь Гуаншань аж задохнулся от возмущения. Слово поспешил взять глава Цао: — Погребальные Холмы находятся в Илине, который находится под прямой юрисдикцией императорской семьи и к заклинательским орденам отношения не имеет. Со всем почтением, глава Цзян, как молодой господин Вэй может являться их хозяином? Цзян Чэн решил рубить с плеча: — С тех пор, как второй император династии Чжао империи Сун издал указ о том, что первый человек, которому удастся обуздать Погребальные Холмы, станет его владельцем. Указ подписан в пятый год правления Тай-цзуна и отменён не был. — Позвольте! — вскинулся глава Яо. — Что значит «обуздать»? Цзян Чэн позволил себе нескромную улыбку: — Погребальные Холмы — гиблое место. Ни один из ныне живущих не осмелился сунуться бы туда по доброй воле. Земля там мёртвая, а под каждым камнем лежит чей-то труп. «Обуздать» Погребальные Холмы означает «подчинить», если вы не сильны в шести искусствах, глава Яо, — голос из-за возбуждения Цзян Чэна стал вкрадчивым, наконец-то он смог прижучить этого старого хрыча! — Вэй Усянь не только совладал с нечистью, кишащей на Погребальных Холмах, но и добился результатов в выращивании овощных и зерновых культур в мёртвых землях. Тем самым став полноценным хозяином Погребальных Холмов. — Какая чушь! Ни я, ни мой дед не слышали о таком указе! — глава Яо поднялся резко, борода его взметнулась хлыстом, а глаза пылали яростью. Взгляды устремились к единственному во всём зале обладателю ушамао. — Позвольте… — Цзинь Гуанъяо тщательно пытался скрыть потрясение, что охватило его с головы до пят. Головной убор на нём говорил о том, что он стал учёным мужем, став экзамен на чин в императорской столице, городе Бяньлян. Более того, то, что он до тридцати лет достиг такого успеха говорило о многом. Кому как не Цзинь Гуанъяо знать о законах и указах императорской семьи?.. Вообще, сдать экзамен на чин Цзинь Гуанъяо заставил Цзинь Гуаншань, чтобы освободить Ланьлин Цзинь от налогов. Несмотря на войну заклинателей и империи в прошлом столетии, закончившейся безоговорочной победой пяти великих орденов, и на то, что императорская семья пошла на многие уступки, почти отказавшись от власти, некоторая часть налогов с заклинательских орденов, как с органов самоуправления, всё-таки взималась. Чёртов жадный ублюдок! — А-Яо! — Цзинь Гуаншань не разрешил Цзинь Гуанъяо ответить на закономерный вопрос, перебив его, едва подобравшего слова. — Глава Цзян! Пусть так, с чего вы взяли, что на Погребальных Холмах хоть когда-либо ступала нога заклинателей Ланьлин Цзинь? Цзян Чэн и на это решил ответить, подав второму помощнику знак рукой. Тот вынес поднос и, склонившись, протянул его Цзян Чэну. Тот поднялся, поднял с подноса пустую оболочку из-под сигнальной ракеты и произнёс: — Два отряда хорошо обученных заклинателей в одеждах без клановой принадлежности вторглись на Погребальные Холмы и пытались атаковать поселение Вэней. Неизвестно, были целью Вэни или же пещера Фумо, таящая в себе знания незаурядного таланта своего хозяина, однако доподлинно известно, кем были те заклинатели. — Каковы ваши доказательства? — Цзинь Гуаншань неосознанно стрельнул глазами в сторону Цзинь Гуанъяо, который уже, по всей видимости, понял свою промашку. Цзян Чэна этот человек, Цзинь Гуанъяо, никогда не привлекал. Он даже не замечал его до поры до времени. Лишь некоторые слова заставили его призадуматься. А потом он и вовсе счёл, что тот выполняет роль мальчика на побегушках. Злиться на него имело такой же смысл, как биться рыбе об