Как карта ляжет

Тончик следующие несколько дней ходит как пришибленный. Пацаны то и дело ловят его на задумчивости и "витании в облаках". Сам лидер "Алюминиевых" то и дело отмахивается – мол, "ничё особенного".  А на деле Анатолий из головы цыгана вытравить не может. Точнее, возможные последствия собственного решения. Ведь это он, получается, Лошало подставил. Поступил правильно, а, как ни крути, чья-то сторона пострадает. Тончик вскоре начинает злиться – он другу помог, а Лало его и так ни во что не ставил, так какого чёрта он так из-за этого проклятого цыгана переживает?! Переживает… Это он ещё и переживает, получается!  На третий день Анатолий, сам того не замечая, выкуривает полпачки сигарет. Вот, как бы он ни хотел, они с Лошало считались "сообщниками". И исходя из этого, он поступил как самая настоящая крыса. Не по-пацански получается. С другой стороны… Ну кто важнее, свой пацык или какое-то лживое цыганьё! Выбор же очевиден.  Когда на пейджер Тончика приходит сообщение, все "Алюминиевые" испуганно подскакивают от вырвавшегося у него на весь гараж "Бля!". Всего два предложения. "Серебряных повязали. Барона тоже".  — Толян, ты чё, — подрывается поспешно Павлуха, подходя к лидеру. Анатолий на него взгляд поднимать упорно не хочет, отталкивает протянутую ладонь и рывком поднимается с дивана.  — Нормально всё, — отрезает он хмуро. Никто и слова вставить не успевает – Тончик подхватывает биту и, на ходу ускоряясь, выходит из гаража. — Неладно что-то, — откровенно встревоженно тянет Мобила, косясь на Павлуху, — Надо бы за ним проследить что ли…  Барсетка, давно поднявшийся со своего места, согласно буркнул из-за их спин. 

***

Тончик нервно сжимает телефонный провод и перебирает его в пальцах, не решаясь набрать номер и поднять трубку. У таксофона кроме него никого нет, но он всё равно отчего-то озирается.  Решившись наконец, Анатолий по памяти "накручивает" номер и снимает увесистую трубку. Гудки, кажется, тянутся вечность. Наконец на другом конце провода слышится щелчок и хриплое "Алло?".  — Дядь Рома, — Тончик слышит, как хрипит собственный голос, и коротко откашливается. Он это пресловутое "дядь Рома" не произносил чёрт знает сколько. В трубке повисает напряжённая тишина. Собеседник уже наверняка понял, кто звонит, но, похоже, обрабатывал поступившее обращение. — Тут такое дело… — продолжает Анатолий уже более уверенно. — Я лажанул, — он хмурится, хотя прекрасно знает, что Малиновский этого не увидит, — По-крупному.  — Понял, — наконец абсолютно спокойно произносит Роман, — Ты сейчас где?

