Золушка из Рио

Мой первый муж обладал заразительной улыбкой и умел оседлать волну — больше, в общем-то, о нем сказать нечего. Наш брак продлился всего одну жаркую бразильскую зиму, не слишком затронув мою душу. Мы поженились под влиянием момента, не особо задумываясь о том, что делаем: у него деньги долго не задерживались, у меня их никогда и не было, мы оба не строили далеко идущих планов, не мечтали о детях, просто в тот момент нам нравилось быть вместе, и мы решили — почему бы и нет? Будет повод устроить вечеринку. Уже тогда я понимала, что это всё ненадолго… Приятель мужа уехал покорять Нью-Йорк и отдал нам свой летний домик без особых удобств, зато от него было двадцать метров до полосы прибоя, а сквозь его кровлю, сложенную из пальмовых листьев, по ночам нам подмигивал Южный крест. Но Нью-Йорк не захотел покоряться, и нам пришлось срочно съезжать. Я вернулась к маме, а муж напросился к другому приятелю пожить. На том и закончилась наша семейная жизнь. Мы разошлись полюбовно, без слез и взаимных претензий, и при разводе я оставила себе его фамилию. Узнав об этом, мама сказала: «Вот и прекрасно. Наше имя приносит его носителям одни неприятности». И действительно, зачем барменше фамилия де Лиль? Почему я работаю в баре? Так получилось. Вообще-то я всегда хотела быть как мама — врачом. Правда, подтвердить свой европейский диплом она так и не смогла — все запросы местных чиновников в ЕС почему-то оставались без ответа. После нескольких лет мытарств ей удалось устроиться в центр социальной помощи. Она числилась социальным работником, хотя на самом деле оказывала первую медицинскую помощь жителям фавелы. Я обожала со сладким ужасом наблюдать, как она вправляет вывихи и зашивает ножевые раны (а в нашем неспокойном поселке потасовки случались чуть ли не каждый день). Решив начать с малого, я планировала поступить на курсы медсестер, но вскорости мама заболела и не смогла больше зарабатывать нам на жизнь. Так что мне пришлось забыть об образовании и устроиться официанткой в один из многочисленных прибрежных баров. Но и такая работа для жительницы фавелы считалась большим везением. Наверное, делу помогло то, что я умела весело болтать на французском, немецком и английском (ну и на местной разновидности португальского, конечно). …Годы шли, я сходила замуж, развелась, сменила несколько мест работы и застряла у Оливера в пляжном баре Сamarão Bravo. Неплохое место, но не из тех, которые упоминаются в туристических путеводителях. *** Мы бурно отметили мое тридцатилетие — Оливер пожертвовал прибылью и на один вечер закрыл бар только для меня и моих гостей. Гостей оказалось довольно много; некоторых я видела от силы два раза в жизни, некоторые привели с собой своих друзей и друзей своих друзей. В общем, было шумно и весело. Гремела музыка, народ ни в чем себе не отказывал (часть спиртного выставил Оливер, но большую часть гости принесли с собой), в коридорчике рядом с туалетами витал специфический сладковатый запах, а вместо бассейна к нашим услугам был океан… Я много смеялась и была совершенно счастлива. Где-то во втором часу ночи мы — те, кто был еще в состоянии куда-то идти — отправились на пляж, развели там костерок, пили и пели под гитару и шум прибоя. В тот момент я сидела, прислонившись спиной к груди моего тогдашнего парня и сквозь полуприкрытые ресницы лениво наблюдала, как гитарист перебирает струны, и вдруг у меня в голове словно что-то перещелкнуло. Я подумала: неужели так будет всегда? И мысль эта, как ни странно, была далеко не радостной. Вроде бы и ночь была замечательной, и лунная дорожка заманчиво мерцала, приковывая взгляд, и люди вокруг казались удивительно милыми и душевными, завтра мне не надо было выходить на работу — и тем не менее настроение вдруг резко скакнуло вниз. На утро я вспомнила тот момент и решила, что это были просто пьяные сопли, но глухая тоска с тех пор иногда скреблась в груди противными коготками, вновь вызывая к жизни тот неуютный вопрос, от которого пробирало холодом даже в самый жаркий день. Январь 2017, Рио де Жанейро Так бы, наверное, и тянулась моя жизнь — за стойкой, если бы в один прекрасный день порог нашего заведения не переступил необычный для этого места посетитель: преклонного возраста, кожа, не тронутая загаром, светлые брюки и рубашка поло. Должно быть, он считал, что одет демократично, но только у нас тут с ноября по апрель никто не ходит в длинных брюках и закрытой обуви. У меня закралось подозрение, что незнакомец либо налоговый инспектор, либо коллектор. — Здравствуйте. Вы к Оливеру? — спросила я, не прекращая протирать барную стойку. — Нет, мадемуазель де Лиль, я хотел повидать вас, — ответил он по-французски. На секунду моя рука замерла, но потом вновь продолжила движение. — Вообще-то, сеньора Араужу, но все все зовут меня Линн. — Вы Мари-Элен де Лиль, — он не спрашивал, а утверждал. — Да, в моей метрике написано именно так, — обворожительно (надеюсь) улыбнулась я, гадая, кто он такой. — А что там написано у вас, месье? — Шарль де Морнэ, к вашим услугам. Настоящий динозавр! — Выпьете что-нибудь, месье де Морнэ? — в тон ему предложила я. — Воды, если позволите. Без газа. Он получил свою воду, сделал пару глотков и внимательно посмотрел на меня. — Мне надо с вами поговорить, — изрек он. — Говорите, — я пожала плечами. — Бармены для того и существуют, чтобы было с кем поговорить по душам. Но должна вас предупредить, что через час народ пойдет косяком, так что я не смогу уделить вам много внимания. — Разумеется, не здесь, — он оглядел зал и террасу, уже начавшие заполняться туристами, и чуть заметно поморщился. — В более… м-м-м… приватной обстановке. Ясно, что старик привык распоряжаться людьми. Возможно, он имел