Родители своих друзей

***

Помоги приподняться под тяжестью жизни, Я так жду, что в хладные объятия затянешь... Не сверли меня взглядом, я знаю из песни – Ты первым костью-о-кость, увы, не ударишь.

***

Сфинкс мается от бессонницы на общей кровати. Табаки сопит у него над ухом, острый локоть Лорда давит под рёбра. Курильщик спит на двух подушках где-то в ногах, а Слепой стёк со своего матраса карикатурной фигурой, лёжа головой на полу как неживой. Сегодня все они спят как-то по-странному, по-неправильному. Где и как попало. Несколько раз за ночь просыпается Горбач. Он смотрит в темноту за окном, слушает лай собак. Может быть, они что-то рассказывают, и Горбач понимает их, только никому об этом не признаётся. Он дослушивает лай и сидит на постели как будто в растерянности или о чём-то думая. Затем ложится обратно. "– Всякое приснится, – убеждает себя Сфинкс, незаметно наблюдая за верхней полкой. – Хотя бы не вскрикивает, и на том ладно". Как в знак согласия, Лэри начинает бормотать в сонном бреду, свешивая голую и худую ногу. Сфинкс осторожно расталкивает Табаки и Лорда, приподнимаясь с кровати, и те вполне довольно вползают на освобождённую территорию, словно никакой Сфинкс тут и не спал в помине. Табаки тоже получает от Лорда локтем, только в спину, и неясно у кого спрашивает: "А сам-то чего?" Сфинкс надевает кеды, как тапочки, придавливая задники. Переступая чужие вещи на полу, он поднимает левую ногу и надавливает на ручку двери ступнёй, с поразительным успехом выдерживая равновесие. Дверной механизм отчётливо щёлкает, но стая продолжает спать. Сфинкс оставляет комнату приоткрытой, ведь он скоро вернётся.

