Родители своих друзей

***

Когда после столовой они распрощались около двери в Гнездовище, Сфинкс удалился на обеденный сон. В Четвёртой было до неприличия тихо. Шум коридора остался позади, а здесь – идиллия, прямо семейный очаг. Может быть, все наконец отдыхали от занятий в классе. Сфинкс вышел из прихожей, молчаливо сел на общую кровать. Очки Чёрного скептически блеснули на него из-за раскрытой книги, но тоже пожелали не нарушать это спокойствие, витавшее в воздухе. На верхней полке цокали вязальные спицы Горбача, умело выплясывая из клубков пряжи узор на будущем свитере. Сфинкс недолго залюбовался их танцем и прилёг. Правое ухо улавливало чирканье карандаша по бумаге: это Курильщик рисовал что-то в блокноте, сидя у подоконника и скучающе положив голову на согнутые руки. Радио с трелью бессловесной музыки подыгрывало гудящему обогревателю. Из всего освещения горел только японский фонарик на длинном проводе, который забрал к себе Горбач, и настольная лампа у кровати Чёрного. Курильщик рисовал под светом засыпающего солнца. Македонский дремал в своём углу, свесив обутые ноги. От общей атмосферы тоже захотелось проникнуться сном. Сфинкс перетянул на себя новенький плед, накрывшись с головой и вдыхая запах материи. Сон – глубокий и безмятежный, как океан – медленно погружал в свою тишину, в тёмно-синее марево. Сфинкс почувствовал себя невесомым, как будто тело растворилось в морской воде. Слившись с морем, в его сознании начали мерцать звёзды. Миллиардами бесконечных жизней на расстоянии в сотни тысяч световых лет. Они в едином космическом пространстве. Они близки, но так далеки. Между собой они схожи энергетическим ядром, сияющей аурой... Каждая живое создание – это звезда. В объятиях бескрайне холодного космоса до изнеможения одиноко. Для спящего мальчика космос научился хранить созвездия белого быка, гуляющих на реке фламинго и антилоп. Для него этот мальчик никогда не повзрослеет. Даже когда состарится и умрёт, то душа его вознесётся к звёздам. Обратно. В объятиях бескрайне холодного космоса. Здесь можно было дышать – и воздух имел запах подаренного пледа. Весь океан и космос были сшиты в его синий плед. В небе блистали острозубые улыбки кошачьих ртов. Улыбки сфинксов. Облизывающиеся розовыми языками и льющиеся в небе, как тропинки, зелёным полярным сиянием. В пещерах планет космического океана содрогалось грудное эхо. Оно оглушало, тянуло назад. В пещерах беспокойно и грустно, они как дыры, которые выгрызают в стенах и под окнами чужих домов ядовитые насекомые с жалом. В пещерах с потолка капает влага, размазывая грязь. Пещеры сделал не безрукий мальчик. Плывя на лодке вдоль реки, отражающей лунный свет, юноша бросает вёсла на берег и встаёт вслед за ними. Металлическим лязгом падает цепь на береговой колышек, чтобы пришвартовать лодку. Недалеко от места причала сидит человек. Его лодки поблизости не видно. Может, он здешний обитатель. Юноша подходит и садится рядом, но человек по-прежнему повёрнут к нему спиной. Человек играет на ксилофоне, и в такт его музыке мигают звёзды и серебрится речная дорога. Неужели он руководит парадом планет? Быть может. Человек качает головой, упиваясь тонкой мелодией. Тут же лежит его гитара, многоствольная флейта и другие инструменты, названия которых юноша не знал. ...Играет ли он для гармонии или на потеху? Просят ли его об этом звёзды и чёрные треугольники рыб на дне реки? Ветер с пустыря нагоняет ночную прохладу, смахивает капли росы в водный поток. – Извините, – обратился юноша к незнакомцу. – А вы не знаете, где я могу приобрести синие перья? Человек обернулся и посмотрел на него через плечо, удивлённо сверкнув жёлтыми глазами. Юноша замер и затаил дыхание: лицо знакомого незнакомца было светлым и чистым, объятое лунными лучами, и выражало смиренное спокойствие, какое выражал бы божественный лик. – Почему ты плыл без музыки ветра? – спросил юношу речной музыкант. Его тонкие губы растянулись в улыбке красной нитью. Весь он был почти что прозрачный. Холодный свет выбеливал мужчине волосы, но и без этого они были красивы – цвета выжженной на солнце травы. Юноша оглядел их с печальным восхищением. – Я не знал, что здесь так нужно. – честно ответил