лёд. — Конечно, нежить на Погребальных Холмах стёрла существование этих людей с лица Земли, их трупы не опознала бы и родная мать. Я бы и не подумал обвинять в чём-то Ланьлин Цзинь, если бы не это, — Цзян Чэн поднял оболочку сигнальной ракеты так, чтобы отчётливо был виден золотой узор на негорючей бумаге. — Более того, в одном из постоялых дворов Илина мои подчинённые нашли схрон. Видимо, злоумышленники в случае неудачи собирались выдать себя за наёмников или бродячих заклинателей, поэтому свои мечи они оставили там, взяв на замену мечи без имени из первой же попавшейся оружейной мастерской. Это также может подтвердить владелец мастерской, он ожидает в соседней комнате. Цзян Чэн велел второму помощнику вызвать свидетеля. Пока тот подтверждал, что знатные господа с жёлтыми пионами на одёжках приобрели у него оружия на целый взвод, Цзян Чэн благодарил Небеса, что привели в этот мир Лань Сичэня. Во время посещения Облачных Глубин Цзян Чэн сразу пошёл к нему. Не успел он задать вопрос, как Лань Сичэнь сам поведал о своей поездке на Погребальные Холмы, о том, что за кровавый ужас он и Не Минцзюэ застали, а также о результатах расследования и расспроса духов. Лань Сичэнь строго велел Цзян Чэну на совете орденов выдать это расследование за своё. Ведь объяснить, что на Погребальных Холмах делали адепты Юньмэн Цзян, проще. Обитель Гусу Лань находилась слишком далеко: нельзя было сказать, что кто-то из адептов или, тем более, глава ордена охотились рядом с Погребальными Холмами и заметили что-то необычное. А вот свалить всё на то, что рядовая ночная охота завела адептов Юньмэн Цзян к границам Юньмэна и Илина, было проще простого. Более того, тогда можно было бы объяснить заинтересованность Цзян Чэна в ситуации. Отчего же он самолично устроил проверку? Потому что Вэй Усянь был выходцем из его ордена, потому что недавно между ними произошла битва на почве неприязни, потому что… захотелось так. Склочный нрав Цзян Чэна был понятен любому. …и показания, что дали духи Лань Сичэню, они могли бы дать и Цзян Чэну. Не только Гусу Лань могли говорить с мёртвыми — на этой мысли Цзян Чэн обхватил ладонью палец, на котором носил Цзыдянь. — Так каков ваш ответ, глава Цзинь? — выпроводив старика, Цзян Чэн облокотился о подлокотник трона и подпёр рукой щёку. Все увидели, что Цзян Чэн намеренно напустил на себя безразлично-скучающий вид. Назревала буря. — Ни единое «доказательство» нельзя брать в расчёт, — фыркнул Цзинь Гуаншань. Цзян Чэн свободной рукой вновь махнул второму помощнику и тот принёс аж целую связку мечей, окованных ножнами. — Я разве не сказал, что схрон, найденный на постоялом дворе, явил и более весомые улики? Вот этот меч, — Цзян Чэн выхватил один из самых богато украшенных мечей, подкинул его — увесистый — и схватился за рукоять. Вынул из ножен на треть, — разве он не принадлежал третьему сыну вашего старшего советника? «Сияние». Довольно известный меч. Его владелец неплохо показал себя во время «Выстрела в Солнце». И раньше он всегда сопровождал вас. Где же он теперь? Цзинь Гуаншань встал, намереваясь покинуть Зал Пурпурного Лотоса без комментариев. Стража преградила ему вход. Цзинь Цзысюань воскликнул: «Отец!», подскочив. — Я не закончил, глава Цзинь. Многие тут же начали голосить, что Цзян Чэн проявляет неуважение к благодеятельному главе, и что тот всего лишь оскорблён обвинениями, а не сбегает, поджав хвост. Цзян Чэн продолжил: — Слишком много совпадений, не находите? Сначала покушение на убийство Вэй Усяня, владельца опасного тёмного