Wanna play?

Чонгук просыпается посреди ночи, в поту и с ужаснейшей головной болью. Сердце выпрыгивает из груди, дыхание учащенное, мышцы напряжены. Клыки болят, во рту – сухо, запах жареных маршмелоу выделяется слишком быстро, много и бесконтрольно. Комната перед глазами покрылась туманом, воздух казался сбитым, тяжелым… Но всё это семечки. Самой большой проблемой был невыносимо твердый и давящий стояк. Чонгук выделял невероятное количество смазки, чувствовал, как головка постоянно трется о влажную ткань, требуя снять всю одежду и сделать хоть что-то. Штаны тесные, неудобные – раздражает. Чонгука всё раздражает. Он встает с кровати. Тело ватное, горячее. Всё пылает. Кровь внутри так сильно бурлит, что вот-вот расплавит кости. Блять. Какого хера гон начался на два дня раньше?! У Чонгука очень мало времени прежде, чем он полностью потеряет над собой контроль. Та самая грань чертовски незаметная и подлая. Меньше, чем через двадцать минут он отключится, полностью отдав всего себя животным инстинктам, и всё, что он может сделать, будучи одним в квартире – запереться и выпить хотя бы пару блокаторов, которые помогут справиться с болью и запахом. Три раза поворачивает ключ снизу и два – сверху. Смешно, если честно. Чонгук, если захочет, с легкостью выбьет дверь, но он надеется, что настолько глупые идеи даже не посмеют родиться в его башке. Он чуть не падает, когда делает два шага в сторону ванной. Просто пиздец. У него меньше, чем двадцать минут. Гон еще никогда не накрывал с такой скоростью, интенсивностью. У него всегда была возможность, не торопясь, выпить медикаменты. По крайней мере, его не шатало так, как сейчас. Это всё из-за Хаюн? Как только он представляет омегу – всё становится еще хуже. Чонгук смотрит на себя в зеркало, уперевшись руками об умывальник. Глаза – темные, грозные, бездушные. Зрачок практически полностью заполнил радужную оболочку, лишая любого намека на то, что Чонгук обладает хоть каким-то сознанием. Волосы взлохмаченные, со лба стекает маленькая капелька пота, грудь часто вздымается. Чонгук закрывает глаза, жмурится, пытаясь не сходить с ума. Воздуха катастрофически не хватает, ему жарко, душно, и этот сраный стояк не уходит. Во время гона, у доминантных альф член становится немного больше, шире, чтобы можно было без проблем сцепиться с любой омегой… Но Чонгуку не нужна любая омега. Чонгуку нужна Хаюн. Он тут же трясет головой и рычит сам на себя. Поспешно залазит в душ, сразу же поворачивая краник в сторону холодной до предела, но она ни черта не помогает. Вода ледяная, а Чонгуку плевать. Она не бодрит, не приводит в чувство – ничего. Вспоминает, что не принял таблетки, но слишком поздно. Чонгука ощутимо дергает от боли, что расползается по всему телу. Рукой и лбом он упирается в стенку, не обращая внимания на мокрую одежду и стекающую по лицу воду. Второй ладонью приспускает штаны, обхватывает пульсирующий член и пытается хоть как-то снять напряжение. Вода мешается со смазкой, Чонгук слабо выдыхает, сглатывает и закрывает глаза. Он не хочет фантазировать о Хаюн, нет, он не должен. Не в таком положении. Но её образ сам рисуется в голове: как она обнимает его, прижимается к Чонгуку как можно ближе, лежа у него в кровати. Как утыкается носом в его шею и обдает горячим дыханием. Так близко, так хорошо. Он вспоминает её прикосновения, её поцелуй, её приоткрытые губы и то, как нежно и влюбленно она произносит: “Гукки” Чонгук вздрагивает и тихо стонет, тяжело дыша. По стене стекают вязкие дорожки спермы. Он не прекращает ласкать себя, эхом слышит голос Хаюн, чувствуя, как возбуждается снова. Гон длится три дня, и пока он не будет удовлетворен, то не успокоится. Сколько бы он не дрочил себе, сколько бы не сдерживался и не пил таблеток – тот самый порог уже пройден, и назад не вернуться, пока он не получит то, что требует. Чонгук откидывается спиной к чистой стенке, подставляя лицо душу. Холод всё еще не помогает протрезветь. Запах жареного маршмелоу, казалось, заполнил не только квартиру, но и весь дом. Он слышал других омег, отдаленно и очень слабо. Ромашка, арбуз, глинтвейн, морские волны, книги, розмарин, кокос, хвоя, карамель… Стоп. Карамель? Откуда…? Замки щелкают, входная дверь хлопает. Чонгук слышит шаги, тяжелое дыхание, а затем поворачивает голову и не верит своим глазам. У него