и все твои печали под черною водой

ши цинсюань просыпается тогда, когда солнечные лучи начинают щекотать его лицо. он жмурится, потирает глаза, затем открывает их. хэ сюань провел почти девять часов в одной позе. осторожно поддерживая бывшего повелителя ветра, уткнувшегося носом в его грудь, и боясь пошевелиться лишний раз, чтобы не спугнуть, не нарушить его крепкий и спокойный сон. он не знал, ума приложить не мог, почему рядом с ним, с тем, кто, казалось, должен был нести угрозу, ши цинсюань так легко и крепко заснул. так или иначе, он старался не слишком много думать об этом, ведь сейчас это было не важно. важным было то, что тот, наконец, выспится, и не увидит за эту ночь больше никаких кошмаров. хэ сюань лежал так всю ночь, стараясь поддерживать человеческую температуру тела, и грел бывшего бога в своих объятиях — неловких, неуклюжих, непривычных для него. он не спал, — демонам не нужно спать, — но и сам провалился в лёгкую, чуткую дрему, только бы не оставаться один на один со своими мыслями в таком странном для себя положении. только бы не думать лишний раз о том, что происходит, и куда вообще завела его жизнь, и что это все значит. сначала он смотрел на цинсюаня, на его мерно вздымающуюся грудь, на его чуть дрожащие ресницы, на его умиротворенное выражение лица... он был так красив, так удивительно красив и правильно сложен, и не было в его внешнем облике ни единого изъяна. цинсюань был... соткан из чистоты и хранил под своими веками весь свет этого мира. он был беззащитен, и это была первая в мире ночь, когда хэ сюаню не хотелось свернуть ему шею во сне. он не смел ни о чем думать. ни о ши цинсюане, ни о себе, ни о своей, черт, какое же это страшное слово, любви к нему. хэ сюань сначала чувствовал страшный голод, однако со временем тот понемногу улегся в его животе, оставляя лишь тонкое привычное ноющее потягивание где-то в желудке. и чёрные воды в эту ночь были удивительно спокойны. всю ночь лишь тихо пели колыбельную своими волнами. теперь, когда ши цинсюань открыл глаза, хэ сюань поспешил убрать свои руки и отстраниться. ши цинсюань сморгнул сонную пелену с глаз, его лазурный взгляд приобрёл осмысленное выражение. он быстро пригладил растрепанные волосы и суетливо отвернулся, положив ладонь на свою щеку. — ой! доброе утро! подожди, я пойду умоюсь и приведу себя в порядок... хэ сюань хотел было возразить, но все-таки не стал. он лишь отодвинулся ещё, чтобы дать мужчине встать. его реакция была такой простой. обыденной. словно это не казалось ему чем-то странным, чем-то пугающим... хэ сюань был рад этому. хэ сюань был этому рад. — доброе утро, — тихо ответил он, позволяя себе, наконец, перестать поддерживать температуру тела живого человека, — ладно. ши цинсюань умылся водой из бочки, быстро расчесал свои волосы. хэ сюань встал за это время и, не зная, чем занять себя, в конце-концов просто положил цинсюаню и себе немного риса с рыбой, оставшихся со вчерашнего дня. он заварил чай и сел за стол, когда ши цинсюань закончил с умыванием. в воздухе висело так много невысказанного, что, казалось, этот груз повисших слов давил на плечи обоим. — как твои дела? — наконец спросил цинсюань. — как всегда. а твои? — я прекрасно выспался. спасибо тебе. — не за что благодарить меня. ши цинсюань моргнул, улыбнулся, сел за стол и опустил взгляд. — ну как же, ха-ха, вообще-то есть... я думаю, тебе стоило больших усилий пролежать так всю ночь. — у демонов не затекают конечности, я могу не двигаться хоть целый год. — нет, я... не совсем об этом. бывший повелитель ветра поковырялся палочками в рисе. — о чем тогда? — я думаю, тебе не понравилось, что я все это время был так близко к тебе. — ты и раньше так делал. — и тебе никогда это не нравилось. — ну, если быть честным, мне правда редко нравится, когда кто-то близко ко мне. — я снова не об этом, — цинсюань усмехнулся, — мне казалось, проблема в том, что это именно я. я имею в виду, я трогаю тебя, утыкаюсь в тебя, но при этом это я винов... — нет, — бесстрастно проронил хэ сюань, — мы договорились начать всё, не задумываясь о прошлом. я ни о чем таком не думал. тебе тоже стоит прекратить. хэ сюань никогда не мог похвастаться тем, что многое понимал в человеческих отношениях. сейчас он убедился в этом лишний раз. это было таким сложным. полночи один рассматривал красоту другого и признавал сам себе, что любит его. полночи один думал, что второй непременно должен чувствовать угрозу, должен испугаться его. другой оказался уверен, что это было для первого отвратительно, и что это он должен был вызывать неприятные эмоции. хэ сюань хотел сказать об этом, но не стал. у него всегда было так много, о чем он не мог сказать. ши цинсюань хихикал, как делал всегда, когда был загнан в угол. ши цинсюань отправил себе в рот кусочек рыбы и вздохнул. — спасибо, что полежал со мной. мне всегда было страшно спать одному! мне было спокойно. хэ сюань помолчал некоторое время, собираясь с мыслями. — главное, что ты выспался. главное, что ты меня не боишься. ши цинсюань поднял на него взгляд, и лазурь встретилась с золотом, и весь мир на секунду замер. — почему я должен бояться? — это глупый вопрос. — вовсе не глупый, хэ-сюн! я тебя не боюсь! он говорит это, гордо расправляя плечи и выпячивая грудь, задирая подбородок, весь комично напыщенный и храбрящийся. хэ сюаня забавляет это, но он все ещё терзаем сомнениями. сохраняя нейтральное выражение лица, он уточняет: — правда? цинсюань фыркает, выпуская воздух из лёгких, и снова опускает голову. — разве что немного. как рефлекс. не обижайся, пожалуйста. демон чёрных вод чувствует, как что-то стискивает его желудок ледяными лапами. — я не обижаюсь, — говорит он, — это имеет место быть. это имеет место быть. это закономерно. это справедливо. это даже правильно. но он так бы хотел, чтобы этого не было. они заканчивают завтракать, перебросившись парой дежурных фраз. оба погруженные в собственные мысли, оба чувствующие себя немного... подавленно и растерянно. хэ сюань доедает первым и первым встаёт из-за стола, взмахнув рукавами своего чёрного ханьфу. — мы идём к лекарю сегодня? ши цинсюань немного колеблется, прежде чем ответить. — честно говоря, я уже привык к своей ноге, и нет ничего страшного в том, что я не вылечу её. но если для тебя это важно, мы пойдём. как уже выяснилось, по словам другого лекаря, ногу можно было бы вылечить, только если снова сломать её и дать ей зарасти правильно. кому, как не хэ сюаню знать, что ши цинсюань больше всего на свете не любит боль. боится её — может, это не совсем правильное слово, он, в целом, умел переносить её, — но всегда до последнего старался избежать её. он знал, что после похода к лекарю ему придётся не только некоторое время ухаживать за цинсюанем, но и, что самое страшное и непривычное для него, быть рядом и утешать, когда будет происходить сама процедура. — значит мы пойдём, — бросил он, словно ему было совершенно безразлично. они стояли в маленькой комнате, насквозь пропахшей сухими травами, перед пожилым седовласым мужчиной. тот уже осмотрел цинсюаня и сказал то же самое, что когда-то сказал ему другой лекарь. хэ сюань хотел отвернуться, когда увидел, как в мимолетном отчаянии блеснули глаза бывшего бога, и как на секунду он исказил лицо так, словно вот-вот заплачет. — если вы готовы, мы можем сделать это сегодня и сейчас. хэ сюань сложил руки на груди, ожидая, что скажет на это цинсюань. он скорее склонялся к тому, что тот перепугается и попросит отложить болезненную процедуру. ши цинсюань стоял, прямой как струна, и бледный, и сжимал руки в кулаки. он размышлял над ответом всего пару секунд, колебался всего пару мгновений прежде чем, кивнув, ответил: — да. сделаем это сейчас. именно в этот момент хэ сюань наконец в полной мере осознал, что перед ним стоит совершенно другой человек. совершенно не изменившийся с одной стороны, но кардинально другой с иной. смелый и храбрый. независимый и самостоятельный. такой сильный, такой чертовски сильный. он всегда был сильным, но теперь эта сила била из него ключом. он был загоревший и с выгоревшими волосами, значительно похудевший и с заострившимися чертами лица, но все ещё совершенно такой же, как всегда. точь-в-точь как раньше.

