Как карта ляжет

Тончик остаётся у Лошало. Они это даже не обсуждали – негласное позволение, повисшее в воздухе чувствует даже интуитивно подслеповатый Анатолий, потому и не говорит ничего, только ловит чужой понимающий, даже мягкий отчего-то взгляд и украдкой снисходительно вздыхает. Тащиться посреди ночи босым через полгорода к себе домой было и вправду глупо. Тем более, когда где-то там, возможно, рыщут "Железные рукава".  Потому Тончик особых угрызений совести и злости на себя за своё решение принять оказанную "милость" не испытывает, устраиваясь тут же на диване.  Лошало его поведение в некотором роде смешит. Он не без улыбки украдкой наблюдает из своей комнаты, как Анатолий ворочается, в конце концов устраиваясь лицом к его двери, и засовывает одну руку под выданную ему подушку, в таком жесте, словно нож там прятал. Не совсем доверяет всё же, — думается Лало.  Сам он всю их беседу за Тончиком наблюдал. Пытался рассмотреть основательно. Лошало, кажется, впервые видел его так близко. Сбитые в кровь костяшки, на удивление тонкие, измозоленные пальцы… Маленький шрам, пересекающий наискось одну бровь. Во всём его облике, казалось, сквозила какая-то резкость. Под тканью футболки Лало уловил вырисовывающиеся острые плечи и лопатки, не без любопытства предположив, что они, должно быть, такие же… Словно мастер из прутика пытался вырезать массивный, грубо отёсанный стол.  Лошало, между тем, всё больше понимал, что Анатоль – парень не тупой. Глуповатый – да, но лишь потому, что идёт на поводу у эмоций, не более. Если раньше, Лало относился к нему снисходительно-злорадно или с пренебрежением, то сейчас даже испытывал некоторого рода симпатию. Тончик, ведь, если подумать, ни в чём особо не виноват. Так, на пути у него попался. Улица и криминальный мир жестоки, раздавят и перемелют всех, только вот Лошало играть по этим правилам отчего-то не хотелось. Не в этот раз.  Он, на самом деле, давно не видел среди подобных себе… Таких людей. "Чистых" что ли… Незапятнанных. Анатолий в глубине души был добр и искренен, как бы не стремился это спрятать. Это не значило, что он слаб – волевой стержень у парня имелся, это скорее… Было его отличительной чертой.  — И что ты забыл в преступниках… — почти одними губами бормочет Лало, с усмешкой разглядывая укутавшегося в плед спящего Тончика. Грустно это немного. Грустно, что подобным, хорошим по сути своей людям приходится идти таким путём.  Лошало даже ясновидящим быть не надо, чтобы видеть: проблемы в семье, нищета, отсутствие минимум одного из родителей. Может, алкоголики были… А там подобрал тот, кто оказался на него похож. Такой же, с угасающей уже, правда, искрой хорошего, человеческого в груди.  Лало, не выдержав, подходит чуть ближе, разглядывая умиротворённо разгладившееся во сне чужое лицо. Поди, слаще морковки ничего не ел, с усмешкой думает цыган. Надо ему конфет притащить что ли…  Лошало внезапно осознаёт, о чём только что подумал, и, скривив губы в горькой улыбке, смеётся беззвучно. Какой же он дурак. Ему явно дали понять, что жалость его не нужна, да и Анатоль, что – ребёнок что ли? Ребёнок, — тут же про себя подмечает Лало, что его ещё больше смешит.  Даже по сравнению с ним Тончик ещё мальчишка, чего уж говорить об Альберте с Малиновским. Он в их глазах дитё малое и ведёт себя соответствующе.  Лало вздыхает коротко и, хмыкнув, разворачивается. Пора бы ему перестать думать всякую чушь. 