он. Жёлтые глаза вновь посмотрели на него, но теперь словно бы с каким-то облегчением. Затем они отвернулись. Мужчина медленно и сонно моргал, уже сменив деревянные палочки на струны гитары. Под его ночную серенаду запели сверчки, и юноша, как околдованный, умолк и проникся общим трансом. – У меня есть перья, – неожиданно заговорил мужчина. – Только не знаю какого они цвета. Никогда не видел. Где-то там я просыпаюсь абсолютно слепым и начинаю биться головой об деревья. Смешно, пока сам не ощутишь, что вокруг темно и безлюдно. Кричи, рыдай, пока не потеряешь сознание от бессилия. Помощи ждать неоткуда. Юноша коротко вздохнул. Перед ним был только этот человек – узнаваемый с каждой секундой нахождения рядом, но так настойчиво ускользающий прочь из воспоминаний. Но такого просто не могло быть. Это не мог быть его друг, потому что друг – был ровесником. А этот человек... Он слишком взрослый: взгляд мужчины выражал блаженную осознанность, словно бы тот прожил достойно бо́льшую часть своего века. Кажется, он был счастлив. Или искренне удовлетворён положением насущных дел. – Я соболезную. Но, возможно, ваши перья мне подойдут. Подумайте: вы не могли их где-нибудь обронить по пути к реке? – Нет. Думаю, что нет, – отрезал мужчина. – И перестань, пожалуйста, обращаться ко мне на "вы". Зачем это подхалимство, я не понимаю... Мужчина отложил гитару и обернулся на юношу. Тот сконфуженно вжал шею в плечи, уже предчувствуя то, что сейчас его прогонят. Но мужчина лишь сосредоточенно рассматривал его лицо. После чего оглядел себя, свои руки. – Так вот оно что... – улыбнулся мужчина и закачал головой. Он привстал, зачерпнул в чашу воды из лунной реки и протянул юноше. – Попробуй вспомнить. Тебе же не впервой мне соболезновать. Несмело взяв чашу в ладони, юноша смотрел на тёмную водную гладь, в которой отражалось звёздное небо. Отчего-то мужчине хотелось верить. Как будто от него нельзя было ожидать обмана. – Только половину, – предупредил мужчина. – Тот, кто выпьет много, станет дурачком. И тело юноши пробило дрожью в то же мгновение: пальцы крепко вцепились в чашу, иссушая до дна. Он пил жадно, не сводя широко распахнутых глаз с речного музыканта. – Нет! Стой, перестань! Мужчина выбил чашу из рук, и та покатилась по земле, выплёскивая содержимое. – Это же вино... – пробормотал юноша, но голос его звучал уже по-другому. Он поднял глаза на незнакомца и всматривался, казалось, в каждую родинку на его бледном лице. Мужчина вопросительно вскинул брови. – "Вода у берегов становится сладкой, и остается такой до рассвета", – сказал он и прикоснулся к чужим волосам. – Тебе неплохо, но нашего Тутмосика я бы не променял даже на сто светлоголовых Кузнечиков. Названный "Тутмосиком" дотронулся до чужой ладони и тоже потрепал вьющуюся прядь. Он смотрел на то, как собственные пальцы невольно касались белых костяшек человека напротив, как они задевали его стриженные ногти и багровую манжету рубашки с лаковой пуговицей. Он касался. Он чувствовал. Прямо сейчас он мог ощущать холодок от ладони и представить, что тёплой она была бы совсем другой. От тёплых рук у него всегда пробегали мурашки по спине. – Теперь здесь можно... рука об руку. Попробуешь? Тутмосику протянули длинную и худую ладонь. Он немного замешкался, прикидывая, какой рукой ему следует пожать в ответ: правой или левой. Решив, что ему подали правую, Тутмосик вытянул вперёд такую же. – Вот так. Здравствуй. Ему приветливо улыбнулись. Словно бы они знакомятся впервые. Его направляли вверх и вниз – так, чтобы ладони подпрыгивали в воздухе как на невидимом трамплине. Медленно и осторожно. Тутмосику понравились прыжки и то, что их руки соединились в больший замок. Пожалуй, если сердце размером с кулак, то сейчас Тутмосик соприкасался своим сердцем с сердцем другого человека. Не напрямую, но на языке жестов – вполне похоже, ведь стуча кулаком по груди люди вспыхивают в речевом потоке верности и клятв. – Здравствуй... Здравствуй, Рекс! Названный "Рексом" вновь улыбнулся. Польщённо и одобрительно. Он расслабился, ссутулив спину и склонив голову. Его ладонь не отпускали, а наоборот – сжали сильнее и с интересом разглядывали. Затем Тутмосик положил свою левую ладонь поверх замка и тоже сжал. – Ты помнишь? Это вы так играли. Сначала собирались большой толпой во дворе, потом укладывали свои ладони одну на другую и считали считалку. Или когда все выставляли по большому пальцу, а оставшимися – цеплялись за палец следующего игрока. Я долго завидовал. Нас было мало. Двое... Трое... И четверо... А потом ещё и ещё, и ты с Максом. Когда вы пришли – я научился. Мне помогали, и я радовался, что грабли тоже подходили для постройки башни из детских ладошек. ...