***

– На живца! На живца нужно, и тогда сам спрыгнет! – кричал Вонючка, разъезжая вокруг дерева. Через каждую минуту он жаловался на то, как устал колесить здесь круг за кругом, и Красавица подпрыгивал с места, отдавая ему бутылку с водой. Спасение котёнка было в самом разгаре. Горбач и Волк облепили дерево с двух сторон, как обезьяны, карабкаясь по веткам. Сиамец Макс и Фокусник, оба неуклюже и взволнованно балансируя на своих костылях, успокаивали плачущего Слона, который тоже рвался залезть на дерево. Вдобавок Фокусник волочил за собой по земле чью-то простынь вместо плаща – вдруг котёнок решится спрыгнуть. Слепой сидел поодаль всех, на траве рядом с кошкой. На голове у Слепого была кепка Вонючки, чтобы солнце не напекло тёмную макушку, а под рукой он держал футбольный мяч. Кошка нежилась и мурчала, принимая на свою блестящую шерсть солнечные лучи. Слепому хотелось спать. Красавица часто подбегал и будил его от дремоты, интересуясь, не хочет ли тот пить. – Киса! Киса! – не унимался Слон. – Сейчас, сейчас! – кричал сверху Волк. – Ещё чуть-чуть, и я его словлю! – На живца же, ну!.. Эх, вы! – продолжал свои советы Вонючка. Макс и Фокусник, не договорившись друг с другом, какого именно «живца» подразумевает Вонючка, начали мяукать и пищать. Слепой удивлённо поднял брови. Красавица поскользнулся и чуть не упал в засохшую лужу с грязью. Горбач где-то ойкал, зацепившись футболкой за сучок. Кузнечик и Сиамец Рекс сидели на ступеньках крыльца. Народу уже собралось много, а они бы там только ноги отдавили. Кузнечик искоса наблюдал за Рексом, пока тот наблюдал за ребятами, почёсывая горбатую переносицу с почти незаметной россыпью светлых веснушек. – Если тебе что-то не нравится, то так и скажи, – не глядя на Кузнечика сказал Сиамец. – Я ничего не хотел сказать, – изумился Кузнечик. – Ага. Так я и поверил. Особенно после того, как мы тебя били, – с выражением недовольства, но твёрдостью в голосе ответил Рекс. – Просто скажи: "Ты меня раздражаешь, уйди, пожалуйста". И я уйду. – Нет, я тебя не прогоняю, – Кузнечик, смутившись, опустил голову. Сиамец Рекс был догадливым. – Врёшь. Если бы кто-то регулярно устраивал мне обвал из кулаков, я бы с ним не общался и вообще обиделся бы. Рекс нахмурился и пнул камень, лежавший на ступеньке. Камень упал в траву, и оттуда выпорхнули бабочки-лимонницы, колыхнув мелкие цветки ромашек от частых размахов своих почти прозрачных крылышек. Мальчики притихли, засмотрелись. – Но я же не ты, – прошептал Кузнечик. – Очень жаль, что ты не как я или Макс, – так же тихо ответил ему Сиамец Рекс. – Может, тогда бы ты быстрее нас простил, будь мы похожи. Кузнечик поднял глаза к жёлтому солнцу, а Рекс опустил взгляд к зелёной лужайке. Кузнечик прищурился, затем вовсе зажмурился. Рекс обнял своё больное колено, уткнувшись подбородком в шершавый наколенник. Кузнечик посмотрел на него с сочувствием. – Болит? – Немного. – А что нужно делать, чтобы не болело совсем? Рекс повернулся к Кузнечику и выставил руки вперёд. – Давать тебе щелбан в лоб. Тогда и про то, что болит, забуду. Кузнечик засмеялся и подставил лоб под вздёрнутый палец. Сиамец улыбнулся и помотал головой. – Шучу, и ты шутишь. Я так-то прощения просил, раскаивался. Рекс отстегнул липучку на кармане шорт и достал что-то шелестящее. Кузнечик любопытно заглядывал ему через плечо, но Сиамец хихикал и всё больше отворачивался. – Возьми, – обернулся к нему Рекс. – Это мой, я не съел. Сиамец протягивал Кузнечику бисквитное пирожное, которое давали сегодня после обеда. На белом фантике был нарисован ёжик, который нёс на колючей спине разноцветные яблоки. Кузнечик растерянно ёрзал на месте. – Почему не съел? Я не голодный, лучше ты съешь или отдай кому-нибудь. Рекс пожал плечами, но не спрятал пирожное обратно в карман. – Я не люблю с яблочным пюре, а лимонное было одно. Мы с Максом его напополам поделили. Он, кстати, яблочное тоже не захотел есть. – Разве невкусное? – удивился Кузнечик. – Нам не очень, – сказал Рекс и начал открывать упаковку. – В больнице давали яблочное пюре, и в приюте тоже, но в больнице чаще. Поэтому мы не любим. Кузнечик наклонился и откусил ломтик угощения. Сиамец придвинулся ближе и положил голову ему на плечо. Кузнечик начал жевать быстрее, намереваясь проглотить и спросить Рекса о больнице. "Страшно там лежать ночью? Страшнее, чем в Могильнике? А вам только пюре можно было?" Однако Сиамец как будто уже предугадал эти вопросы, попутно стряхивая с рубашки Кузнечика бисквитные крошки. – Потом как-нибудь расскажу. Скоро выйдет Щепка и оторвёт нам всем уши, – сквозь зевок произнёс Рекс. – Ты меня только разбуди, если он придёт, чтоб я к Максу успел. И ты тоже со мной побежать должен, обязательно. Когда все страдают вместе, становится не так больно. Мы же теперь друзья.