на это право у себя в Европе, но мы в Рио, в летнем баре и я вижу его первый раз в жизни. — Честно говоря, не вижу причин, почему мы не можем поговорить здесь, — улыбнулась я. — Дело слишком серьезно, чтобы доверять его посторонним ушам, — заявил старик. — У меня нет с вами никаким дел, месье де Морнэ, ни серьезных, ни несерьезных, — как можно мягче сказала я. — Пока нет, но могут быть — по крайней мере, я на это надеюсь. Хочу предложить вам работу… — У вас бар? — спросила я, хотя меньше всего этот человек был похож на владельца бара. — У меня банк, — удивился он. — Тогда я не вижу, чем могу быть вам полезна, — этот разговор уже начинал мне надоедать. В течение туристического сезона я получаю много разных предложений от мужчин. На некоторые соглашаюсь, но чаще отшучиваюсь, и обычно мой отказ люди воспринимают спокойно, но де Морнэ смотрел на меня так, словно я сморозила глупость. Конечно, он откуда-то знал мою девичью фамилию, но это еще не повод тратить на него свое время, а тем более, куда-то с ним идти. — Я имею некоторое отношение к семье вашего отца и знаю, почему вы, внучка виконта, вынуждены мыть стаканы в третьесортной забегаловке в тысячах километрах от своей родины. Вообще-то, стаканы я не мою — для этого у нас имеется специально обученный человек… А связь с моей семьей это, скорее, отпугивающее обстоятельство, чем привлекающее. — Никогда не слышала о родственниках с фамилией де Морнэ, сэр, — отрезала я и с удвоенной силой принялась протирать бокалы. — Я муж Лары Стринберг, тети покойной Сесиль Дюбуа Стринберг, жены вашего дяди Жерома, — торжественно объявил старик. Хм. Если де Морнэ хочет передать мне весточку от дяди, то он, безусловно, заслуживает внимания… — При каких обстоятельствах умерла Сесиль? — спросила я, чтобы проверить его. Ничего лучшего в голову мне не пришло. — В октябре 1982 года, в родильном доме Нью-Йорка, произведя на свет мальчика. Про Лару Стринберг и Шарля де Морнэ я никогда не слышала, но о матери моего двоюродного брата и печальных обстоятельствах его рождения знала. Заметив мои колебания, де Морнэ продолжал: — Ради разговора с вами я прилетел из Женевы. В моем возрасте межконтинентальные перелеты даются нелегко. Неужели вы не можете уделить мне час своего времени, Мари-Элен? Пожалуйста. Я взглянула него. Он действительно выглядел уставшим. — Ладно. Завтра в пять в «Кондитерской Коломбо». Это в центре, на улице Гонсалвес Джиас, рядом с Генеральной прокуратурой. Кстати, угощаете вы. Давно хотела там побывать. Убьем одним выстрелом двух зайцев — если, конечно, мама подтвердит, что де Морнэ — наш родственник. Если нет, то придется ему пить кофе одному. — Спасибо, Мари-Элен. Ценю ваше содействие. Услышав его последние слова, пробегавшая мимо Габи, наша официантка, скорчила гримасу. Действительно, если мы с месье де Морнэ собираемся погрузиться в семейные тайны, «Коломбо» подойдет лучше, чем наше заведение. *** Когда я пришла со смены домой, мама еще не спала, читала The Lancet Infectious Diseases, выпусками которого с ней делился знакомый врач из больницы Бальбино. — Привет, мам. Еще не спишь? — Да вот, зачиталась… Сегодня забегал Маркус. Интересный номер. Мне всегда казалось, что один из ведущих нейрохирургов Бразилии Маркус Виларинью, зарабатывающий около миллиона долларов в год, может «забегать» в не самую благополучную фавелу, где мы живем, только по одной причине. Но мама… она всю жизнь любила только моего отца, который непонятно чем заслужил такую верность. Мари-Августа де Лиль, урожденная цу Лёвенштайн, не желала принимать от Виларинью помощи большей, чем очередной номер «Ланцета». Я старалась не думать о том, что будь мама не такой принципиальной, я могла бы получить хорошее образование. Внимательно оглядев меня, мама спросила: — Что-то случилось, милая? — Не то чтобы случилось, но… Сегодня ко мне в бар приходил некий Шарль де Морнэ. Утверждал, что он родственник по жене дяде Жерому. Ты когда-нибудь слышала о таком? Мама выпрямилась в кресле и слегка нахмурилась. — Слышала. Если не ошибаюсь, маму твоего кузена Гунтрама в детстве воспитывала тетя, и это ее муж. У нас де Морнэ не бывал — он не нашего круга, хотя происходит из богатой семьи банкиров. Чего же он от тебя хотел? Я бросила взгляд на сырое пятно в углу потолка и наружную проводку, опасными змеями расползающуюся по крашеным стенам комнаты. Да уж, теперь-то де Морнэ абсолютно точно «не нашего круга». — Сказал, что собирается предложить мне работу. Завтра узнаю подробнее — мы встречаемся с ним в кафе «Коломбо». — Не хочу на тебя давить, но… — она помолчала. — То, что он приехал ради тебя из Европы, означает лишь одно — он хочет использовать твое родство с де Лилями. Меня это, мягко говоря, настораживает. — Почему сразу «использовать»? — возразила я: старик де Морнэ не показался мне опасным. — Допустим, он член Ордена, причастный к нашему изгнанию, и у него проснулась совесть. Захотел загладить вину напоследок — выглядит он, прямо скажем, не очень. Мама невесело рассмеялась. — Совесть? Не у этих людей. К тому же, де Морнэ — масон, а его собратья издавна были врагами Ордена. Поэтому если не хочешь оказаться между двух огней, то откажись от любых его предложений. Я вздохнула. Мама печально посмотрела на меня. — Мари-Элен, я отдаю себе отчет, что мы с твоим отцом отняли у тебя ту достойную жизнь, которую ты заслуживаешь по праву рождения, и эта мысль отравляет мне каждый прожитый день. Но доверившись де Морнэ, ты можешь потерять и ту жизнь, которая у тебя есть сейчас — Орден не простит еще одной измены. Подумай об этом. Я недоуменно уставилась на нее. Еще одной измены? Всегда считала, что мы изгнаны потому, что отец осмелился перечить главе Ордена, беспощадному и деспотичному