Родители своих друзей

***

« И снова ты… Мне кажется, что мы оба потерялись в этой клетке. Либо тропы любопытства раз за разом ведут тебя сюда… Ну что? Надумал ещё вопросов? Я редко встречаю здесь гостей, поэтому говори. Говори то, что думаешь об этом. О том, что нас окружает. Молчишь… Ясно. Тебе страшно. Мне тоже было страшно: проснуться в темноте и без Создателей. Я даже завидую, что ты похож на них намного больше. У тебя нет перьев и когтей, нет даже крыльев или хвоста… Ты странный. Но ты бы им понравился, я уверен. Ты внимательный слушатель. Внемли, бескрылый: только через тьму ты выйдешь на свет. Ибо во тьме есть я. Есть звёзды и синий ручей. Ты знаешь путь. А если нет – ищи другого Покровителя. Моё терпение имеет свойство подходить к своему концу. » Неизвестный.

***

Его достают из-под воды, он пытается глубоко дышать, но не может сделать и короткого вдоха. Его толкают в бок и живот, тщетно пытаясь выбить слышимый признак жизни. Он чувствует себя речной рыбкой, застрявшей в металлической сетке. – Не видел? Нет? – спрашивает кто-то свысока. Уже близко… Свет становится ближе и ярче, окутывает веки до ощущения тяжести. Неприятно. Хочется опять плыть по ручью, всматриваясь в его синие воды… – Прочь! Прочь! – восклицает другой голос, кажущийся ужасно неприятным с озарением от света. – Провалился совсем! В глазах только белые пятна. Уши заложены от сладкой тишины, однако теперь слух прорезается, болезненно отрывая сон с коркой от реальности. И, наконец, возвращаются запахи – хотя, если прислушаться к себе, это лишь накатывает осознание того, что ты дышишь, как будто до этого не нуждался в дыхании вовсе. Ты осознаёшь тогда, когда «чего-то» у тебя уже нет или когда это «что-то» тебе вернули. Сфинкса выдёргивают из сна, но без хлопка пробки от шампанского – проще говоря, без веской причины. Вырывают из почвы сознания, так просто и безжалостно, словно швырнули на пол ненужную вещь. Сфинкс широко распахивает глаза, медленно приподнимаясь с кровати. Вокруг все ещё спят. Раннее утро прячет за вуалью тумана багряный восход солнца. Вкушая недолгую тоску по хорошему сновидению, Сфинкс ложится обратно – досыпать до то момента, когда его растормошат состайники. Может, выйдет ещё раз поймать удачу за хвост и снова погрузиться на дно тёплого моря? Но вместо загаданного сна в голове поочерёдно сменяются размытые фрагменты: один из них помнится Сфинксу миражом, когда макушку припекает летним зноем, и лишь молочный туман, увиденный только что за окном, заставил его усомниться в точности своего воспоминания. Лучи солнца карабкались через подоконник вглубь комнаты, раскрашивали её в огненные линии. Сфинкс неожиданно для самого себя вздрагивает, прочувствовав озноб. Мурашки по коже… Отчего-то моментально замёрзшие нос и уши. Точно так, как и тогда – осенью, на узнаваемом из сотни крылечке.

***

Горизонт выстилался рдяными полосами, слой за слоем. Розовое небо окутывало засыпающие звёзды. Всё ещё зелёная трава пропускала меж собой низко плывущий туман, бьющийся о свежие стебельки, как волны о скалы. В некоторых местах он клубился, вставал на дыбы и вновь, утихомирившись, шествовал далее, вскинув гордо белую гриву. Это была первая сюита из «Пера Гюнта» – светлое и безмятежное утро… ...Ему хотелось спать, но больше не спалось. Ужарившись на общей кровати, под полотнами ватных одеял, Сфинкс выкарабкался из кокона – запарившийся и раздражённый. Кто прогнал его сон? Кто посмел сломать пластинку музыки океана и сменить её на тяжкую бессонницу? Голова кружилась; глаза не различали того, что видят. Засунув ноги в примятые кеды, Сфинкс вышел в прихожую и подался спиной к висящей там одежде – куртка Горбача удачно спрыгнула ему на плечи. Потоптавшись на пороге, Сфинкс едва ли не закрытыми глазами оглядел спящую стаю. Веки разлипались с трудом, выражение лица так и говорило: «Ещё пять минут, пожалуйста. Разбудите меня через пять минут». Мозг готов был отключиться по щелчку, но тело упорно требовало бодрствования. Несогласованность одного с другим начинала всерьёз коробить. Открыв дверь ногой по старому методу, Сфинкс вышел в пустой коридор.