настолько всё хуево с гоном? Но, кажется, это не галлюцинации. Она действительно здесь, в курточке и… пижаме? Двух разных кроссовках, кривым хвостиком на голове и почти спавшими на пол очками. Она упирается руками о раму двери, как будто сейчас упадет. Тяжело дышит то ли от бега, то ли от удушающего запаха жареных маршмелоу, сглатывая слюни. Чонгук не обращает внимания на то, как Хаюн рассматривает его тело, как у неё расширяются глаза, когда взгляд падает на стоящий член, как она на самом деле дрожит, и вовсе не от страха. — Что ты тут делаешь? — рычит Чонгук, ведь он, несмотря на своё подвешенное состояние, понимает, какие могут быть последствия, если она не уйдет. — Я… я услышала твой запах и… проснулась. — Что? — Да, я… не знаю как, но… я почувствовала… твой голос был у меня в голове, Чонгук, и ты звал меня. Он не может собрать мысли в кучку. В голове каша, и то, что сказала Хаюн, не имеет никакого значения. Он слушал её, но не понимал. Она стоит здесь, прямо перед ним. К Чонгуку пришла омега, та самая омега, которой он мечтал и болел, которая влечет его, пленит; омега, любовь к которой несколько сильнее и ярче, чем он предполагал. Всё это означает лишь одно. Он конкретно проебался. Хаюн делает шаг назад, когда Чонгук делает шаг вперед. Он выключает душ, перелазит через ванную, идет к омеге тяжелыми, уверенными шагами. Надвигается постепенно, ощущая запах карамели всё больше и больше. Чонгуку трудно сдержать феромоны – он сразу же выпускает их, заставляя Хаюн подчиниться, и приятно удивляется, когда не чувствует сопротивления. Омега принимает всё, что он выделяет, вдыхает полной грудью и на глазах слабеет. Хаюн упирается спиной о тумбочку, глаза не может оторвать от Чонгука. Следит за каждым его движением, рассматривает тело, и когда он подходит вплотную, оставляя за собой мокрую дорожку, сглатывает и слова сказать не может. Чонгук медленно приближается, втягивая сладкую карамель. В голове щелкает, и он выдыхает с ухмылкой, понимая, что не позволит самому себе вернуться в прежнее, уравновешенное и здравомыслящее состояние, пока не получит от Хаюн то, что желает. — Я предупреждал, но ты всё равно пришла сюда, — не своим голосом шепчет, практически касаясь губами уха. — Ты, о-ме-га, прыгаешь прямо мне в пасть, зная, что я сожру тебя. — Чонгук? — тихо спрашивает, получая в ответ лишь зловещий смех. Хаюн резко усиливает запах, когда сталкивается взглядом с неизведанным мраком в его глазах, грязным оскалом и… длинными клыками. — Не узнаешь своего Гукки, м? Милого, забавного, дружелюбного Гукки? Глупца Гукки, который не взял тебя в тот вечер… — О, Боже… твой запах, — она сглатывает, выдыхает пар и закрывает глаза. — Он такой… сильный. — Не нравится? — Нравится, — у неё начали обильно выделяться слюни. — Очень нравится. Чонгук не может не рассматривать её. Она так близко, она такая слабая и уязвимая. Послушная. Он никогда не видел её в таком состоянии, никогда не мог себе позволить ввести её в такое состояние, а сейчас, когда рассудок покинул его, Чонгук может насытиться тем, о чем так долго мечтал. Он давит Хаюн феромонами, блокируя любые выходы, чтобы прийти в себя. У неё пока что нет течки, но его гон влияет совершенно не так, как на других омег. Хаюн реагирует намного чувствительнее, источая невероятно сильный запах карамели. Она впервые с альфой, у которого гон; с альфой, в которого по-настоящему влюблена так же сильно, как и он в неё. Наконец-то, она может признаться в своих желаниях быть под Чонгуком не только ему, но и самой себе. Он читает её, как открытую книгу. Видит всё, что нужно, может с легкостью предугадать, о чем она думает. Прежде, он не мог так делать, он мог лишь догадаться, чего желает омега, но Хаюн… она особенная. — И как давно? — спрашивает Чонгук. — Что… что как давно? — она облизывает губы. Она хочет поцеловать его. Она очень хочет поцеловать его. — Как давно ты хочешь трахнуть меня? Хаюн сглатывает, вновь выдыхает пар. Под феромонами и запахом Чонгука ей сложно адекватно мыслить, сложно что-либо вспоминать. Перед ней стоит полностью голый, мокрый и горячий альфа, который желает её не меньше. — С того момента, как ты уложил меня на лопатки, — отвечает честно, ничего не скрывая, и Чонгук удивленно дергает бровями. — Ты… — Я не испугалась тебя, Чонгук. Тогда… в зале, я испугалась