***

Малиновский к новости о том, что Лошало схватили люди Стрельникова, отнёсся на удивление спокойно. Всего лишь выматерился, два раза выстрелил в воздух и долбанул в сердцах по капоту машины. Могло быть хуже.  — И куда этот идиот полез?! Мог бы просто послать людей, так нет, ему надо всё проконтролировать, ему лично присутствовать надо! Жив будет, придушу! — Роман выдыхает хрипло, широкими шагами меряя пространство пустыря, где он бросил авто. — А Стрельников! Сукин сын, войны ему не хотелось! Сам же начал! — он наконец останавливается и мученически вздыхает, поднимая глаза к небу, потирая переносицу узловатыми пальцами.  Тончик, который всё это время терпеливо выслушивал чужие душевные порывы, нервно дёрнул язычок молнии олимпийки.  — Полезай в машину, — опомнился внезапно Малиновский, — К Алику поедем.  Анатолий всем своим видом показывает, что от этой новости он не в восторге, но всё же лезет на переднее сиденье поблескивающего на солнце чёрного гелика. Главное чтобы Роман опять из себя не вышел, но уже за рулём. До Алика Тончик всё же надеялся добраться живьём.  Едут они, что внезапно, в тишине. Оба хмурые, оба о чём-то тяжелом думают. Первым тишину нарушает Малиновский. — Ты ведь в курсе, что ты его теми своими словами задел, — на удивление тихо произносит он.  Именно об этом Анатолий говорить и не хотел. — Знаешь, Алик, конечно, может казаться слишком строгим… — продолжает Роман, явно сосредоточенно подбирая слова. — Но он… Не бесчувственный, в конце концов, — он крепче сжимает руль и мельком косится на Тончика, — Понимаешь ли, Алик… Он как лучше же хочет. Он за тебя переживает, — Малиновский вздыхает тяжело, окончательно устремляя тяжёлый взгляд на дорогу, — Ему самому себя когда-то от семьи отрезать пришлось. Ради их же блага. Ты не представляешь, как ему после этого тяжело… Привязываться к кому-то, — Рома дёргает плечами, — Всегда, на самом деле, было, а теперь особенно.  — Ну к тебе же он привязался. Тончик смотрит без укора, но с молчаливой требовательностью. Малиновский нервно фыркает. — Это немного другое, ты и сам знаешь.  Анатолий мотает головой в каком-то отдалённом подобии кивка и отворачивается. — Меня он, так или иначе, не любит, — бросает он коротко.  — Не говори глупости, Толь, — рокочет с каким-то миролюбивым укором Роман, — Ты ему… — он вздыхает, — Нам дорог. Говорю, мы же оба хотели как лучше. Ты же сам другого к себе отношения хотел, не помнишь разве? — Малиновский чуть хмурится, боковым зрением косясь на Тончика. — Мол, "не мелкий уже", всё твердил.  Анатолий фыркает с едва уловимым раздражением. Да, он хотел, чтобы к нему относились, как ко взрослому. Только ничего подобного он в итоге не получил. Ему просто перестали помогать, бросили опекать, в надежде сделать ещё более самостоятельным. А в итоге в общих глазах Тончик так и остался несмышлёным мальчишкой. Только теперь стал будто чужим. — Ладно… — ворчит Роман снисходительно. — Допустим, тут мы, как ты говоришь, "лажанули". Но ты посмотри с другой стороны! У нас собственных детей отродясь не было, а тут ещё и Жилу загребли…  — Проехали, — внезапно спокойно перебивает его Анатолий, — Отболело уже. Он вздыхает, вновь теребя в пальцах язычок молнии олимпоса и долго молчит. Наконец, отмирает: — Лучше скажи: чё вы с этим Лошало так носитесь?  