***

Утром Тончик подрывается первый. Ворочается, оглядывается слегка беспокойно, а когда понимает, где находится, переворачивается на спину, вперившись взглядом в запятнанный чем-то потолок. Пролежал так Анатолий минут десять, пока наконец не понял, что хозяин жилища вставать явно не собирается.  Тогда Тончик стянул с себя плед и медленно сел на диване, прислушиваясь к звукам чужой квартиры. Тихо. Он осторожно приподнялся и замер, вновь прислушиваясь. Ничего. Ну или почти… Анатолий на цыпочках, стараясь не скрипеть старыми половицами, проскользнул в спальню, где прошлой ночью устроился Лошало, и во все глаза уставился на сопящего во сне цыгана.  Тот спал в слегка необычной позе, обхватив руками одеяло и закинув на него одну ногу. Кудрявые волосы теперь представляли собой ещё больший беспорядок, а мятая майка задралась, обнажая живот. Около него, на боку бледной полоской красовался заметный шрам.  Тончик подошёл чуть ближе, слегка склоняя голову. Заинтересованное выражение на его лице сменилось немного натянутой ухмылкой. Ну не мог кто-то, кто представлял угрозу выглядеть так по-дурацки…  Больше Анатолия удивило лишь то, что Лало, кажется, совсем не боялся покушения на собственную жизнь. А он ведь сейчас был лёгкой целью… Правда что ли так ему доверяет? И даже кинжал под подушкой не прячет?  Тончик вздрогнул, когда Лошало заворочался, слегка меняя положение рук, но тут же расслабился, понимая, что цыган просыпаться не собирается. Надо было уходить… И чем раньше, тем лучше.  Анатолий решительно не хотел смотреть в глаза Лало и разговаривать с ним после вчерашнего, потому намеревался ускользнуть до того, как тот проснётся.  Это внезапно оказывается… Проблематично. Как минимум потому, что обуви у него нет, лишь едва ли высохшие носки, а идти в них через пол города – затея откровенно хреновая. Так Тончик думает, застыв у входной двери квартиры, закрытой на множество замков. Из размышлений его выводит пронзительное и мерзкое дребезжание дверного звонка. Анатолий даже вздрагивает от неожиданности, пугаясь на пару мгновений, а потом замирает настороженно, прислушиваясь к происходящему за дверью. Кто бы там не пришёл, терпением он не отличался, потому как через несколько секунд звонок снова заголосил. К удивлению Тончика, сам хозяин жилища от этого звука ничуть не проснулся, лишь заворочался во сне, судя по тихому шуршанию одеяла. Анатолий наконец вытягивается, с опаской заглядывая в глазок. Сквозь замыленное стёклышко вырисовывается худощавая фигура с педантично зализанными волосами, облачённая в белое пятно пиджака.  Тончик колеблется, но всё же начинает чуть нервно открывать замки и задвижки, опасаясь пробуждения Лошало.  Алик с порога впивается в него внимательным, пронзительным даже, взглядом и изучает почти судорожно, поспешно, с ног до головы. Лишь потом, кажется, успокаивается относительно и делает шаг в квартиру.  Анатолий отступает с некой опаской, настороженностью дикого зверя, словно готов был к удару, но Альберт Зурабович лишь поджимает и кривит едва уловимо губы, оглядываясь мельком.  — Всегда терпеть не мог этот клоповник, — вместо приветствия тянет он, так, будто без оскорбления чужого жилища его визит был бы бессмысленен. Словно само его существо не могло обойтись без презрения и язвительности, которые всякий раз требовалось выражать хоть к чему-то, чтоб выплеснуть.  Тончик Алика знал давно и также знал, что это в некотором роде правда. Увидеть, как Альберт проявляет хоть какую-нибудь мягкость, можно было, лишь находясь при смерти. И то, об этом Анатолий был наслышан лишь с чужих слов. Сам таких моментов уже не помнил.  