Змеи просто так не кусаются

Когда они проснулись, температура уже была нормальной. Томми шустро выскользнул из объятий Тейкена и забился обратно в угол у решеток. Дрим возражать не стал и ничего на это не сказал — только пялился опять. Снова смотрел на него так странно, будто изучая. Иннит смотрел тоже. Оба молчали. Теперь при свете Томми не мог не испытать некоторого отвращения к мысли о том, что прикасался к Дриму. Дело даже не в их войне убеждений или прошлых обидах, тело Дрима просто было не очень… приятным. Он и сам понимал, что, наверное, не очень хорошо и справедливо так думать — Тейкен, в конце концов, не выбирал свою судьбу, но его изуродованное тело просто вызывало в Томми инстинктивный страх и неприязнь. И всё же он смотрел. Против воли. Глаза сами выискивали новые детали: резкие, будто вырезанные углы лица, глубокие морщины у глаз, едва зажившие раны по всей поверхности кожи, которые невозможно было не заметить… Он казался чужим. Почти нереальным. Как если бы ночь стерла его, а теперь снова медленно возвращала в мир — по кусочкам. Слишком громко, слишком близко. — Ты дрожал во сне, — сказал вдруг Дрим, его голос был хриплым. Томми чуть вздрогнул от звука. Он не ожидал, что тот заговорит. Не сейчас. — Да. Что с того? — отрезал он. Дрим не отреагировал. Он лишь продолжал смотреть. Без насмешки, без жалости — как-то… пусто. — Не пытайся делать из этого что-то, — добавил Томми, стараясь придать голосу твёрдость, которой в нем, по правде говоря, не было. — Это ничего не значит. Тейкен кивнул. Медленно. Как будто услышал совсем другие слова, как будто понял что-то своё. — Ага, — сказал он тихо. — Я знаю. Некоторое время они снова молчали. Томми обхватил колени руками и уставился в стену, чувствуя, как внутри всё сжимается от смеси стыда и злости. На себя. На Дрима. На то, что ему стало хоть каплю легче от этого тепла ночью. Он не хотел вспоминать, как легко тогда было заснуть. Как впервые за долгое время он не слышал в голове жужжащих голосов и обрывков воспоминаний. Как рядом было… не страшно. Сейчас — снова страшно. И хуже всего было то, что Дрим, похоже, это видел. Он опустил взгляд, будто уловил в лице Томми что-то знакомое — что-то, что сам не раз прятал. Эти несколько секунд тишины повисли между ними, как пар над горячими углями: не касаешься — не обожжет, но стоит вдохнуть глубже — и не продохнешь. — Ты не обязан… — неожиданно нарушил её Дрим, — Притворяться. Ни передо мной, ни перед собой. Томми насторожился. Мгновенно. Мышцы плеч напряглись, челюсть сжалась. — Притворяться? — переспросил он, в голосе — металл и недоверие. — Это ты сейчас к чему? — К тому, — Дрим снова заговорил медленно, выверено, словно выбирая каждое слово, — что страх — это не слабость. — Я не нуждаюсь в твоем сочувствии, — зло бросил Томми. — И уж точно не нуждаюсь в твоих нравоучениях. — Я не пытаюсь тебя ничему учить, — спокойно ответил тот. — Я просто… вижу. Ты боишься, как и я. Он, конечно, был прав, пусть и не по тем причинам, что были в его голове. Томми боялся — это так. Но не Квакити и не Сэма. Иннит боялся себя и своих мыслей. И все-таки Дрим смотрел на него так, будто и это понимал… — Ты думаешь, что Сэм в курсе о том, что вытворяет Квакити? — неожиданно спросил Иннит, видимо, чтобы перевести тему. — Почему? Дрим усмехнулся. — Потому что он выдает бинты. Потому что… — он снова улыбнулся. — Я думаю, он даже стоит и слушает иногда. Слышит мои крики, слышит, как Квакити допрашивает меня снова и снова… Я знаю это, потому что прошу у него новые рубашки после визитов. И он дает их. Томми поджал губы и отвел взгляд. В голове все это не укладывалось. Ни Квакити, ни Сэм. Что же произошло за время его отшельничества, что все стало… таким? — Кстати, когда он пришел оповестить тебя о твоем недельном задержании, я увидел его впервые за эти полгода. Он ни разу не спускался сюда. У Иннита что-то внутри сжалось