артефакта, потом голословные упрёки, будто бы тот не стал бы добровольно выдавать печать. Которая, вы так и не пояснили, глава Цзинь, для чего вам требовалась? Поднялся и Не Минцзюэ, положив руку на саблю. Никому не ясно было, чьей позиции он придерживался. Одно дело встать перед главой Лань, но ордена Юньмэн Цзян и Ланьлин Цзинь для него чужие, защищать главу одного из них для Не Минцзюэ было нехарактерно. — Потом и вторжение на Погребальные Холмы… Вы не подумайте, глава Цзинь. У меня нет предубеждений на ваш счёт. Есть только голые факты. Раскроюсь и покаюсь: отдавая свою сестру в вашу семью, я приставил к ней нескольких своих людей. Они издалека наблюдали за ситуацией в вашем ордене… И понемногу собирали информацию. После череды досадных инцидентов я собрал отряд из лояльных Юньмэн Цзян разведчиков. Цзян Чэн вскинул руку, молнией Цзыдянь рассёк воздух, свист молний и тысячи гроз, заключённых в нём, оглушил присутствующих на секунду. — Я, глава ордена Юньмэн Цзян, Цзян Ваньинь, выдвигаю обвинение главе ордена Ланьлинь Цзинь, Цзинь Гуаншаню! Сговор, покушение на убийство, шантаж, развратное поведение, попытка захвата власти путём продвижения должности «Верховный Заклинатель», а также другие порочащие облик заклинателя действия зафиксированы и перечислены в данном документе! — Цзян Чэн снова обратился ко второму помощнику, и тот выбежал из-за потайной двери за троном с двумя стопками конвертов. Один, сверху стопки, он отдал Цзян Чэну, остальные же, копии, принялся раздавать другим главам и представителям. Цзинь Гуаншань старался не терять самообладания, окружённый десятком острейших клинков, и взирающий на происходящее с деланным спокойствием. — Каждый ваш проступок, глава Цзинь, не остался незамеченным! — Поумерьте пыл, глава Цзян, — Цзинь Гуанъяо попытался урегулировать ситуацию, Цзинь Цзысюань же молча открыл вручённый ему конверт и внимательно вчитывался в строчки. — Этот смиренный не пытается сказать, что вы лжёте, однако нельзя сказать, что ваши слова правдивы. Нужды Цзинь Гуанъяо глядеть в копии обвинительного документа смысла не было, наверняка он прекрасно знал, что там написано. И тут внезапно поднялся Лань Сичэнь. Тогда, в Облачных Глубинах, он сказал: — Не беспокойтесь, глава Цзян. У меня есть способ узнать, говорит ли человек правду. Сейчас же он сказал: — Осмелюсь взять на себя роль нелицеприятного судьи. Испокон веков Гусу Лань собирали и хранили самые сильные и опасные техники. Большинство из них хранятся в тайной секции библиотеки, и только главная семья имеет к ним доступ. Если присутствующие согласятся, я применю одну из них, чтобы различить, где правда, а где ложь. — Чтобы существовала техника такого порядка?! — раскрыл рот глава Оуян ошеломлённо. — Я вижу лишь сговор трёх великих орденов против другого! — кричал бесстыдно глава Яо. — Почему же раньше глава Лань не применял ничего подобного?.. — Гусу Лань не перестают удивлять! Возможности их заклинательства не оставляют простора воображению!.. Цзян Чэн слушал всё это, а слух его на самом деле зацепился совершенно за другое. «Сильные и опасные техники», так сказал Лань Сичэнь. Значило ли это?.. — Позволите ли?.. — Лань Сичэнь вышел из-за стола, встал в центральный проход так, чтобы оказаться на виду у всех, и опустился на колени после того, как большинство заклинателей кивнули в знак согласия. Знакомым жестом, тайну которого Цзян Чэн давно разгадал, но каждый раз которому не переставал удивляться, привёл в материальный мир гуцинь. — Конечно, Гусу Лань — высокие музыканты, кто бы сомневался, что и ключ секретной техники будет таиться в музыкальном искусстве! — восхитился кто-то. Остальные же в ожидании зрелища всё внимание устремили к Лань Сичэню, затихнув. Лань Сичэнь одной рукой зажал несколько струн на гуцине, другую же вознёс, причудливо сложив пальцы, а потом резко дёрнул струны так, что окропил одежды и светлое лакированное дерево кровью. Звук, изданный Лань Сичэнем, никак не сравнился бы с обычным музыкальным искусством. Он был уродлив, ужасен настолько, что поражал все три заклинательских ядра и даже у Цзян Чэна едва не закровоточили цицяо. Заклинатели слабее же схватились за головы, диссонирующий, кричащий и плачущий стон гуциня поверг их в шок. Лань Ванцзи, до этого отмалчивающийся в сторонке, повысил голос: — Брат!.. — и столько горести и скорби заключалось в этом одиноком слове, что у Цзян Чэна зашалило сердце. Неужели Лань Ванцзи знал об этой технике? Но даже не подозревал, что Лань Сичэнь её использует?.. К сожалению, Лань Сичэня уже ничего не могло остановить. После того, как горсть отвратительных нот рассыпалась по залу, Лань Сичэня блеклой паутиной окутали струны. Они были везде, цеплялись за его волосы, ресницы и веки, проникли в его рот целым пучком, их было много и все они сверкали. Цзян Чэн безвольно упал обратно на трон. Эти нити!.. Они сквозь кожу проникали к каждому органу Лань Сичэня, к каждой его кости, ко всем сухожилиям и членам!.. А затем, сплетаясь жгутом, тянулись к Цзинь Гуанъяо, не ожидавшему подвоха и стоявшему подле подъёма, на котором были расставлены столы для делегации Ланьлин Цзинь. И этот жгут… оказался связан с языком Цзинь Гуанъяо, который в судорожном страхе промолвил: — Второй брат?.. На лице Лань Сичэня отображались решительность вкупе с безоговорочной верой в Цзинь Гуанъяо. Цзян Чэн мигом понял, что, применяя эту технику не на Цзинь Гуаншане, а на Цзинь Гуанъяо, Лань Сичэнь преследовал и собственные интересы. — Эта техника называется «Дознание», — бесцветно произнёс Лань Сичэнь. — Её мелодия была записана в «Сборании Смятения». На лице многих отразилось непонимание. Лань Ванцзи прошептал: — Восточное море… Лань Сичэнь продолжил: — Если верить легендам, «Собрание Смятения» — это сборник тёмных песен, составленный одним из заклинателей Ордена Гусу Лань за годы странствий, когда он путешествовал по воде и добрался до Дунъина. Если заклинатель применит духовную энергию, исполняя песни из этой книги, он сможет причинить вред другим людям: от ослабления тела и раздражения разума вплоть до разгорячения крови и ограничения пяти чувств… Могущественный заклинатель мог бы забрать жизнь человека, исполнив всего лишь семь нот. Однако в этом сборнике есть и техника, которая не причинит вреда тому, на кого направлена. А это значило, вспыхнул Цзян Чэн, что она причиняет вред тому, кто её использует! — Второй брат, ты же не собираешься… Ты можешь себе навредить!.. — взмолил Цзинь Гуанъяо, Лань Сичэнь же был непреклонен: — Знал ли ты о «Собрании Смятения», младший брат? — Нет, но!.. — не успел Цзинь Гуанъяо договорить, как Лань Сичэнь трепыхнулся, как рыба, попавшаяся на крючок. Одна из струн, опутавшая его щиколотку, потянулась и с мерзким звуком разорванных сухожилий Лань Сичэнь продолжил, словно ему не причинило неудобств: — Значит, это ложь, — хмурая тень набежала на Лань Сичэня. — До этого момента о «Собрании Смятения» никто, кроме главной семьи, не знал. Ты бывал в запретной секции, младший брат? — Бывал, — тут же исправился Цзинь Гуанъяо. «Дознание» не