Тончику откровенно неловко. Он стоит, растерявшись совершенно, не зная что сказать, и смотрит на Алика пристально. — Прекрати пялиться как баран на новые ворота, — наконец цыкает тот с лёгким раздражением, — Где Лошало?  Анатолий от этого вопроса будто возвращается в реальность и с деланным пренебрежением пожимает плечами.  — Спит, — бросает он, понимая, что начинает жалеть, о том, что впустил Альберта.  Рядом с ним становилось некомфортно и Тончик с неким удивлением поймал себя на мысли, что это от того, что Алик не ругался привычно, не стремился хотя бы его отчитать. Он сам не замечает, как Альберт из поля зрения исчезает, не разувшись даже, прошествовав на кухню.  Анатолий поспешно закрывает дверь и следует за ним, будто бы мог помешать в случае чего этой упрямой целеустремлённости.  — Как ты сюда приехал? — слегка напряжённо, как бы между делом интересуется Тончик. — Лошало сказал, что… — А ты ему так и поверил, — перебивает его Алик с сухим смешком. Он открывает кран, набирая ледяную воду в пыльный стакан.  — Ну, справедливости ради, об этой квартире, кроме четырёх человек, не знает никто, — тут же продолжает Альберт, не давая собеседнику возможности возмутиться.  Анатолий открывает рот и хмурит брови с недоумённой растерянностью. Он похож на ребёнка, не глупого, но не понимающего, почему его родитель принял то или иное решение. Алик на это его выражение лица не обращает особого внимания, лишь косится мельком, а потом широкими шагами следует в спальню, туда, где беспечно почивал Лало. Тончик не отстаёт и уже не полпути инстинктивно понимает, что ждёт цыгана, однако помешать чужому замыслу не стремится.   Ледяная вода со звучным всплеском выливается Лошало в лицо. Тот дёргается и подскакивает с сонной растерянностью, но когда его взгляд останавливается на застывшем около кровати Альберте, хмурится и раздражённо кривит губы. — Нет бы завтраком в постель разбудить, — цедит недовольно и почти обиженно Лало.  Анатолий при виде этой картины усмехается, но с какой-то натяжкой. Ещё совсем недавно он бы сам с удовольствием так сделал и ржал бы во весь голос, но теперь отчего-то особого морального удовлетворения не испытывал.  Алик закатывает глаза и фыркает. — Я бы остался побеседовать, но, увы, только напомню, что тебе следует быть осторожнее, и заберу его, — он кивнул на Тоника, заставляя того встрепенуться, — Потому что вдвоём вы явно натворите непоправимых глупостей. Намёк понятен? — Альберт прищурился, впиваясь взглядом в хмурое лицо Лошало, неловко усевшегося на кровати.  — Слышь, в каком смысле "заберу"? — уже откровенно возмущённо встревает Анатолий. —  А спросить ты для начала не хочешь? Алик на него смотрит с весьма усталой снисходительностью, как на капризничающее дитё, и этого хватает, чтобы Тончик замолк. Он ведь, если подумать, сам хотел поскорей убраться из этой дыры, а тут ещё и транспорт предоставят. — Ладно… — буркнул слегка раздражённо Анатолий, желая было машинально спрятать руки в карманы олимпийки, но осознавая, что никакой олимпийки на нём нет.  Альберт кивает коротко и ставит опустевший стакан на прикроватную тумбочку, выходя из комнаты. Тончик было порывается шагнуть следом, но Лало смуглой ладонью хватает его за запястье, задерживая. От неожиданности Анатолий вздрагивает и хочет было зарядить цыгану в лицо рефлекторно, но останавливается, понимая, что ему хотят что-то скзаать. — Приезжай вечером в табор, ча́воро, — вкрадчиво шелестит Лошало, чуть наклоняя голову, — Дела обсудим.  Тончик на миг цепенеет, а затем словно отмирает. Руку свою к груди прижимает, стоит ей оказаться на воле, и смотрит вдумчиво, перед тем как неоднозначно кивнуть.  Сам для себя не решил, согласиться или нет, но уже чувствовал, что придёт. 