от гнева. Как это вообще может быть возможным? — Но почему? — вспылил он. — Ну, наверняка я знать не могу, но мне кажется, что ему просто было бы совестно посмотреть на меня. Увидеть результаты деятельности Квакити, — объяснил Дрим. — Он и тогда не отводил от тебя взгляд. Даже на камеру не взглянул. Иннит тяжело выдохнул. Как будто воздух, которым он дышал, вдруг стал ядовитым. Не хотелось верить. Просто… не хотелось. Он вспомнил Сэма таким, каким знал его раньше. Сдержанным, но честным. Немногословным, но надёжным. Тем, кто в своё время смог навести порядок, когда всё шаталось под ногами. И теперь — вот это. Странный, безучастный страж тюрьмы, у которого не хватило духа даже взглянуть в глаза собственному заключенному. — Значит, он знал, — глухо сказал Томми, не поднимая взгляда. — Все это время… знал. — Думаю, да, — кивнул Дрим. — Просто… проще притворяться, что ты не в курсе. Тогда ты не обязан ничего делать. Не обязан выбирать сторону. Томми резко поднял голову. В глазах — огонь. Мрачный и холодный одновременно. — Нет, блять, — процедил он. — Это не то же самое, что быть в стороне. Это значит быть соучастником. Если ты знаешь — ты уже выбрал сторону. Дрим смотрел на него с лёгкой, усталой горечью. Как человек, который всё это давно уже понял. Просто раньше. — Я много думал об этом, — сказал он. — Каждую ночь. Каждый раз, когда просыпался в луже крови, каждый раз, когда считал, сколько пальцев чувствую. И знаешь, что понял? Иннит не ответил. Не мог. Он только слушал. Не потому что хотел — потому что не мог иначе. — Понял, что выбор — это роскошь. Та, которую дают только сильным. И только тем, кто вовремя закрыл глаза. Он усмехнулся — не в насмешку, не в обиде. Просто как человек, которому больше нечего терять. — Я давно свой выбор сделал. Просто мне не дали понять, каким он был. Некоторое время они молчали. Томми заметил, как у Дрима дрожит левая рука. Он явно пытался её сдерживать, крепко сжав в кулак, но пальцы всё равно подрагивали, будто от воспоминаний, которые не получилось стереть. И в этой слабости было что-то болезненно честное. — Что он с тобой делал? — тихо спросил Иннит. — Квакити. Дрим откинулся назад, облокотившись на стену. Глаза его медленно закрылись. Он выглядел уставшим. Не просто физически — до костей, до самого ядра. — Всё, — произнёс он с улыбкой. — Всё, что только могло прийти в голову. И немного больше. Иннит сжал кулаки так, что костяшки побелели. — Так, выходит, никто снаружи не знает об этом? — тихо, на грани слышимости пробормотал Дрим, будто боясь получить ответ. Томми неуверенно мотнул головой. — До меня такая информация никогда не доходила, так что наверное нет, но… — он вздохнул. — Я сам-то особо ни с кем не разговаривал, особенно в последние месяцы. Дрим заметно поник. Его губы странно дергались, будто мыслей в голове было так много, что часть из них ему приходилось проговаривать вслух. — Квакити говорил тебе обратное? — осторожно уточнил Иннит. Тейкен слабо кивнул, не решаясь поднять на него взгляд. — Да, он… — нервный глоток. — Он говорил, что его визиты — коллективное решение. Что Таббо собрал людей в городе и провел голосование или что-то такое… Томми хмыкнул. Ему не до конца было понятно, почему Дрима расстраивает новая информация. Инниту думалось, что это хорошо, что никто не знал, ведь значит, что это остановили бы в ином случае. Наверное. — Выходит, никто просто не хочет сюда приходить, — прошептал Дрим с неуместной улыбкой. — Может, сюда просто никого не пускают, может, Сэм что-то говорит им, когда они приходят… На этот раз Дрим не ответил сразу. Он медленно откинулся на стену, взгляд затуманился, словно слова Томми соскользнули мимо сознания. Несколько долгих секунд в камере было слышно только их дыхание — тяжёлое, будто воздух сгущался с каждой секундой. — Или никто и не пытался, — наконец сказал он. Тихо. Уставшим голосом, в котором не было ни