Котёл, полный осени

       Будучи бессмертными существами, приближенными к небожителям, драконы не нуждались в пище, сне или прочих приземленных потребностях. Лань Ванцзи всегда стоял на ступень выше, чем обычные драконы: столетиями он совершенствовался и накапливал духовную энергию, чтобы вознестись и занять место среди высших небесных чиновников, а также получить способность принимать человеческий облик. Дракон никогда к подобному не стремился, человеческое обличье стало лишь приятным бонусом к прочим возможностям, но оно позволило ему иногда спускаться в мир смертных. Такой далёкий и непостижимый, неумолимо влекущий к себе. И пусть любопытство не поощрялось среди драконов и других близких к небожителям существ, перебороть его в себе Лань Ванцзи не смог. А потому частенько спускался в мир людей, чтобы поближе познакомиться с ним и его обитателями. В один из таких визитов он встретил своего возлюбленного... Прекрасного темноволосого юношу с яркой улыбкой, перед которой сердце Лань Ванцзи трепетало. Стоило ему лишь раз поддаться чужим чарам, как он был готов бросить к ногам возлюбленного всё: собственное бессмертие, все сокровища мира, Небесную столицу… Однако возлюбленный никогда не нуждался в подобных подарках. Всё, чего он когда-либо просил у Лань Ванцзи… всего лишь тепло его объятий. И больше ничего. Это удивляло. Прежде никто и никогда не был настолько бескорыстен в отношении Лань Ванцзи и других созданий, подобных ему. Демоны мечтали об уничтожении дракона, чье тело и духовную энергию они могли использовать для дальнейшего своего развития или темных ритуалов. Небожители желали, чтобы сильнейший из драконов оказывал им поддержку в сражениях с врагами. Смертные мечтали о защите от высших сил. Лишь возлюбленный никогда не просил у Лань Ванцзи больше, чем тот сам готов был ему дать: тёплые прикосновения губ или ласковые поцелуи. Он всегда весело смеялся и улыбался, шептал дракону на ухо смущающие вещи или всякие глупости, от чего Лань Ванцзи неизменно краснел и пытался перекрыть поток непотребств страстными поцелуями. В ту пору он не нуждался во сне и не видел грёз. У него было всё, о чём он желал, а в его душе царила вечная весна. Однако потом, очнувшись от магического сна, дракон предпочитал пребывать во сне, а не бодрствовать, лишь бы не сталкиваться с болезненной реальностью. Тёплая весна внутри него сменилась холодной промозглой осенью, от которой хотелось где-нибудь укрыться. Но где же спрятаться от самого себя? Дракону казалось, что это возможно лишь в том случае, если он будет пребывать в мире фантазий. Но и во снах Лань Ванцзи не ведал покоя. Вместо того, чтобы наблюдать прекрасную улыбку возлюбленного, он видел лишь кровь, разрушения и смерть. Вместо того, чтобы слушать звонкий смех возлюбленного, он слышал лишь отчаянные крики о помощи и надрывный плач. Вместо того, чтобы хотя бы в своих фантазиях сжимать возлюбленного в объятиях, его пальцы натыкались лишь на пустоту. Как бы он ни пытался, Лань Ванцзи даже во сне не мог ощутить хотя бы толику прежнего счастья. Казалось, оно безвозвратно ускользнуло от дракона. И он не понимал, чем так провинился перед небесами, раз те отняли у него возможность встречаться с возлюбленным хотя бы в собственных грёзах. Всё, что осталось Лань Ванцзи – воспоминания, постепенно приобретающие привкус горечи. То, что когда-то давно составляло его счастье и радовало его, с каждой попыткой зацепиться за ускользающие картины прошлого, ранило всё сильнее. Казалось, вместо сердца у него осталась лишь сплошная гниющая плоть. Его возлюбленный часто повторял, что прошлое должно оставаться в прошлом. В нынешнем дне нет места ни для прошлых обид, ни для печалей, ни для горестей, считал он. Но… Разве возлюбленный говорил, что там нет места для тепла и света? Они обещали друг другу всегда быть вместе, провести рядом эту и все последующие жизни, смотреть только друг на друга. Когда-то эти обещания согревали сердце дракона. Теперь же… они причиняли лишь боль. Столь же сильную, как и кошмары, не отпускающие его. Лань Ванцзи подозревал, что это очередное проклятье кого-то из завистливых небожителей. Наверняка те не желали, чтобы их великолепный белоснежный дракон, их Лань Ванцзи, живое обозначение слов «честность», «праведность» и «непорочность» замарал себя связью с тем, кого они сочли недостойным. Дракон не понимал, почему небожители возомнили, что имели право решать его судьбу? Да, Небесный Император славился своей мудростью, как и его приближенные, но разве не сам Небесный Император множество раз говорил своим подданным, что ценит их свободу и уважает их выбор? Видимо, свобода выбора не распространялась на ситуации, когда чужое решение противоречило желаниям самого Небесного Императора или кого-то из его близких. После всего случившегося Лань Ванцзи пребывал в ярости. Он даже рассматривал возможность отомстить и омыть всю Небесную столицу кровью, однако быстро отказался от данной идеи. Нет, вовсе не из-за жалости к небожителям или отсутствия возможности победить их всех. Нет, если бы это могло вернуть возлюбленного, Лань Ванцзи непременно нашёл бы и силы, и способ, и средства, дабы добиться желаемого, но… его добрый и ласковый возлюбленный никогда не одобрил бы подобного кровопролития. Особенно из-за него… Поэтому Лань Ванцзи просто остался в мире смертных, на пепелище их прошлой жизни, с разрушенными мечтами и надеждами, с поселившейся в душе осенью. Частенько он пытался спрятаться во снах, но от этого не было никакого толка: он лишь сталкивался с очередными кошмарами, дурно влияющими на его состояние. Иногда в особенно болезненные моменты Лань Ванцзи, не просыпаясь, издавал громкий рык, наполненный болью и отчаянием. И вскоре ощущал прикосновение маленькой детской ладошки к боку или носу. Мягкая ручка ласково поглаживала его по чешуе, а тихий детский голосок успокаивающе нашёптывал: — Не отчаивайся, отец. Вы ещё встретитесь… А пока этого не случится, я о тебе позабочусь… Лишь это человеческое дитя, о котором дракон поклялся заботиться, удерживало его разум от погружения в пучину безумия. И за него он был готов перегрызть глотку даже Небесному Императору, который однажды осмелился явиться к нему и требовать вернуться в Небесную столицу, оставив беззащитного ребёнка в мире смертных. В тот день все три мира содрогнулись от громкого драконьего рыка, наполненного яростью и угрозой. Даже Небесный Император был вынужден отступить. С той поры никто не осмеливался беспокоить своевольного дракона, оплакивающего возлюбленного, и их дитя.