человеку. — Ты не преувеличиваешь? То, что отец не захотел кому-то там угождать, не делает его изменником. — Мы не посвящали тебя в некоторые вещи, считая, что это излишне. Но теперь я понимаю, что незнание прошлого может стать для тебя опасным, — вздохнула мама. — Роже с твоими дядей Паскалем и дедом, виконтом Мариньяком, собрав вокруг себя единомышленников, организовали покушение на жизнь герцога Витштока, гроссмейстера Ордена. Когда их план сорвался. Совет Ордена расправился с мятежниками. А мы с тобой попали в жернова возмездия. — Что? Папа покушался на жизнь человека? — сипло переспросила я. — Роже рано потерял мать и легко поддавался влиянию своих родственников. Его отец был одержим идеей восстановить величие рода де Лилей. Честно говоря, я затрудняюсь сказать, в чем именно заключалось это величие и существовало ли оно когда-нибудь вообще — в Ордене не было принято посвящать женщин в какие-либо тайны. Так же, как и в моей семье. Мой дядя занимал в Ордене высокое положение, но он никогда ничего не рассказывал, хотя и неплохо ко мне относился. — Значит, папу выслали из Европы за измену? — Да, — вздохнула мама. — И если в Ордене узнают, что дочь Роже де Лиля без разрешения явилась в Европу и связана с масонами… я даже боюсь представить, чем это может закончиться. Одно то, что ты с ним встречалась и собираешься встретиться еще раз, уже плохо… — Мам, извини, но по-моему, ты перегибаешь палку. Все это произошло больше тридцати лет назад. Папы давно нет в живых, мы с тобой не причастны к его делам — ты же сама говоришь, что женщин ни во что не посвящали! Очень может быть, что запрет на возвращение в Старый Свет давно уже не актуален. Масоны… это звучит, словно мы живем во времена Фридриха Прусского и Марии-Терезии! На дворе XXI век! Кто сейчас воспринимает всерьез масонов? — Уверяю тебя, Орден до сих пор живет так, словно время остановилось где-то сразу после Тридцатилетней войны. Ты не представляешь, что это за организация, — поджала губы мама. — Такая же, как и все другие: люди объединяются под разными красивыми вывесками, чтобы обскакать других и заработать как можно больше денег. Теории всемирного заговора в наше время вызывают только смех. — Уж поверь мне, тем, кто попадает в лапы орденских экзекуторов, бывает не до смеха! — отрезала мать. Маму не переубедишь. Она застряла в событиях прошлого, как муха в сиропе. — Ладно, мам, я просто поговорю с ним и узнаю, что он предлагает. Может, он даст мне работу здесь или в Штатах, — примирительно сказала я. — Как тебе будет угодно, — она бросила несчастный журнал на пол и пошла к себе. — И тебе спокойной ночи, — пробормотала я. Наверное, не стоило напоминать ей об отце… *** — Не совсем то, чего я ожидал, — задумчиво сказал мне Шарль де Морнэ, следуя за метрдотелем, который вел нас на второй этаж к зарезервированному столику, — но довольно мило. — Да, тут многолюдно, зато никому нет дела, о чем мы разговариваем, — отозвалась я, вертя головой по сторонам. Зеркальные стены, овальное витражное окно на потолке, кованая решетка галереи, белые скатерти, под ногами плитка азулежу — в общем, полный контраст с нашим простецким Сamarão Bravo. Бывший муж обещал сводить меня сюда, но так и не собрался… Бесконечные соревнования по серфингу и подготовка к ним занимали всё его свободное время; когда у меня не было смены, я приходила поболеть за него, но вскоре мне это наскучило. Как и наш брак. Всё, что его интересовало в этой жизни, находилось за линией прибоя, а я оставалась на берегу. Мы заказали кофе и пирожные степенному официанту в белоснежной сорочке и узком черном галстуке. Стремительное арпеджио с балкончика, где за пианино сидел настоящий тапер, вызвало у меня щекочущее ощущение, что время здесь спрессовалось и стоит лишь обернуться, чтобы увидеть отдыхающую за столиками публику начала двадцатого века — дам с томными лицами, полускрытыми под огромными полями шляп, и веселых джентльменов в канотье, самодовольно подкручивающих усы… — В целом вы похожи на мать, но смею заметить, улыбка определенно досталась вам от отца, — сказал Шарль, то и дело поглядывая на меня через стол. — Это же хорошо? — кокетливо спросила я, поддаваясь расслабленной атмосфере «Коломбо». — Он был чертовски обаятельный человек, — легкое осуждение, прозвучавшее в голосе Шарля, заставило меня заподозрить, что он явно знает о моем отце больше, чем я. Принесли наш заказ. Я счастливо вздохнула, плотоядно оглядывая холмик взбитых сливок в песочной корзиночке, из которого выглядывали округлые бочка клубники. Кофе пах божественно — как и положено у нас в Бразилии. — Хотя врачи мне не рекомендуют, было бы огромным упущением побывать в этой стране и не выпить настоящий бразильский кофе, — словно догадавшись о моих мыслях, сказал Шарль. Лишь отдав должное своим пирожным, я наконец вспомнила, зачем мы сюда пришли, и смущенно взглянула на своего визави. — Мне по душе люди, которые наслаждаются едой, как дети, — сказал он, добродушно улыбаясь, словно любящий дедушка своей внучке, и мне подумалось, что он слегка переигрывает. Видимо, черный кофе прочистил мне мозги, на которые губительно сказались взбитые сливки. Я опустила глаза, чтобы Шарль не прочел там недоверие — мамины предостережения не совсем еще выветрились у меня из головы. — Вы помните Париж? — спросил он, и я поняла, что штурм начался. Ну что ж… — Лишь отдельные картинки. Как мы с папой гуляем в Люксембургском саду. Вид с балкона нашей квартиры. Белочек на балдахине моей кроватки… В общем, всякую ерунду. — Вы хотели бы вернуться туда? — спросил он, внимательно глядя на меня. — Это невозможно. Папа умер, а я с тех пор немного подросла и вряд ли помещусь в своей детской кроватке, — с горьким смешком