себя, — она отводит взгляд, хмурится. Задыхается. — Я никогда и никого не хотела так сильно, как тебя, Гукки. Чонгук фыркает, закусывает щеку изнутри и прижимается стояком к её животу, тихо выдыхая. Хаюн дергается, закрывает глаза и утыкается лбом в его плечо. Она опускает взгляд, чтобы посмотреть на сочащуюся смазкой головку и покрытым венами член, и затем жадно сглатывает. Хаюн хочет попробовать его на вкус. Чонгук обхватывает её подбородок пальцами, заставляя посмотреть в глаза. Он приближается к губам, ловит её дыхание, пропитанное карамелью, и трется о живот, пачкая пижаму. — Ты будешь делать то, что я скажу, да? — Да. Да…, — она не в силах скрыть восторга от совершенной новой стороны Чонгука, которую немногие удостоены созерцать. — Сегодня ты станешь моей омегой, Хаюн, и только моей, — последние слова растворяются в поцелуе, глубоком и грубом поцелуе, который окончательно срывает крышу не только Чонгуку. Ладонями обхватывает её голову, прижимая Хаюн еще ближе. Он сдержанно выдыхает и рычит, чувствуя вкус карамели на кончике языка. Заводится еще больше, когда клыками царапает её язык, губы, когда она тихо-тихо мычит и отвечает с тем же трепетом и влечением, которое получает от Чонгука. Он сглатывает обильно выделяющиеся слюни как у неё, так и у себя. Трется о её живот несколько жестче. По позвоночнику пробегает разряд тока, когда Хаюн касается подушечками пальцев его груди, и тут же вскрикивает, когда Чонгук порывисто усаживает её на тумбочку. Ни то от шока, ни то от эффекта, который альфа на неё производит, она ничего не может сделать. Хаюн просто целует в ответ, позволяет снять с себя куртку и разорвать верх пижамы: у Чонгука не так много терпения, чтобы расстегивать каждую пуговку. Она принимает запах, она впитывает его и жадно дышит, наслаждаясь смесью жареных маршмелоу с карамелью. Отвлекается на совершенно новые, неизведанные ощущения, которые вызовут зависимость. Чонгук знает. Он знает, что ей будет мало, что она ужасно голодная, возможно даже голоднее, чем он сам. Опускает поцелуями к шее, слыша, как упали очки. Плевать. Ему на всё плевать, кроме Хаюн, кроме её запаха и таких мягких, еле слышимых феромонов омеги, которая зовет и зовет, которая притягивает хуже магнита. Как же у него ноют клыки. Чешутся, желая впиться в плоть, оставить метку… Чонгук должен довести Хаюн до пика, должен сделать так, чтобы она умоляла укусить её, должен показать, что он – единственный, кто способен подарить ей небесное безумие и адское блаженство. Он вновь вздрагивает, когда чувствует её руки на своих плечах. Отвлекается на мгновение, но всё еще не может оторваться от её шеи. Целует каждый сантиметр, оставляет два засоса и ведет губами от ключицы к кончику подбородка, в очередной раз проникая языком в чужой рот. Хаюн сложно поспевать за ним. Она дрожит в его руках, сжимает ладонями его мокрые волосы, прижимая ближе. Чонгук всё еще трется об неё, желая войти как можно быстрее, желая ощутить её изнутри, почувствовать, как она сжимает его, как она намокает из-за него, как она принимает всё, до последней капли… Блять. Чонгук рычит, чувствует жажду, чувствует желание испробовать её. Пальцами стягивает с Хаюн штаны, нижнее, опускает взгляд, замечая, как всё намокло. Чонгук скалится и закусывает пирсинг на губе. — Ты течешь для меня или из-за меня? — Я сейчас задохнусь, Гукки… — Чонгук. Зови меня Чонгук, — несколько грубо командует, смотря в глаза. — Я хочу, чтобы ты стонала моё полное имя… Он гладит её талию, бедра, ноги, стоит прямо между её ног и всё еще трется о её живот. — Ты тоже… тоже произноси “Хаюн”, — сглатывает и опускает ладони с волос на плечи. — Если бы ты знал, как я завелась, когда ты отжимался и выдыхал моё имя… Чонгук хрипло смеется, мягко целует шею, вновь касается пальцами подбородка, чтобы столкнуться взглядом. — Ты слишком много болтаешь, Хаюн. Я знаю, что ты хочешь меня попробовать… попробовать настоящего альфу во время гона, то, сколько сока он выделяет, насколько сладким он может быть, — он шепчет, окутывает, околдовывает. — Я знаю, я чувствую, что ты хочешь меня, — Чонгук опускает руку на шею, слабо сжимая спереди, замечая, что Хаюн вздрагивает от восторга. — Я заполню тебя всю, везде… ты знала, на что шла, ты знала, что тебя ждет, так что готовься к тому, что я не буду тебя жалеть. Никакого