укора, ни надежды. Просто констатация. Томми не знал, что ответить. Не знал, как реагировать на это. Всё внутри него протестовало против мысли, что мир, который он знал, который он защищал, который когда-то казался справедливым… мог оказаться таким. — Просто… как это вообще возможно? — пробормотал он себе под нос. — Сэм был… он же… — Он просто охраняет ворота, — перебил Дрим. — И неважно, кто по ту сторону. Важно, чтобы они оставались там. Голос его был ровным, почти бесцветным. Но в этой ровности что-то сжимало Томми изнутри. Потому что он знал — это голос того, кто больше ничего не ждёт. Кто перестал надеяться. — Всё это время, — продолжал Тейкен, уже глядя куда-то в пол. — Я думал, что… ну, пусть я чудовище, пусть меня ненавидят, но кто-то хотя бы придет. Просто посмотреть. Убедиться. Сказать в лицо, что я это заслужил. Или… нет. Он чуть прищурился, как будто в голове проносилось слишком много образов сразу. Слишком много «а если бы». — Но никто. Даже Сапнап. Он замолчал. Вновь наступила тишина — тяжелая, глухая как обвал. — Прости, — тихо сказал Томми. Он сам не понял, зачем. Просто вдруг почувствовал, что это нужно сказать. Может быть, за то, что он сделал, а может — за то, чего не сделал. Дрим удивлённо поднял на него глаза. — За что? — Я не знаю, — честно признался Томми. — Просто… за всё. За то, что это случилось. Ты не заслужил такого. Он не знал, почему говорит это. Может, потому что впервые увидел не врага, а человека. Или потому что больше не мог смотреть в эти глаза, полные безмолвного ожидания, что никто не придёт, никто не поможет. Дрим снова откинулся назад и закинул руку за голову, как будто устал не от разговора, а от самого существования. Томми больше не видел его лица, что, впрочем, облегчало его состояние. Он опустил взгляд, чувствуя, как внутри нарастает раздражение — бесцельное, острое, как осколки стекла. — Что ты теперь хочешь? — резко бросил он. — Чтобы я тебя простил? Чтобы пожалел? — Нет, — тихо ответил Дрим. — Ни то, ни другое. — Тогда что? Что тебе от меня нужно? Почему ты всё время смотришь так, будто… будто я что-то должен?! Дрим повернул голову в его сторону. Глаза были полны слез. — Я не знаю, что я хочу, — признался он. — Я просто говорю с тобой. До этого было не с кем. Эти слова задели сильнее, чем стоило бы. Томми отшатнулся, будто его ударили, но не ответил сразу. Вместо этого стиснул зубы, сжал кулаки и с силой выдохнул. — И чего ты ноешь-то теперь? — закричал он, чувствуя, что и сам вот-вот заревет. Он не злился на самом деле на Дрима — скорее на себя, на жизнь в целом… — Да просто… — только начал говорить Тейкен, но был перебит собственным всхлипом. Он закрыл рот ладонью, чтобы заглушить звук. Томми тоже сдался и дал волю слезам. — Я просто не знал, насколько мне нужно было услышать… это. Что я не заслужил этого. Что кому-то жаль. А тот совсем не был готов к такому. Абсолютно. Слова врезались в сознание, оставляя за собой царапины, и Томми почувствовал, как внутри него поднимается что-то… старое. Знакомое. Вина. Неуверенность. Желание защищаться. Психика Томми всегда работала по одному и тому же сценарию — когда он ощущал вину, ему сразу начинало казаться, что и окружающие винят его. А если тебя в чём-то винят — надо защищаться. Даже если никто этого не говорил вслух. Он резко выпрямился, словно выныривая из собственной слабости, и снова заговорил — колко, резко, с тем самым знакомым уколом. Вместо этого стиснул зубы, сжал кулаки и с силой выдохнул. — Ты… — начал он сквозь зубы. — Ты сам-то сначала определись! То ты извиняешься, говоришь все эти вещи… Иннит запальчиво размахивал руками, тыча в старшего. — То снова смотришь на меня так, будто винишь во всем меня… Как это понимать? Дрим глубоко вздохнул. — Я тебя ни в чем не виню. И не вижу противоречия. Мне правда жаль, что я причинил боль тебе и остальным. Я извинился перед тобой, и хотел бы иметь возможность