Золушка из Рио

Сегодня у моих водоплавающих было хулиганское настроение. Стоило мне отвернуться, как Барри подпрыгнул и столкнул ведро с рыбой с бортика в воду. После чего произошла небольшая схватка между ним и одним из тюленей за рыбу. Второй тюлень в это время подсуетился: пока те двое обормотов, грозно фырча, угрожающе наплывали друг на друга, он, к восторгу посетителей, съел почти всю мойву. Обманутый в надеждах Барри принялся возмущенно верещать около бортика, я наклонилась, чтобы почесать его скользкую макушку, поскользнулась и свалилась в воду. Наше спонтанное представление имело оглушительный успех. — Миссис Штайнер, с вами все в порядке? — спросил Гунтрам, когда я, мокрая, вылезла на берег. Оказывается, они с Куртом были среди зрителей, а я их не заметила. — Да, спасибо. Сейчас переоденусь, и все будет нормально. Когда я вышла из павильона, они ждали меня, и с ними Ведран, телохранитель, с картонным стаканчиком в руках. Наверняка он знает Горана, подумала я, но толку от этого мне никакого. Народ постепенно разошелся — звери улеглись отдыхать, и смотреть на них стало не очень интересно. — Выпейте, согрейтесь, — серб протянул мне стаканчик с кофе, и я благодарно кивнула. Решив, что заслужила пятнадцатиминутный перерыв, я направилась к скамейке. Курт остался у бассейна под присмотром Ведрана, а Гунтрам сел рядом со мной. — Не передумали, Линн? — помолчав пару минут, спросил он. — Вы всё ещё хотите встретиться с Моникой Дэлер? Я повернулась к нему. — Да. Мама считает, что на нее можно положиться. — Вы хотя бы примерно представляете, что вас ждет, если миссис Дэлер поделится вашим с ней разговором с моим мужем? — вздохнул Гунтрам. — Мама мне кое-что рассказывала… Гунтрам взглянул на меня, в глазах у него что-то промелькнуло, уголки рта слегка опустились. — Тогда вам повезло. Мне отец ничего не успел рассказать. Попав сюда, я оказался совершенно неподготовленным к тому, что меня ожидало. Не зная, что ответить на его неожиданное признание, я спросила: — Так вы поговорили с миссис Дэлер? — Да. Вы встретитесь с ней послезавтра в кофейне недалеко от ратуши, примерно с трех до половины четвертого. И лучше не опаздывать — Моника любит пунктуальность. Она возглавляет секретариат банка и у нее все ходят по струнке. Вы узнаете ее по розовому пальто. — Ей известно, о чем мы будем говорить? — Нет. Я оставил вам путь к отступлению, если вы передумаете, миссис Штайнер. Сказал, что вы ищете место секретаря. Она немного удивилась, ведь в банке установлена определенная процедура отбора линейного персонала, но согласилась на вас посмотреть. — Спасибо, что предоставили мне шанс. — Надеюсь, я не пожалею об этом, — сказал Гунтрам, поднимаясь со скамейки. — Подумайте еще раз, стоит ли игра свеч. *** Несколько дней тому назад мой шеф, Феликс, подал идею, которая на некоторое время вытеснила из головы мысли о Горане и предстоящей встрече с Моникой ван дер Линден. Так вот, наш прекрасный Феликс спросил, не привлекает ли меня ветеринария — животных я люблю и нахожу с ними общий язык, кроме того, обладаю навыками медсестры, не боюсь крови и грязной работы. Если университетское образование кажется мне слишком амбициозной целью, то можно подумать о получении профессии ассистента ветеринара в колледже. — Линн, не можешь же ты всю жизнь кормить тюленей, — подытожил он. — Ты явно способна на большее. Сначала я решила, что он шутит — где я, и где учеба! — но чем дальше я думала, тем реальнее и привлекательней казалась его идея. В самом деле, почему бы и нет… Пусть папа нигде не учился, зато мама получила высшее медицинское образование. Дядя — юрист, а Гунтрам окончил экономический факультет здешнего университета. Когда мне что-то приспичило сделать, я обычно не тяну кота за хвост. Долго взвешивать «за» и «против» — не в моем характере. Если бы де Морнэ с его масонами и Линторфф со своим Орденом провалились в тартарары, я бы уже на следующий день записалась на подготовительные курсы в колледж. Но увы, я не знаю, что будет завтра — возможно, мне придется срочно уезжать из Европы… Решив, что ничто не мешает мне пока заняться самообразованием и для начала проверить, смогу ли я осилить что-нибудь вроде школьной биологии, я нашла в интернете тесты для старшеклассников… Да, либо швейцарские дети сплошь вундеркинды, либо моя бразильская школа была еще хуже, чем я думала. Телефонный звонок раздался в половине одиннадцатого. Я только что пришла с балкона, где просидела до наступления темноты с телефоном, пытаясь разобраться с таксонами и кладами. Наверное, все-таки надо начать с амеб и кольчатых червей, а не лезть в систематику. И купить какой-нибудь дешевый ноутбук. — Вы ничего не хотите мне рассказать, Мари-Элен? — вкрадчиво спросил де Морнэ в трубке. Хочу ли я тебе что-то рассказать? Да