Душниловка

      «У него спирало дыхание. Жадно хватая воздух губами, он почти обжигался об него, будто пылающий, дикий огонь касался его легких напрямую. На запредельной скорости, которую, казалось, не могло развивать ни одно живое тело, Далтон не переставал озираться по сторонам в поисках того самого пожара, то и дело цепляющего его языками пламени, но ничего так и не находил. Пейзаж вокруг был прежним — темное сумеречное небо, мрачный, пугающий своей тишиной сосновый лес и заросли папоротника, в которых постоянно путались ноги. И ни намека на разгорающийся огонь.       Далтон и не предполагал, что может бежать настолько быстро. Спотыкаясь и сбиваясь, он только набирал скорость, желая поскорее скрыться от того ужаса, что был прямо у него за спиной. Он не знал, как это чудовище выглядит, даже предположить не мог, что оно из себя представляет, но уже был уверен, что ничего хорошего встреча с ним Далтону не принесет. Испуганные, семенящие шаги вдруг пресекаются — его лодыжки вдруг касается что-то холодное, вязкое, крепко цепляясь и заставляя рухнуть навзничь.       Ужас подкатил к горлу. Далтон крепко жмурит глаза, прежде чем воскликнуть раздосадовано во всю глотку…»       — Я помыл толкан!       Оборачиваюсь недовольно — Тилль, как всегда, вовремя. Тот воодушевленно улыбался, выходя из ванной и на ходу стягивая ярко-желтые резиновые перчатки для уборки.       — Поздравляю, — отзываюсь мрачно, отталкивая от себя ноутбук с открытой на экране вордовской страницей.       — Ага, спасибо, — он цепляет с разделочной доски напротив меня щепотку мелко нарезанной моркови и отправляет в рот, — А у тебя тут как дела?       Линдеманн смотрит на меня испытующе, пока я растерянно озираюсь по сторонам, вспоминая, что я делал до того, как отвлекся на свой текст снова. Кухонный стол передо мной беспорядочно завален кухонной утварью и продуктами, из которых я планировал приготовить что-то относительно съедобное. В сковородке на плите тушилось мясо, на разделочной доске своего часа дожидались уже нарезанные овощи. Мой рабочий комп, неуютно примостившийся во всем этом бедламе, слишком выделялся из общей картины.       — Как-как, — мямлю себе под нос, — вот, готовлю.       — Да я вижу, что не с парашютом прыгаешь, — сожрав еще немного овощей с разделочной доски, откликается Тилль, — Ты б не отвлекался, не хотелось бы новых кулинарных инсультов, — ополоснув руки под проточной водой, он медленно следует к барной стойке, по пути небрежно бросая: — И кухню, к слову, особо не засирай — мне тут убираться еще.       — Ну, уберешься, значит, — отмахиваюсь, закидывая остальные ингредиенты в сковородку и прикрывая кипящее на плите мясо крышкой.       Линдеманн ворчит что-то недовольное, но я даже и не планирую прислушиваться — за столько лет совместного проживания я научился его нотации мастерски игнорировать. Изначально, конечно, нужно было проигнорировать наш сегодняшний день бытовухи и в знак протеста запереться в комнате, пережидая бурю, но я опрометчиво поддался на уговоры. Когда мы съехались и я простодушно согласился на эти условия, то все казалось просто элементарно простым — в определенный день, раз в две недели, я эксплуатировал Тилля, как клининг, а он эксплуатировал меня, как кухарку, и никто даже не смел жаловаться. Каждый день бытовухи помечался красным в календаре, прям как праздник какой-то — фейерверков и музыки только не хватало, блять. Но я бы был пиздец как благодарен, если бы сегодняшнее мероприятие перенеслось, например, на завтра. Никто бы не сдох уж точно.       