***

В полумраке, по вине тех окон, что были замурованы под чёрной краской, дорога казалась бесцельной. Она водила за нос, заставляла наступать в свои же следы. Плафоны ещё не горели; не горели и тлеющие фильтры чужих сигарет. Ни единого источника света, кроме пятен солнечных зайчиков на полу от тех мест, где на стёклах окон краска уже плешивела. Спускаясь на первый этаж, Сфинкс наконец стал переваривать увиденное – в особенности блики на двери в Гнездовище, подсвечивающие нарисованную цифру три. – Это мне так легко, – думал Сфинкс, проходя мимо комнаты Птиц, – а их он, всё-таки, запирает… Да, запирает… Они пусть и тихие, но чудики, а чудики – непредсказуемые личности. Но он и сам, своего рода, чудик. Он и чудно́й, и чу́дный. Такое редко встретишь: чаще либо только одно, либо только другое. Первый этаж озарён солнцем: его лучи тянутся во все мрачные углы и отбрасывают тени от оконных рам. Шаги Сфинкса раздаются по главному холлу кратким эхо. Дом ещё не думал просыпаться, и оттого поглощал звуки нехотя, мягко буцая их от стены к стене воздушными шариками. Одолев очередное препятствие в качестве двери и отпрыгнув назад, Сфинкс вернулся на порожек и вышел навстречу новому дню. Дверь осталась распахнутой.