сказала я. — Но город-то остался, — резонно заметил он. — Может, и хочу, не знаю. Но к чему этот разговор, если нам с мамой запрещено возвращаться в Европу… — Об этом я и хотел поговорить. Запрет не так уж и сложно обойти. Вы въедете на территорию ЕС под фамилией нового мужа. После того, как вы второй раз ее смените, никто не сможет найти связь с де Лилями. — Что? Нового мужа? — закашлялась я. Надеюсь, он не себя предлагает в оные… — Вам потребуется вид на жительство в Швейцарии, так что брак это оптимальный вариант, особенно если мы в целях безопасности забудем о вашем французском гражданстве. Не беспокойтесь, у меня есть подходящая кандидатура: Дарио Штайнер, гражданин Швейцарии двадцати шести лет, до недавнего времени постоянно проживал в Цюрихе, студент UZH, сейчас находится в академическом отпуске, взятом для «поисков себя в этом сложном мире» — весьма популярное занятие у состоятельной молодежи в развитых странах, и деканат часто идет им навстречу. — Цюрих? Далековато от Парижа… — заметила я, чтобы выиграть время подумать. Его напор ошеломил меня. Что вообще происходит? — По сравнению с расстоянием до Рио-де-Жанейро это сущие пустяки. Мне нужно, чтобы вы жили в Цюрихе, — твердо сказал де Морнэ. — Для чего? Вы говорили о какой-то работе… — Это больше, чем работа. Это восстановление справедливости, — торжественно изрек он. — Вы должны занять то место, которого вас лишили в результате преступления против вашей семьи. Я важно кивнула, потому что не знала, как реагировать на такое заявление. Даже мама не была столь категорична. — Но почему в Цюрихе? — осторожно спросила я. — Потому что там живет ваш кузен, Гунтрам де Лиль. Вы должны найти способ с ним сблизиться — лишь он сможет официально снять запрет для вас и вашей матери. — Вы уверены? — недоверчиво спросила я. — Гунтрам занимает высокое положение в Ордене. Фактически, он — второе лицо после гроссмейстера. — Но как это возможно? Он же де Лиль! — Во-первых, Гунтрам состоит в браке с Конрадом фон Линторффом, и крестный отец его сына тоже влиятельная фигура в Ордене. Во-вторых, личные качества тоже многое значат. — Какой он? — спросила я, заинтригованная словами Шарля. — О нем ходит много слухов разной степени правдоподобия, впрочем, членов вашей семьи всегда окружал ореол загадочности. У этого молодого человека потрясающие моральная гибкость и способность прощать… — проворчал он себе под нос. — По первому впечатлению Гунтрам — тонкая чувствительная натура не от мира сего, но годы, проведенные среди волков, сказались на нем: он из тех, о ком говорят: мягко стелет, да жестко спать. Ему не откажешь в обаянии, моя жена без ума от него и его сына. Ну и мне приходится, — кисло добавил он. — Похоже, на вас его обаяние не действует, — улыбнулась я, пытаясь сообразить, во что он хочет меня втянуть. Может быть, стоит спросить прямо? — Мне слишком много лет. На меня уже мало что действует. — Месье де Морнэ, хотя мне гораздо меньше лет, чем вам, но я догадываюсь, что мое возвращение в Европу и воссоединение с кузеном — не основная цель вашего межконтинентального путешествия. Хотелось бы понять, что именно вы от меня ждете. Возможно, я не смогу вам это дать. — С вашей помощью я всего лишь хочу проверить некоторые слухи касательно Гунтрама и его отца. — Дяди Жерома? Но он мертв уже без малого тридцать лет! — с фальшивым изумлением воскликнула я. — Я бы поверил в искренность вашего удивления, если бы не знал, что ваш дядя Жером, который, впрочем, давно уже сменил имя, некоторое время переписывался с вашей матерью уже после вашего изгнания, — сухо проговорил Шарль, пристально глядя на меня. — Тогда вам известно больше, чем мне, — осторожно сказала я. Мама говорила, что дядя живет под другим именем, но я не собиралась обсуждать эту тему с де Морнэ. — Разве вы не хотите вернуться в Европу? Вернуться самой и вернуть туда свою мать — в отличие от вас, она прожила там существенный отрезок времени и для нее возвращение на родину наверняка значит гораздо больше, чем для вас. Если вы найдете подход к Гунтраму и он добьется амнистии для вас (что вполне возможно, потому что Орден никогда не воспринимал женщин как серьезных противников, а Гунтрам имеет несомненное влияние в Ордене), вы сможете разморозить счета Роже де Лиля в «ЛинторффПриватБанке». Вы до конца своей жизни не будете ни в чем нуждаться! — Не проще ли мне никуда не ездить, а просто написать ему и попросить содействия? Без риска попасть под карающую руку Ордена? — Вся его переписка отслеживается службой безопасности, во главе которой стоит человек, который яростно ненавидит вашу семью. И прежде чем Гунтрам успеет что-то проверить, а тем более, сделать, вас найдут и устранят. Эти люди живут по законам Средневековья. Нет, вы должны поговорить с ним лично, не вызывая подозрений у его охраны. Я невольно поежилась. Сам того не ведая, де Морнэ подтверждал слова моей матери. — Хотите сказать, мне безопаснее забраться в логово льва, чем спокойно жить в Бразилии, за тысячи километров от Ордена? — Если вы абсолютно уверены, что в Ордене о вас навсегда забыли, то, конечно, вам безопаснее оставаться здесь. Но если переписка вашей матери с Лакруа попадет не в те руки, о вас обязательно вспомнят. Знаете, как наказывают эти люди за измену? — Изгоняют со своей территории. Но мы и так уже здесь, — я пожала плечами. — Куда дальше? На Огненную Землю? Он удивленно воззрился на меня. — Неужели ваша мать ничего не рассказывала? — Что вы имеете в виду? — Старый виконт, его старший сын с женой и малолетними детьми погибли страшной смертью. — Да, в автокатастрофе, — кивнула я. — И? — Вижу, родители берегли ваши чувства, но я не буду — вы давно уже взрослая женщина. Они, включая детей, сгорели в