я мечтаю вообще никогда больше с тобой не разговаривать! — Недавно упала в бассейн, но не переживайте, со мной все в порядке, даже насморка нет, — сказала я, чтобы его немного позлить. — Рад это слышать, но меня больше интересует ваша беседа с моим внучатым племянником. О чем вы говорили? У наблюдателя создалось впечатление, что и вы, и Гунтрам были взволнованы. Наблюдатель. Я и забыла, что я не единственная шпионка де Морнэ. Так, интересно… Я попыталась вспомнить, кто еще был у бассейна с ластоногими, кроме Гунтрама, Ведрана и Курта… Вроде бы семейная пара с ребенком, года на два младше Курта, старушенция на соседней скамейке, пара дружески пинавших друг друга подростков, вроде бы появлялся еще кто-то, но я не уверена. Возможно, Ведран запомнил больше, но его не спросишь. Надо как-то вывернуться, не упомянув о Монике. — Сначала о Курте, разумеется. Потом кузен упомянул свое детство, и я решила, что пора. — И? — И призналась, кто я. Курт и его телохранитель в это время стояли у бассейна и нас не слышали. — Как Гунтрам отреагировал на ваше признание? — Настороженно. Обниматься не бросился, на ужин не пригласил. — Но он поверил вам? — Вроде бы да. Я упомянула кое-какие детали из детства, которые должны были его убедить. Но это еще не значит, что он мне доверяет. Родственники бывают разные, — не удержалась я, намекая на него самого. — Это дело времени, — старик явно повеселел, услышав новости, и пропустил мою шпильку мимо ушей. Я живо представила, как он в предвкушении добычи перебирает лапками, словно паук, обнаруживший, что долгожданная муха наконец попалась в его ловушку. — Важно, что Курт видит, как вы разговариваете с его отцом, и привыкает к вам. Его слова мне очень не понравились, но я промолчала. Еще ни разу мне не удалось добиться от старика прямого ответа на вопрос о том, чего же он все-таки добивается. — Постарайтесь найти с ними еще какие-нибудь точки соприкосновения. — Например? — Например, очаруйте серба, который сопровождает Курта. — Вряд ли он настолько непрофессионален, что клюнет на мое очарование, — с сомнением сказала я. — Попробуйте и узнаете. Только аккуратно, чтобы не вызвать подозрений. Я поморщилась. Единственным мужчиной, которого мне сейчас хотелось очаровывать, был Горан. Даже несмотря на то, что я узнала о его связи с Орденом. Тревожный симптом. *** Войдя в Старбакс, я немного растерялась — не ожидала, что там будет так много людей. Но вскоре поняла, почему Гунтрам организовал нашу встречу с Моникой именно здесь: в этом кафе, кроме обычных столиков, стояли длинные общие столы и поэтому можно было подсесть к незнакомому человеку, не привлекая внимания. Я медленно прошла по залу, встала в очередь и получила законное право будто бы от нечего делать рассматривать посетителей. …Розовое пальто с большими пуговицами и укороченными рукавами в стиле Жаклин Кеннеди, гордая осанка, — в этом демократичном заведении джинсовых курток Моника ван дер Линден, то есть Дэлер, смотрелась как пава среди ворон. Заказав кофе, я подошла к ее столу. — Добрый день? Здесь не занято? — спросила я, и она, равнодушно мазнув по мне взглядом, величественно кивнула. Перед ней одиноко стояла чашечка кофе (надо же, не знала, что тут подают кофе в чем-нибудь, кроме бумажных стаканчиков). Сев напротив, я ее как следует рассмотрела и поразилась. На вид ей было лет на десять меньше, чем маме, а мама говорила, что ее подружка по пансиону Моника ван дер Линден была всего на три года моложе ее. Может быть, я ошиблась и это не Моника? Но розовое пальто было одно, и никого более подходящего на роль секретарши миллиардера я в зале не заметила. — Эспрессо для Линн! — выкрикнул бариста. Оставив куртку на стуле, я встала, чтобы сходить за кофе, и тут женщина внимательно посмотрела на меня и вопросительно приподняла бровь. — Здравствуйте, миссис Дэлер, — сказала я. — Не возражаете, если я заберу свой кофе? — Ничуть. Но имейте в виду, что в вашем распоряжении пятнадцать минут. Вернувшись, я снова села напротив нее и сделала глоток, не таясь, рассматривая ее. — Итак? — сказала она, выразительно посмотрев на часы. Не хотела бы я быть ее подчиненной… — Если позволите, я расскажу вам об одном забавном случае, который произошел чуть более сорока лет назад… Ее брови взмыли вверх, в глазах сверкнули льдинки. — О забавном случае? Вы, видимо, шутите, — она поджала губы. — Я ожидала услышать просьбу о приеме на работу. Совершенно в обход корпоративных правил, но за вас очень просили… — Вы отвели мне пятнадцать минут, мадам, не так ли? И я могу воспользоваться этим временем по своему усмотрению. Она неохотно кивнула. — Продолжайте. Пять минут уже прошло. — Спасибо. Так вот, дело было где-то здесь, в Швейцарии, в пансионе для девочек. Однажды зимой, когда под тяжестью снега оборвались