***

Осеннее утро пахло грядущим похолоданием, притом уже вовсю морозило голую кожу и рисовало хрупкие кружева инея по зелёным сторонам тропинки от Дома. Шагнув на крыльцо, Сфинкс настороженно замер: он таращился в спину сидящего на ступенях человека и никак не мог узнать того, чья голова была спрятана под капюшоном. Сфинкс начинает прохаживаться влево и вправо, вцепившись взглядом в фигуру напротив и тщетно пытаясь заглянуть ей в лицо. Но человек сидит смирно, опершись лбом о согнутое колено, и не обращает никакого внимания на появившегося компаньона. Затем он поднимает руку с зажатой между пальцами сигаретой, чешет ею затылок, и Сфинкс изумляется ещё больше – он мгновенно узнаёт хозяина этой руки с чёрными когтями. – Ты что, меня не услышал? – спрашивает Сфинкс. Человек поднимает голову и смотрит вдаль, струшивая пепел с сигареты. – Услышал, конечно, – отвечает он и снова затягивается. – Только откуда мне знать, что это ты, а не кто-то другой? Я многое слышу, не обязательно живое. Выдохнув дым, Стервятник оборачивается и похлопывает ладонью по месту рядом с собой. Сфинкс подходит ближе и усаживается там, где ему показали. – Докучают? – вновь задаёт он непринуждённый вопрос. – Нет, – также расслабленно продолжает Стервятник. – Мы ведь слышим их одинаково, то есть тогда, когда они сами захотят. Докучают они тем, кто слышит их как живых: не только с шагами и стуками, а ещё со вздохами, разговорами. Тогда уже… – Свихнуться можно, – подсказывает ему Сфинкс. – Вероятно, – кивает Стервятник. Он достаёт из кармана кофты пачку сигарет и любимую бензиновую зажигалку «Хвин Элир».  Большим пальцем Птичий Папа проводит по этим выгравированным буквам: не похоже, что рассматривает их с удовольствием, скорее, о чём-то задумался. – У тебя здесь встреча? – вдруг спрашивает он. – Нет, – как-то растерянно отвечает ему Сфинкс. – А у тебя? Стервятник улыбнулся и прикрыл глаза. Видимо, до этого он сонно медитировал прямо на ступенях. Недокуренная сигарета, зажатая почти в кулак, догорала без дела, но Папа Птиц уже не прикладывался к ней. – С самим собой, если только. Я уснул вечером, поэтому сейчас не спится. – …И часто ты здесь встречаешь рассвет? – В три дня раз, в неделю раз. Будучи «наследником Кафки» (таковым считал его Сфинкс), Стервятник выражался метафорично и аллегорично – ибо так он сглаживал острые углы важности или неважности собственных проблем. Это в его стиле: для подобающего образа джентльмена в трауре. Ладонь разжалась, подброшенный в воздух окурок слетел вниз, и его размазали о ступеньку чёрной подошвой кед. Неправильно. Однако всё в Стервятнике сейчас не такое, как обычно. В другое время он бы поднялся, когда с ним заговорили; в другое время он бы смотрел тебе прямо в глаза, чтобы убедиться, что ты не развеешься в пустоте и не исчезнешь без прощания, как только закончишь свой монолог. В другое время он бы прислушался – а не ушёл ли ты невидимкой, шлёпая босыми ногами и оставляя за собой следы мокрых ступней?.. Грязь, лужи дождевой воды, мелкие ветки, листья или перья? Шерсть, может пух, свалявшийся в ком с пылью и древесной трухой… – Я уже и не помню у тебя такой, – сказал Сфинкс и оглядел три белые полоски вдоль рукава чёрной кофты. – Я тоже, – согласился Стервятник, обратив внимание на свою одежду, – точнее, я не помню, чья конкретно потерялась ещё тогда: моя или Макса… Просто выхожу в ней курить на улицу. Утром или вечером. – Даже если Макса, то он бы не возразил, что её носишь ты. Стервятник вздохнул и, вытерев руки о джинсы, привстал. Он вскарабкался кривым шагом и осторожно прошёл вдоль возвышенности хромым траверсом. Сфинкс удивлённо смотрел на то, как Птичий Папа стаскивает с себя кофту и укрывает ею его спину. Он надел на Сфинкса капюшон и застегнул молнию до самого подбородка. Пустые рукава свисали вдоль тела и елозили манжетами по ступени. – Вот, – тихо заключил Стервятник, довольный результатом. Он сел обратно, вытянув обе ноги. Вовлечённый в игру с огнём, Стервятник сгорбился над своей зажигалкой и открывал её раз за разом, вращая колёсико, как барабан для патронов из револьвера. Щёлк-щёлк… Жизнь возгорается и затухает между сухими, бледными ладонями. – Ты