Гукки тебе не будет, усекла? — О, Боже, Чонгук, пожалуйста, дай мне отсосать тебе. Он фыркает, вновь скалится, закусывая пирсинг и всё еще удерживая Хаюн за шею. Столько желания, столько рвения, а ведь у неё даже нет течки. Чонгук тянет её, заставляя спрыгнуть с тумбочки и опуститься на колени. С шеи, перемещает руку на затылок, распуская хвостик и заменяя резинку своей ладонью. Он внимательно смотрит вниз, ухмыляется и трется членом о лицо Хаюн: о её открытые губы, щеку, бровь – всё покрывается вязкой смазкой Чонгука, и он сдержанно выдыхает. Как же, блять, горячо она выглядит. Чонгук хочет кончить ей на лицо, хочет испачкать её еще больше… А затем, она высовывает язык и ведет им от основы и до самой головки, тяжело дыша. На её языке смазка Чонгука, и она стонет от приторного вкуса жареного маршмелоу. Чонгук слишком покорен, чтобы дерзить. Он сглатывает, следит и закрывает глаза, когда Хаюн берет в рот настолько глубоко, насколько может, и в голове пустеет. Горячий, мокрый рот, скользкий язык и узкое горло. Чонгук сходит с ума, когда понимает, что она отсасывает ему… омега, в которую он влюбился до безумия, отсасывает ему, с жадностью и нескрываемым удовольствием. Причмокивает, мычит, старается… блять. Хаюн не успевает проглатывать то невероятное количество предэякулята и слюней, что стекают по её подбородку. Двигает головой взад и вперед, пока Чонгук не убирает руки с затылка. Он хмурится, рычит каждый раз, когда чувствует головкой гладкую заднюю стенку глотки, и в какой-то момент сам начинает толкаться с неистовой силой. Он не контролирует себя от слова совсем. Срывается всё больше и больше. Тормоза разрушены неукротимым гоном, который наполняет Чонгука жестокостью, грубостью, эгоизмом. Хаюн вздрагивает и обрывисто дышит, когда он туже сжимает волосы за затылке. Она поднимает взгляд, и тут же меняется в лице, будто поддается гипнозу и шире открывает рот, позволяя Чонгуку делать всё, что ему вздумается. Он в восторге от такой покорности. Чонгук рычит и входит максимально глубоко, слыша кашель и тихое мычание. Вибрация идет через горло, прямо по его члену, добавляя остроты. Он толкается еще раз, и еще раз, пока не входит в четкий, порывистый ритм, буквально трахая рот Хаюн. Он встряхивает головой, поражаясь, как омега начала выделять еще больше запаха. Ей нравится, он чувствует, как она возбуждается еще сильнее, несмотря на кашель, на рвотные позывы, на слюни и слезы. Чонгук слишком большой, слишком широкий, он слишком глубоко проникает, слишком жестоко и быстро, но Хаюн просит. Она просит, чтобы он не останавливался, и у Чонгука едет крыша. Хаюн хочет, чтобы Чонгук кончил ей в рот. Чонгук задыхается, прижимает её как можно плотнее, слыша голос омеги в голове. Хаюн умоляет накормить её, умоляет предоставить запретный деликатес, который она никогда не пробовала. Она хочет сделать ему хорошо, она хочет испробовать его, и Чонгук не может отказать ей, даже если бы хотел. Хаюн высовывает язык, чтобы не царапать нижними зубами по члену. Задерживает дыхание и полностью расслабляется, готовая взять то, что Чонгук ей предоставит. Она смотрит на него так соблазнительно, так… сексуально. Чонгука кроет. Он толкается в Хаюн последний раз, застывает и изливается внутрь, низко рыча. По телу мурашки, сердце выпрыгивает, он выделяет намного больше спермы, чем обычно, из-за чего она вытекает со рта Хаюн и капает на пол. Чонгук тяжело дышит, вытаскивает член и смотрит вниз, поражаясь, с какой жадностью она глотает, облизывается и просит еще. Стояк не исчезает. Совершенно. Гон не позволяет отдохнуть, не позволяет прийти в себя – Чонгук будет воспроизводить столько спермы, сколько потребуется, пока альфа не будет удовлетворен, пока он не сцепится и не присвоит омегу себе и только себе. Чонгук не двигается, наблюдая, как Хаюн поцелуями ведет по его напряженному прессу, как её губы касаются ребер, груди, как она облизывает его шею, игриво кусая, и прижимается всем телом, заставляя вновь упереться членом в её живот. Каждое её прикосновение сравнимо с выстрелом в голову – смертельно, громко, ощутимо… страшно. Страшно, что так хорошо. Чонгук обнимает её за талию, откидывает голову назад, позволяя оставить несколько засосов на шее. Он понимает её голод, прекрасно понимает и полностью разделяет. После того, как омега