пожаре, устроенном Орденом. Вас и вашу мать, как я догадываюсь, спасло лишь то, что ее дядя, князь цу Лёвенштайн, занимал высокую позицию в Ордене. Но его уже давно нет в живых, а его сыновья вряд ли станут заступаться за вас. Меня замутило от услышанного, и я не сдержалась: — Послушайте, де Морнэ. Я тогда была ребенком и ни в чем не виновата перед ними! Орден забыл про нас. Вам не удастся убедить меня, что ради собственной безопасности я должна ехать в Европу и шпионить для вас. Это абсурд! — Вот тут вы ошибаетесь, мадемуазель. Орден непременно вспомнит про вас, когда узнает, что ваша мать переписывалась с Жеромом де Лилем, которого они много лет считали мертвым. — Если узнает, — поправила я его, — а это маловероятно. — И вновь ошибаетесь, Мари-Элен. Переписка, о которой мы говорим, находится у меня, и я могу повлиять на эту вероятность. Сначала мне показалось, что я ослышалась или неправильно его поняла. Я подняла глаза и обнаружила, что выражение лица доброго дедушки исчезло. На меня через стол смотрел мерзкий паук, держащий в своих старческих сухих лапках нити моей и маминой жизней. — Я правильно поняла — вы меня шантажируете, месье де Морнэ? — надеюсь, что голос у меня не дрожал. — Нет, я просто вас мотивирую на сотрудничество — кажется, так теперь говорят? — гадко улыбнулся он. Мне страшно хотелось влепить ему пощечину, но я была не в том положении, чтобы позволить себе истерики. Возможно, он блефует, но как это выяснить?.. — Почему вы так уверены, что мой кузен пойдет на контакт? Судя по вашему описанию, он предан Ордену и не станет откровенничать с малознакомой женщиной, утверждающей, что она его сестра. — Потому что Гунтрам де Лиль всю жизнь пытался обрести семью. Это его idée fixe, на которой вы сыграете. *** — Слушай, Линн, ты либо возьми себя в руки, либо иди домой, — сказал мне Оливер, хозяин бара, где я работаю. — Я тебя подменю. Я недоуменно уставилась на него: — В смысле? Зачем? — Клиент пожаловался, что ты ему вместо апероль шприца набодяжила какую-то бурду. И я даже отсюда вижу, что в мусорной корной корзинке лежат осколки харрикейна. — Глаз — алмаз, — кисло похвалила я. — Что случилось-то? Ты сегодня сама не своя. Это из-за того старикана, что недавно приходил сюда? С Оливером мы дружим. Еще до того, как я пришла работать к нему в бар, его младший брат попал в разборки с поножовщиной, и мы с мамой его зашивали. Теперь Оливер опекает меня. Правда, это не мешает ему вычитать из моей зарплаты за разбитую посуду. — Ты будешь смеяться, но меня шантажируют. — Тебя?! Чем? — фыркнул он. — Что такого могла натворить моя примерная девочка? Дорогу перешла на красный свет? — Прошлым моей семьи. И самое паршивое — я даже не знаю, не блеф ли это. — Хочешь, я с ним разберусь? — вкрадчиво спросил Оливер. — Совсем. Был человек и нет человека… И это были не пустые слова. По внешности и комплекции Оливер — копия Лоренса Фишборна в молодые годы, и не стесняется пускать в ход кулаки, если того требует ситуация. Я сделала вид, что всерьез раздумываю над такой возможностью. — Знаешь, Олли, этот старик — непростой человек, и если он вдруг исчезнет, сюда могут явиться его… как бы это сказать… его коллеги. — Мафия, что ли? — еще тише спросил мой друг. — Вроде того. — Хреново. И что ты надумала? — Пока ничего. Пытаюсь понять, врет он или нет. Знаешь, я, пожалуй, действительно пойду. Надо поговорить с мамой. — Давай. Но если что, мое предложение в силе. *** Я пересекла шумную набережную, по привычке бросив взгляд на Сахарную Голову: не окружают ли ее округлую верхушку облака, что могло бы дать робкую надежду на дождик. Но нет — в прозрачном воздухе было отчетливо видно, как на макушку горы ползет крохотная кабинка фуникулера. Шарль де Морнэ милостиво дал мне два дня на раздумья. Через неделю он планировал вернуться в Европу, а до этого хотел получить четкий ответ. Пройдя два квартала, я села на трамвай, и пока он медленно полз в гору, думала о своем двоюродном брате. Необычная судьба. Как и я, он в детстве жил в Южной Америке, но каким-то ветром его занесло в Европу, и, судя по словам де Морнэ, он ухитрился получить образование, сделать карьеру в Ордене и даже завести детей с Линторффом. Будучи при этом де Лилем. Похоже, Орден действительно давно потерял к де Лилям интерес, как я, в общем-то всегда и думала, пока меня не начинала пугать мама, а теперь и этот проклятый старик. К тому времени, как трамвай достиг конечной, я осталась в вагоне одна. Спрыгнув с подножки, я прошла последние метры асфальтированной дороги. После нее начиналась грунтовая с остатками брусчатки. Сняв приличные босоножки, которые надевала на работу, я переобулась в старые задрипанные кросы, подошва которых худо-бедно спасала ноги от камней. — Чой-то ты сегодня рано, девонька... Поперли с работы? — с плохо скрываемой надеждой окликнула меня тетушка Жулиана, сидевшая с трубкой на пороге своего домика, собранного еще ее отцом из «говна и палок». С той поры красивей он не стал. — Нет, пока держусь, — весело отозвалась я, не останавливаясь. Я была местной знаменитостью, и не потому что белая (нас таких тут хватало), а потому что пренебрегла местным бизнесом по изготовлению сувениров для туристов и ухитрилась найти работу на берегу. *** — Как хорошо, что тебе удалось освободиться пораньше, — улыбнулась мама, открыв мне дверь. — Я всегда страшно боюсь, когда ты ночью возвращаешься по этим жутким улицам. — Но, мам, меня обычно подвозит на мотоцикле Оливер, ты же знаешь. — Да, очень милый мальчик — тебе с ним повезло. Только моя мама могла назвать громилу под два метра ростом с кулачищами размером с голову младенца милым мальчиком. Но мне действительно с ним повезло. Мы сели ужинать на кухне. Я чувствовала, что