***

"– Ты же до сих пор мой друг, Рекс?" Подумав об этом, Сфинкс остановился у двери в Третью спальню. Затем прильнул к ней ухом и стал прислушиваться: если там играют в карты или слушают магнитофон, то можно было бы зайти. Но за дверью тишина. Такая же холодная и бесцветная, как эта зимняя ночь. Сфинксу хочется найти кого-то бодрствующего и просто посидеть с ним рядом, возможно, и поговорить. ...Нет, всё же поговорить ему хотелось не просто «возможно», а очень даже «наверняка», и не с кем угодно, а именно со Стервятником. Только сам Сфинкс назначил их разговор на день, а не на ночь. Стоит ли сейчас искать Стервятника где-то в библиотеке с другими картёжниками или он, что кажется действительным, уже давно пригрел своё местечко в гнезде из одеяла и подушки? "– Иди, иди сюда. Я не верю, что ты спишь". Сфинкс, наконец, отошёл от двери и решил пойти на прогулку перед ещё одной попыткой уснуть. Он шагнул назад, рассматривая рисунки Леопарда при малом свете луны из чёрных окон, и дверь перед ним распахнулась. Из проёма вылезла короткая линия от тусклого фонарика и медным блеском сверкнула рукоять трости. – Ты телепат? – Что? Птичий Папа был обескуражен визитом незваного гостя, в особенности тем, что тот поджидал его у двери в спальню. – Я спросил, умеешь ли ты читать мысли. Может, только мои. – Нет... – рассеяно ответил Стервятник. – Нет, точно не умею. Ни чужие, ни твои. – Я о тебе подумал, и ты вышел, – Сфинкс недоверчиво прищурился. – Я тебя звал на самом деле, но не представлял, что это так сработает. – Ты меня звал? – переспросил Папа Птиц. – Странно, я ничего не слышал. – Говорю же, что не по-настоящему звал, а у себя в голове, сонная ты тетеря! – заулыбался Сфинкс и подошёл ближе. – Ладно, ты чего не спишь? Стервятник неловко улыбнулся ему в ответ. Улыбка Большой Птицы, если она была искренней, выражала какое-то понимание и благодарность, словно за то, что собеседник вообще захотел с ним говорить. У него была очень трогательная улыбка тонких и сухих губ, где уголки смотрели вниз, а светлые брови наоборот приподнимались вверх «домиком» – и взгляд его больших жёлтых глаз делался тёплым, ласковым. Именно таким, какой должен быть у каждого родителя, у каждого Папы с большой буквы. Сфинкс всегда выражал бессловесное уважение к Птичьему Папе, обычно демонстрируя это недолгими разговорами за столиком в Кофейнике или приглашая на чай с конфетами к старым друзьям. Стервятник безотказно принимал любое предложение, чтобы не сидеть в Гнездовище. Со временем, когда после смерти Тени прошёл уже год, а Стервятник так и продолжал жить затворником в своих мыслях, Сфинкса начало тревожить смутное чувство обязательства. Или сострадания, ведь теперь Большая Птица был предоставлен самому себе сполна, поэтому изо дня в день был ожидаем существенный риск оставлять его одного. Сфинкс не хотел лезть в душу, не хотел беспокоить неважными расспросами, но и оставаться в стороне он тоже не мог. А другие могли – и это его злило. После смерти брата-близнеца прошло уже два года. Стервятник до сих пор не нашёл в себе новых сил и не нашёл весомый смысл жизни. Если он не смог сам, значит, ему следует помочь. – Ногам не спится, а над ними у меня почти нет власти, – сказал Папа Птиц и подсветил фонариком своё перетянутое жгутом поверх пижамных штанов колено. – Я пройтись вышел, по коридору и обратно. – А можно с тобой? – без особой надежды спросил Сфинкс. – Я уже надумал то, о чём хотел сказать. – Ты замёрзнешь, – Стервятник направился обратно в комнату. – Погоди, я тебе плед вынесу. Большая Птица скрылся в темноте общей комнаты, выдавая себя только шаркающими шагами. Вскоре на плечи Сфинкса лёг вязаный плед, и они с вожаком Третьей отправились на Перекрёсточный диван. – И как ты собирался гулять здесь без света? – говорил идущий впереди Стервятник. Но Сфинкс не слушал, а соревновался с подолом его халата, намереваясь зачем-то наступить на «хвост» Птичьему Папе. Кроме выдуманной игры Сфинкс начал посвистывать, и это добавляло бодрости в их шаг. "– Притормозит, оступится назад и будет смешно, – подумал Сфинкс. – А я буду битый". На Перекрёсточном диване оказалось непривычно удобно, Сфинкс разлёгся и закинул одну ногу на другую, сделав угол коленом, чего Большая Птица не мог себе позволить из-за ограниченных возможностей. Он лишь аккуратно сел справа от Сфинкса, молча достав из кармана пачку сигарет. Сфинкс зажал между зубов поданную сигарету и наклонился к Стервятнику, чтобы поджечь кончик от его зажигалки. Всего мгновенный, но достаточно яркий для ночного коридора огонёк ненадолго осветил лицо Папы Птиц, и Сфинкс беззвучно изумился едва ли заметным веснушкам, которые никуда не пропали спустя столько лет. Стервятник убрал зажигалку и достал сигарету изо рта Сфинкса, чтобы тот выдохнул дым. Сфинкс выдохнул и взглянул на него исподлобья. Большая Птица дотянулся до подоконника и поставил