испробовала Чонгука, в ней пробуждается еще больше рвения, еще больше требования взять, ощутить, впитать. Хаюн обнимает его за шею, целует в губы, приподнимаясь на носочках. Вздрагивает, когда Чонгук крепко сжимает её бедра, не думая, что могут остаться синяки. Обычно, он осторожен, но ему так сложно сдержаться, когда в его руках самая прекрасная омега в мире. Он толкает её в сторону комнаты, не отрываясь от сладких губ, и ему так плевать на остатки собственного вкуса на её языке. — Дай мне попробовать тебя, Хаюн, — он не спрашивает – он отдает приказ. — Хочу насладиться тобой… хочу наконец-то узнать твой вкус, — Чонгук опускается пальцами вниз и просто проводит вдоль, ощущая влагу. — Ты такая мокрая, — он закусывает пирсинг и смеется. — Чонгук, — мечтательно выдыхает и, не сдержавшись, зубами обхватывает железные кольца на губе, вызывая у него тихий рык. — Хочу вылизать тебя, хочу испить тебя, хочу узнать, насколько моя омега сладкая… Она задыхается – он напирает. — У меня всё еще нет течки и… и… — Забудь. Забудь о течке. Мне похуй, — он целует красные щеки, чистую шею и останавливается, когда они упираются в кровать. — Ты нужна мне, Хаюн… ты и только ты. Она выделяет еще больше феромонов, не может скрыть чувств, и Чонгука накрывает поток любви, настоящей, чистой любви и полного принятия. Никакого страха, никакого отрицания – Хаюн признает, Хаюн благодарна, и ей сложно устоять, сложно остановиться. И всё это из-за Чонгука. Не из-за альфы, не из-за гона, а из-за Чонгука. Она утыкается лбом в его лоб, жмурится, как будто ей больно, и он понимает, что она сама уже физически не может терпеть. Течки нет, но гон так сильно влияет, что тело само просит и не может долго выдержать отсутствия ласк со стороны альфы. Какая же она красивая… Чонгук меняется с Хаюн местами, сам падает на кровать и тянет её за собой. — Сядь мне на лицо. Хочу выпить всё. Чонгук чувствует, что она всё еще в шоке от него, и это даже смешит. То, как он разрывает шаблоны, как ломает ложное представление о себе – нравится и заводит, и сама Хаюн, кажется, всё еще не может полностью поверить в то, что перед ней Гукки из офиса. Он шлепает её по ягодице, намекая, что не потерпит перерыва. Хаюн послушно ползет. У неё тело дрожит, она вся дрожит, волнуется, но хочет. Омега расставляет ноги, пока Чонгук удобнее укладывается. Ладонями сжимает упругие, мягкие ягодицы, подвигая ближе. Как же ему нравится трогать её, когда хочет и где хочет. Такая мягкая, нежная, превосходная. Хаюн упирается руками о стенку, двигается еще ближе и слишком медленно опускается, но Чонгуку невтерпеж – он давит на бедра, заставляя сесть на лицо и гортанно стонет, когда на язык опускается божественный нектар, пробуждая в нем невыносимую жажду. Какая же она сладкая… просто пиздец, какая сладкая. Карамель заполняет рот. Чонгук присасывается, проникая языком внутрь. Ладони крепче сжимают ягодицы, когда Хаюн протяжно стонет, высоко, мелодично, красиво. Чонгук закатывает глаза, хмурится, рычит. Он пожирает её, как мороженное, как йогурт, как карамельный пудинг, и глотает каждую каплю, чувствуя, как слюни мешаются со смазкой и стекают вниз. Он сейчас просто ебнется. Никогда в жизни не пробовал столь вкусную, столь непозволительно сочную омегу, как Хаюн. И Чонгук не может оторваться. Грубо ведет языком сверху вниз, тяжело дышит и открывает глаза, чтобы посмотреть на неё, на то, как же её кроет, как она дрожит, как она стонет и распадается на части в его руках, насаживаясь на его язык. Она что-то бурчит, но Чонгук не слышит – он чувствует. Хаюн близко, Хаюн очень близко, и хочет кончить ему в рот. Он усиливает давление, водит языком со стороны в сторону, причмокивает и хлюпает губами, тяжело дыша. Мягко рычит, чтобы добавить вибрацию, стонет, чтобы Хаюн знала, как ему нравится, гладит по ногам, словно дает разрешение, чтобы она не сдерживалась. Омега кончает так обильно, так много, заливая рот Чонгука. Он пьет её, и с каждым глотком опускается в непроглядную, кромешную тьму, откуда так просто не выбраться. Чонгук с легкостью откидывает Хаюн на кровать, так, что она пружинит на матрасе и чуть не падает. Он хватает её за ноги, притягивает как можно ближе и смотрит дико, невменяемо, вызывая у омеги бешеный восторг. Без предупреждения, он толкается резко, грубо, заставляя Хаюн распахнуть