провода и школа осталась без электричества, две ученицы решили не терять время даром и вызвать духа (ну а что еще делать в темноте?). Они раздобыли свечи, спички и заперлись в кладовке. Моника внимательно смотрела на меня. Кажется, она заинтересовалась. — Думаете, они хотели пообщаться с Жан-Жаком Руссо, Вильгельмом Теллем или Альбертом Эйнштейном? — продолжала я. — Нет, они решили вызвать духа девочки Хайди, которой никогда не существовало. Прежде надменное, выражение лица Моники смягчилось. — Мы тоже в детстве вызывали Хайди, — сказала она. — О ней написана детская книжка и снято кино. Вильгельм Телль же ассоциировался у нас со скучными уроками истории, а о Жан-Жаке Руссо и Эйнштейне в те годы ученицы пансионов имели очень смутное представление, — она даже слегка улыбнулась. — Но я до сих пор не понимаю, почему вы так стремились мне это рассказать? У меня упало сердце. Мы с мамой рассчитывали, что Моника помнит подробности того вечера. С другой стороны, сколько времени прошло… Я подавила вздох и припомнила детали: — Младшей девочке на голову упал моток пряжи, и они с подружкой решили, что это Хайди явилась на зов и таким образом подает им знак. Забавно, да? И потом сразу включился свет. — Моток пряжи? Подождите-ка… — у Моники расширились глаза, похоже, она наконец вспомнила подробности того вечера. — Кто вам это рассказал? — требовательно спросила она. — Старшая из этих девочек, Мария-Августа. Она выросла, стала врачом, вышла замуж за моего отца и родила меня. — Я посмотрела ей в глаза и, понизив голос, сказала: — Вы должны меня помнить, Моника. Вы приезжали к нам в Гро-Кайю, когда я была маленькой. У вас была крохотная собачка по кличке Найя — она еще цапнула меня за палец, когда я пыталась привязать ей на шею бантик. Помните? Моника глубоко вздохнула и прикрыла глаза. Я перевела взгляд на ее руки и увидела, что она до побелевших пальцев стиснула край стола. Она вспомнила! — Но ты не заплакала, Мари-Элен, — заговорила она, голос слегка дрожал. — У тебя был стойкий характер, как у твоей мамы. Мари-Августа еще в двенадцать лет решила стать врачом и стала им. И если бы не этот брак с де Лилем… — она открыла глаза, в которых блестели слезы. — Прости, я не должна была этого говорить. Он же твой отец. — Да, — твердо сказала я. — Мария-Августа тоже в Цюрихе? Неужели изгнание отменили? — почти неслышно спросила она. — Этого я не знаю. Я приехала в Европу под чужой фамилией, а мама осталась в Рио. Если мой кузен, устраивая нам встречу, принял такие меры предосторожности, то, видимо, запрет всё ещё в силе. Не понимаю этого… Прошло почти тридцать лет. Мама ничего не знала. Я — тем более. Моника некоторое время молчала, о чем-то думая. — Всё очень непросто. Тебе известно, что здесь некоторое время жил брат твоего отца? Когда он вдруг объявился в Цюрихе, я его вспомнила, хотя видела всего один раз и очень давно, в начале восьмидесятых. У него такие глаза… раз увидишь — никогда не забудешь. Честно скажу, тогда он поразил мое воображение. И когда я его увидела здесь, то сперва сама себе не поверила, ведь мне было известно, что Жером де Лиль выбросился из окна парижской квартиры, когда Гунтрам был еще маленьким. Но эти глаза… и голос… Здесь он представлялся Мишелем Лакруа, крестным отцом Гунтрама. И я подумала, пусть так, это не мое дело — раз уж те, кто его знал, поддерживают его легенду. А через некоторое время в банке начались неприятности, и, теперь мне кажется, Жером имел к этому какое-то отношение. — А потом он погиб в автокатастрофе. Я узнала случайно, уже находясь здесь. Похоже на то, как погиб папа… — я выразительно посмотрела на Монику, но она сделала вид, что не находит в этом совпадении ничего странного. — Мама до конца в это не верит, она все еще надеется, что тут какая-то ошибка или вынужденная хитрость. Я надеялась, что здесь что-нибудь узнаю о папе. Хотя бы где его могила… — Как себя чувствует Мария-Августа? — спросила Моника; я поняла, что говорить о моем отце она не хочет. — Относительно неплохо. Она просила передать, что очень благодарна вам за помощь. Я присоединяюсь к ней. Спасибо вам, Моника. Не каждому в жизни везет иметь такую подругу, как вы… — Я до сих пор чувствую себя виноватой из-за того, что прекратила вам помогать. Но в тот период я развелась с мужем и оказалась совершенно без средств. Если бы не герцог, не знаю, что бы я делала. Оказалось, что разведенной женщине средних лет даже с образованием непросто найти работу, где платили бы столько, чтобы можно было достойно содержать двоих детей. Но его светлость поверил в меня, и мои мальчики получили возможность учиться в хороших университетах. «Была бы ты не из семьи Лёвенштайн, взял бы он тебя на работу, как же!», — подумала я. Ни на секунду не поверю, что Линторфф может бескорыстно