сделать это с другими. Я просто думаю, что никто не заслужил оказаться на моем месте. И это был удобный момент для Томми. Момент, позволивший ему снова натянуть на себя броню, закрыться от всего окружающего. Словом, снова встать в оборонительную позицию — как было привычно. — Таббо, знаешь ли, тоже ничем не заслужил смерти, но ты хотел его убить. Дрим вздрогнул и тяжело вздохнул. Значит, они возвращаются к этой теме. Значит, Томми снова закрылся. Он, кажется, даже не удивился. Лишь слегка прищурился, как будто все эти слова уже были сказаны, как будто они теряли свою остроту, и не могли больше ранить. Но, несмотря на это, всё равно всё ещё работали. — Я знал, что ты это скажешь, — сказал он тихо, голос его был ровным, но в нем звучала усталость, как от долговечного эмоционального потрясения. — Я не оправдываю свои поступки. Я понимаю, что это было неправильно, что это принесло боль… Но если бы я мог сделать всё иначе, я бы сделал. Томми почувствовал, как внутри него снова поднималась волна раздражения. Он не мог понять, почему не может просто взять и забыть, почему каждое слово Дрима выводит его из себя. — Ты думаешь, что можно просто так взять и извиниться? Ты считаешь, что это может всё исправить? — рявкнул он, шагнув к Дриму. — Ты разменивался людскими жизнями, ты обманывал, ты предавал, и теперь тебе просто нужно сказать: «извините»? Как будто это так просто! Дрим не двинулся, не отступил. Его взгляд был усталый, но не гневный. Он даже не пытался оправдываться. — Ты прав, — сказал он тихо. — Но слова — единственное, что у меня осталось. Я не могу вернуть того, что было сделано. Я не могу всё исправить. Но я могу сказать, что жалею. Томми ощутил, как его дыхание учащается, как гнев превращается в что-то более болезненное. Он не хотел, чтобы Дрим был прав. Он не хотел, чтобы тот снова оказался прав, потому что это означало, что он сам не знал, как с этим бороться. — Ты действительно думаешь, что простыми словами можно искупить всё это? — повторил он, но голос его уже не был таким уверенным, как раньше. Внутри, где-то в глубине, что-то начало таять, и уверенность в собственных обвинениях словно растаяла, как лёд на солнце. — Ты слишком легко прощаешь себе всё. Ты… ты вообще осознаёшь, что ты сделал? Сколько людей пострадало из-за тебя? — Осознаю, — сказал Дрим, и в его голосе появилась тень горечи. — Я каждую секунду с этим живу. Томми молчал, разрываемый внутренним конфликтом. В груди нарастала растерянность, которую он так давно прятал под маской гнева и обвинений. Он не знал, что думать. Мог ли он простить Дрима? Мог ли он вообще понять, что этот человек, когда-то его враг, теперь стоит перед ним и, возможно, искренне раскаивается? А Дриму хотелось кричать. Плевать, что слов недостаточно. Но неужели этих долгих шести месяцев наказания недостаточно тоже? Неужели Томми считает, что тот еще не настрадался достаточно, чтобы получить заветную амнистию? И все равно, что сам Дрим дал бы на оба вопроса парадоксальный ответ. Молчанье повисло между ними, тяжёлое, как кирпич на груди. Томми, наконец, сделал шаг назад, сжимая кулаки до белых костяшек. — Ты… ты говоришь, что жалеешь. — Его голос дрогнул, но он старался сдержать себя. — А если бы тебе дали шанс всё исправить? Что бы ты сделал? Вернулся бы назад и всё изменил? — Я бы не стал повторять тех же ошибок, — сказал он, но его голос был слабым, уставшим. — Но я не уверен, что мог бы всё изменить. Я не верю в то, что можно полностью исправить прошлое. Но, по крайней мере, я бы попытался. Томми молчал. Мысли вертелись в его голове, как стальные шестерёнки, но не было ни одного ответа, к которому он мог бы прикоснуться. — Да и ладно тебе, Томми, ты-то, наверное, лучше остальных понимаешь, что в тот вечер я легко мог бы расправиться с каждым из вас. Это не оправдание, но… я правда не собирался никого убивать тогда. — Осторожно, Дрим, — его