Не возвращай меня

      Время стало липким, оно поймало Игоря, словно букашку в янтаре. Мысли катались в голове, как пинбольные шарики в полностью опустевшей черепной коробке. Зато в груди стало невыносимо: душный, чёрный комок, увитый рядами острых шипов, разрастался внутри, заставляя ощущать его мучительное давление. Было настолько невыносимо, что захотелось зарычать, завыть. Но сколько ни сиди, сколько ни пытайся понять, что произошло, и как нужно было действовать изначально, толку от этого не было никакого. Гром опёрся о диван, поднимаясь с тяжелым вздохом. Он бросил взгляд на Разумовского, и если бы не едва заметное быстрое движение грудной клетки, можно было бы засомневаться, а жив ли он вообще. Игорь опустился на колено рядом с ним и положил ладонь ему на плечо. Тело под ним вздрогнуло как от удара, сжимаясь сильнее. Мужчина, испытывая отвращение к себе, сжал челюсть, уголки губ опустились. — Не бойся, я… я ничего не сделаю, — кое-как справившись с голосом пообещал он. Парень не двинулся. — Правда… давай помогу встать. Так и не дождавшись ответа, Гром обхватил худые плечи и, поднапрягшись, усадил окоченевшего Разумовского на диван. Тот не смотрел на него, не издавал ни звука, а напряжение вокруг было настолько сильным, что о него можно было порезаться. Игорь сел рядом, вздохнул, взъерошил свои волосы, потёр шею, уперся локтями в колени, сцепил пальцы в замок и опустил голову. — Кхм… если бы вы с самого начала нормально всё рассказали… — но он осёкся, вспомнив, как категорично закончил подобный разговор. — Я… что я ещё должен был подумать?! Прозвучало жалко. Вопрос в тишине зазвенел, повисел в воздухе и испарился, оставляя неприятный, неслышимый отголосок. Извини, я не должен был так поступать. Фраза, которая костью застряла в горле, и он никак не мог её из себя исторгнуть. Семь слов, которые уже не изменят свершившегося, но ещё могли бы повлиять на настоящее. Однако минуты тянулись, а слова липли к зубам, как старая ириска, намертво склеивая рот. Особенно неприятно было ощущать волну опасений, радиоактивными волнами исходящими от Сергея. Казалось, они оставили это в прошлом, но нет… Игорь снова просчитался, и они вернулись в исходную точку. — Короче, раз мы всё выяснили… То что?… Как закончить эту фразу, чтобы окончательно не стать мудаком? — … давай это… — он поднялся, стараясь не думать о том, как парень рядом едва заметно вздрогнул. — Надо лечь и… и попытаться уснуть, а то… тяжелый был день. Завтра поговорим… Подумав, что это прозвучало скорее как угроза, он снова прочистил горло и попробовал ещё раз. — В плане… нормально, без лишних эмоций. Разумовский осторожно, будто пробуя, поднялся и, пошатываясь, побрёл к своей кровати. Несколько мгновений смотрел на скетчбук, потом подобрал его и положил на тумбочку, откинул одеяло и нырнул под него, плотно заворачиваясь. Телефон укоризненно остался лежать на столике, прожигая Грома взглядом чёрного экрана. Он даже вздрогнул, когда дисплей тускло засветился и сверху свесился баннер входящего сообщения. Alexander_Frolov: Дмитрий, спасибо вам огромное! Спасли! Мою дипломную в пример всему курсу ставят! И даже… На этом превью сообщение обрывалось.