сделать что-то хорошее совершенно постороннему человеку. У таких людей вместо сердца калькулятор. Ему нужна была преданная собачка, и он получил ее. Что ж, пора переходить к делу… — Моника, вы могли бы подтвердить Гунтраму, что я дочь Роже и Мари-Августы? Ваше слово будет для него решающим. Она помолчала, а потом сказала: — Боюсь, что нет. Я моргнула, решив, что ослышалась — она же узнала меня, она говорила о дяде, она сочувствует нам с мамой, разве нет?! — Я догадываюсь, какие мысли бродят у тебя в голове, и если ты хочешь разрушить их семью, то я не стану этому способствовать, — сухо сказала Моника. — Им и так многое пришлось пережить. Я не могу позволить, чтобы ты вбила между ними очередной клин. У них трое детей, у Гунтрама слабое здоровье, и его светлость не молодеет. Я задохнулась от возмущения. «Его светлость не молодеет». А моя мама что, молодеет?! Он не молодеет в роскошном замке, а мама — в трущобном доме, где в любой момент может воспламениться открытая проводка или какой-нибудь обкуренный чувак начнет палить по окнам из пистолета. — Я не хочу разрушать их семью, я хочу спасти свою, вернее, всё, что от нее осталось! — горячо заговорила я. — Мы хотим домой, понимаете, Моника?! Мне проще, я покинула Европу в восемь лет и привыкла к Бразилии. Но мама! Там, где мы живем, опасно выходить на улицу после захода солнца. Мама целыми днями сидит одна, перечитывает старые письма и слушает пластинки с классической музыкой, оставшиеся от предыдущего жильца (в один прекрасный день его нашли на лестничной площадке с перерезанным горлом, полиция даже не приехала). Для соседок она словно с другой планеты, им совершенно не о чем говорить. Местные отморозки нас не трогают, пока помнят, что именно моя мама зашивала им раны и вправляла вывихи, когда работала в социальном центре. Такая жизнь убивает ее. Она хочет увидеть могилы своих родителей и мужа. По-моему, это неотъемлемое право любого человека. Я выдохлась и замолчала. Она отвела глаза. — Прости, Мари-Элен, но я ничем не могу тебе помочь в этой ситуации. — Нет, можете! — выкрикнула я в отчаянии, и на нас стали оборачиваться люди. — Просто скажите Гунтраму, что узнали меня. И всё, — горячим шепотом проговорила я. Она покачала головой. — О нашей встрече никто не узнает — вот всё, что я могу тебе обещать. Прощай, Мари-Элен. Надеюсь, у тебя всё будет хорошо. Больше не взглянув на меня, она поднялась и ушла. И эту женщину мама считает самой близкой подругой?! Хорошо, что у меня нет близких подруг, горько подумала я. И что прикажете теперь делать? С поджатым хвостом возвращаться в Бразилию? Кофе давно остыл, а я все сидела и бездумно смотрела в окно. Город за стеклом снова казался чужим и неприветливым — как тогда, в первые дни после моего приезда. Хотелось вернуться домой, закутаться в одеяло, уснуть и больше никогда не просыпаться. Зачем, если я никому в этой жизни не нужна. Кроме мамы. *** В воскресенье утром мне позвонил Горан. Оказывается, накануне он вернулся в Цюрих и выкроил пару часов для меня в своем расписании. Он, что, и по воскресеньям работает?! Приятное открытие: в парке на берегу озера очень хорошо гуляется, особенно когда ты влюблена, а на дворе весна. Неприятное открытие: у Горана есть телохранитель. Он все время шел за нами на расстоянии десяти метров. Я заметила его минут через двадцать, когда мы дважды повернули, а парень в джинсах и серой куртке оба раза свернул за нами, и сказала об этом Горану. — Это мой человек, — невозмутимо сказал он. — Он, кстати, вел машину, когда я подобрал тебя в Целликоне, не помнишь? — Я помотала головой, и Горан насмешливо улыбнулся: — Не такая уж ты и наблюдательная, Линн. — Просто тогда мне натирали туфли, поэтому я его не запомнила. — В самом деле? А я-то думал, что сбрасывая туфли в машине, ты пытаешься привлечь внимание к своим ногам. — Ну что ты, мне бы такое и в голову не пришло! — засмеялась я. Мы немного помолчали. — Как дела на работе? — вдруг поинтересовался Горан. Раньше он никогда об этом не спрашивал, и я насторожилась. — Да как обычно, — я пожала плечами. — Не скучно тебе там? Ты говорила, что занимаешься документооборотом или чем-то в этом духе, да? Я нутром чувствовала, что вопрос с подвохом. — Да, бумажками я иногда тоже занимаюсь… — А в остальное время? — спросил он и даже замедлил шаг. Точно, не просто так он спрашивает. — В остальное время я ухаживаю за животными, — призналась я. — Морскими млекопитающими. — Ты не говорила… — сухо сказал Горан. — Потому что боялась вот такой кислой реакции, как у тебя сейчас! — бросилась я в атаку. — Не всем же быть нейрохирургами и модельерами! — Дело не в этом, — буркнул он. — А в чем тогда? — Ты ввела меня в заблуждение. Я считал, что ты перебираешь бумажки в администрации зоопарка. — Я просто боялась, что