голос стал хриплым, как если бы в нём скапливался гнев, готовый вырваться наружу. — Ты сейчас не в той форме, чтобы разбрасываться такими словами. Я мог бы с легкостью убить тебя, если бы захотел. Дрим поджал губы, и в его глазах мгновенно погас тот огонёк, который ещё несколько мгновений назад горел живо, освещая его лицо. Он снова погрузился в темноту, в ту самую тёмную бездну, из которой, как казалось, не было выхода. Томми почувствовал, что это не от осознания своей слабости… нет, что-то другое. — Я был бы не против, если честно, — пробормотал Дрим почти не слышно. — Ты можешь сделать это в любой момент. Я буду рад умереть от твоей руки. Я хотел попросить об этом на седьмой день, но если ты хочешь… Томми вздрогнул. Как ударом по голове, слова будто пронизали его насквозь. Он встал, как прикованный, не в силах двинуться с места. Шок застал его врасплох. Он отступил на несколько шагов, врезавшись в стену, и почувствовал, как его сердце забилось быстрее. Дрим поднял на него взгляд, удивлённый, почти растерянный. — Что ты несёшь… — его голос был тихим, но в нём звучало нечто большее, чем просто вопрос. Тейкен пожал плечами, вновь потупив взгляд, будто сдался, будто слова больше не имели значения. — Это слишком много? — прошептал он. — Квакити говорил, что смерть — привилегия в моём случае, но я думал, что ты будешь рад сделать это… Дрим словно ушёл в самую глубину себя, и его слова больше не касались Томми. Это был уже не разговор с ним, а с самим собой. Ему так думалось, во всяком случае. Тейкен продолжал бормотать себе что-то под нос и смотреть по сторонам перед собой, будто видел что-то или кого-то. — Дрим? — окликнул его Томми. Но тот не отреагировал. Даже не обернулся на звук, не повел бровью, будто не слышал его вовсе.

***

Когда Дрим пришёл в себя, Томми мирно сидел у решеток, наблюдая за течением лавы. Похоже, прошло немало времени, пока Дрим был в отключке, но теперь он возвращался в реальность, ощущая неловкость от того, что Томми мог видеть его в таком состоянии. — У тебя был эпизод или что-то такое?.. — буркнул Томми. — Выглядело стремно, если честно. Дрим смущенно повел плечами. Последнее, чего ему хотелось — чтобы Томми видел его таким. Подумалось, что, кажется, ниже уже некуда падать. — Извини, — бросил он, обхватывая себя руками. — Долго я так?.. — Ну, ты сначала минут двадцать болтал сам с собой, а потом отрубился часа на три, не знаю… Он говорил это небрежно, будто в шутку, но голос дрожал — не от страха, нет, от какого-то странного, щемящего чувства, которое он не умел ни назвать, ни проглотить. Было что-то болезненно личное в том, чтобы видеть, как твой враг… ломается. Без крови. Без оружия. Просто трескается на глазах. Дрим кивнул. Губы у него были пересохшие, и движения — будто от человека, который отвык быть живым. — Прости, — повторил он. — Я правда не хотел, чтобы ты видел… — Забей, — отмахнулся Томми и потёр виски. — Всё равно уже столько повидал, что этим не испугаешь. Наступила пауза. Та, что нависает, когда сказать больше нечего — или слишком много, чтобы выбрать. И всё же сказать нужно. Иначе — снова тишина. А в ней слишком отчётливо слышно, как стучит прошлое. — И всё же… — Дрим снова поднял взгляд, почти не мигая. — Зачем ты пришёл сюда? Была ведь какая-то цель? Вопрос прозвучал просто, как будто между делом. Томми тут же застыл. На секунду. Ровно на ту, что отделяет равнодушие от правды. Он хотел бы отмахнуться. Отшутиться. Сказать что-то резкое, чтобы снова расставить границы. Если уж решили откровенничать, то нужно идти до конца. Попытаться, как минимум. — Месяц назад я был на вечеринке у Карла и Сапнапа. — Дрим поежился, услышав эти имена. — Сапнап немного перебрал, и в какой-то момент мы остались вдвоем и он… Он стал вспоминать времена, когда вы были друзьями. Он много плакал и рассказывал о том, как вам было весело и… Инниту и самому было тяжело говорить об