***

      Поговорить не получалось. Вообще ничего больше не получалось. Сергей не просто не разговаривал, он даже взглядом с ним не встречался. И самое отвратительное, что это было не презрение, не обида или ненависть. Он просто будто утратил способность говорить, только кивал и качал головой. Позовешь завтракать — идёт, дашь таблетку — пьёт, будешь чай? — кивок, в душ сейчас пойдешь? — мотнул головой. И при этом даже в глаза не смотрит. А ещё телефон и скетчбук остались лежать точно на тех местах, что и в первый вечер. Если их поднять, то по очертаниям пыли будет понятно, что они не сдвигались. Всё это сводило Игоря с ума. Хотелось как-то растормошить его, вернуть к прежнему состоянию. Иногда просто сил не было наблюдать это всё, хотелось сбежать к чёртовой матери. Он пытался сдерживать раздражение, пробивающееся к поверхности с каждым днём. Будь он один, давно бы разбил что-нибудь, швырнул, но… понятно же, что если он сделает это при Серёге, то тот совсем с катушек съедет. Это что вообще получается? Из клиники его забрал говорящим, а теперь он ещё и немым стал? Может пора признать, что он, Гром, не справился? Что с ним всё только хуже?       И однажды его угораздило сказать об этом за завтраком. Разумовский как обычно сидел за столом у окна, правда ногу больше на сиденье не ставил, сидел ровно, хоть и горбился. Волосы в утреннем свете горели как огонь: беспорядочный, застывший отдельными волосками-искорками, торчащими из отросшего каре. Гром кашлянул, и тихо начал сложный разговор, мол, он видит, что ему хуже, видит, что плохо влияет на его состояние и если Сергей не хочет больше находиться с ним рядом, то он что-нибудь придумает. Может Марина Викторовна приемлемый вариант подскажет, потому что сам Игорь больше не знает что делать. Сначала он подумал, что Разумовский просто пропустил это мимо ушей, либо и вовсе промолчал, соглашаясь, и это отозвалось в груди тупым ударом. Но стоило поднять взгляд, и оказалось, что по щекам у него катятся крупные, частые слёзы, уголки губ кривятся, как от боли, и вид у него будто обреченный, как у приговоренного. Плечи ещё сильнее согнулись, и слёзы он ронял тихо-тихо, словно любой лишний звук мог разрушить последние опоры. — Д… да блин, Серёжа… — растерянно позвал Игорь. Вздохнул. — Я просто ничего уже не понимаю… тебе же хуже со мной… Только заплакал сильнее и резко покачал головой. — Ну как нет, если да? — Гром поджал губы и постучал пальцами по столешнице. В ответ снова получил упрямое мотание рыжей гривы. — Ты ведь так отвечаешь только потому что боишься обратно в клинику вернуться, а я не про клинику… можно же что-то другое придумать. Игорь поднялся, не в силах больше просто сидеть на месте и смотреть на эти тихие слёзы. Но в рукав вцепились пальцы, будто прося остаться. Гром удивленно проследил взглядом от них до лица, скрытого растрепанными прядями. — Ладно… я тебя понял, — сдался мужчина и осторожно похлопал его по руке, заставив длинные пальцы дрогнуть. Его, вроде бы, и хотелось обнять, утешить как-то, постараться вывести на разговор, но… у Грома будто стоп-кран срывало. Накатывает жуткое ощущение, что уже никогда не будет как прежде, что что-то сломалось навсегда и пути назад нет. Он иногда ловил на себе мимолетные тоскливые взгляды, будто Сергей чувствовал то же самое. И эта стена физически мешала им общаться. Доходило до абсурда. Разумовский даже телевизор без его разрешения не включал. Игорь всё-таки сорвался однажды: что ты меня монстром каким-то выставляешь?! Будто я тебе ничего дома не даю делать! Хватит уже! Я же уже столько раз извинился! По взгляду из-под чёлки стало понятно, что теперь он ещё больше растерялся. Игорь тоже. Они будто напрочь разучились общаться. Как такое вообще возможно?… Ситуацию осложнило то, что Игоря постоянно дёргали в участок. И Дубина, естественно тоже. На все его протесты и просьбы Архипова не выдержала и просто предложила уволиться. У неё лопнуло терпение, потому что её терзали вышестоящие структуры, журналисты и собственные подчиненные. А тут ещё Гром… а как раз Гром и нужен был в этой ситуации!       