и абсолютно изменившийся.

это было чем-то удивительным. это было чем-то потрясающим хэ сюаня, чем-то, к чему нельзя было относиться просто. это увлекало и очаровывало... ши цинсюань всегда оставался собой. лекарь провел их в соседнюю комнату, тоже маленькую и тоже пропахшую травами так, что что-то даже чесалось в носу. единственное отличие было в том, что в центре комнаты была большая деревянная кровать. ши цинсюань был бледен и поджимал губы. сейчас, напряжённый донельзя, но без открытого страха в глазах, он пытался держаться прямо и беззаботно, слегка улыбался... эта улыбка была нервной, и руки цинсюаня мелко дрожали. хэ сюань сделал шаг к нему, сам не зная зачем. хэ сюань взял его за руку, сам не зная зачем. — это ничего, — сказал он вкрадчиво и со всей теплотой, которая только осталась в нем самом, — если ты хочешь, я могу тебя как-нибудь отвлекать. ши цинсюань схватил его за руку в ответ так крепко, что на секунду захотелось в шоке отшатнуться. он улыбнулся, взгляд его на секунду просиял. — спасибо, хэ-сюн. давай будем петь песни! все что угодно. все, что тебе захочется. все, только бы тебе было лучше от этого. хэ сюаню казалось, что он — ничто перед ним. хэ сюань чувствовал, как любовь болезненно разгорается в его сердце, которое, он считал, давно уже не могло испытывать ничего светлого. хэ сюань не умел петь песни. хэ сюань не был близок ни к каким видам искусства, никогда даже не пытался петь: он знал, что у него вряд ли получится, всегда страшно было показаться смешным. сейчас, когда бывший повелитель ветра лёг на кровать, все ещё держа его за руку, — так доверчиво, так по-простому, словно бы надеялся отыскать в нем защиты, — хэ сюань едва ли не задохнулся от пугающей его, чужеродной нежности и набрал в грудь побольше воздуха, будто бы это могло помочь его мёртвому телу петь.

