и все твои печали под черною водой

иногда повелителя ветра ши цинсюаня сложно было понять. вообще-то сам по себе он был что открытая книга — любая эмоция отражалась на его лице, но бывали моменты, когда хозяин чёрных вод просто не мог сказать, чем он вообще руководствуется и что заставляет его вести себя таким образом. сейчас он тоже не мог понять. и возразить он тоже не мог. если порассуждать, то действительно ему будет удобнее, если цинсюань будет находиться в его владениях — там он может обеспечить ему большую безопасность, ещё ему не придётся постоянно перемещаться то в обитель, то к цинсюаню... но это все ещё было дико. все равно что хэ сюаню захотеть вернуться в темницу, в которую его бросили. обитель чёрных вод должна была пробуждать страшные, травмирующие воспоминания, и он никогда бы не подумал, что бывший бог захочет вернуться туда. более того, это было местом, в котором не должно было быть гостей. его собственный укромный уголок, убежище от всего мира: всех "чудиков" после свершения мести он выпроводил, каждый человек, оказавшийся в его владениях, был обречен на гибель, а водных гулей он давно уже разогнал. были лишь костяные рыбы — уродливые прожорливые чудовища, к которым он, однако, не питал неприязни. но они были молчаливы, лишь изредка показывались на поверхности воды, чтобы махнуть ему хвостом, и снова отправлялись в глубины, поджидая снизу корабли. в обители чёрных вод не было никого живого. рыбы были давно мертвы, хозяин был давно мёртв, и четыре урны заключили в себе лишь прах мёртвых тел. это было чем-то сугубо личным. чем-то, куда страшно впускать кого-то ещё. волны слушали его приказы и выражали его состояние. слишком много того, о чем никому нельзя знать.

но сейчас он был готов поступиться всем этим.

он лишь устало вздохнул, нарисовал на земле печать, особенную, не такую, какую рисуют, чтобы попасть в любое другое место, взял цинсюаня под локоть и подвёл его к печати. — если ты так хочешь. я пойду первым. цинсюань просиял, когда хэ сюань сделал это. он доковылял до печати и кивнул. в следующую секунду хэ сюань ступил в печать, и спустя мгновение оказался в своей обители. печать привела его в главную комнату дворца, ту, где стояли урны с прахом... в последнее время здесь был беспорядок. это место то затапливало, то высушивало, на полу была высохшая морская пена и обрывки водорослей. сюда не стоит приводить гостей, но пути назад у него уже не было. ши цинсюань появился через минуту. это была именно та комната, в которой когда-то все и произошло. он перенёсся сюда с улыбкой. теперь улыбка медленно сползала с его лица. хэ сюань отодвинулся в сторону, встал так, чтобы не загораживать ему выхода. хэ сюань почувствовал, как внутри свернулся противный склизкий комок — то был голод, и с каждой секундой он становился сильнее. ши цинсюань приложил руку к своему горлу и издал хриплый вздох, будто ему не хватало воздуха. ши цинсюань огляделся по сторонам, и ужас захлестнул его подобно волне. — тише, тише, спокойно, — хэ сюань отстранился от него, но потом, понимая, что это единственный выход, подошёл и подставил свое плечо, — пойдём наружу. или вернёмся обратно, если ты хочешь. четыре урны стояли в полном безмолвии. ему было стыдно, что он привёл к ним кого-то. это было две стороны одной монеты, которые никогда не должны были соприкасаться друг с другом. два разных мира. ши цинсюань и его мертвый, погибший от рук хэ сюаня, брат.

мертвый хэ сюань и его мертвая семья, погибшая от рук брата ши цинсюаня.

две эти крайности нельзя было совмещать.