глаза и выгнуться дугой. Он скользит слишком легко, из-за чего рычит, стонет и сжимает простынь до побелевших костяшек. Чонгук сходит с ума, не понимая, как одна единственная омега может пробуждать в нем столько похоти, страсти, столько неконтролируемого желания. У него кружится голова от одного толчка, и когда он смотрит на Хаюн, когда он видит, сколько же удовольствия приносит ей, то срывается с цепи и делает то, что он так хорошо умеет делать. Доводить омегу до исступления и нирваны. Хаюн задыхается, сжимая плечи Чонгука. Глаза широко раскрыты, со рта вылетают грязные стоны, всё тело покрывается мурашками. Столько запаха, так много запаха и феромонов, что у него текут слюни. Он сглатывает, рычит и ужесточает толчки, трахает Хаюн всё сильнее и сильнее, не обращая внимание ни на скрип кровати, ни на безудержные стоны омеги. Чонгук падает вместе с ней, далеко и надолго. Она всхлипывает, когда он ударяется в нужную точку. Не может смотреть на него, постоянно закрывает глаза и откидывает голову. Поднимает ноги, чтобы было удобнее, но Чонгук сразу же прижимает её колени к её же плечам, растягивая так сильно, что она хнычет и намокает еще больше. Влажные хлопки кожи об кожу, тяжелое, сбитое дыхание, животный рык и высокие стоны. Но громче всего – сердцебиение Чонгука, отдающие в голову. Хаюн напрягается, она вновь близко. Господи, он мечтает кончить вместе с ней и одновременно окунуться в эйфорию. Хочет увидеть с ней белые пятна, хочет почувствовать непозволительное наслаждение, хочет стать одним целым. Чонгук прижимается плотнее, почти не выходит из неё, пульсирует внутри. Давится удовольствием Хаюн, когда она кончает, наслаждается её красотой, её блаженством, её стонами и чувствами. Не сдерживается – изливается внутрь омеги, из-за чего в глазах темнеет. Взгляд расфокусированный, всё размыто. Чонгук заполняет её до предела, чувствуя, как всё то, что не поместилось, вытекает наружу, пачкая простыни. Он делает еще несколько интуитивных толчков, как будто хочет дать ей всё, что может, ведь омега так просит… Чонгук теряет рассудок. Он не думает, что делает, он просто делает. Он хочет, омега хочет. Ему мало. Чонгук выходит из Хаюн, опуская ноги, но тут же вставляет два пальца, чтобы довести её до еще одного оргазма. Прижимается губами к открытому ротику, сглатывая девичьи стоны, и дрочит, чувствуя собственную сперму внутри. У Чонгука шарики за ролики заехали, когда Хаюн обняла его и шире расставила ноги, слегка приподнимая таз. Еще-еще-еще… Грязные, хлюпающие звуки проникают в самую душу, а стон Хаюн, такой жалобный и молящий, сводит с ума, заставляя Чонгука ускориться. Как только она кончает, как только она покрывается судорогами, Чонгук рычит и чувствует, как он заново хочет ей вставить. Он впитывает её запах, её удовольствие, её блаженство и хочет еще… еще… Еще. — Чонгук… стой… Чонгук, — Хаюн тяжело дышит, хрипит, задыхается. Она обессиленная, пытается его остановить, когда он переворачивает её на живот. — Дай мне… секунду… Он не слышит. Он вообще её не слышит. Он, как зачарованный, ближе притягивает к себе и вновь входит внутрь, выдыхая. Хаюн вздрагивает, стонет в кровать и сжимает простынь в своих слабеньких кулачках. Чонгук полностью ложится на неё, обнимает за шею и продолжает беспощадно вбивать в матрас. Хаюн хочет что-то сказать, но не может. Омега, что ликует от полученного удовольствия, что без ума от доминирующего альфы, от ауры, которая не позволяет спастись, не успокаивается, не может успокоиться. Гон действует, гон заключает в цепи, гон требует подчиниться. Феромоны омеги становятся более насыщенными, запах – резче, слаще. Тело Хаюн не выдерживает, но сама Хаюн хочет. Она просит. Чонгук толкается как можно глубже, переходит на смертельный ритм, от которого любая неподготовленная омега уже молила бы отпустить её, но Хаюн… Хаюн принимала и хотела. Она была такой мокрой, что Чонгук выскальзывал, но сразу же входил заново, заполняя до самой основы из раза в раз. Голова не соображает, он не следит за временем, он просто пытается насытиться омегой, но у него плохо получается. Чонгук в очередной раз кончает внутрь, стонет, отдавая низкими вибрациями и утыкаясь в волосы Хаюн, которые пропахли жареным маршмелоу. Он закатывает глаза, делает несколько финальных толчков, чувствуя, как омегу вновь накрывает