***

— Полезай, — без лишних церемоний произносит Альберт, открывая заднюю дверцу машины.  Анатолий скептически оглядел поданый транспорт и поморщился. Этот катафалк он никогда не любил. Как и все катафалки в принципе.  — Особое приглашение нужно? — явзит Алик, видя, что особо энтузиазма Тончик по поводу этого средства передвижения не испытывает.  Трижды тому повторять всё же не приходится – Анатолий лезет на заднее сиденье, сопровождаясь глухим "Венки мне не помни". Действительно. Точник даже не удивляется, когда и вправду видит охапку траурных венков на заднем сиденье – навидался уже. Да и в самом-то деле, что ещё ожидать от Алика. Это даже воспоминания навевает… Будто ему снова пятнадцать и он снова суеверно вздрагивает от каждого шороха, сидя на заднем сидении этого же катафалка, среди бархатных лент венков с витиевато выведенным золотым "от друзей" на них. Анатолий устроился в середине, между венков, и мученически вздохнул, стоило автомобилю тронуться с места.  Хотелось либо перекреститься, либо закрутить. И если первое желание Тончик в себе тщательно подавлял, то второе никак исполнить не мог – Алик ведь не поленится машину остановить, чтобы ему подзатыльник дать, за то что в его драгоценных венках смолит. Да и сигарет при себе нет. — Куда едем? — почти скучающе тянет Анатолий, выглядывая в затонированое окошко отвлечения ради.  Он и сам знал ответ, потому только повёл плечами, услышав короткое "ко мне". — Перекантуешься хотя бы этот день, Стрельников не найдёт. Тончик хмыкает. "А чего ради?", — думается ему. Внезапно даже вспоминаются слова Лошало. Волнуется… Неужели Алик внезапно решил спохватиться и начал волноваться? А может и правда, чёрт его знает, тут поди разбери.  Анатолий вздыхает, сосредотачиваясь на пейзаже.  Маршрут их большей частью пролегал вдоль окраин, лишь потом, сворачивая в сторону центра. Улицы, несмотря на ранний час, быстро заполнялись людьми: открывались продуктовые, оживали припаркованные по углам автомобили, громче и смелее чирикали птицы. Ещё, кажется, немного и жара начнёт быстро спадать, а их город накроет пеленой туманов, серости и сырости.  Заехали в рабочий район Альберта. Катафалк, шурша шинами, минул здание единственного в городе, и оттого такого успешного, похоронного бюро, и двинулся дальше. Заскользили мимо надгробные памятники и кресты местного кладбища. Тончик на них смотреть не любил – угнетало, а потому повернулся в другую сторону. Живые так хорошо не существуют, — с какой-то презрительной тоской подумал он.  Казалось бы, тоже окраина города, а дома, здесь начинавшиеся, были аккуратные, тихие и серые – сплошь одинаковые. Иногда даже казалось, что неживые. Обстановка подстать находившемуся неподалёку кладбищу.  Дальше свернули на "Скипидарную", доехали до следующего района: показались многочисленные рекламные вывески, режущие глаза своей яркостью и безвкуностью, громоздящиеся одна на другой, бары, казино, рестораны и многочисленные мелкие забегаловки. Были и жилые дома, для тех у кого водилось побольше денег и поменьше чувства прекрасного, на которые местные новоявленные предприниматели во многих местах поналепили всяческих росписей с лепнинами, вензелей и колонн, представляющих собою полный архитектурный крах.  Чуть ближе к центру был рынок, от него тянулась Улица Научных открытий, ведущая к музею и собственно НИИ города. Но сегодняшний маршрут лежал не туда, потому автомобиль снова свернул, заезжая в жилой район – из тех, что условно считался элитным. Не то чтобы в центре, но и не на окраине – он был поразительно тихий.  Катафалк затормозил в чистом дворе с несколькими раскидистыми деревьями и ухоженными газонами. Людей было не видать совсем, дома стояли не шибко высокие, но стройные, для их города относительно новые.  Альберт Зурабович выбирается из машины первым, отряхивая белый пиджак от несуществующей пыли, и косится на Тончика со скрытой внимательностью. Тот захлопывает дверцу авто и неспешно встаёт рядом, присвистнув тихо, стоит ему рассмотреть окрестности.  — Что, нравится? — слегка насмешливо интересуется Альберт, кивая на ровные светлые дома. — Не то что у Лошало.  Он фыркает с долей пренебрежения и отводит взгляд. Повисает неловкая тишина. Алик пытаясь выразить чувства более тёплые, чем раздражение, всякий раз будто ломался. Словно ему от самого себя требовалось какое-то разрешение, а получить его никак не мог.  Сведённые к переносице брови в такие моменты вздрагивали едва уловимо, а какая-нибудь из морщинок на лице – часто уголок губ – дёргалась нервно. Тонкие пальцы бледных узких ладоней бегали по предметам почти плутовато от напряжения и всегда стремились куда-то деться, что-то ухватить, сжать. Вот и сейчас Тончик наблюдает, как гробовщик сначала складывает руки на груди, а потом выпрямляет их, пытаясь сцепить пальцы в замок. Альберт явно собирается что-то сказать, но молчит, лишь неловко кладёт ладонь на его плечо, сжимая слегка.  Анатолию и этого жеста достаточно. Он Алика знал давно, потому понимал, что на большее едва ли можно рассчитывать. И всё же в голове вспыхнула отдалённо приятная мысль – "Волнуется всё-таки".  Квартира, в которую они заходят, находится на четвёртом этаже – не слишком высоко и не слишком низко. В глаза при входе сразу же бросается тяжёлая, крепкая дверь с множеством замков. Тончик здесь был первый раз, потому, стянув с ног грязные носки, принялся с любопытством оглядываться.  Жилище Альберта было большим, даже, пожалуй, слишком, имело высокие потолки и просторные комнаты, выкрашенные в светлые тона. Мебель была аскетичной, тёмной, из "украшений" было разве что пару изящных ваз без цветов.   Анатолий проходит в гостиную и рассеяно усаживается на белый диван, не переставая оглядываться. Ближе к "середине", квартира принимала… Более странный вид.  Полки огромного шкафа помимо книг пестрели какими-то бюстами, дурацкими статуэтками, узорчатыми тарелками, походящими на сувенирные, а на полу коридора, ведущего в следующие комнаты, лежал узорчатый ковёр, косящий под "персидский" в общей атмосфере квартиры нелепый и даже уродливый.  — Год уже хочу его выбросить к чертям собачьим, — раздражённо подмечает Алик, увидев, куда направлен чужой взгляд, — Но там, видите ли, половина Роман Дмитрича, а он эту тряпку, чуть ли не как свой пиджак обожает, — он фыркает презрительно, стягивая с себя собственный – белый.  Анатолий многозначительно кивает и отводит взгляд в сторону.  —  Так вы всё ещё… Альберт перебивает его весьма красноречивым пронзительным взглядом, и Тончик поспешно закрывает рот, поводя плечами. Алик выражением напряжения на чужом лице, видимо, остаётся доволен, и с немым хмурым торжеством удаляется в другие комнаты. — А завтрак в этом доме кто-нибудь готовит? — осмелев, выкрикивает Анатолий вслед гробовщику.  — Орать не будешь, может и приготовит.  Тончик дёргается испуганно и резко оборачивается, сталкиваясь взглядом с Романом Дмитриевичем Малиновским. То, как тот умудрился подкрасться так тихо, оставалось загадкой, но факт оставался фактом – он, в затасканной домашней футболке и одних шортах, возвышался рядом и ухмылялся в усы.  — Бля, ты… — только и может выдать Анатолий, вжавшийся в диван.  Малиновский смеётся хрипло и раскатисто, а потом опускает широкую, тяжёлую ладонь ему на плечо.  — Да не ссы, не трону, — раскатисто тянет Роман, усмехаясь, — Ты ж таки гость.  Тончик отмирает медленно и с растерянностью наблюдает, как тот шлёпает босыми ногами на кухню, а потом встаёт и робко идёт следом, начиная следить за достающим сковороду и масло Малиновским.  — Альберт Зурабович в этом доме не готовит, — тянет тот, включая плиту – электрическую, между прочим, — Но если тебе, конечно, по вкусу есть угли с горой специй, то это дело меняет, — посмеивается Роман. — Чего это он, между прочим, не сказал, что у нас гости будут, — беззлобно ворчит он, косясь на стоящего рядом Тончика.  — Я не сказал, потому что ты в это время бессовестно дрых, — цедит Альберт, опираясь плечом о холодильник.  