Ты же помнишь? Они оба смотрели на свои руки. Лунная река пела уже не так слышно, пещеры перестали выть от тоски. Либо же мысли сидящих на берегу смогли заглушить эти и другие окружающие звуки. Рекс молчал с полминуты и, не имея возможности убрать руку, после паузы неторопливо заговорил: – Ещё я помню, как все любили запрыгивать тебе на спину, обхватывая ногами живот, и накрываться сверху простынёй. Ходили так по комнате и заставляли всех прятаться в укрытия. Тебе очень нравился призрак Капитана с корабля "Летучий Голландец" и гигантский пришелец с Красной планеты. Я помню. Рекс замолчал и опустил голову. Тутмосик взволнованно оглядел то, как скоро переменились чужие эмоции. Что последствия своих эпизодов из прошлого вогнали его друга в неловкое положение. От этого Тутмосик испытал стыд: принудительно выпытывая из Рекса то, о чём он старался не вспоминать. – Тебе грустно? – спросил он с осторожностью. Рекс пожал плечами. Он уставился на свои ботинки и ничего не отвечал. Тутмосик отпустил его руку, но Рекс не притянул её к себе. Вместе они безмолвно раскрыли ладони, и Тутмосик прикинул, что те почти одинаковые. ...И что даже точёная форма лица, и скуластые щёки, телосложение и рост – всё было похожим. Недостатки у них тоже были общими: пресловутый клюв и сломанная переносица. Бесполезные ноги и бесполезные руки. Но вместе – они были идеальным механизмом, каждая деталь которого дополняла один одного. – Я не хотел тебя расстроить, извини. Я ценю твои воспоминания и я благодарен за них. Тутмосик поднёс к губам согретую ладонь, и та не нарочно дрогнула, заставив Рекса на мгновение замереть. Тутмосик слышал биение своего сердца и как в груди метался колкий вихрь испуга. Время вокруг затаилось. Тутмосик легко поцеловал аккуратные персты и преклонился к ним лбом. – Не нужно, Сфинкс... Названный "Сфинксом" не поднимает голову, бессильно прикрыв глаза. – Это моё признание. Тебе решать, что с ним делать. Но теперь я всегда буду рядом, потому что ты и есть моё синее перо. Мне важно, чтобы ты помнил. Его гладят по голове, и это действие кажется ему настолько же привычным, как рукопожатие. Известно, что к хорошему привыкаешь быстро. – Ты согласен? – спросил Сфинкс, зажмурившись, ведь знал, что в случае отказа по лицу покатятся слёзы обиды. – Ты не отвергаешь меня? Ему ответили неумолимо сдержанно, рассудительно истолковывая: – Разве кто-либо другой на моём месте смог бы отвергнуть твою клятву в верности? Но ты выбрал не того человека, пойми: я слишком слаб и слишком безнадёжен. Я буду для тебя петлёй на шее. Арканом, который не даёт двигаться вперёд. Тебе не нужен союз со мной. Тебе не нужно укреплять со мной узы, тем более душевные. ...Я могу и я хотел бы заверить тебе то же, что и ты мне, но будет ли от этого толк? ..."Полюби меня, и я поверю в Бога", не так ли? – Я не ищу в тебе спасения, будь ты птицей на воле или пленником в оковах, – перебивает Сфинкс, потому что кто-то уже начал добираться до сути истины. – Мне ничего от тебя не нужно, кроме как самого тебя. Ты способнее, ты мудрее. Ты посланник и проповедник, Птица-Падальщик. Стервятник бережно касается горячей щеки, отчего убирать его руку Сфинксу совсем не хочется. – Нет, и не близко. Я даже не посредник. Нет у меня благочестивых заслуг. Милостью Божьей лишь жив, как и многие из нас. Но ты... Когда со мной говорит правосудие и приговор – следует выразить признательность. Сфинкс искривляет рот под чувством омерзения, едва ли не вскипая от обыденности интонации Стервятника. Ему горько, как не было бы досадно получить нож под рёбра от незнакомца с добрыми глазами. – Осталось меньше трёх месяцев, а затем – твой ответ. Не нужно стелить мне на выход шёлковый палас.

***