маме не терпится узнать, чем закончился мой разговор с Шарлем де Морнэ, но мне не хотелось разрушать уютную безмятежность нашего тет-а-тет. Вдруг такой вечер, без тревог и опасений, больше никогда не повторится… — Выпьем кофе в гостиной? — предложила мама. Мы, как настоящие бразильянки, привыкли делать это в любое время суток. Гостиная у нас также служила библиотекой и моей спальней. Во второй комнате, поменьше, спала мама. — Итак? — спросила она, сделав глоток из красивой тонкой чашечки — одной из немногих вещей из ее прошлого, которую удалось сберечь. Думаю, что возможность пить из фарфора среди окружавшей нас разрухи и нищеты придавала ей сил и стойкости. — Ты оказалась права: де Морнэ интересует не мое благополучие, а мои родственные связи, — вздохнула я. — Чтобы понять, что делать дальше, мне нужно кое-что у тебя узнать. — Да? — Под каким именем живет дядя Жером в Европе? Мишель Лакруа? — Да. Де Морнэ поддерживает с ним связь? Он что-то от него передал? — Нет, дело в другом. Я не знаю, можно ли верить этому человеку, но он утверждает, что в его руках ваша с дядей переписка. — Очень сомнительно, — задумчиво сказала мама. — Я всегда полагала, что Жером уничтожал мои письма, как я это делала с его письмами. Но даже если нет, с какой стати он стал бы передавать их де Морнэ? Не так уж они и близки были. Тогда уж скорее Николя Лефевру — это его друг со студенческих лет. — Или с дядей что-то случилось, и переписка попала к де Морнэ, — мрачно заметила я. — Или просто украдена. Мама изумленно посмотрела на меня. — Это как-то уж слишком — подозревать уважаемого банкира в краже частной переписки. Да и к чему они ему… — А я скажу тебе, к чему. Чтобы заставить меня шпионить для него! — Что?! — мама отставила чашку и подавалась вперед. — Представь себе! Он хочет, чтобы я сблизилась с Гунтрамом и что-то у него выведала, иначе де Морнэ грозится передать вашу переписку в Орден. Якобы после этого нас ждут страшные несчастья, хотя я не понимаю, чего такого крамольного может быть в этих письмах… Мама закрыла лицо ладонями, сгорбилась; некоторое время так посидев, опустила руки и испуганно посмотрела на меня. — Примерно через полгода после нашего приезда в Бразилию сюда наведался человек из Ордена и стал допытываться, не знаю ли я, где скрывается Роже. Тогда я честно сказала, что нет, потому что тогда у меня действительно не было никаких вестей от него. Этот человек предупредил, что если мне дорога моя жизнь и твоя, я должна сообщить ему, когда мне станет что-нибудь известно о местонахождении мужа. Где-то через месяц мне пришло первое письмо от Жерома, он сообщил свой адрес, и я написала ему наш номер телефона. Он позвонил, рассказал, что Роже обосновался в ЮАР, и я умоляла его, чтобы никто из них сюда ни в коем случае не приезжал. Потом мы время от времени писали друг другу. Так вот, в паре писем к Жерому я упомянула Йоханнесбург, и это можно при желании истолковать так, будто я знала, где находится мой муж, и нарушила требование Ордена, ничего им не сообщив. — Она говорила все тише и тише, а потом голос ее дрогнул, и она уставилась в окно. — В 2006 году Жером позвонил мне и сообщил, что Роже погиб в автокатастрофе в Мадриде. Не представляю, что он мог делать в Испании… Сам отец никогда не писал нам. В первые годы я очень скучала по нему и в новый год загадывала желание получить от него письмо. Однажды оно действительно пришло — было вложено в письмо дяди. В нем папа вспоминал наши лучшие моменты вместе, и, прочитав его, я плакала весь вечер, после чего, видимо, взрослые решили не повторять эксперимент. — Но какая теперь разница, знала ты или нет, если папы давно нет в живых?! — Они мстительны. Очень. Видишь ли, я не рассказывала тебе всего, что произошло в 1989 году, чтобы не пугать. — Де Морнэ сказал, что дядя Паскаль с семьей погибли при пожаре, и якобы пожар этот не был случайным. Это действительно так? Мама некоторое время молчала. — Да, это была показательная казнь. — И дети? — сглотнула я. — Говорят, детей застрелили, чтобы не мучались. — Мам, а мы с тобой… Почему живы мы? — тихо спросила я, обхватив себя руками, потому что в этот душный летний вечер мне вдруг стало зябко. — За меня и тебя ходатайствовал князь цу Лёвенштайн, — сказала она, — но я не уверена, что дело только в этом. Так или иначе, князь умер несколько лет назад и нас больше некому защитить. С его сыновьями, Адольфом и Юргеном, я знакома поверхностно, мы практически чужие люди. К тому же вряд ли сыновья князя имеют на гроссмейстера такое же влияние, какое имел мой дядя. — Де Морнэ говорил примерно то же самое… Мы помолчали. — Он показал тебе эти письма? — спросила мама. — Нет, не показывал. — Скорее всего, он лжет. Жером не мог быть так неосторожен. Но как узнать наверняка… — На какой адрес ты писала дяде Жерому? — Почтовое отделение в Брюсселе, Мишелю Лакруа до востребования. — И он никогда не говорил, как его можно найти? — со слабой надеждой спросила я. Она отрицательно покачала головой. — Мы созванивались, довольно редко. Только последние лет десять телефонная связь в фавеле стала работать более-менее стабильно. Никто из здешних не платил за телефон, и компания не обслуживала оборудование, поэтому, бывало так, что связи не было месяцами… К тому времени наша переписка сошла на нет. Знаю только, что он купил долю в какой-то юридической фирме. Мы помолчали. Я понимала, что никак невозможно за столь короткий срок, что отвел мне де Морнэ, разыскать дядю Жерома, чтобы проверить его слова. — Знаешь что, мам, выходи-ка ты замуж за доктора Виларинью, уезжай с ним из Бразилии, и никакой Орден вас не найдет. Я тоже что-нибудь придумаю… — Я не видела тела Роже, и пока существует хотя бы крохотная возможность, что