"давай мы возьмёмся за руки, давай будем петь и плясать, никогда не узнаем мы скуки, а будем о светлом мечтать!"

старая, детская песенка, наверняка принесенная ши цинсюанем ещё из его детства — хэ сюань помнил, как когда-то пели её, собравшись в круг, знакомые ему мальчишки и девчонки. незатейливая мелодия. и он неуверенно, тихо подхватил её.

"давай же возьмёмся за руки, давай же и петь, и плясать, никогда не узнаем разлуки, нам лишь полной грудью дышать!"

он знает, что лекарь встречается с ши цинсюанем взглядом, и они кивают друг другу. ещё мгновение, и тут же раздаётся хруст. ши цинсюань коротко вскрикивает, потом стискивает зубы, зажмурившись. его тело выгибается. хэ сюань сжимает его ладонь и в исступлении гладит её тыльную сторону большим пальцем.

"никогда не узнаем мы скуки, а будем о светлом мечтать! никогда не узнаем разлуки, нам лишь полной грудью дышать!"

этот куплет он тихо пропевает сам. потом наклоняется к ши цинсюаню, чьё лицо скривилось от боли, убирает с его лба выбившиеся пряди волос и останавливает себя прежде, чем приблизиться и оставить поцелуй.

нет. глупости. несусветная грубость.

вместо этого он продолжает поглаживать его ладонь, совсем забывшись. — ты молодец, все закончилось. — шепчет он. ши цинсюань раскрывает глаза, и хотя все ещё морщится, на лице его сияет самая яркая улыбка. они уходят от лекаря после того, как тот фиксирует ногу в правильном положении и подробно расписывает план лечения. хэ сюань слушает его, оперевшись о стену, ши цинсюань сидит в кровати и с очень вовлеченным видом кивает и постоянно посмеивается. ему все ещё больно, и боль эта сильна, но он все так же держит спину прямо и смотрит так, будто ничего не случилось. хэ сюаню остаётся только в безмолвии возвращаться. хэ сюань расплачивается с лекарем деньгами, как всегда занятыми у собирателя цветов под кровавым дождём. — сейчас мы отойдем в переулок, и я нарисую печать, чтобы сразу перенести тебя домой, — бросает он, ведя бывшего повелителя ветра за руку и позволяя опираться на себя. — я не хочу сейчас домой. — что за глупости, ты сразу решил начать бегать по городу, будто нога не сломана? тебе сказали, что нужно теперь отдыхать и не напрягать ногу первое время, только потом начать тренировать её. сейчас нужно просто лечь в постель и поспать. — нет-нет, конечно же я буду выполнять рекомендации! я просто не хочу домой. хэ сюань вздыхает и останавливается у стены, позволяя цинсюаню опереться на неё, пока он будет рисовать печать. — куда тогда ты хочешь? — я хочу в твою обитель, — просто отвечает он. потом, видимо, понимает, что сказал, и начинает махать руками и смеяться, — ну, это необязательно! только если ты сам не против, если тебе не будет в тягость! хэ сюань замирает, как вкопанный. ноги его каменеют. дело не в том, что он не хочет принимать у себя гостей. дело совсем в ином. — что? бывший бог лишь ещё сильнее смеётся и сконфуженно прикрывает рот рукой. — ладно, это действительно было смешно с моей стороны! извини, давай тогда просто домой. но хэ сюань уже не слушает его. — зачем тебе туда? это не то место, в котором тебе нужно появляться снова.

это не то место.

волны плачут и стонут словно маленькие обиженные дети.

пожалуйста, хозяин, почему ты не хочешь показать ему нас? мы скучали по нему.

— чудовище чёрных вод, — моряки говорят, — заманивает к себе во владения свою жертву, свою добычу, а затем злостно и жестоко с нею расправляется!

— я не знаю, — говорит ши цинсюань. он растерянно улыбается, — мне просто бы хотелось... снова побывать там. понять, почему именно это место. почему именно оно — твоя обитель. увидеть, кто ты, как ты живёшь. "это то место, в котором я убил твоего брата!" хэ сюань пораженно отшатывается словно его ранили в самое сердце.

волны стонут и плачут. чёрные воды обиженно хнычут.

— тебе не страшно? — ты что, забыл, что я тебе сказал? он храбрится, расправляя плечи и задирая подбородок.

— я же говорил тебе, что я тебя не боюсь!