оргазм. Еще… мало. Он хочет еще. Он приподнимется, выходит из Хаюн и переворачивает её на спину, но она резко выставляет руку, останавливая. Чонгука очень сложно остановить, он не может услышать её, просто не может, но она и не просит отпустить или притормозить. Хаюн ничего не говорит, но Чонгук знает что она хочет. Он знает. Она опускает руку, ползет ниже, так, чтобы его мокрый и пульсирующий член был практически над её лицом. Ладонями, она сжимает свою грудь по бокам, и закусывает губу, когда Чонгук начинает тереться между, оставляя мокрые следы на гладкой коже. Бо-же. Чонгук закрывает глаза, откидывает голову назад, мягко сжимает член, направляя его. Он чувствует взгляд Хаюн, чувствует её мягкую грудь, чувствует её восторг. Ей нравится, она обожает всё то, что с ней делает Чонгук. Хочет, чтобы он ею воспользовался, хочет, чтобы именно она принесла ему удовольствие, хочет быть рядом с ним до последней секунды гона, и это так… так… Возбуждает Чонгука. Он падает на руки, держа себя на весу, пока начинает качаться бедрами взад-вперед. Закрывает глаза, прислушивается к дыханию Хаюн, к её запаху, чувствуя на себе её феромоны. Вздрагивает, когда ощущает кончик языка на головке. Чонгук сглатывает, отталкивается от кровати, чтобы вновь возвышаться над омегой, чтобы видеть, как он толкается в её высунутый язык. Так по-блядски горячо, так пошло, и так грязно. Чонгук закусывает кольца на губе, рычит и спускает на лицо Хаюн, ни на секунду не закрывая глаза. Он следит за тем, как она открывает рот, чтобы принять немного лакомства и жадно проглатывает, облизываясь. — Чонгук, — она устало выдыхает, хрипит, и что-то в нем просыпается, что-то отдаленно напоминая здравый рассудок. Он наклоняется к ней, чтобы поцеловать и простонать в рот. — Я больше не могу, — хнычет Хаюн, тяжело дыша. — Я предупреждал, — грубо, низко басит Чонгук и поцелуями опускается к груди, облизывая твердые соски. — Я не отпущу тебя. — Мне кажется, я скоро отключусь… Он целует татуировку лисы, ухмыляется и ползет ниже. Раздвигает ноги, чтобы вдоволь насладиться, как из Хаюн медленно вытекает, плавно и густо. Чонгук целует низ живота, языком опускается ниже и теребит набухший бугорок, заставляя Хаюн вздрогнуть и схватиться ладонью за слегка влажные волосы. — Как… как ты это делаешь? — тихо шепчет, трогая себя за грудь. — Я еле дышу, но всё еще хочу тебя. Чонгук хватает её за ноги, притягивает ближе, чтобы поцеловать в губы. Он тает под её объятиями и, кажется, что сейчас придет в себя, но гон накатывает волнами, и ему сложно удержаться на одной из них. Они сильнее, они сбивают его, и Хаюн, которая так трепетно целует, сталкивает резко, прямо вглубь, заставляя захлебнуться и утонуть. Он вновь переворачивает её на живот, но в этот раз заставляет встать на дрожащие колени. Одной рукой обхватывает за шею, не позволяя упасть, пока двумя пальцами второй проникает внутрь, чувствуя собственную сперму, смешанную с влагой Хаюн, и затем толкается этими же пальцами в рот, оставляя на языке жареный маршмелоу с карамелью. Она покрывается мурашками, глотает и ягодицами трется о вставший член Чонгука, вызывая охрипший вздох. Вытаскивает влажные пальцы, чтобы прикоснуться к Хаюн сзади. — Ты даже тут мокрая… ты так сильно хотела меня? — Чонгук смеется ей на ухо, мягко растягивая. — Чонгук, — она тихо стонет, не в силах сказать что-либо еще. — Я же сказал, что заполню тебя везде… абсолютно везде, — шепчет, целуя в шею. — Это только начало. Хаюн вздрагивает, когда он нащупывает точку. Чонгук приятно удивляется. В ней так много чувствительных зон, просто невероятное количество, и всё это время он даже не подозревал, что она подобна инструменту, который будет играть при нажатии на любую клавишу. Нужно просто найти правильный темп, правильный ритм, мелодию… — Чонгук, меня ноги не держат… — Положись на меня, — он ухмыляется и резко заменяет пальцы членом, толкаясь и вновь теряя крохи сознания. Чонгук заводит руки Хаюн за спину, сгибая в локтях, и перехватывает ладонями предплечья, чтобы она не упала. Она бы не устояла, даже если бы была полна сил. Громкие хлопки отбиваются от стен, мягкие, девичьи стоны слышно за стенкой, кровать вот-вот сломается. Запах жареных маршмелоу и карамели заполняют квартиру, не давая свежему воздуху с окна проникнуть внутрь. Легкие горят, пот