заставляло людей говорить, понял Цзян Чэн. Просто если человеку был задан вопрос, лжёт он или говорит правду, было легко понять. Если же он отмалчивался, то смело можно было предположить, что ответ на заданный вопрос будет не в пользу допрашиваемого. Поэтому Цзинь Гуанъяо не солгал, то ли опасаясь учинить вред Лань Сичэню, то ли из своих мотивов — будто бы он мог вывернуть ситуацию в свою пользу, не говоря ни капли лжи. — В «Собрании Смятения» вырвана страница, — Лань Сичэнь, наконец, поднял взгляд. — Это дело рук младшего брата? — Да. — Младший брат планировал использовать тлетворную мелодию в своих целях? — Да. — По наказу или по собственному желанию? — По собственному желанию. Заклинатели ахнули всем скопом. Лишь у Лань Ванцзи вздулась вена на лбу, он давно обнажил Бичэнь и стоял подле Цзинь Гуанъяо, позой и аурой своей говоря ему: «Любое увечье, полученное братом из-за тебя, к тебе возвратится стократно». Цзян Чэн хотел бы остановить Лань Сичэня, но тот во многом был более упёртым, чем он сам. Остановить балаган не представлялось возможным. Цзян Чэн не знал, смог бы остановить технику при желании?.. Разрубил бы Саньду эти нити? Взял бы их Цзыдянь? — Старший брат являлся тем, для кого предназначалась эта мелодия? А вот это предположение подняло хаос! Как будто Диюй разверзся и хлынули оттуда зловонные миазмы и всевозможные голосящие создания заполонили Пристань Лотоса, брызжа слюной. Чем подкреплено было предположение Лань Сичэня? Даже Цзян Чэн об этом не помыслил бы! Если мелодии из «Собрания Смятения» столь ужасны, как о них рассказал Лань Сичэнь, в чём смысл использовать их именно на Не Минцзюэ? Не выгоднее было бы устранить Цзинь Гуаншаня и Цзинь Цзысюаня, а после, заняв место наследника, бодаться с Не Минцзюэ на равных, и уже потом целиться в него, если бы тот противился решениям Цзинь Гуанъяо?! — Эти мелодии исполняются лишь на семиструнном цине. Младший брат выказал желание обучиться игре на нём, дабы играть «Песнь очищения сердца» для старшего брата, — пояснил Лань Сичэнь. Не Минцзюэ не выглядел разгневанным или удивлённым, он лишь грубо ухмыльнулся, всем видом показывая своё мнение: «Я же говорил!». И на это мгновение самодовольство затмило его вихрь эмоций из-за того, как безрассудно Лань Сичэнь поступил. — Чтобы не вменять в вину младшему брату умысел, а не покушение на жизнь главы ордена, что, в отличие лишь от умысла является крайне тяжким преступлением, я задам последний вопрос, — Лань Сичэнь коротко выдохнул перед тем, как озвучить его. — Ты уже играл для старшего брата мелодию из «Собрания Смятения»? — Нет, — ответил Цзинь Гуанъяо твёрдо, даже сделал шаг вперёд для убедительности. Но хитреца, скользнувшая в его глазах, ярко увиделась Цзян Чэном. Осипше он обратился к Лань Сичэню: — Спроси его не «играл ли он мелодию», а «играл ли он хотя бы фрагмент». Понимание настигло и Лань Сичэня. — Нет нужды, — тут же стушевался Цзинь Гуанъяо. — В этом я признаюсь сам. Но я лишь опробовал свои силы, ведь знал, что столь малый фрагмент не навредит старшему брату. И здесь был какой-то подвох! Но чтобы точнее сформулировать вопрос Цзян Чэну не хватило бы ума. Он положился на Лань Сичэня, который эту тему счёл оконченной. Он приступил к допросу Цзинь Гуанъяо с пристрастием, потому что с него будто спала пелена и он не боялся выдвинуть самые смелые предположения в сторону Цзинь Гуанъяо. Однако каждое новое слово разрывало не тело Лань Сичэня, его душу. Он мрачнел, бледнея пуще прежнего. — Пособничал ли ты Цзинь