этом. Сложнее стало, когда он поднял взгляд на Тейкена — тот еле заметно вздрогнул. Только мышцы на щеке дернулись, но Томми это уловил. — Словом, тогда я наорал на него и ушел. Я потом долго бродил по округе, много думал… — Подожди, — перебил Дрим. — За что ты накричал на него? — За то, что он скучал по тебе. Ты не заслужил этого. Ты — злодей. Томми проговорил это как стихотворение, как заученную долгими стараниями скороговорку. — Ты так считаешь? — тихо спросил старший. — Нет, — нехотя буркнул Иннит. — Теперь — нет. Они помолчали несколько мгновений, и Томми продолжил. — Только тогда я нашел в себе силы пойти за книгой. Я прекрасно знал, где она, еще в тот момент, когда ты рассказал о ней, но я… Я просто не мог вернуться в тот дом. И это все еще тяжело для меня. Вдруг он усмехнулся. — Так тупо с твоей стороны хранить что-то настолько важное под половицами заброшенной хижины, черт… Дрим посмеялся тоже. — Приятно, что ты запомнил… Томми проигнорировал это и вернулся к своему монологу. — Я много думал над словами Сапнапа. Тогда все было по-другому, были только ты и твои друзья, никаких наций, войн и прочего… Ты не был злым, у тебя было сердце. Я думал, что ты можешь быть таким в глубине души. Но ты изменился. Времена изменились. Я пришел сюда, чтобы убедиться в этом. Хоть Иннит и хотел быть честным до конца, он не стал рассказывать про бессонницу и кошмары. Дрим молчал. В горле ком, на глазах тонкая пелена слёз. — И теперь я вижу, что ты действительно не так плох, как я привык о тебе думать, но знаешь что, Дрим? — Томми набрал в лёгкие воздуха. — Я все еще ненавижу тебя. Я все еще просыпаюсь в холодном поту каждую ночь, потому что мне кажется, будто ты душишь меня. Ты принёс мне больше боли, чем чего-либо ещё. Дрим молчал, глядя куда-то в пустоту собственных рук. — Ты правда думал, что я увижу, что ты стал добряком, кинусь тебе в объятия, вытащу из тюрьмы и просто возьму и забуду все, что произошло? Томми уже не злился и не плакал, будто вобрав в себя часть усталости Дрима. А тот вдруг поднял голову и посмотрел на Иннита совсем немного обреченно. — Ничего я не думал, Томми, — прошептал он. — Я вообще не ожидал, что ты придёшь. Я… я даже не знал, жив ли ты. Иннит громко сглотнул, чувствуя какую-то неоправданную вину за то, что не приходил раньше. — Я ничего от тебя не жду уже очень давно, — казалось, что Дриму было тяжело говорить эти слова. — Мне жаль. Мне правда жаль. Все, чего я хочу — чтобы никто больше не страдал от моих ошибок. И добавил шёпотом: — И может, тогда он позволил мне уйти… — Уйти? — переспросил Иннит. — Из Пандоры? — Из жизни. — Да чего ты все про смерть заладил?! — возмутился Томми. Дрим не нашел, что ответить на этот вопрос. Такие вещи невозможно объяснить. — Если уж так хочешь умереть, почему просто не дашь Квакити то, чего он так хочет? — осторожно продолжил Иннит. — Когда он получит книгу, у него не останется причин оставлять тебя в живых. У Томми в этот раз ловчее выходило делать вид, будто ему все равно. Будто интересуется он так, для справки, из чистого любопытства. Будто ему было бы плевать, узнай он о смерти Дрима. — Во-первых, ты и сам знаешь, что книга не у меня за пазухой, а во вполне конкретном месте. И когда я действительно сдался… Сердце Томми пропустило пару ударов. — …книги уже там не было. И я принял решение не называть имена тех, у кого она может быть. — Квакити?.. — Решил, что я просто обманул его. Ничего особенного, я так уже делал. Томми снова напрягся. Снова мыслительные процессы его подводили. Пазл никак не складывался. — Почему не сказал, что книга у меня? — Потому что тогда он пошел бы к тебе, — улыбнулся Тейкен. — Но я в любом случае не думаю, что Квакити убил бы меня после получения книги. Я вообще не думаю, что она так уж нужна ему сейчас. Иннит уже начинал сомневаться в собственной адекватности. Каждое новое слово Дрима вызывало только больше