Малиновский на миг отвлекается, отнимая одну руку от руля, чтобы задумчиво почесать подбородок.  — Товарищ он наш, — безапелляционно констатирует он. Тончик от этого заявления, кажется, возмущается. Зыркает на Романа со смесью непонимания и недовольной растерянности. Словно от его слов лишь хуже стало.   — Когда успели? — чуть язвительно интересуется он. — Стоварищеться?  Роман замолкает, отчего-то впадая в глубокую задумчивость. Какое-то время он молчит, лишь молча крутит руль, изредка притормаживая на поворотах.  — Тут видишь какая штука, мы с Лало куда дольше тебя знакомы, — наконец начинает Малиновский, — Он в этот город и раньше приезжал. Даже на свадьбе Стрельниковых был, помнишь? Хотя куда тебе… — усмехается он. — Мелкий больно был. Лет пять тогда только исполнилось.  А Тончик вспоминает. Хмурится сосредоточенно, морщит нос. Его на эту самую свадьбу таскали, только вот почти всё "торжество" Анатолий провёл под столами. Явно запомнились лишь многочисленные ноги взрослых, обутые в лакированные ботинки, шум, какие-то конкурсы… Из мешанины размытых годами лиц сложно было что-то выловить. Лишь смутный образ кудрявого, коротко стриженного и смуглого молодого человека. Тот что, всегда там был?  — Не пытайся, — отмахивается Роман, спугнув неохотно сбивающиеся в кучу мысли, — Приехали уже.  Гелик тормозит, устраиваясь на полупустой парковке у похоронного бюро, прямо рядом с катафалком. Тончик из машины вылезает с откровенной неохотой, после Малиновского.  — Мы с Лало на базаре познакомились, — внезапно декларирует Роман. Вид его становится почти мечтательным – Анатолий аж замирает от того, как тот не обращая внимание ни на что другое, застывает своей широкой недвижимой фигурой посреди парковки, уставившись куда-то в небо. На нём сегодня ни облачка.  — Хорош уже молодость вспоминать, — с неохотой одёргивает Малиновского Тончик.  Рома проводит плечами и с улыбкой вытаскивает руки из карманов брюк. — Хочешь сказать, что я стар? — посмеивается он, неспешно поравнявшись с Анатолием, который уже двинулся к дверям бюро.  — А что, нет? — бурчит Тончик с кислой усмешкой.  — Смотри мне, договоришься, — фыркает Роман, своей тяжёлой лапищей снимая с него кепку и взлохмачивая короткие волосы.  Анатолий возмущённо хмурится, но недовольство не озвучивает, только кладёт ладонь на дверную ручку бюро.  — Толь. Он вздрагивает, замирая и оборачиваясь.  — Давай забудем последние несколько лет? — произносит Малиновский со спокойной серьёзностью. — Я тоже нехило так сглупил, если быть честным, — он усмехается с оттенком горечи и слегка изгибает бровь, — Простишь?  Тончик отворачивается, поспешно давя неуверенное подобие улыбки.  — Я ж сказал, отболело уже.  Роман выдыхает, кажется, с облегчением и на миг прикрывает глаза. На плечо Анатолию ненадолго ложиться тяжёлая широкая ладонь. Они оба понимают: в этом прикосновении замалчивается многое. 