стекает по лбу и спине, сердца барабанят в едином, беленом ритме. Чонгук хрипло дышит, крепко держа Хаюн и наблюдая за тем, как его член исчезает в ней. Она всё еще течет. Ноги мокрые, постель мокрая, она дрожит. Даже через анал Чонгук способен довести её до оргазма, но он не уверен, что ему будет достаточно. Голод не утоляется, жажда – усиливается. Укусить. Он хочет укусить. Он хочет пометить. Чонгук вновь встряхивает головой, будто пытается избавиться от наваждения, но бесполезно. Гон в самом ярком своем проявлении накрывает не только альфу, но и окутывает омегу, заставляя подчиниться. Гон вытаскивает наружу скрытые желания, усиливает гормоны, запахи, феромоны – абсолютно всё. Чонгук вытаскивает член, чтобы заново войти спереди. Опускает Хаюн на кровать, нависает сверху, упираясь руками о скрипучий матрас. Они словно отключились, словно ими кто-то управлял, превратив в жадных, диких, грязных животных, которым нужно лишь одно. Альфа толкался грубо, безжалостно, пока омега сжимала и умоляла не останавливаться. Она подставлялась, приподнимая таз, пыталась насаживаться, чтобы быть как можно ближе, пока он хрипло рычал, чувствуя, как клыки ноют. Омега поворачивает голову, чтобы открыть шею, зовет его, умоляет его, и альфа не может отказать. Он наклоняется, сглатывает слюни и закрывает глаза. Губы прижимаются как можно плотнее, и как только клыки впиваются в кожу, омега стонет и дрожит в оргазме, принимая обильно спускающего альфу, который глухо мычит и тяжело дышит. На несколько секунд, они растворяются и сливаются в одно целое. Омега позволяет овладеть собой, пока альфа подчиняется. Они слышат крохотный колокольчик, щелчок, металический звон. Запах карамели и жареных маршмелоу соединились, оседая в легких. Чонгук вытаскивает клыки, смотрит пьяно, когда Хаюн поворачивается, чтобы поцеловать его. Они прижимаются друг к другу, обнимаются бесконечно долго и мягко шепчут имена друг друга. Она плачет от счастья, он дрожит от любви. Сцепка произошла, и гон должен был закончиться… …но им было мало.

• • •

Чонгук просыпается ужасно уставшим, измотанным и выжатым. Тело болит так, словно он три часа отработал в зале, взяв самую изнуряющую и жестокую тренировку, которая только существует. Но позже, когда он открывает глаза и чувствует в своих руках спящую омегу, то сразу же вспоминает причину убитого состояния. Гон. У Чонгука был гон… и сколько он длился? Вообще не может вспомнить, когда всё пошло по наклонной. Помнит, как зашел в душ, как пришла Хаюн, а потом – обрывками. Тело подсказывает, что Чонгук ни капельки не жалел бедную омегу, а еще чуть не убил её своим напором. Господи, что он натворил? Но если она всё еще тут, так мирно спит в его объятиях и прижимается спиной к его груди, то… всё нормально? Хаюн бы ушла или вызвала бы кого-то, чтобы ей помогли избавиться от неконтролируемого альфы при гоне. К тому же… Чонгук чувствует что-то странное, доселе неизвестное. Такое приятное, крепкое, практически осязаемое, умиротворяющее. Что это? Он путается, но вспоминает, что Хаюн разрешила себя укусить и оставить метку. Чонгук, чтобы удостовериться, аккуратно отодвигает её спутанные волосы и замечает четкий след от укуса, аккуратный, глубокий, еще немного красный и довольно свежий. Вот что он чувствует. Принадлежность к истинной омеге, к любимой и такой дорогой ему омеге. Чонгук даже не знает, что радует его больше: то, что он теперь её, или то, что она теперь его. Наверное, и то, и другое… сразу, всё вместе. Чонгук счастлив, что влюбленность не оказалась ложной, что она настоящая, и что Хаюн… приняла его. Она тихо мычит, поворачивается к нему лицом и продолжает спать. На ней видны засосы. Шея, груди… если Чонгук поднимет одеяло, то наверняка увидит еще десятки следов. Боже, он же вообще слетел с катушек и превратился в монстра. Да и кровать липкая, простыни влажные… в воздухе остатки их запахов. Он глубоко вздыхает, разрешая себе немного расслабиться и попробовать уснуть. На восстановление организма уйдет не мало времени, и Чонгук надеется, что после всего случившегося Хаюн не решит расстаться, ведь теперь она знает, в какое чудовище он превращается во время гона. Чонгук крепче прижимает её к себе, путаясь носом в волосах, и удивительно быстро засыпает, как будто она действует сильнее, чем самое крепкое снотворное.