ши цинсюань дышал поверхностно и неровно словно задыхался. он держался за свое горло, второй рукой вцепившись в плечо демона, весь бледный, с дрожащими губами и пальцами, испуганный донельзя. хэ сюань был готов поспорить, все самые страшные картины в один миг всплыли в его голове. он опирался на хэ сюаня боязливо, едва передвигаясь к выходу, но, в конце-концов, отпрянул и согнулся, опустившись на корточки. прямо сейчас он столкнулся с главным кошмаром своей жизни лицом к лицу. прямо сейчас виновник этого кошмара стоял рядом с ним, и это выглядело как ужасная, ехидная и жестокая насмешка. хэ сюаню не хотелось смеяться. он осторожно опустился на корточки рядом с ним. — я не причиню тебе вреда, — мягко сказал он, — это только моя непредусмотрительность, что мы оказались именно в этом месте. пойдём наружу, там легче дышится, свежий воздух. но ши цинсюань молчал, продолжая пытаться восстановить дыхание, и не смотрел на него. волосы ниспадали на его глаза, он прятал лицо в ладонях. хэ сюань не знал, что с ним делать. он знал только, что это целиком и полностью его вина и что с самого начала это была глупость — соглашаться на то, чтобы привести бывшего повелителя ветра сюда. он взмахнул рукавами, не зная, что предпринять. он помедлил возле него некоторое время: волны тут же принялись бесноваться, угрожающе биться о берег, и хэ сюань одним движением руки остановил их, нахмурившись. ещё не хватало, чтобы они напугали его. и море послушалось — оно успокоилось в ту же секунду. чёрные воды не всегда слушались своего хозяина. они были своенравны и показывали именно то, что он всегда пытался в себе скрыть. словно все то, непрожитое, невыплеснутое наружу, скомканное и запертое внутри демона находило свой выход в бескрайнем море, волновало его воды, вызывая ужасающие шторма, сеяло дно жемчужинами, когда он не мог, все же, сдержать комок горьких слез, и ласкало песок с лёгким шумом, когда он пытался задушить в себе что-то нежное и тёплое. но сейчас они послушались, словно тоже не могли допустить, чтобы их гость напугался. хэ сюань пробормотал тихое извинение, когда бережно подхватил бывшего повелителя ветра на руки и вынес его на крыльцо. здесь было прохладно, здесь гулял лёгкий ветер, здесь волны нашептывали едва различимое "тш-ш-ш". хэ сюань повторил это "тш-ш-ш" собственными губами, когда посадил гостя на порог. тот не сопротивлялся все это время, даже не пытался, лишь продолжал закрывать лицо руками и судорожно хватать ртом воздух, так, будто бы он оказался на дне и тонул. — тише, тише, все в порядке. мне стоит остаться или мне стоит уйти? — он всеми силами подыскивал слова утешения, всеми силами старался сделать так, чтобы голос его не звучал сейчас грозно или холодно. это противилось всему тому, что было в нем всегда. потухающая в груди ярость и ненависть протестовала, чувство собственного предательства душило его самого, чувство несправедливости сжимало когтистыми лапами желудок, вызывая страшный голод. хэ сюань стоял, не зная, за что ему взяться, прежде чем не услышал ответ: — оставь меня, — проронил слабым голосом цинсюань, будто боялся это сказать, будто боялся его гнева, — пожалуйста. хэ сюань ничего не сказал. просто зашёл обратно, закрыв дверь. нужно было сказать ему, что он может позвать, если вдруг что-то понадобится. нужно было сказать ему что-то ободряющее напоследок, но он ничего не нашёл в собственных мыслях. голова была пуста. было только ужасающе, чертовски, отвратительнейше больно. и это, наконец, ошущалось правильным. он снова оказался в той комнате, с которой все началось. в комнате, в которой когда-то все закончилось. подобрал мусор с пола, и смятение тяжестью легло на его измученные плечи. хэ сюань чувствовал себя крохотным и сломленным. он не мог позволить чёрным водам напугать