вопросов. — Как это понимать? — выдохнул он. — Ему просто нравится делать это со мной. Нравится придумывать что-то новое… — объяснил Дрим. — Кто-то курит, кто-то охотится, а кто-то… В общем, все справляются со своими тараканами по-разному. Томми смотрел на него, как на животное в капкане, только теперь начинал понимать: капкан не был на лапе. Он был в голове. И, что самое страшное — казался привычным. — Ты сейчас серьёзно? — спросил он, чуть громче, чем хотелось бы. — Ты говоришь это… так, будто это просто хобби. Насилие, пытки — и всё это в рамках, блять, чьего-то способа «справиться»? Дрим пожал плечами. Легко. Будто разговаривали о том, какой сорт чая лучше. — А если всерьёз, — продолжил он, — у Квакити больше нет цели. Он просто играет. И в этой игре я — разменная фигура. Способ почувствовать власть. Он сам говорил это. Прямо в лицо. — И ты… — Томми резко встал, — ты просто позволяешь ему? Позволяешь себе быть этим? Его игрушкой? — Не совсем, хотя, если помнишь, выбора у меня нет, — устало сказал Тейкен. — Я выбираю, что ему не отдать. Имя. Книгу. Надежду. Что-то оставляю себе, пока могу, понимаешь? Он смотрел на свои руки — тонкие, в шрамах, дрожащие. Как будто их можно было выдать за победу. — И это твоя победа? — зло усмехнулся Томми. — Это всё, что от тебя осталось? Дрим долго молчал. Пальцы его медленно сцепились, потом разжались. — Возможно, — сказал он наконец. — А возможно, я просто не хочу быть тем, кем он хочет меня видеть. Я лучше останусь развалиной, чем стану его продолжением. Эта фраза по какой-то причине задела Томми сильнее прежнего. Он отвернулся, прошёлся по камере — короткий, бессмысленный маршрут от одной стены к другой — как будто тело не вмещало эмоции, и их нужно было куда-то выплеснуть. Только все это было просто словами без реального смысла за ним. Дрим убил бы себя, если б мог. Дрим отдал бы книгу, если бы это не означало поставить под угрозу Томми и остальных. И Дрим давно уже никакого протеста в сторону действий Квакити не проявлял — просто ждал, когда тот насытится его болью и уйдет, а потом зализывал раны, как побитая кошка. — Всё это… — Иннит сжал кулаки. — Это всё звучит, как ад. Но ты же был умнее, сильнее. Почему ты сразу не попытался сбежать? Или не придумал, как обмануть его? Дрим не сдержал смешок, и Томми тут же понял, что сказал глупость. Будто это так просто — сбежать из обсидиановой коробки и обмануть психопата с топором. — Я делал все, что мог. Надеялся. — сказал Дрим тихо. — Что кто-то придёт. Что кто-то остановит его. Не меня, Томми. Его. И теперь Иннит понял эту эфемерную «веру». Ту, что умирает медленно. Самая страшная. — Сколько ты ещё мог бы выдержать, если бы я не пришёл? — спросил он, почти не дыша. Дрим посмотрел на него. Спокойно. И ответил честно: — Месяц, наверное. Может, пару недель. Но не дольше, тело уже сдает, хотя… Хотелось рассказать больше, но ком в горле не позволил. Дрим мог бы рассказать, как Квакити сказал, что будет поддерживать его жизнь до самого конца. Что дождется, когда кости начнут ломаться, что станет отрезать конечности, но умереть не позволит. И что смерть Дрим встретит только тогда, когда ему наскучит приходить сюда. У Томми внутри всё сжалось в точку. Как будто весь мир в один миг оказался в ней — в этой клетке, в этом человеке, в этой тишине между ними. Дрим вдруг застыл. В его взгляде что-то сорвалось — как будто сквозь тьму его мыслей прорезался резкий, болезненный свет. Глаза расширились, дыхание оборвалось. Он выглядел так, будто земля под ним треснула. — Черт… — прошептал он. Голос был глухой, как будто вырван из горла силой. — В чём дело? — спросил Томми, нахмурившись. — Если… — Дрим сглотнул, — если никто снаружи не знает, что он приходит… если никто не в курсе, что ты здесь… то он не выпустит тебя. Он говорил быстро, рвано, будто мысли уже не помещались в голове и пытались вырваться наружу, царапая изнутри. — Он