Анатолий поворачивается и замирает. Гробовщик стоял в чёрном домашнем шёлковом халате и тапочках. Его растрепавшиеся волосы уже не выглядели такими прилизанными, а отдельные чёрные пряди, выбившиеся из причёски придавали какой-то странной непривычной живости.  Тончик и забыл уже, какого это – видеть Алика в чём-то кроме его белого костюма с чёрной, застёгнутой на все пуговицы, рубашкой. В некотором роде это даже навевало воспоминания… Роман улыбается и пожимает плечами.  — Лишь бы поворчать, — усмехается он.  Анатолий не успевает вставить и слово, Малиновский поворачивается к нему, слегка дёргая рукой, в которой был зажат нож.  — Малой, ты чего застыл? Нарежь овощи.  Тончик вскидывает брови, но не возражает – отходит чуть в сторону и сам достаёт нож. Странно это… Давно к нему так не относились.  — Пусть руки сначала помоет, — отрезает Альберт, доставая из шкафа кружки.  Анатолий что-то бурчит себе под нос, но всё же, сопровождаемый коротким "ванная справа по коридору", удаляется. Когда он идёт обратно с кухни внезапно доносится на удивление громкий смех. Тончик даже вздрагивает легонько от неожиданности. Что удивительно – это не раскатистый и звучный смех Малиновского – этот смех более хриплый, но не менее заливистый.  Брови Анатолия сами собой подлетают кверху, когда он, вернувшись, видит хохочущего Алика. Светлое, разгладившееся лицо будто выглядит на несколько лет моложе – настолько непривычно видеть его таким радостным.  Роман стоит рядом, опираясь руками о кухонный гарнитур и лыбится самодовольно, периодически фыркая в попытках сдержать собственный смех. Альберт, как только замечает вошедшего Тончика, почти удивлённо вздрагивает и поспешно прячет улыбку за привычной суровой хмуростью, но выходит у него паршиво – уголки губ, вопреки сведённым к переносице бровям, чуть загибаются вверх. Когда его взгляд встречается с взглядом Анатолия он хмурится ещё усерднее и отворачивается уязвлённо. — Да пошёл ты со своими анекдотами, — бурчит он куда-то в сторону Малиновского.  Роман на секунду прикрывает глаза и вздыхает снисходительно, растягивая губы в широкой улыбке.  — Да брось, Аль, чё ты как неродной, — добродушно рокочет он, кладя широкую ладонь куда-то на талию Альберта и притягивая того к себе, в попытках развернуть, — Что, мир рухнет, если он разок увидит, как ты улыбаешься? Ты ж не каменный… — Рома усмехается. — К тому же, будто он не видел ни разу… — Не видел, — язвит довольно Тончик, пользуясь случаем.  Всё он видел… Просто выветрилось из памяти.  — Лучше б делом оба занимались, — огрызается Алик, которого Малиновский всё же развернул и теперь придерживал за плечи, — Не буду я на заказ улыбаться!  — А если я тебе ещё один анекдот расскажу? — заискивающе тянет Рома, чуть наклоняясь.  Удивительно, но это работает – Альберт снисходительно фыркает и, кажется, машинально легонько улыбается.  — Видишь, не так уж и сложно, — довольно подмечает Роман, — Тебе, между прочим, очень идёт.  — Иди ты к чёрту, — усмехается Алик, переводя смягчившийся взгляд на Тончика, будто внезапно вспомнил о его существовании.  Тот легонько поводит плечами и уступчиво отворачивается, возвращаясь к кухонному столу. Было время, Альберт Зурабович улыбался намного чаще.  Анатолий тихонько хмыкает своим мыслям и берётся за нож, чтобы нарезать огурцы и помидоры, уже сложенные на тряпку рядом. Сам улыбается украдкой.  Готовят почти в тишине – только Алик и Рома изредка перебрасываются парой слов. Первый возится с кофейником – второй у плиты. Тончик, давно покончивший со своими "обязанностями", уселся за стол и рассеянно перебирал  в пальцах салфетку. Долго ждать, так или иначе, не приходится – Малиновский со сковородкой в руках подходит к столу и, пока Альберт ставит три кружки – две с кофе и одну с чаем для Анатолия – вываливает на тарелки блюдо, которое иначе как "хрючево" не опишешь.  Неопрятная на вид смесь из омлета, колбасы, лука, помидоров и ещё чёрт пойми чего, пахла на деле замечательно.  