если скажу правду, тебе будет все время мерещится, что от меня несет сырой рыбой. Не очень-то это романтично, — пошутила я, пытаясь его успокоить, но быстро поняла, что моя шутка только усугубила его раздражение. — Романтично, не романтично — честно говоря, мне всё равно, — он остановился и смотрел на меня так, как никогда до этого не смотрел, и я поняла, что мы перешли на какой-то другой уровень, где всё серьезнее. — Главное, чтобы я мог тебе доверять. — Не знаю… — Чего ты не знаешь? — резко бросил Горан. — Могу ли я дать тебе то, что ты от меня ждешь, — тихо сказала я. — Хотя бы честно… — голос его поскучнел, он отвел глаза. Словно разочаровался во мне. Я сразу почувствовала себя безмерно виноватой, дрянной, недостойной… Но ведь это не так! Я тряхнула головой, прогоняя наваждение. Если подумать, эта вселенская скорбь на его лице появилась всего лишь оттого, что я вовремя не сообщила ему, что восемь часов в день вылавливаю сачком мусор из бассейна с тюленями. А что будет потом, если не дай Бог он узнает, кто я такая… — Горан, если ты дорожишь нашими отношениями, не надо заставлять меня чувствовать себя виноватой. Причина твоего недовольства не стоит выеденного яйца. — Жаль, что ты ничего не поняла! — сердито сказал он. — Я поняла больше, чем ты думаешь, — отрезала я. — Ты привык командовать людьми, но мы не у тебя на работе, и я не он, — я кивнула в сторону стоявшего неподалеку телохранителя, который изображал, что целиком и полностью занят своим смартфоном. — Мы с тобой просто встречаемся, хорошо проводим время, будем и дальше хорошо его проводить, если ты перестанешь устраивать мне допросы и разносы. Я взрослый самостоятельный человек, не надо пытаться поставить меня в зависимое положение. — Прискорбно, что ты считаешь заботу о себе посягательством на свою независимость. Впрочем, этим грешат многие современные женщины, — сердито вздохнул он. — Теперь мне понятно, отчего ты до сих пор не женат. Современные женщины почему-то не жаждут, чтобы их дрессировали. Его глаза сердито сверкнули. — Не понимаю, почему ты так держишься за свою независимость, — холодно сказал он. — Иммигрантка без образования, карьеры, связей и денег, которая живет здесь на птичьих правах и берется за самую незавидную работу. Всё это было правдой, но от обиды у меня слезы навернулись на глаза. Я собрала свою последнюю выдержку в кулак и сказала: — С тобой было хорошо, но дальше продолжать нет смысла. Мы слишком разные. Для меня важна свобода, для тебя — контроль, и вряд ли это когда-нибудь изменится. Прощай, Горан. У него окаменело лицо, но удерживать он меня не стал, и от этого мне сделалось еще хуже. «Зато теперь он перестанет под меня копать. Спать с человеком из Ордена — плохая идея, и хорошо, что все закончилось до того, как Горан меня раскрыл», — утешала я себя, но это мало помогало. Полночи я проревела в подушку, но на следующий день была моя смена в зоопарке, и пришлось как-то брать себя в руки. К счастью, на работе мне почти не приходится общаться с людьми (никогда не думала, что скажу такое!) и некому было заметить мою унылую, с опухшими глазами, физиономию. День, казалось, полз как улитка, и за эти тягучие, как патока, часы я несколько раз успела пожалеть, что сказала Горану то, что сказала, и готова была позвонить и извиниться, но меня останавливал тихий, но упорный голос здравого смысла: «Радуйся, что легко отделалась». *** Прошло несколько дней, но от Гунтрама вестей я так и не получила. Видимо, мои слова все-таки не тронули Монику ван дер Лейден. В глубине души я надеялась, что она передумает и поговорит с ним обо мне. Но нет. Горан тоже молчал. Не представляю, что мне делать дальше. *** В последнее время у шефа было плохое настроение, и Ратко подозревал, что отчет его не улучшит. — Мы поймали утырка, который следил за Консортом, — помявшись, сказал он, глядя на хмурое лицо Горана Павичевича. — И? — Оборванный конец. Парень — частный детектив, его наняли по телефону, аванс привез мотоциклист. Лица не запомнил, так как тот был в шлеме. — А звонивший? Пол, голос, акцент, язык? — Мужчина, средних лет, говорил на швейцарском немецком. Никаких индивидуальных особенностей. — Еще что-нибудь? — Все детективное агентство состоит из него и его секретарши, которая днем отвечает на звонки и играет в тетрис на офисном компе, а ночью согревает своему боссу постель. Похоже, они были на грани банкротства. Клиентов практически нет. — Продолжайте наблюдать. Возможно, он не единственный, — рявкнул Горан. Ратко поспешил убраться из кабинета. «Снова Репин? Вряд ли. Он не стал бы нанимать такого малоквалифицированного исполнителя — даже рассеянный Гунтрам его срисовал. Но кто еще мог обнаглеть до такой степени, чтобы следить за Консортом Ордена?» — думал Горан, устремив невидящий взгляд в