совсем нагишом, – заговорил Сфинкс, – это плохо. Стервятник махнул рукой: – Потом как-нибудь отдашь… О, точно, – вдруг спохватывается он. – Сигареты, у тебя в кармане. Я забыл предложить… Сфинкс выпрямился и заметно оживился, почувствовав тепло не только от заимствованной кофты или огонька зажигалки. Глаза его заблестели от маленького, но искреннего восторга. Тепло было в хриплом голосе собеседника, в его заботе и смущении из-за простительной бестактности. – Спасибо. Я бы попросил, если бы хотел. Сфинкс рассматривал точки родинок на чужом плече и предплечье; тощая рука схожа на полноводную реку, из устья которой длинными пальцами струились ещё пять таких же, но намного короче. Эти реки могли обнять Сфинкса, похлопать по спине или убрать соринку с лица. Смутное ощущение чего-то родного постепенно отдалялось и общее впечатление держалось лишь на неловко удручающем зрелище: исхудавшее тело Большой Птицы под серой майкой, его острые ключицы, обтянутые бледной и тонкой кожей… как будто тот не доедает уже много лет. Но какая еда протолкнётся в глотку, когда на душе так изнуряюще горько и желудок смирился с пищей из этой горечи, не стеная от боли… – А ты их запер? Молчание повисло на три щелка зажигалки. Стервятник испуганно обернулся и смотрел в глубокую пропасть зелёных глаз, с напором выжигая тёмные зрачки изнутри. Не теряйся, не падай замертво. Сфинкс выстоял, затянул верёвки первым. Его не поглотили зыбучие пески – из вечности золотых глаз. По крайней мере, на этот раз. Он не прошёлся по раскаленной пустыне голыми ступнями и не обжёгся. Он выслушал немой расчёт и притворно ослабил натяжение, утаив свою бдительность. Не приметив возможной ловушки, Стервятник опустил взгляд – разочарованно потускневший от созерцания того, что ниже крючковатого носа. – Запер? Их? – спросил он, недоумевая. – Птенцов, – уточнил Сфинкс. – Редко так делаю, – пробормотал Стервятник и нахмурился. – Только когда кто-то напьётся и начинает буйствовать. Или бредить, или мерещится ему что-то… А там, кто знает, увидит вдруг то, чего никто другой не видит – успокаивай и убеждай его потом, что в комнате нет никаких… зелёных человечков. Сфинкс широко улыбнулся и не сдержал короткий смешок: – Как же так? Расстраиваете бедолагу? Но ответа он не получил. Папу Птиц, напротив, ничуть не развеселило сказанное им же. Он наклонился лбом к своей ладони и протёр глаза растопыренными пальцами, охладевшими от металла зажигалки. – Я в смятении чувств к тебе, – твёрдо произнёс Стервятник, не прекращая чесать закрытые глаза. – И раз так вышло, что мы здесь одни, то мне следовало бы спросить тебя о том, что мучает меня уже столько времени… Окружение стихло. Застыло на месте и боялось пошевелиться. Казалось, даже ветер залёг испуганным зверем в низкой траве или спрятался настороженной птицей меж веток деревьев. Облака ласково и крадучись омывали солнце, расходясь по небу морскими волнами. – Я тебя слушаю, – сказал Сфинкс вполголоса. – Я догадываюсь, о чём ты хочешь меня спросить. – О Лорде, – ответил Стервятник и кивнул. – О Лорде?.. – переспросил Сфинкс, честно изумившись. – Тайна должна оставаться лишь в разговоре доктора с его пациентом, но если ты прямой участник событий и их последствий, то… – Стервятник запнулся, поднял голову и внимательно оглядел Сфинкса, прежде чем продолжить, – то я изолью душу, сказав очевидное: там всё ещё живёт маленький мальчик, но не отсюда. Из мира, в который можно попасть, перепрыгнув через забор. Это разное. Не такое, как у нас. Ты разве не понимаешь? Улыбка по каплям стекала вниз с шершавых губ, вскоре иссякнув окончательно. Вдалеке было слышно, как подала встревоженный голос серая горлица. Она кукует ровно девять раз и замолкает. Распахнув глаза, Сфинкс поднял голову и смотрел уже свысока. – О чём вы говорили? – спросил он, не моргая. Стервятник свёл брови к переносице, покачал головой. – Наш разговор нельзя назвать разговором, в привычном понимании, – выражался он тягуче, подбирая подходящие слова. – Лорд для меня тот редкий случай, когда говорить с ним хочется, но мы словно понимаем друг друга и без этого… Он смотрит на моё понурое лицо, вопрошая: «Как выбраться из кошмара?» Но