И однажды утром Игорю пришлось прибегнуть к последнему средству: Бустер. Он в срочном порядке позвонил с просьбой, чтобы Игнат нашел крепких, надёжных парней, которые бы рассредоточились по двору и просто понаблюдали за ситуацией, чтобы сообщали о подозрительной движухе и тут же сигнализировали об этом. Внутри, конечно, разрывали сомнения, но оставлять Разумовского совсем одного дома, без хоть какого-то прикрытия… на такое он не мог пойти. А ситуация не требовала отлагательств. Из-за побега Волкова активизировались другие преступники, понимая, куда именно сейчас брошены все силы. И страх потеряли даже те, кто занимался похищением детей! Всю последнюю неделю Игорь пытался свести улики и схемы их перемещений. Вычислил три возможных места, где могли произойти потенциальные похищения. Хорошо, что удалось уломать Архипову направить туда засаду. И ведь действительно, из одного такого места, неподалеку от танцевальной студии, поступил сигнал о подозрительной деятельности. Это формально называлось «подозрительной деятельностью», а по факту — беги и хватай с поличным. Гром не представлял, что бы он делал, если бы Бустера не оказалось в городе. И так всё с утра из рук валилось, сжег к чертям яичницу, пока висел на телефоне, задымил весь дом, что пришлось проветривать. А потом и вовсе стало не до завтра, когда поступили распоряжения. С Игнатом договаривался уже натягивая джинсы и зажав телефон плечом. — Так, — он встал напротив одеревеневшего Разумовского. — Мне нужно срочно уехать по работе. Не теряй. В экстренном случае позвони, я вбил в телефон свой номер, — потом поспешно добавил, — но всё будет в порядке! Я договорился, двор под охраной, сюда никто не проникнет. Надеюсь, что быстро разберусь, но как пойдёт. И это… новый завтрак себе сообрази. На этом он закрыл за собой дверь и окунулся в сумасшедшую круговерть. Кровь кипела в преддверии предстоящего экшена. Наконец-то можно будет по-настоящему выпустить пар. Он в несколько шагов преодолевал лестничные пролёты. Молчаливым рукопожатием и кивком быстро поздоровался с внушительного вида парнями, которые рассредоточились во дворе. Потом прыгнул в служебку, которая как раз подъехала и дальше всё происходило будто отдельными молниеносными вспышками. Прибытие на место, преследование машины. Была совершенно идиотская возможность того, что полиция их упустят. Главное, конечно, что девочку они не успели с собой утащить, так что теперь можно не опасаться навредить заложнику. Адреналин выбрасывается в кровь лошадиными дозами. В какой-то момент Гром притормозил и крикнул напарнику, чтобы тот свалил из машины. — Что? В смы… — полицейский недоумённо на него уставился. — СВАЛИ, НАХРЕН, ИЗ МАШИНЫ! — заорал майор. Ослушаться было невозможно, так что мужчина послушно вылез, и служебка с визгом сорвалась с места, взметнув пыль и мелкие камни. Игорь знал эту дорогу, и прекрасно представлял, где можно срезать. Это было рисково, зато эффективно. Мужчина резко вывернул на прилегающую улицу, снёс там какую-то кучу коробок, которую вынесли из чёрного входа кафе, и эффектно встал поперек основной дороги, преграждая путь чёрному внедорожнику. Конечно те попытались уйти от столкновения, но даже резко вывернутый руль не позволил удачно завершить манёвр на такой скорости. Внедорожник врезался в левое крыло машины, разворачиваясь её, а сам въехал в невысокое заграждение и перевернулся, встав на крышу. На мгновение стало очень тихо и круговерть, наконец, прекратилась. Гром слышал раздраженное шипение протараненной машины, отдаленные сирены и нарастающий гул улицы. Он кое-как отстегнул ремень и с третьего раза вышиб смятую дверь. Ветер бросился в лицо, неприятно холодя липкие струйки крови, которая текла из рассеченного лба и носа. Голова кружилась, а по бедру расползалась тупая боль. Благо ему уже не нужно было бежать на задержание, три экипажа окружили перевернутый автомобиль и полицейские приступили к захвату. Гром просто привалился к горячему боку служебки и дал себе отдышаться, и справиться с раскачивающийся улицей. Скорая подоспела довольно быстро. Он долго от них отмахивался, но в итоге сдался, позволив заклеить раны на лице. От госпитализации отказался. Хотел пойти на метро, но Дима, конечно, утащил его в машину. Выслушал от него тираду, что это было опасно. Ясен хрен опасно. А если бы они успели следы запутать, пересесть в другую тачку и потеряться? Или просто сбить кого-то, пытаясь скрыться? Риск был оправдан. И сэкономил кучу времени. Игорь уже привык, что половина отдела его осуждает за подобные решения, а вторая половина восхищается.