противоположную стену. *** …Я вылавливала сачком мусор из бассейна, когда у вольера появился Курт в сопровождении Ведрана, который скупым кивком головы поздоровался со мной. — Привет, Лин. Как поживает Барри? — Курт всматривался в воду, надеясь увидеть своего любимца. — Объелся мойвой и теперь отсыпается вон за тем камнем. Может, не будем его будить? — Ладно, пусть спит, — вздохнул Курт. — Так я и знал, что из-за французского опоздаю к его кормлению! — Французского? — переспросила я. — А какой у тебя родной язык? — Немецкий, конечно, потому что на нем говорит вся моя семья — папа Конрад, Клаус и Карл. И Фридрих на нем говорил. Но с Жан-Жаком и папой Гунтрамом мы говорим на французском. И с дедушкой Мишелем говорили, пока он был жив. У меня ёкнуло сердце. Я покосилась на Ведрана и увидела, что он разговаривает по телефону метрах в двадцати о нас, не забывая, впрочем, посматривать в нашу сторону. — Дедушка Мишель это отец твоего папы Гунтрама? — спросила я. — Нет. Это папин крестный. Он сказал, что я могу называть его дедушкой, когда мы вдвоем. Но я не очень люблю французский, — понизив голос, признался мне Курт. — Мне больше нравится русский, потому что когда я был маленький, со мной говорили по-русски. Интересно… — Кто? — не могла не спросить я. У Курта по лицу пробежала тень. — Я… я не помню, — сказал он. — Папа Конрад тоже умеет по-русски, но не любит. — Понятно… Как твой доклад про Барри, понравился в школе? — я решила переменить тему, увидев, что Ведран закончил говорить по телефону и идет к нам. — Да! — просиял Курт. — Учительница сказала, что у меня «склад ума ученого», а Стефан и Рената тоже захотели посмотреть на Барри. — Значит, в ближайшее время нам стоит ожидать нашествия твоих одноклассников… — пробормотала я. Ведран весело хмыкнул. — Папа Конрад пообещал, что возьмет несколько дней отпуска и мы слетаем в Валенсию. Там самый большой аквариум в Европе, — поделился со мной радостью Курт. — Осталось уговорить папу Гунтрама. Он строгий и сердится, когда папа Конрад меня балует. Ведран взглянул на экран мобильного. — Курт, нам пора, — сказал он. — Попрощайся с фрау Штайнер. — Можете называть меня Линн, а то я чувствую себя старухой, — обворожительно (надеюсь, что так) улыбнулась я ему. Надо же выполнять наказ де Морнэ. — Очень приятно, я Ведран. К сожалению, нам пора идти, — с заметным огорчением сказал он, смущенно улыбнувшись. Кажется, я его заинтересовала. Ничего удивительного — женщина с неплохой фигурой, разгуливающая в мокром гидрокостюме, просто обречена на мужское внимание. Надеюсь, он не любитель оперы. С виду вроде не похож… *** Дело потихоньку стронулось с места. Сегодня Гунтрам прислал мне сообщение с предложением встретиться. «Найдете меня на набережной, между причалом и сквером, в восемь вечера». Что бы это ни значило, я, конечно, пойду. Пусть нежных родственных чувств он ко мне не испытывает, но вряд ли будет намеренно загонять в ловушку. …В последнее время набережная Цюрихзее стала гораздо оживленнее. Хотя швейцарцы, с точки зрения бразильянки, ужасно необщительные люди, но и на них действует весна — они выползают на улицы из своих комфортабельных нор и начинают с интересом поглядывать по сторонам. В такие теплые весенние вечера, как никогда остро ощущаешь собственное одиночество. И очень хочется домой. И на старую работу, в «Дикую креветку», где я ни на секунду не оставалась одна и некогда было киснуть и кукситься. Предаваясь мрачным мыслям, я едва не прошла мимо кузена. Он сидел на скамейке под липой и что-то рисовал в блокноте. Совершенно один. — Неужели вы куда-то ходите без охраны? Или они затаились в кустах, и мне лучше не подходить к вам ближе, чем на пять футов? Он повернулся ко мне и слегка улыбнулся. — Здравствуйте, Мари-Элен. — Даже так? Не фрау Штайнер? — не удержалась я от иронии. — Мне стоит поблагодарить миссис Дэлер за рекомендацию? — Нет, она мне ничего не сказала. Но после вашей встречи я заезжал к мужу в банк и обратил внимание, что она очень взволнована. Никогда ее такой не видел. Она обычно невозмутима, как наше Цюрихзее, — он взглянул на озеро. Уже почти стемнело, и линия горизонта растаяла в густой синеве, лишь изредка разрываемой пунктиром яхтенных огоньков. — Много лет назад, когда я только приехал в Цюрих, я немного ее побаивался. Как и Михаэль, он тогда еще не был ее мужем, и ему от нее порядком доставалось… Эта женщина всех повергала в трепет. Чтобы поколебать ее невозмутимость, нужно что-то сверхъестественное. Поэтому я сделал вывод, что она вас признала, но ее что-то беспокоит, — Гунтрам внимательно посмотрел на меня. — Чем вы так ее расстроили? — Она решила, что я хочу поссорить вас с герцогом. Действительно, зачем еще мне было ехать так далеко… — А на самом деле зачем вам понадобилось ехать так