Сегодня ночью я закончил главу. Потом и кровью ее выстрадал. Было бы, конечно, быстрее, если бы не работа. Ее, к слову, я стал заметно недолюбливать, но продолжал ее терпеть, потому что за то, что я весь из себя такой пиздатый, мне никто платить не будет. Иногда идеи приходили прямо во время работы над очередным заказом, и я записывал диалоги или куски описаний, например, в файлы с рекламными постами для какого-нибудь фитнес-центра. Эти опездолы меня доебать, конечно, успели — мало того, что текст на доработку присылали раза четыре, хотя там слов-то с гулькин хуй, так еще я им вместо заказа чуть свежедописанную главу не скинул. В тот момент я почти узнал, что такое сердечный приступ и ранняя смерть, но спасибо светлым умам, придумавшим добавить в мессенджеры возможность удаления сообщения у получателя.       Теперь многострадальный файл с главой нуждался в вычитке и редактуре. Чаще всего этот этап работы был для меня самым сложным, так как время от времени я всерьез сомневался в собственной адекватности. Такие ошибки в тексте может делать только человек, который еще вчера словечки из кубиков складывал, серьезно — иначе я не могу объяснить, почему решил поставить слова именно в таком порядке. На самом деле, это даже хороший знак — получается, предложения в моей голове формировались несколько быстрее, чем я успевал их записать, а это признак какого-никакого, но вдохновения. Я же в последнее время редко с ним виделся, поэтому решил, что все эти творческие метания и позывы решили меня покинуть навсегда, уступая место самодисциплине, которая все чаще напоминала насилие над собой. Я уже забыл, когда в последний раз ложился спать, не посылая себя нахуй за то, что выбираю отдых после двенадцати часов работы, а не продолжение моей самозабвенной дрочки на очередную главу текста.       Понимаю, что редактуру и правда лучше отложить до вечера, иначе Тилль вместо обеда сожрет меня. Слишком уж эмоционально захлопываю ноутбук — надеюсь, экран не треснул — и убираю его с кухонной тумбы на столешницу барной стойки, за которой загадочно притих слишком уж работоспособный сегодня Линдеманн. Возвращаюсь к плите, слыша за спиной заинтересованное:       — Ну, и как оно?       — Что? — уточняю — мало ли, что этот умник имел в виду.       — Пишется как? — поясняет Тилль, зевая, — Полночи слушал, как ты там за стенкой по кнопкам клацал. Муза наконец на променад зашла?       — Ну, — достаю из ящика стола кастрюлю побольше и отхожу к раковине, вздыхая, — можно и так сказать. Хоть кровь из глаз не шла, когда я перечитывал то, что написал.       — Достижение, — изрекает многозначительно, на что я хмурюсь вопросительно, — Ну, я бы скорее удивился, если бы ты сказал, что наконец-то собственной работой доволен.       Водружаю кастрюлю с водой на плиту, зажигая конфорку. Бросаю на друга недовольный взгляд, отвечая:       — Чтобы быть довольным своей работой — надо делать ее идеально, — складываю руки на груди и опираюсь бедрами о столешницу, — Мне до идеала, как пешком до луны.       — Блять, ради эксперимента хоть раз сам себя похвали, а, — вздыхает Тилль, — Глядишь, и работаться лучше будет.       — А ты мне за это что? — интересуюсь со смешком.       — А я тебе за это — хуем по лбу, — отмахивается, недовольно морщась, — Надо проще ко всему относиться, если всему в жизни такое значение придавать — жить неинтересно будет. Вон, бери пример с Шнайдера — он…       — Да, бери с меня пример, — слышится со стороны входа задорный голос нашего соседа. Синхронно поворачиваемся к источнику звука — Шнайдер прикрывал за собой входную дверь нашей квартиры, радостно улыбаясь, — А в чем?       Линдеманн растерянно прослеживает взглядом траекторию его движения вглубь кухни, и спрашивает у меня:       — Ты дверь не закрыл что ли?       — Я из квартиры последний раз дня два назад выходил, — отзываюсь безразлично, вынимая из кухонного шкафчика пачку макарон.       Поняв, что это недоразумение занесло к нам домой через незакрытую входную именно по его вине, Тилль вздыхает, поджимая губы.       — Да ладно вам, не чужие же люди, — тянет Шнайдер беззаботно и достает из кармана пыльно-розового халата какой-то фрукт, — Мандаринку будете?       — Не чужие, но и не в десны долбимся, — выхватив из его руки мандарин, откликается Линдеманн и добавляет чуть позже, стрельнув в мою сторону лукавым взглядом: — Хотя, я с тех пор вашей личной жизнью не интересовался, утверждать не могу.       