он жив, я не свяжу свою жизнь с другим человеком, — ровно сказала мама. — Что в моем возрасте означает — никогда. — Но мама… — Я так устроена, Мари-Элен: для меня мой муж всегда был единственным мужчиной на свете. Был и продолжает оставаться. В этот момент я вдруг очень четко поняла, что не если не сделаю что-нибудь со своей жизнью, то буду обречена на старости лет питаться лишь горькими воспоминаниями и сожалениями об упущенных возможностях. — Тогда я поеду в Европу и узнаю, что произошло, — сказала я, зажмурившись, чтобы не заплакать. — А де Морнэ пусть себе думает, что я испугалась его угроз. — Нет, Мари-Элен! Пусть этот человек делает, что хочет, но ты не должна туда ехать. Это безумие! Знаешь, мы можем перебраться в другой город. И тогда ни де Морнэ, ни люди из Ордена нас никогда не найдут. Можем уехать хоть завтра. Бедному собраться — только подпоясаться… Я посмотрела на ее усталое, изможденное болезнью лицо. — Здесь у нас друзья, есть жилье, у меня — бар. Что мы будем делать на новом месте без денег? Вряд ли мне удастся быстро найти работу в небольшом городе. На что мы будем жить? Нет, мам, я поеду в Европу. И буду посылать тебе деньги. — Мари-Элен, ты плохо слушала, когда я рассказывала, как Орден казнил семью твоего отца? — Они не узнают. У меня теперь другая фамилия. Я найду дядю Жерома, и мы придумаем, как нейтрализовать де Морнэ. Не думаю, что юристов по имени Мишель Лакруа его возраста так уж много. Мама вздохнула и обняла меня. Потом мы долго сидели молча. Каждая думала о своем. Было ли мне страшно? Было. Но вместе с тем в где-то глубоко внутри меня скреблось любопытство и предвкушение, в которым я бы постыдилась признаться даже маме. — Если ты решительно настроена ехать, — мама посмотрела на меня, и я кивнула, — я дам тебе письмо для одной моей дальней родственницы. Мы вместе учились в Гштааде и хотя она была на пару лет моложе меня, очень сдружились. Если вдруг тебе понадобится помощь, попробуй ее найти. Ее звали Моника ван дер Лейден, она родилась в Утрехте. Ее мать — родная сестра жены моего дяди, княгини Лёвенштайн. После университета Моника вышла замуж за швейцарца по имени Бернар Линцер, в восьмидесятые он работал во французском филиале UBS. С 1989 года, как ты понимаешь, я ее не видела и не знаю, где она сейчас живет, но наверняка знают Адольф, Юрген и их мать, вдовствующая княгиня Лёвенштайн. — Мама, я запомню ее имя, но только не надо ей ничего писать. Во избежание, — многозначительно сказала я, и мама охнула. — Лучше скажи мне что-нибудь такое, что знаете только вы с ней. Что-то из школьных лет, например… Она задумалась, потом слабо улыбнулась. — Однажды зимой, когда под тяжестью снега оборвались провода и пансион весь вечер сидел без электричества, — медленно начала она, и мне показалось, что сейчас, как в детстве, услышу от нее волшебную сказку, — мы с Моникой заперлись в кладовке и при свете свечей вызывали дух Хайди. — Хайди? — переспросила я. — Но это же книжный персонаж! — Ну и что? Она же пришла, — лукаво усмехнулась мама и сразу стала похожа на маму времен моего французского детства. — Ты шутишь? — Ничуть. Монике на голову свалился моток зеленой пряжи, который до этого вполне себе спокойно лежал на полке. И сразу же включился свет. — Понятно — добрая Хайди починила вам провода, — хмыкнула я. — Монике в ту пору было восемь с половиной, а мне одиннадцать, — пожала плечами мама. — Возможно, мне пригодится человек, умеющий общаться с духами, — неловко пошутила я и сразу же пожалела об этом. — Кстати, кажется, я снова выхожу замуж. На этот раз фиктивно. Скоро буду фрау Штайнер. Ужасно звучит, да? — Отчего ж… Отличная фамилия, чтобы затеряться в толпе швейцарцев, — сказала мама, и я поняла, что она смирилась с тем, что я уезжаю. *** Через два дня я позвонила Шарлю де Морне и сказала, что согласна ехать в Европу и жду от него дальнейших инструкций. Первым заданием стало познакомиться с будущим мужем. Мы встретились в условном месте на набережной. Взглянув на меня, Дарио сказал: — Фуф! Я опасался, что ты окажешься костлявой старухой, злоупотребляющей автозагаром — мне было бы неприятно держать тебя под руку в консульстве. Что, так хочется в Швейцарию? Поверь мне, там такая тоска… — протянул он, оглядывая мои ноги. — Захотелось пожить в Европе… — неопределенно ответила я. — Почему старуха? — Сумма, которую мне пообещал старикан, наводила на такие мысли. А ты хорошо говоришь по-немецки… — Это родной язык моей матери. — Прикольно… Ты что, его любовница? — огорошил он меня вопросом. — Иначе зачем старику платить столько денег, чтобы перетащить тебя в Европу. — Что?! Нет! Просто… — я на секунду задумалась, — я дочь его внебрачного сына. Всю жизнь он о нас и не вспоминал и вдруг на старости лет решил меня облагодетельствовать, а я, как ты понимаешь, не стала возражать: лучше поздно, чем никогда. — Тоже верно… — согласился мой будущий муж. …Дарио происходил из богатой швейцарской семьи. На третьем курсе университета учеба ему осточертела, он взял академический отпуск и умотал в Бразилию, чтобы заняться серфингом (о Боже, мне везет на серферов!), после чего сразу же был лишен отцом содержания. Прилетев домой на Рождество, он обнаружил, что в разлуке его родитель не стал сговорчивее. Условие оставалось прежним — либо Дарио возвращается в Швейцарию, учится и получает от него материальную помощь, либо пусть живет как хочет. Тут и подоспел де Морнэ со своим предложением. Он с отцом Дарио посещал один и тот же гольф-клуб, и, видимо, Штайнер-старший пожаловался ему, что сын стал дурить. Смекнув, что молодой Штайнер оказался в таком положении, что не откажется от денег, старик решил использовать ситуацию в свою пользу. Всё это Дарио выложил