далеко? — вкрадчиво спросил кузен, и мне почему-то стало не по себе. — Я хочу, чтобы нам с мамой разрешили вернуться в Европу, — твердо сказала я, стряхивая неприятное ощущение. Гунтрам вздохнул. — Не знаю, известны ли вам причины вашего изгнания, — понизив голос, сказал он. — Мама объяснила. Но мне тогда и десяти лет не было. Маму де Лили ни во что не посвящали. Она говорила, что семья мужа держалась с ней очень любезно, но никаких задушевных отношений не было, и уж конечно она ничего не знала о заговоре. Поэтому я не понимаю, за что наказывают нас, да еще так долго. Допустим, мой отец предал личное доверие герцога, но при чем здесь я и моя мама?.. Конечно, намекать на отношения моего отца и его мужа было очень не дипломатично. Я буквально почувствовала, как от моего собеседника повеяло холодом. — Вы мыслите современными категориями, но эта организация, хотя и основанная уже в XVII веке, живет по средневековому кодексу, согласно которому за измену карается весь род. Простите за прямоту, но ради вас никто не станет менять правила. — Ради вас же поменяли! — воскликнула я, досадуя, что, кажется, всё испортила своими намеками, и решила идти напролом. Я не виновата в том, что делал мой отец тридцать лет назад. — За меня поручились, — сухо сказал Гунтрам. — Так поручитесь за меня, если это выход. Он некоторое время внимательно изучал мое лицо, видимо, дивясь моей наглости. — Я вас практически не знаю и даже не уверен до конца, что вы действительно моя кузина. Не знаю, зачем вы сюда на самом деле приехали. — Зачем же вы вообще со мной разговариваете, если не доверяете мне? — Если бы я разговаривал только с теми, кому доверяю, то почти все время молчал бы, — линия его рта стала жесткой. — В детстве я считал, что у нас с отцом нет никаких живых родственников и что после его самоубийства остался на свете один. Поэтому… — Поэтому не можете просто взять и отмахнуться от меня. Гунтрам вздохнул. — Зачем вам Европа, Мари-Элен? Мир велик. — Мир велик для тех, у кого есть деньги. И вообще, я имею право жить здесь не меньшее, чем вы или ваш… муж! — Живите. Но под чужим именем, как сейчас. Зачем вы суете голову в петлю? Или, — его тон стал суше, — вы надеетесь получить от них какую-то компенсацию? Скорее, вы получите пулю в затылок. — Или у моей машины откажут тормоза… Хорошо, что у меня ее нет, — нервно хохотнула я. — Мне эта шутка не кажется смешной, — ледяным тоном проговорил Гунтрам. — Я имею право так шутить. Не только ваш отец… — Довольно, — он поднял руку. — Мы это обсуждать не будем. — Отчего же не будем? — Потому что в этом нет смысла. Вам и мне надо жить дальше, а не оглядываться назад. Отчего-то у меня появилось стойкое ощущение, что он на десяток лет старше меня, хотя это я старше его почти на два года. Наверное, год жизни с Линторффом идет за два. — Трудно не думать о прошлом, если это прошлое мешает жить. — Не вам одной, — Гунтрам пожал плечами. — Я знаю, что о прошлом просто следует забыть. Мертвые мертвы, а мы живы. Вот и вся нехитрая философия. Меня возмутили его слова. Значит, с нами можно делать всё, что угодно, а мы просто должны всё забыть?! — Очень просто забыть обо всем, живя в достатке в благополучной стране! — не сдавалась я. — Ваши упреки банальны и бестактны, — поморщился Гунтрам. — Я не собираюсь оправдываться. — Банальны? А чего вы хотите от барменши! — выдала я, хотя и понимала, что разговор идёт не туда. — Я тоже работал официантом, когда жил в Аргентине, — пожал плечами кузен. Я недоверчиво уставилась на него: он выглядел так, будто никогда не поднимал ничего тяжелее кисточки для рисования. Представить его таскающим подносы с пустой посудой мне не удавалось, как я ни старалась. — Зачем вам это понадобилось? — недоумевающе спросила я. — Зачем студенты подрабатывают? Чтобы было на что жить. — Но ведь дядя Жером наверняка вас обеспечил? — Он оплатил мое пребывание в элитной частной школе, и это все. Отец не хотел, чтобы деньги меня испортили. Возможно, он прав. Но иной раз мне бывало очень трудно. В интернате я делал своим одноклассникам домашние задания за карандаши и бумагу. Когда мы окончили школу, мне пришлось искать съемную квартиру и платить за это убожество — она была так мала, что в коридоре невозможно было развернуться и не удариться при этом локтем. Потом в Аргентине случился экономический кризис, который лишил меня последних средств. Но не все было так уж плохо. Тогда я был свободен, как никогда потом. И не подозревал, что прошлое нашей семьи придавит меня, словно могильная плита. — Но вы ведь как-то из-под нее выбрались… — полувопросительно сказала я. — Да. Но это мне очень тяжело далось. Я бы не пожелал такого никому. Тем более своей кузине. — Гунтрам, вы мне поможете? — спросила я, видя, что он смягчился. — Вы понимаете, что как