гостя, который все ещё был снаружи. эмоциям некуда было деваться, не в чем найти выплеск, и они заполнили его полностью. эмоции, которым он давно забыл названия, такие яркие, перемешивающиеся, и все до единой бесконечно тяжёлые, давящие на его грудь, на его сердце. хэ сюань спустился вниз по стене и закричал, зажимая рот руками. не сводя глаз с четырёх стоящих здесь на постаменте урн. закричал, тут же заглушая собственный вопль. он знал, что так будет, он знал, что так будет, он знал, что так будет, и все равно совершил глупость. он знал, что нельзя ши цинсюаню здесь быть, и все равно привёл его сюда. — хэ-сюн! хэ-сюн! кто-то звал его так отчаянно, что он, резко вскочив, на пару мгновений замешкался, пригладил растрепанную копну чёрных волос, поправил одеяние. в голове по-прежнему ничего не было, мысли его были пусты. он просто двинулся на зов, не зная, что ещё он может сделать. — я передумал, прости, прости, прости, пожалуйста, останься здесь! не мог бы ты остаться здесь? ши цинсюань сидел там же, где его оставили: тоже растрепанный, сжавшийся в маленький комок, обнявший руками колени, и в светлых и до безумия живых глазах его застыло стекло невыплаканных слез. хэ сюань кинулся к нему. обнял его. он сам не понимал, что делает. он устроил его голову у себя на плече и лишь тихо шепнул: — кричи. ши цинсюань закричал. истошно закричал, и крик этот был полон всего самого страшного, всего самого дикого, что только может быть в человеке. он кричал, голос его срывался и дрожал, он давился слезами и продолжал кричать. потом он замолчал, и сбился, и свернулся в ещё более маленький комок, обхватив плечи хэ сюаня руками и так сильно вцепившись в него, будто от этого зависела вся его жизнь. и волны лишь шептали: "тш-ш-ш". и хэ сюань невесомо перебирал его волосы, налипшее на мокрое от слез лицо, и молча вытирал его слезы. они сидели так несколько минут, и ши цинсюань постепенно стал восстанавливать дыхание. хэ сюань поддержал его, показательно громко и размеренно дыша, хотя ему и не требовалось дышать, хотя тело его и было мертво. он вспомнил, что он холоден, что руки его ледяные, и ему стало стыдно, он попробовал отстраниться — и не смог, бывший бог продолжал отчаянно жаться к нему. — холодно, — сказал хэ сюань, — принести тебе плащ? — нет, ничего не надо, — на выдохе произнёс ши цинсюань, — только можно я ещё посижу немного так, ладно? и не было в голове хэ сюаня никаких мыслей, ничего, чистота белого листа. разум был пуст, и он лишь в исступлении продолжал бормотать что-то вроде "дыши" или "тише, тише" себе под нос, не зная, кому адресовывает это: себе или ему; и было в их объятиях какое-то особое, жуткое единение душ, что-то такое, чего нельзя было описать ни одним словом, придуманным за все существование мира; не было никого, кто бы понял первого лучше, чем второй, и не было никого, кто бы понял второго лучше, чем первый. то была их общая боль, накопившаяся, раскаленная и, наконец, вырвавшаяся за пределы сознания. то была их общая боль, и теперь они разделяли её на двоих. боль утихала. в объятиях цинсюаня было до удушья тепло. — все-таки есть вещи, которых я боюсь. — с горьким смешком заметил ши цинсюань. — есть вещи, которых боюсь и я. вечер опускался на остров. в наступающих сумерках на крыльце ветхого, одинокого дворца сидели двое.

волны называли их имена, и имена сливались в одно.

— у тебя тут очень красиво, — ши цинсюань чуть отодвинулся, осматриваясь вокруг, — и теперь я знаю, что боюсь намного меньше. хэ сюань отпрянул, все же разрывая их объятия, и сел на краю порога.

потерявшийся путник поймал чудовище чёрных вод в рыболовные сети.

оно не сопротивлялось. не барахталось в них.

— я тоже стал бояться намного меньше.

чудовище чёрных вод обретало покой в том, чтобы быть побежденным и пойманным.