***

В кабинете у Алика прохладно. Несмотря на довольно выскую температуру на улице, здесь беспрерывно работал кондиционер, а жалюзи были опущены, не давая солнцу пробраться в помещение. Особо настойчивые лучи, так или иначе, просачивались в кабинет, косо падая на рабочий стол его хозяина, заваленный стопками бумаг. — Вот значит как. Альберт, что удивительно, остаётся совершенно спокоен. Только снимает рабочие очки и потирает переносицу в измученном жесте. Роман с Тончиком устроились в креслах напротив и сейчас смотрели на хозяина похоронки с молчаливым напряжением.  — Нам повезло, что Стрельников – редкостный кретин, иначе Лошало уже бы лежал у меня, в одном из ящиков, — тянет Алик сухо, тут же как-то нервно поджимая губы, — У вас есть план?  Малиновский заискивающе изгибает брови. — Ну ты же всегда что-то придумываешь.  Альберт тяжко вздыхает. — Иными словами: твой план в себя кроме размахивания оружием ничего не включает.  — Нет, я мог бы попытаться с ним договориться, — тянет Роман с лёгкой усмешкой, — Но ты думаешь, он меня послушает?  Алик сцепляет пальцы в замок и вновь вздыхает. — Значит будем действовать по-моему. 

***

Лошало устало приоткрывает глаза, разглядывая однообразные стены, оствещённые тусклой мигающей лампочкой. За посление пару часов "пейзаж" вокруг, увы, ничуть не поменялся. Лало коротко вздохнул и заёрзал, морщась, когда на него с новой силой накатило ощущение затёкших конечностей. Натирающая верёвка на запястьях его пребывание в этом месте комфортабельней нисколько не делала. Ничего, ему не привыкать. Бывало и хуже. Лошало повторял себе это уже который час, но лучше не становилось. Облезлые серые стены крохотной подвальной комнаты давили похуже веревок.  Слегка оживиться Лошало заставляет лишь открывшаяся дверь. Он закатывает глаза. Стрельников. Как будто кто-то ещё мог явиться.  — Ну что, отец, говорить будешь?  Лало вымученно хмыкает и с демонстративно скучающим видом отводит взгляд. — Ты людей моих отпустил?  Григорий хмурится несговорчиво, но всё же кивает.  — Я уже сделал всё, о чём мы договаривались, а теперь говори.  — Я уже всё сказал, — пожимает плечами Лошало, тут же болезненно морщась от этого движения. Стрельников внезапно вспыхивает и подаётся вперёд, поразительно крепко хватаясь руками в перчатках за спинку стула, к которому был привязан цыган. Лало готов был поклясться, что если бы он снял очки, то смог бы испепелять взглядом.  — Всё, да не всё, — рычит Григорий глухо, — Я знаю, можешь не притворяться, вы все против меня сговорились! Все! — рявкает он, отстраняясь так же резко. — Решил, значит, их на свою сторону против меня переманить, да?! Что вы задумали?  Лошало выдыхает медленно, испытывая дикое желание оказаться где-нибудь подальше от явно неуравновешенного Стрельникова. — Стареешь, Гриш — усмехается он вяло, — Паранойя у тебя развивается.  Левую сторону лица обжигает ожидаемый, но оттого не менее болезненный удар. Лало кривится и шипит, но всё равно, очухавшись, вскидывает на Григория упрямый в своей твёрдости взгляд. На секунду цыгану кажется, что тот снова вспылит и разорётся, но Стрельников делает глубокий вдох и дёргает уголком губ. Ему неожиданно возвращается привычная холодность. — Значит, поработаем ещё, — цедит Григорий абсолютно спокойно. 

***

В свой район Тончик возвращается только под вечер – дьявольски уставший, но уже менее нервный. Перед тем как направиться в квартиру, всё же решает заглянуть в гараж, проверить, там ли ещё пацаны.  Те словно его и ждали. Подрываются с мест едва ли не с видом буйных щенков, окружают его, не успевает Анатолий опомниться. Но смотрят, молчат. Тончик уже хочет первым прервать тишину, когда его опережает Павлуха. — Толян… Мы это…  Анатолий насторожился. Павел обычно был жив и скор на слова, а сейчас, кажется, задумался. В воздухе повисло напряжение. — Мы, короче, видим, что неладно чё-то, — Продолжает Павлуха, — В проблемы ты вляпался.  — А в проблемы вляпываться надо вместе, — встревает Мобила.  Павел поправляет свой козырёк и выдавливает неуверенную улыбку. Серьёзность на их со Стасом лицах постепенно начинает сходить на нет. — Мы просто хотели напомнить, что мы вообще-то всегда здесь. А ты всё ещё наш друг.  — И лидер.  Павлуха с важным видом кивает. — И лидер. И мы за тобой, знаешь, хоть куда пойдём. Барсетка, как обычно молчавший всё это время, но являвшийся немым подтверждением всех произносимых слов, решительно кивнул. Тончик растерянно замирает, пытаясь обработать такой прилив дружественности. Он внезапно вспомнил, что давненько не разговаривал с пацанами. Так, о чём угодно, ни о чём. И вправду последнее время отдалился, всё в своей голове держит. Им бы в пору радоваться, что лидер их по пустякам таскать с собой перестал, да нет. — Да ладно вам… — выдаёт наконец Анатолий, почёсывая затылок. — Чё вы… — Ты нам, если что, только скажи, мы же чё угодно сделаем, —уверенно заявляет Мобила.  — Брат за брата, — поддакивает Павлуха, — Помнишь, ты ж нам сам говорил.  Тончик невольно улыбается и сам не замечает, как оказывается окружён объятиями. Присоединился даже хмурый Барсетка, сжимая мощными ручищами всех троих.  Они редко так делали. Но Анатолий на самом деле был очень тактильным – ему действительно важны были похлопывания по спине и плечам, рукопожатия и временами… Объятия. "Алюминиевые штаны" знали этот его маленький секрет и, несмотря на смущение своего лидера, в отличие от него ничуть не стеснялись его поддержать. Тончик, конечно ворчал, но ценил. Это каждый из них видел. — Ну всё, харэ сопли размазывать, — бурчит Анатолий, — Задушите щас. Барсетка сжимает кольцо рук сильнее, едва ли не отрывая парней, которых он сгрёб в охапку, от земли. Павлуха с Мобилой смеются и фыркают, покачнувшись.  Тончик улыбается и впервые за очень долгое время допускает мысль о том, что он потерял не всё.