***

      Вернулся домой, когда начало смеркаться. Надо сказать, что Игнат не подвёл. Бравая охрана была на месте. Тут же подошли, завидев Грома, сообщили, что ничего интересного не происходило, и день у них выдался куда менее насыщенный, чем у Грома с его красноречивыми прорезами на лице. Майор поблагодарил ребят, пожал руки и всех распустил. В парадном на некоторых этажах перегорели лампочки и там царил странный сумрак — ещё далекий от ночи, но уже не в силах притворяться днём. Адреналин полностью схлынул, и теперь тело в полную силу ощутило все последствия минувшего задержания. Лицо местами грело и саднило, особенно нос, которому неслабо так досталось от подушки, грудная клетка побаливала по той же причине, да ещё и прихрамывать начал из-за зашибленного бедра.       В квартире застыл полумрак и свежесть. Игорь медленно зашел в гостиную. Удивительно, как за каких-то несколько недель он успел привыкнуть к тому, что Сергей, своим скромным присутствием, наполнял пространство вокруг странным, призрачным, но всё же теплом. Как пламя свечи: недостаточное, чтобы прогреть пространство вокруг, но наполнявшее тихим уютом комнату, мягко прогоняя тьму. Сейчас же Игорю казалось, что он пришел туда, где свеча погасла, и весь дом тут же помрачнел. Разумовский бледной тенью сидел, скорчившись, на диване и пустыми глазами смотрел в телевизор, убавленный почти до минимума. Он немного ожил, заметив Игоря, лоб нахмурился, когда он разглядел его лицо, застыл, и губы чуть приоткрылись, будто силясь исторгнуть слова. — Взяли этих уродов, которые детей похищали, — произнёс Игорь, просто чтобы разрезать между ними тишину. — Хоть с этим разобрались… Мужчина проковылял мимо, ощущая сквозь носки, насколько ледяной пол. Вскоре обнаружился источник «свежести». Он открыл утром окно на кухне, чтобы проветрить, и оно до сих пор было распахнуто, напрочь выстудив всю квартиру. — Ты… весь день с открытым окном сидишь, что ли? На улице ветрища и холод собачий. Ну Серёга, ёпа мать! — проворчал он, захлопывая створку старого деревянного окна, попутно смахнув несколько дохлых мошек. — И не ел тоже, видимо… ну что с тобой делать?… На ответ надеяться не приходилось, за эти дни Игорь даже привык вести такой монолог, чтобы хотя бы себя обманывать, будто они общаются. Он вздохнул, оперся кончиками пальцев о стол, и опустил голову, которая иногда неприятно кружилась, вызывая тошноту. Может из-за этого мужчина не расслышал тихих шагов, только вздрогнул от неожиданности, когда предплечья невесомо коснулись ледяные пальцы. Игорь вскинул голову и повернулся к Разумовскому, который тут же руку убрал, но взгляд не опустил. В лице читалась тревога, в том как голубые глаза внимательно выследили все заклеенные и открытые ранки. Наверняка ещё и кровь до конца с кожи не оттёрлась, на футболку из носа налилась, застыв твёрдыми бурыми потёками. — Я в порядке, — с вялой улыбкой проскрипел Гром. В душе вспыхнула слабая искорка радости: сам подошел, коснулся даже и смотрит не в пол. — Тебе может… Хотел чаю предложить, да так и застыл. Серёжа опустил взгляд и медленно, несмело, будто на каждом мелком шаге готов был передумать и сбежать, двинулся к Игорю. Гром одеревенел, боялся спугнуть, да и вообще не особо понимал, что с Разумовским происходит. Но тот приблизился, глянул быстро в лицо, а потом уткнулся лбом ему в плечо. Глаза Игоря расширились, уж этого он никак не ожидал. И пошевелиться было страшно. Только бы не испортить момент. Наверное, то же самое испытывают фотографы, которые вблизи зверька хотят сфотографировать, а он к самому объективу подошел: одно неверное движение и сбежит. Гром медленно и осторожно приобнял его, совсем легонько прижимая к себе, просто чтобы дать почувствовать, что он не злится, не отторгает… И в Серёже будто что-то разжалось. Он судорожно выдохнул и прижался чуть сильнее. Игорь даже сквозь футболку ощущал, как он замёрз: ледяной кончик носа, руки такие же, даже от тела тепло почти не исходит, дрожит весь, будто его только что из сугроба достали. — П-прости… меня… — тихо-тихо в ключицу выдохнул. Голос прозвучал непривычно хрипло после стольких дней молчания. — Да не, Серёг, это ты меня прости, — сжал его чуть крепче. Оказалось, что произнести эти слова куда проще, чем он думал. В ответ ощутил контрастом обжигающе горячую влагу на плече. Руки сами собой начали медленно растирать худую спину. — Шшш, всё хорошо. Я… очень виноват перед тобой… Сергей упрямо покачал головой, но слова из горла не шли, слишком оно сжалось. Он по-прежнему не трогал Игоря, только вжался лицом в плечо, изо всех сил пытаясь не расклеиться окончательно. Вряд ли Игорь смог бы описать насколько сильное облегчение испытал в этот момент. У него всё ещё есть шанс… у них ещё есть шанс.