только о вас узнают, всю вашу жизнь изучат под увеличительным стеклом? Я вам прямо говорю, что не смогу вас защитить. Я невольно поежилась. — Но что же мне делать?! — Живите как живёте. Будем постепенно приучать мое окружение к вам. Возможно, через какое-то время я смогу познакомить вас с мужем, и вы сможете у нас бывать. Тем временем я попытаюсь осторожно узнать, возможно ли смягчение вашего наказания. Вам придется запастись терпением. Даже если меня это устроит, это не устроит де Морнэ. — Да, но мама… Она там одна. — Над этим надо подумать. Но раскрывать свою настоящую личность сейчас, без подготовки, смертельно опасно. Тем более что-то требовать у них. Пока мы разговаривали, совсем стемнело. Поскольку была середина рабочей недели, набережная практически опустела, и стало слышно, как впереди плещет вода. Умиротворяющий звук. От него жизнь кажется более-менее сносной. Я невольно вздохнула. — Скажите-ка, Линн, а мистер Штайнер существует в природе? — поинтересовался Гунтрам. — Да, но у нас фиктивный брак, — призналась я. — Я так и думал. Вы не похожи на замужнюю женщину. Где вы его нашли? — небрежно спросил Гунтрам, и мне снова стало не по себе. Очень похоже, что он меня все-таки в чем-то подозревает. — На пляже. Нас познакомили мои друзья-серферы, — скормила я ему то же объяснение, что и Горану. Полуправда лучше, чем ложь. Дарио действительно обожает доску, правда, де Морнэ совсем не серфингист. — И вам пришла в голову мысль приехать сюда? — Не совсем так. Я давно думала об этом, но когда мы с Дарио подружились, идея приобрела более конкретные очертания. — И здесь вам второй раз повезло, — небрежно заметил он. Я напряглась, понимая, к чему он клонит. — Вы про Курта? Да, повезло, но и элемент расчета здесь тоже есть. Я пыталась вычислить, где вас можно встретить — в тех местах, которые мне доступны, конечно. Из светской хроники я узнала, что у вас маленькие сыновья. Большинство родителей водит своих детей в зоопарк, не так ли? — Действительно. И вы так удачно нашли там работу… Ну уж это целиком моя заслуга, де Морнэ здесь не при чем. — У меня нет никакого специального образования, так что здесь я сначала работала в отеле, потом в риэлторском бюро, но что-то не заладилось и мне снова пришлось искать себе место. В один прекрасный день я пришла в зоопарк, потому что устала караулить вас в Шпрюнли и… — Почему именно в Шпрюнли? — нахмурился Гунтрам. Идиотка! Кажется, я сболтнула лишнего. — Знаменитое кафе, недалеко от Линторффприватбанка, почему нет? Надо же было с чего-то начинать, — я пожала плечами. Гунтрам кивнул, но я не была до конца уверена, что он купился на мое объяснение. — Вы довольно изобретательны, Мари-Элен… Курт от вас в полном восторге, — заметил Гунтрам. — Общие интересы, — улыбнулась я. — Надеюсь, он и дальше будет иногда ко мне заходить. То есть, не ко мне, а к Барри. Гунтрам хотел что-то сказать, но у него зазвонил телефон, и, извинившись, он ответил на звонок. — Да, я на набережной, — сказал он кому-то. — Дышу свежим воздухом, смотрю на озеро и думаю, не стать ли мне маринистом, — он мягко усмехнулся. Я заметила, что его голос неуловимо изменился. — Да, приезжай, я сейчас буду. Он нажал отбой. — Мне пора. Приятно было поговорить, Мари-Элен. Подумайте над моими словами. Еще увидимся. Я попрощалась с ним, и он быстро ушел. Хотя Гунтрам почти признал во мне кузину, после разговора с ним у меня все равно остался неприятный осадок. Пару раз казалось, что он вот-вот спросит, кто организовал мой переезд в Европу. Я задумалась, был ли кузен искренен со мной и что означают его предостережения — реальную заботу или завуалированные угрозы? Непонятно было его отношение к Ордену: Гунтрам то дистанцировался от них, то говорил об этой организации как бы изнутри. Одно ясно точно — он изучает меня и рано или поздно сделает выводы. И если они окажутся не в мою пользу, чем это для меня обернется? Мама считала, что сам факт близкого родства должен был расположить Гунтрама к мне. Де Морнэ тоже собирался разыграть эту карту, желание обрести семью, но, кажется, старый паук не так уж и хорошо знает своего внучатого племянника. Я все больше убеждалась, что Моника была права: дядя Жером каким-то образом ухитрился усложнить мою задачу — Гунтрам не прыгал от восторга, узнав, что у него есть двоюродная сестра, а сразу задался вопросом, что мне тут понадобилось. Иного объяснения его сверхосторожности я не находила. Со стороны набережной подул ветерок, донося запах озерной воды. Я поежилась от холода, а, может быть, и не только. Неопределенность ситуации, конечно, спокойствия не добавляла. Да и шпионка из меня посредственная — взять хотя бы неосторожное упоминание «Шпрюнли». К тому же я до сих пор понятия не имела, чего же, в конечном счете, хочет от меня де Морне?..