Передергивает от не самых приятных воспоминаний — темное помещение нашей гостиной, прелый запах застоявшегося темного пива, разбавленного водкой, улюлюканье наших друзей и проспиртованное дыхание Шнайдера на моих губах. Морщусь, когда слышу едкий смех нашего соседа за спиной — да уж, Криса, наверное, ничего в этой жизни не способно смутить. Делая вид, что не слышу совершенно нихуя из того, что вокруг меня происходит, ломаю пачку спагетти пополам и закидываю ее содержимое в кипящую воду.       — Да ладно тебе, Тилль, — отзывается Кристоф насмешливо, — Не смущай его — он же у нас всего полгода как не девственник.       Линдеманн одобрительно посмеивается, а я, чувствуя, как стремительно краснею, разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов и угрожающе произношу:       — Мне кажется, или чтобы так выебываться, член можно было бы иметь и побольше?       Ожидаемо, никакого эффекта это не производит, и Шнайдер только смеется еще громче, пропуская реплику мимо ушей.       — Так, оставьте меня без подробностей, — морщится Тилль, отправляя дольку мандарина в рот, и обращается к хихикающему Шнайдеру: — Чего приперся-то? Просто так, позубоскалить?       Тот, откашлявшись от смеха, предпринимает попытку отобрать у Тилля половину мандарина. Не выходит — Линдеманн всячески настырно уворачивается. Прекратить свои жалкие попытки Кристоф решает только тогда, когда слышит грубое «да убери ты свои грабли наконец!». Беззаботно, как ни в чем не бывало, Шнайдер проговаривает, подходя ближе к плите:       — Чего готовите? — приоткрывает крышку сковородки, в которой тушится мясо, и ему в ебало ударяет поток горячего пара, — Ух бля. Оно у вас не горит?       — Сгорит, если дальше будешь Риха бесить, — монотонно откликается Тилль, флегматично наблюдая, как я вырываю из рук соседа крышку от сковородки, — Он и так сегодня на пределе своих кулинарных способностей, — весело хмыкает, когда я демонстративно вытягиваю руку, показывая ему средний палец, — Так скажешь, зачем пришел, или нет?       — А что, я так просто в гости не могу зайти к любимым соседушкам? — отвечает, улыбаясь и усаживаясь на свободную кухонную тумбу рядом с плитой.       — Не-а, не можешь, — морща нос недовольно — видимо, мандарин кислый — мотает головой Тилль, — Ты приходишь обычно, когда что-то происходит. Например, когда твоя злоебучая кошка теряется.       Шнайдер тянется к ноутбуку, отложенному мной на барную стойку, но Тилль легонько ударяет его по руке, вынуждая не трогать. Подавляю в себе желание расцеловать его, возникшее на фоне гигантской волны благодарности.       — Не, Корицу я в ванной запер, — проигнорировав мое бесцветное «живодер», прозвучавшее после этой реплики, он продолжил: — Вообще, да, я по делу. Точнее, у меня к вам деловое предложение, — задумавшись, добавляет: — Ну, не только у меня…       — Ближе к сути, заебал, — перебивает его Тилль, поторапливая.       — Короче, — Шнайдер нетерпеливо повышает голос, — Только что списался с Паулем — он говорит, что… Эу, блять, полегче! — шикает он на меня, когда я, чуть не рассчитав силы, слегка заезжаю ему дверцей кухонного шкафчика по затылку.       — Нехуй сидеть, где не положено, — откликаюсь мрачно, снова возвращаясь к своим делам и усиленно делая вид, что я их разговора даже не слушаю.       