мне на десятой минуте знакомства, и я еще раз убедилась, что не так уж ошиблась, мысленно сравнив де Морнэ с пауком. — У этого типа везде все схвачено. Его люди уже готовят все бумаги и записали нас с тобой на прием к консулу. Нас прямо сразу и зарегистрируют, так что твоя мечта сбудется в следующий вторник, в десять утра. Боже, такая рань! Надеюсь, я не просплю… — Уж ты постарайся, любимый, — сладко ухмыльнулась я. *** — Вот дубликат вашей метрики на имя Мари-Элен Араужу, — сказал мне Шарль де Морне при следующей встрече. — Я использовал фамилию вашего первого мужа, вы привыкли на нее отзываться и не выдадите себя. Отец у вас бразилец, Лукас Араужу, а мать — немка, Марта Эйснер. И не смотрите на меня так испуганно, вы прекрасно понимаете, что в вашем швейцарском досье (которое будет оцифровано, и Орден легко получит к нему доступ, если захочет) не должны фигурировать фамилии де Лиль и цу Лёвенштайн. В анкете на получение вида на жительство в Швейцарии в графе «родители» будут значиться Араужу и Эйснер (мои люди заполнят ее за вас заранее), и ваша задача ее подписать, ничему не удивляясь. В заявлении на брак укажите место своего рождения как Бананал, штат Сан-Паулу. Не забудьте, что это ваш первый брак. И, разумеется, берите фамилию мужа — Штайнер. — А если они поймут, что документ поддельный? — Дубликат вполне настоящий, выдан позавчера. В восьмидесятых в Бананале сгорел архив регистрационных записей (компьютерных баз данных тогда еще не было), и там можно получить дубликаты сомнительных документов, если знать, к кому обратиться, и хорошо заплатить. Не волнуйтесь, никто не будет затевать ради вас расследование. К тому же, ваш будущий муж принадлежит к семье из так называемой швейцарской «золотой тысячи». Негласно это подразумевает режим наибольшего способствования при любых административных процедурах. — Значит, я сделала завидную партию? — Не вы, а Мари-Элен Араужу, уроженка Бананала, штат Сан-Паулу. Если всё пройдет, как задумано, потом вы сможете вернуться к своей настоящей личности. *** В назначенный день мы с Дарио, предварительно заключив стандартный договор о раздельной собственности в браке, благополучно поженились, и я, как супруга гражданина Швейцарии, сразу же подала заявление о получении вида на жительство. Заявление рассмотрели и одобрили в кратчайшие сроки («золотая тысяча», а как же!) и уже через две недели я стала обладательницей заветной карточки, которая давала мне право на неограниченное проживание и работу в Швейцарии. В честь этого мы с Дарио распили бутылку шампанского. — Вот отец взбесится, если узнает, что я женился на бразильянке, — злорадно сказал он. — Только не говори ему про брачный договор, Линн. Пусть потрепыхается. — Что за чушь! Я вообще не собираюсь встречаться с твоим отцом. — Цюрих не такой уж большой город, слухи там разносятся быстро, — возразил Дарио. — Он сам найдет тебя, если захочет. — Я постараюсь, чтобы этого не случилось. Кстати, мой бывший… парень (я хотела сказать «муж», но вспомнила, что по легенде не была до этого замужем) — чемпион побережья по лонгборду. Иногда он дает уроки начинающим и сейчас как раз набирает группу. Хочешь, я тебя к нему пристрою? — предложила я. Дарио обрадовался и торжественно заявил, что ему страшно повезло с женой. Мы тепло попрощались и расстались друзьями, пообещав друг другу иногда созваниваться. *** Вам-то, конечно, самолеты не в диковинку, но я впервые в жизни путешествовала по воздуху (не считая канатной дороги на Сахарную Голову) и сильно нервничала при взлете. Чтобы отвлечься, я попыталась заговорить с соседом, но разговор быстро увял — он уткнулся в свой ноутбук, и я опять осталась наедине со своими страхами. Видя мое состояние, стюарт, симпатичный парень в синей форме LATAM Airlines, сжалился и принес мне шампанского, которого пассажирам эконом-класса вообще-то не полагалось. Я выпила, и меня сразу же начало клонить в сон; встала я рано, потому что в нашу глушь таксисты ехать отказываются, и пришлось тащиться с чемоданом пешком до границы фавелы. Мама порывалась ехать со мной в Галеан, чтобы проводить, но я сказала ей, что не хочу затопить аэропорт слезами. Уже на пороге, когда я в последний раз обнимала ее, до меня вдруг как-то необыкновенной четкостью и резкостью дошло, что я оставляю ее одну. На мгновение мне стало страшно, и я подумала, может быть, стоит плюнуть на всё и остаться? Мама, словно прочитав мои мысли, сказала: — Поезжай, Мари-Элен, и добейся для нас справедливости. Я хочу хотя бы еще раз в жизни увидеть витражи Сент-Шапель. У меня в горле стоял такой ком, что я даже не смогла ничего ответить, только кивнула, чмокнула ее в щеку и, схватив чемодан, поскорее сбежала, чтобы она не увидела, что я готова зареветь. Если подумать, я никогда больше чем на день не расставалась с мамой, за исключением тех пяти месяцев, что жила с бывшим мужем в хижине на пляже, да и то пару раз в неделю бегала ее навещать. …Долгий перелет измотал меня до крайности, я не привыкла проводить столько времени, ничего не делая и практически неподвижно. К счастью, где-то к середине пути я нашла таки себе собеседницу. Лилиана летела на учебу во Францию, где, как она меня просветила, бесплатное высшее образование. Условно бесплатное — вступительные и регистрационные взносы, страхование за свой счет. Ну и есть иногда надо, и где-то ночевать. Она собиралась устроиться официанткой и подрабатывать. А потом выйти замуж за местного и стать настоящей француженкой. Я ей немного завидовала — она была моложе меня и поэтому отважнее, четко знала, чего хочет и кем собирается стать через год, пять и даже десять лет. И главное, у нее не было отягчающих обстоятельств — Ордена, де Морнэ и мрачной семейной истории.