между собой и Сфинксом чью-то забытую кружку, всю в паутине и пыли. – Я тебя слушаю, – сказал Стервятник и струсил пепел с обеих сигарет в кружку. Сфинкс прилёг к нему на плечо, потёрся лысой головой о ткань халата. Затем он подцепил на себя несколько прядей волос Папа Птиц и приподнялся. Волосы последовали за Сфинксом и упали ему на лицо неудачным париком. – В чём дело? – заволновался Стервятник. – Какие-то проблемы? – Представь, сейчас у меня были бы почти такие же, – Сфинкс сдул блондинистую чёлку, лезущую в глаза. – Забавно? Большая Птица криво улыбнулся и пожал плечами. – Немного, наверное. Шутить ему не хотелось, и Сфинкс это понимал. Он отсел обратно в свой угол дивана, и теперь они со Стервятником были друг напротив друга. Вожак умел ждать, если Сфинкс всё ещё набирается храбрости для их разговора, однако он был не против и того, чтобы не говорить вовсе. Птичий Папа поднёс сигарету к Сфинксу, но тот отказался, помотав головой. Стервятник потушил окурок. – Ты таблетки пьёшь? – задал, казалось, неуместный вопрос Сфинкс. – Нет, – безразлично ответил ему Стервятник. – Почему? Большая Птица изобразил на своём лице что-то неоднозначное: то ли смятение, то ли отвращение. "– Иногда он такой ...кислотно-жёлтый, – думал Сфинкс. – ...Ядовито-жёлтый, как Малайский крайт или Песчаная эфа. А кто же я тогда? Цейлонская куфия? Что ты об этом думаешь, Рекс?" – Они закончились неделю назад, – Стервятник закурил вторую сигарету. – Они мне не помогают. – Ты должен сказать это Паукам, – не унимался Сфинкс. – Почему ты ещё не сходил? – Я не хочу. – Я с тобой завтра схожу, хочешь? – Не нужно, это не твои проблемы. Я сам виноват. Сфинкс подсел ближе. Папа Птиц смотрел в пол, ему не нравилось, как начался диалог. Сфинкс тянул эту неприятную тему как оголённый провод, который вот-вот может ударить его разрядом тока. Ещё Сфинксу хотелось понять, почему Большая Птица неизменно предлагает свою помощь любому нуждающемуся и раз за разом выполняет то, что пообещал, но никогда не может принять взаимно такую же помощь? – Мне не сложно. Мы с тобой пойдём к Янусу после завтрака, договорились? Стервятник промолчал. Сфинксу хочется сказать ему о том, что было бы славно пройти ещё один осмотр в Могильнике и получить от Пауков направление к психотерапевту из Наружности. Но для этого уже слишком поздно. Осталось всего полгода до выпуска, а дальше все выпускники должны начать движение по жизни самостоятельно. – Хорошо. Я посчитаю твоё молчание согласием, только я хотел сказать тебе совсем другое. Поставить перед фактом. – Ты всё-таки что-то уже надумал за эту ночь? – равнодушно спрашивает Стервятник, елозя по полу наконечником трости. – Я надумал это ещё неделю назад, когда мы говорили про Волка. Я надумал и убедился, что кроме тебя никто больше не сможет. Птичий Папа заметно напрягся, стал слушать внимательнее и убрал трость из рук. – Ты мой друг, – продолжил Сфинкс, глядя на него. – Не смотря ни на что, особенно на прошлое. Просто забудь. Когда с каждым годом мы становились старше, мои детские обиды начали рассеиваться, потому что ты единственный, на кого мне трудно держать обиду. Никак не могу. – Спасибо, – тихо поблагодарил Стервятник, посмотрев ему в лицо и, вероятно, растрогавшись. – Не за что, не благодари. ...Я это к тому, что ты единственный, кому я доверяю после смерти Волка. На последних словах Сфинкс неуверенно осёкся: старые раны ещё не затянулись. Птичий Папа положил ему на плечо свою холодную ладонь. – Спасибо, я правда понял, Сфинкс. Не нужно продолжать, если тебе тяжело. – Мне не тяжело, но дослушай, – вздохнул Сфинкс, прикрыв глаза. – После выпуска ты уйдёшь со мной в Наружность. Проблем с жильём у нас не будет, не беспокойся, у тебя в особенности хорошая льгота. У меня есть сбережения от матери, которые она пересылала. Может, мне удастся связаться с ней по поводу квартиры, в которой мы жили с бабушкой. ...У нас всё будет хорошо, слышишь? Нам помогут. Мы найдём тебе психотерапевта, мы купим тебе нормальные препараты, которые он выпишет. Ты умный, ты можешь поступить в колледж, начать работать, как и я, веришь? Все растраты возьмёт на себя государство. Большая Птица вжал шею в плечи, испуганно скукожился и смотрел на Сфинкса совершенно ошалело. – Со мной ты не будешь ни в чём нуждаться, – продолжал Сфинкс, развернувшись к Стервятнику. – Я буду стараться помочь тебе, как и ты мне. Ты только согласись. "– Я предлагаю ему всё. Всё ради ничего. Потому что мир без брата для Рекса ничто. И взамен его трагичной, полной слёз и страданий потери, я предлагаю ему безрукого себя и этот ничтожный мир". Сфинкс отгоняет наваждение, заставляет заткнуться острозубую пасть разума – подавляет его голос правды своим внутренним криком о помощи, который вырывается из уст просьбой сжалиться и взять под раненое крыло. – У нас вместе всё будет хорошо. Ты сильный человек, ты мне нужен.

***