Тончик внезапно вспоминает, что в общем-то не ел с середины вчерашнего дня, и поспешно хватает вилку. Давно он, если подумать, не завтракал в чьей-то компании. — Приятного аппетита, — произносит Роман, с ухмылкой косясь на "гостя". Анатолий в ответ только коротко угукает и набрасывается на еду, стараясь не обжигаться.  — Ну и сколько мне у вас сидеть? — через какое-то время интересуется он с набитым ртом.  — Хотя бы до завтрашнего дня, — сухо отвечает Алик, делая глоток кофе, — Стрельников тебя всё ещё активно ищет. — Ух, жалко я морду его не видел, когда он вчера мне звонил! — смеётся Малиновский. — Такой злой был, думал дым из трубки пойдёт!  Тончик хмыкает коротко, но хмурится. — И чё мне, вечность тут торчать, пока он не решит, что я сдох? — он даже перестаёт жевать. — Вы чё удумали?  — Нет, если ты, конечно, хочешь чтоб тебя пристрелили – пожалуйста, езжай, куда хочешь, — цедит раздражённо Альберт, — Но пока не придумаем план, тебе возникать не следует. Анатолий проглатывает последний кусок и поджимает губы. По одному только лицу было ясно – его такая перспектива не устраивает.  — А чё ты заладил, а? — он кривится. — Сначала у нас, видите ли, "взрослый уже, сам справится", а теперь "Толя слишком маленький, чтобы принимать самостоятельные решения", — злобно передразнивает Тончик.  Роман, сидящий сбоку от него ощутимо напрягается. — Мы просто за тебя беспокоимся. Анатолию этого хватает чтобы взорваться.   — А чё вдруг начали?! — возмущённо рявкает он. — Сколько… три года от вашей помощи ни слуху ни духу, а теперь вдруг вы заволновались!  Альберт вздёргивает верхнюю губу в полуоскале и внезапно ударяет кулаком по столу.  — Потому что я больше знаю, как для тебя лучше! — резко повышает голос он. — Я сам знаю, как мне лучше! — вскакивает Тончик. — А ты не имеешь право моей жизнью распоряжаться! — он выдыхает прерывисто, сжимая кулаки. — Ты мне вообще никто!  Алик на секунду замирает – в его глазах мелькает что-то сродни шоку – а потом тут же рывком поднимается с места с ледяной злобой на лице.  Анатолий внезапно чувствует, как сильная рука Романа хватает его за ворот футболки и встряхивает, словно котёнка.  — А ну прекратили! — раскатисто рычит Малиновский, отодвигая Тончика в сторону и сжимая ткань его футболки чуть ли не до треска. — Ты чё устроил опять? Давно в бубен не получал?  Альберт, однако, возможности ответить разбушевавшемуся Анатолию давать не собирается.  — Ты либо слушаешь и остаёшься по-хорошему, либо…  — А чё ты сделаешь? — перебивает его Тончик. — В угол меня поставишь?! — осклабившись язвит он, не прекращая попыток вырваться из крепкой хватки Романа.  Алик от злости едва ли не багровеет, и Малиновский поспешно оттаскивает Анатолия, начавшего бешено размахивать руками и ногами.  — Ничего, сейчас посидит взаперти час-другой и остынет, — раздражённо рокочет Роман, готовясь перехватить "буйного" покрепче.  Сделать это он не успевает.  Тончик, извернувшись ужом, выскальзывает из широкой футболки и, пригнувшись к полу, уворачивается от чужой руки, пускаясь наутёк, словно таракан. Под аккомпанемент злобных криков, он сворачивает за угол, начиная лихорадочно поворачивать все замки, чтобы открыть дверь квартиры. Алик почти настигает его, когда та распахивается, и Анатолий пулей вылетает на лестничную клетку.  — Стой, стрелять буду! — рявкает Альберт, когда тот чуть ни не катится вниз по лестнице, перепрыгивая сразу через две, а временами и через три ступеньки.  Тончик ему ни на грамм не верит, только ускоряется, преодолевая пролёт с завидной скоростью. С мыслью: "была не была", он запрыгивает на лестничные перила, лихо съезжая вниз, и чудом не сваливясь на поворотах.  Опомнился Анатолий только тогда, когда оказался на улице.  Он выдыхает прерывисто и самодовольно скалится, оборачиваясь в ту сторону, где предположительно находились окна той самой квартиры и демонстрируя средний палец. — Я сам се' хозяин! — выкрикивает Тончик, прежде чем снова пуститься бегом.  Он лучше знает, что делать.