ни за что не выпустит, Томми. Он… он не может себе этого позволить, ты понимаешь? Он дрожал. Настолько сильно, что пальцы, сжимающие ткань на коленях, побелели. Он прикрыл рот ладонью, будто пытался удержать крик. Или рвоту. Или оба сразу. — Успокойся, Дрим, — голос Томми тоже стал тише, осторожнее, но не потому, что хотел утешить. Просто ему тоже стало холодно. — С чего ты вообще это взял? — Подумай сам, — прохрипел Тейкен, всё ещё не сводя с него взгляда. — Если никто не знает, что он тут делает… ты правда думаешь, он отпустит тебя? Просто так? Чтобы ты вышел… и рассказал? Томми открыл рот, будто хотел возразить. Но замер. Мысль, изначально глупая, нелепая, начала медленно, тягуче превращаться в реальность. — Я… Я могу просто сказать, что сохраню этот секрет, или попрошу… Он замолк. Потому что увидел, как уголки губ Дрима чуть дрогнули — не в улыбке. В изнеможении. В знании. В усталой, горькой иронии. Ну да. Попросит. Так же, как книжку попросил. — Ты думаешь… — Иннит сглотнул, — ты думаешь, он убьёт меня? Дрим не ответил. Только посмотрел. Долго. Молча. Губы его были сжаты в тонкую линию, и этого хватило. Ответ был в молчании. Ответ был слишком очевиден. — Я — не ты, — вдруг выпалил Томми, срываясь на тон. — Меня будут искать. Он… он не станет. Не рискнёт. Я не просто так сюда пришёл. Я… я важен. Но голос дрожал. Слишком заметно. В этих словах было отчаянное желание поверить, а не уверенность. Как будто он уговаривал себя, а не Дрима. — Скажи мне, — тихо, почти ласково спросил Тейкен. — Ты говорил кому-то, куда идёшь? Иннит напрягся. Конечно, он никому не говорил. Он в целом ни с кем последние несколько недель не разговаривал — даже Таббо выгонял с порога. — Нет, — прошептал он. — Никому. Дрим закрыл глаза. Мгновение — и снова открыл. Взгляд был пустым. Томми почувствовал, как в груди что-то медленно, болезненно ломается. Как будто внутри что-то тихо, но неотвратимо обрушилось. Он сел на пол, откинувшись к стене. Долго смотрел в одну точку. — У меня… у меня есть идея, — сказал он, голосом чуть ожившим, будто внутри вспыхнул крошечный огонёк. Иннит тут же напрягся. В теле что-то инстинктивно сжалось. Как бы это все не оказалось долгоиграющим планом Дрима по собственному освобождению. — Валяй, — фыркнул он, срываясь на иронию. Защитный рефлекс. Ещё один слой панциря. Тейкен чуть наклонился вперёд, понизив голос. Теперь он говорил быстро, сбивчиво, но со странным блеском в глазах. — Когда он придёт в следующий раз, ты должен… Ты должен тоже это делать. Бить меня. Или хотя бы делать вид. Смеяться. Стать частью его спектакля, Томми. Сделай так, чтобы он поверил — ты такой же, как он. Тогда он тебе доверится. Тогда он решит, что ты не раскроешь его, и позволит уйти. Иннит уставился на него. Лицо его медленно, очень медленно исказилось — не от ярости, не от ужаса. От чего-то промежуточного. — Ты с ума сошёл, — выдохнул он. — Ты хочешь, чтобы я… делал вид, что мне нравится тебя пытать? — Да, — кивнул Дрим. Спокойно. Чертовски спокойно. — Потому что если он поверит, что ты тоже рад время от времени попинать меня — он отпустит. Он даст тебе выйти целым и невредимым. Глаза Тейкена даже засветились от радости, будто он придумал что-то настолько простое и гениальное, что Иннит должен теперь в ладоши хлопать. — Целым и невредимым? — Томми рассмеялся. Грубо. Надрывно. — Я не уверен, что после такого я вообще буду собой. — Если ты не сделаешь этого — он сломает тебя по-настоящему. Он разберёт тебя на части. Так же, как сделал это со мной. И тогда ты не выйдешь. Дрим говорил это с такой уверенностью, что Инниту стало по-настоящему страшно. Потому что он ему верил. Хотел он того или нет. — Мне нужно подумать, — прошептал он. — Я… я не могу просто… — Ты можешь, — перебил Тейкен. — Почему нет? Только не говори, что тебе меня жаль. На кону твоя жизнь, думай об этом. В тот день они больше не разговаривали.