что я ему отвечу? Я сам живу в кошмаре и знаю лишь один путь без возврата, который приберегу к своему финалу и никогда не посоветую Лорду. – У него кошмары? Как давно? – поинтересовался Сфинкс, ощутив напряжение во всём теле. Он прищурился, начав дёргать правой ногой. Стервятник, поёжившись от холода, нервно улыбнулся и произнёс: – Может, это началось тогда, когда ты заставил Лорда висеть на турнике, а сам молча помогал подняться каждый раз пинком в спину, когда тот падал? Снова и снова… Быть может, ты о том, когда он карабкался по перекладине в спортзале, а ты… – Я помню, что я делал, – перебил Сфинкс. Не смотря на него, а лишь на свои открытые ладони и синие контуры их вен, Птичий Папа сглотнул мнимый ком в горле. – Тогда у меня всего один вопрос: зачем? – Я не думаю, что тебе нужно это объяснять. – Если не было бы нужно, я бы не спросил, – Стервятник обернулся к Сфинксу и, скрестив руки на груди, раскачивался вперёд-назад. – Заметь, я тебя не упрекал. Сфинкс прикрыл глаза и выдохнул. – Лорд должен был быть готов. – Только он? – уточнил Стервятник. – Почему не ещё кто-нибудь другой? Отвернувшись спиной, Сфинкс желал как можно быстрее закончить этот диалог. Дело было не в самом Папе Птиц, а в его вопросах и в том, как умело он выстраивал цепь их последовательности, подобно костяшкам домино. – Ты думаешь, что ты всегда на шаг впереди, – заговорил Стервятник, –  а я думаю, что я всегда на голову выше. В этом и разница. Ты думаешь об этом и не говоришь вслух, но я скажу: в нём больше силы. В нём есть то, что начинаешь терять ты и что уже утратил я. Сфинкс негодующе оглянулся через плечо. – Давай не будем устанавливать между нами родственные связи. – Ты хочешь сказать, что он недостаточно на нас похож? Папа Птиц ухмыльнулся. Сфинкс раздражённо фыркнул, отрицательно замотал головой. – Я не думал об этом таким образом. – Но теперь сможешь. И будешь вспоминать во время ваших ссор. – Это ты так его защищаешь? – Лорд и сам уже может за себя постоять, не без твоей помощи. Но даже если сейчас он в чём-то благодарен, то не клади это на свой счёт. Сфинкс задумчиво молчал. Выдержав недолгую паузу вместе с ним, Стервятник, наконец, добавил: – Нам пора уходить. Он подобрал трость и не спеша приподнялся, возвращаясь в Дом. Шоркая по коридору к лифту, позади себя Стервятник услышал быстрые шаги, затем и вовсе бег. Невольно улыбнувшись, Птичий Папа продолжил идти дальше пока его не нагнали. Едва ли не дыша в затылок Стервятнику, Сфинкс приспосабливался к его темпу ходьбы, изворачиваясь так, чтобы пересечься взглядами. Стервятник же продолжал делать вид, будто Сфинкса здесь нет и не было в помине. – Ты не сможешь извиниться перед ним, об этом я уже имею смелость предположить. Голос Стервятника громко отразился по безлюдному холлу. В животе у Дома заурчало: стенки его желудка сокращались, довольно вибрируя и предвкушая новую порцию звуков. Сфинкс опасливо осмотрелся по сторонам, подумав на мгновение, что Стервятник заговорил не с ним – но рядом, к счастью, больше никого не оказалось. – Ты хочешь, чтобы я исполнил нечто похожее на извинение? – осторожно спросил Сфинкс, продолжая идти позади. Его голос не проглотили. Лишь поковырялись им меж зубами-ступеньками, как палочкой. – Мне ничего от тебя не нужно. Ты сам решаешь, как тебе поступать. Стервятник остановился возле изрисованных маркерами дверей и нажал кнопку вызова: лифт, со скрипом и протяжным воем, спускался с третьего этажа. Дом охотно проглотил и этот шум, напоследок закусив репликой Птичьего Папы. – Тогда зачем ты спросил? Не хочешь дать какой-нибудь совет? Двери открылись перевёрнутым ртом, показав в свете лампочки-язычка свою истоптанную дорожку и пошарпанные стены беззубой полости. Сфинкс вошёл после Стервятника и встал напротив. Его вопросы оттолкнулись от мягкого нёба и испарились в затхлой кабине лифта. Папа Птиц зажал кнопку с двойкой и, выставив перед собой трость, посмотрел на Сфинкса прямо и уверенно. Двери закрылись, отрезав путь к порозовевшим облакам и ковру из тумана. – Я спросил, чтобы такого больше не повторилось. И спросил, чтобы ты знал, что я не разделяю тебя надвое за это. Но и не возношу похвалы.