Гуаншаню в преступлениях, выдвинутых главой Цзян? — Отчасти. — Делился ли с тобой Цзинь Гуаншань планами своих злодеяний, заставлял ли тебя в них участвовать? — Да. Цзинь Гуанъяо отвечал осторожно, но иногда Лань Сичэнь загонял его в угол. Оказалось, что большинство мошеннических схем вышли из-под руки Цзинь Гуанъяо, и именно он навязал их Цзинь Гуаншаню, а не наоборот. Чтобы выслужиться — таков был его мотив. Добровольно Цзинь Гуанъяо исполнял приказы Цзинь Гуаншаня, не ставя их под сомнение, хотя удовольствия и выгоды не получал. Да, Цзинь Гуанъяо отвёл два элитных заклинательских отряда на Погребальные Холмы. Зачем? Чтобы раздобыть любые записи и изобретения Вэй Усяня и использовать их во благо Ланьлин Цзинь. Вэней планировали вырезать всех до единого, обставив всё так, будто бы из-за отсутствия Вэй Усяня на Погребальных Холмах нечисть разбушевалась и напала на Вэней сама. Знал ли Цзинь Гуанъяо, что для Вэй Усяня была устроена засада на тропе Цюнци? Знал, более того, это он подстрекал Цзинь Цзысюня, и… вдобавок ко всем обвинениям, оказалось, что он, в надежде несчастного случая, и Цзинь Цзысюаню «ненамеренно» открыл планы Цзинь Цзысюня. Велика была вероятность того, что Цзинь Цзысюань пострадал бы, если бы Вэй Усянь появился на тропе Цюнци, а люди Ланьлин Цзинь объявили бы на него охоту. Теперь стало понятно, почему мелодия из «Собрания Смятения» предназначалась Не Минцзюэ. Потому что для расправы над отцом и братом у Цзинь Гуанъяо были другие способы! Никто не осмеливался прерывать диалог Лань Сичэня и Цзинь Гуанъяо. В процессе ответов последнего у Лань Сичэня оказалось сломано ребро и выдран клок волос. Но это, с точки зрения большинства, малая цена за открывшуюся правду. Для заклинателя подобное нельзя было считать травмирующим. К тому же, Цзинь Гуанъяо отвечал как можно более честно, поэтому урон, нанесённый Лань Сичэню был минимальным. Осмелься Цзинь Гуанъяо солгать, и Лань Ванцзи устроил бы ему прилюдную линчи. Все его слова, что отозвались в теле Лань Сичэня болью, были скорее недоговорками, или даже той ложью, что неосознанно принималась говорящим за правду. Будто заученные, предложения слетали с губ Цзинь Гуанъяо мгновенно, и он как будто сам не ожидал, что его попытки облегчить свою участь обходными формулировками не возымеют толка.  — Последний вопрос, А-Яо, — впервые Лань Сичэнь за весь вечер обратился к Цзинь Гуанъяо не как к младшему брату. — Лгал ли ты мне когда-либо? Чушь, подумалось остальным. Раз этот человек учинил столько напастей для окружающих, мог ли он обойтись без лжи своему названному брату? Но Лань Сичэнь почему-то спросил именно это напоследок, будто бы был уверен в Цзинь Гуанъяо. Тот опустил голову и на выдохе ответил: — Конечно же нет, второй брат. И тут Лань Сичэня скрутило. Он согнулся, одной рукой едва удержал гуцинь перед собой, второй же схватился за рот. Показалась кровь, окрасила бумажные пальцы рубиновыми перстнями, Лань Сичэнь закашлялся. Его лицо наполнилось невероятной мукой. Цзян Чэн знал, почему. Пока все недоумевали, он подскочил к Лань Сичэню, на ходу вынимая из внутреннего кармана платок. Конечно, Лань Сичэнь не сумел бы ничего сказать в такой ситуации, как и сплёвывать на пол не стал бы. Цзян Чэн раскрыл платок на ладони и поднёс его ко рту Лань Сичэня. Тот отнял руки ото рта и благодарно посмотрел на Цзян Чэна, а после забрал платок и вскоре вынул изо рта вырванный с корнями зуб. Зубы и ногти — одни из самых чувствительных точек на теле человека; если не считать исхищрённые казни