***

Они предпочли распрощаться здесь, в абсолютной тишине знакомого коридора. Стервятник остановился, держа ладонь на холодной ручке двери в свою спальню. Комната Третьей группы вообще была другой, гораздо большей, чем остальные. Возможно, что ещё при Матушке Анне тут находилась комната для отдыха или приёмная. Но сейчас… огромная и высокая дверь, аккурат соразмерная вожаку Птиц, кажущаяся ничем иным, как входом в морозильную камеру для хранения мяса. …Впрочем, это сравнение Сфинкс отмёл сразу же и посчитал его несколько комичным, зная брезгливость Стервятника во всём том, что касалось продуктов питания. Как если бы дантист работал в обувной лавке. Птичий Папа, насторожившись, сжимает рукоять трости и явно колеблется в своём выборе: уйти прочь, скрывшись в темноте спальни, или остаться ждать ещё один вопрос напоследок. С ним не хотели прощаться. Стервятник знает, какой вопрос задаст ему Сфинкс, с какой интонацией он его произнесёт и как при этом будет смотреть в его сонные глаза. …Сфинкс знает, какой ответ он получит от Стервятника на свой вопрос, с каким выражением лица тот выдавит его из голосовых связок и как затем попросит прощения за честность. Они знали последующие шаги, поэтому молчали. От такой предсказуемости внутри нарастала бессмысленная тревога, ибо, может, они оба боялись не оправдать собственных ожиданий. Сфинкс усмехнулся. Стервятник нахмурился и удивлённо заморгал, словно бы ему что-то почудилось. – Вот видишь, – сказал Сфинкс, не пряча улыбки, – теперь и ты думаешь, что на шаг впереди. Сейчас между нами нет разницы. Но мне нравится быть исключением из правила про «голову». И нравится то, что наравне с твоей головой будет всего одна – обнажённая, вырезанная из крепкой кости. Под ногами нагревался пол; он прилипал тягучей краской к обуви, не позволяя ступить и шагу. С мерзким чваканьем, словно выбираясь из трясины, Стервятник безмолвно ушёл за дверь своего Гнездовища. Цветные слюни потянулись за подошвой его кед, но трагически оборвались сплетённой паутиной, которая уже постепенно впитывалась в дверной косяк и обратно в пол – растворяясь с концами. Сфинкс равнодушно наблюдал за странным процессом, думая лишь о своём. Но когда он всё-таки очнулся и решил вернуться к состайниками – ноги не сдвинулись с места. Сфинкс начал дёргать левой ногой, потом и правой, но эта тактика не увенчалась успехом. Ступни горели, обувь казалась жаркой изнутри. Сфинкс попытался сделать прыжок вперёд – и на секунду показалось, что ему едва удалось выбраться. Отклеившись с трудом, нечто зашипело и вспенилось пузырями, как ядовитая кислота, прожигая насквозь резиновое основание кед. Испуганно выпрыгнув из незашнурованной обуви, Сфинкс остался босым. Он возмущённо чертыхнулся и зашёл в приоткрытую дверь Четвёртой комнаты. Запершись, Сфинкс припал спиной к вешалкам с куртками и прислушался… Нет, ничего... Только голос Стервятника, звонко отскакивающий от стен футбольным мячиком. Смело, очень смело. Ни на следующий день, ни спустя неделю или месяц – пропавшие кеды Сфинкса так никто и не обнаружил.

***

Главное знают о жизни коты.

Что в жизни главное? Точно не ты.

«Мор. Утопия»

***