вроде пытки бамбуком, линчи или лакомящейся молоком змеи, то просто выдирать зубы и ногти или загонять в плоть под них острые иглы уже являлось достаточным наказанием минимум за три тысячи преступлений. Цзинь Гуанъяо запаниковал — он сам внушил себе, что никогда не лгал Лань Сичэню, и твёрдо был убеждён в этом! Впервые Цзян Чэн видел Цзинь Гуанъяо настолько потерянным, безумным, разбитым. Тот обыкновенно являл себя как вежливого, кроткого и обладающего бесконечным терпением и самообладанием человека. Цзинь Гуанъяо упал на колени, нелепо взмахнув руками, ушамао с его головы свалилась на пол и закатилась под стол, а непроизвольно слова вырвались из него: — Я не хотел причинять тебе вред, второй брат! У меня и в мыслях никогда не было, второй брат, послушай!.. Я не лгал… И именно последние слова спровоцировали одну из струн, которая, как понял Цзян Чэн, была нацелена на селезёнку, дёрнуться и взвиться. Лань Сичэнь не сдержал глухого стона, рот его наполнился кровью, и он не сумел сдержать её всю. Она бордовыми сорняками проросла вниз, разливаясь колосьями по подбородку и тонкой изящной шее. Разлила узоры фейерверков по узкой и крепкой груди, и лишь после секундного замешательства Лань Сичэнь отменил технику. Цзинь Гуанъяо тут же кинулся к нему — всем подумалось, что со злыми намерениями, но будь так, Лань Ванцзи остановил бы его. Лань Ванцзи не остановил, бессмысленным взглядом вперившись в пол, где до этого корчился в слезах Цзинь Гуанъяо. Но Цзян Чэн не хотел давать этому ублюдку шанса. Он пинком зарядил Цзинь Гуанъяо по челюсти и тот отлетел назад, сметая спиной по пути свой стол. Зазвенел разбитый фарфор, чайные брызги оплевали лицо Цзинь Цзысюаня, который держал траурное молчание. — Целителя сюда, живо! — скомандовал Цзян Чэн. Пара сломанных рёбер да вырванный зуб и порванные сухожилия — ерунда. Разрыв селезёнки же грозил скорой смертью. Цзян Чэн подхватил под локоть Лань Сичэня и попытался его поднять. Лань Сичэнь же с упрямством ленивого осла потянул руку обратно. Рука его приняла знакомое положение, и Цзян Чэн тут же попытался её перехватить, однако не успел. Второй раз «Дознание» выстрелило струнами. И устремилось оно к Цзинь Гуаншаню. Пособничество тёмным заклинателям, которые, одухотворённые успехом Вэй Усяня на поприще тёмного пути, пытались научиться контролю над мертвецами. Насильничество над супругой подчинённого. Пытки пленённых Вэней на тропе Цюнци с целью выведать тайные знания павшего ордена Цишань Вэнь и секреты мощи Вэнь Жоханя. «Старый развратник», да? Это прозвище ему не подходит. Цзян Чэн беспомощно посмотрел на Лань Ванцзи. Тот смирился с волей брата и лишь наблюдал. — Признаёшь ли ты, Цзинь Гуаншань, что выдвинутые тебе обвинения справедливы? — Лань Сичэнь не говорил даже, лишь сипел. К этому добавился свистящий звук, который будет следовать за ним всю жизнь. Можно вернуть человеку оторванную конечность, залечить порез и даже пересадить сердце. Срастить кости. Но вырастить новые, целителям, увы, не под силу. Цзинь Гуаншань гордо запрокинул голову, сверкнул глазами и ехидно ответил: — Нет. Всю свою жизнь я провёл праведно, — хруст предплечья, — чтил жену, — три вырванных ногтя, — и заботился о своих сыновьях, — лопнувшая барабанная перепонка, — и всячески уважал каждого из тех, кто находится в этом за… Острый изогнутый клинок описал дугу в воздухе. Молниеносно, разяще, с блеском и яростью стального быка, Бася сразила Цзинь Гуаншаня. Голова с блаженной улыбкой и полуприкрытыми глазами покатилась по полу.