Меня раздражало, как быстро этот Пауль и его долговязый кореш Оливер закрепились в нашем кругу общения. Тиллю они понравились практически моментально, Шнайдер от этой пары вообще чуть ли не кипятком ссал, а Флаке находил общий язык со всеми, кто был готов выслушивать его занудство дольше десяти минут. Ну, стоит отметить, Оливер и правда был достаточно интересным — шутил ненавязчиво, интересно рассказывал, мог любую тему поддержать. С ним, возможно, я бы и сам общался побольше, если бы не этот ехидный недоумок, который вечно ошивался где-то рядом и то и дело отпускал в мою сторону разной степени двусмысленности шуточки. Нет, залезть мне в трусы Пауль больше не пытался, но и переставать напоминать мне о том, что уже между нами было, он не собирался. Уж не знаю, какой ему от этого толк — возможно он получает какое-то больное садистское удовольствие от моего растерянного вида и злобного колючего взгляда, которым я удостаивал его каждый раз, стоило ему спиздануть что-то новенькое и до свинячьего визга пошлое. А возможно он просто не знает, каково это — держать язык в жопе и не отсвечивать, хотя бы тогда, когда не просят. Хоть не рапиздел никому, уже достижение.       — Какие все нервные, — бубнит Кристоф себе под нос недовольно, потирая затылок и обходя барную стойку сбоку.       — Блять, не отвлекайся, — поторапливает Тилль, — Списался ты с Паулем, и?       — Ну да, списался я с ним, значит, — снова вовлекаясь в беседу, продолжил Шнайдер, изредка настороженно поглядывая на меня, — Говорит, у него сегодня праздник — он остатки своего барахла от бывшей забрал, и она его даже не отпиздила, — ухмыляется, а я невольно предполагаю, что отлично поладил бы с бывшей женой этого Ландерса, — Ну, я предложил отметить это дело — нормальный повод же. Пауль сказал, что у них в клубе сегодня дэй-офф, не работают, — мимоходом радуюсь, понимая, куда рассказ идет, но мое ликование длится недолго, — Я и сказал, что можем у меня собраться. А что, у меня хата, считай, всегда свободная.       Еле сдерживаюсь, чтобы не ударить самого себя раскрытой ладонью по лбу от негодования. Сам не замечаю, как начинаю перемешивать спагетти в кастрюле все интенсивнее, гремя деревянной лопаткой о металлические стенки. Приходится делать вид, что я не замечаю настороженных взглядов своих друзей, удивленных сменой моего поведения. Еще одного появления Пауля на своей территории, со всеми этими его ехидными словечками и сальными взглядами, я вряд ли вынесу. Тем более, когда союзников у него явно больше, пусть и неосознанных. Шнайдер, сам того не зная, дал ему целый плацдарм для новых ужимок и насмешек. Просто блеск.       — Ну, и вот, вопрос — вы как, с нами? — Шнайдер наконец-то спрашивает напрямую, — Флаке я уже позвонил — он в ночную сегодня был, но говорит, что с дежурства сразу к нам поедет.       Вздыхаю — уж от кого, но от Флаке я такого предательства никак не ожидал. Последняя надежда осталась на Тилля. Если бы я сейчас не был занят — пальцы бы скрестил на удачу, чтобы он послал сейчас эту затею нахуй.       — Не, ну можно, в принципе, — потирая ладонью затылок в задумчивости, отзывается Линдеманн, и я хочу выругаться вслух, но сдерживаюсь, — У меня планов на сегодня не было. Рих, ты как?       — Я пас, — ворчу в ответ, вытряхивая готовые макароны из кастрюли в дуршлаг и с грохотом отбрасывая посуду.       — Только не говори, что тебе «работать надо», — обессиленно говорит Тилль.       — Ладно, не скажу, — пожимаю плечами, — только ситуация от этого не поменяется.       Слышу, как он досадливо цокает языком — наверняка даже глаза закатывает, демонстрируя, насколько же мной недоволен. Деловито разворачиваюсь на пятках, скрещивая руки на груди и уверенно заглядывая в глаза своим друзьям. Тилль смотрит как-то разочарованно, и даже кажется, что еще чуть-чуть, и он выдохнет еле слышное «я больше не могу с ним разговаривать». Лицо Шнайдера же выражает искреннее, почти детское негодование — будто я обламываю ему какую-то ужасно интересную игру. Победно ухмыляюсь — думаю, именно такого эффекта я и ждал.       — Бля, не мне, конечно, тебя жизни учить, но тебе не кажется, что это уже перебор? — ворчит Линдеманн, — Я бы еще понял, если бы ты в клуб с нами не пошел, но у тебя правда нет времени до соседней квартиры дойти?       — Нет, — настырно качаю головой, — Хуй знает, сколько я с вами там пробуду, а я работаю, вообще-то.       — Как и все. Флаке, если ты не услышал, вообще с ночной приедет. Мы все работаем, — всплескивает руками, и, кивнув в сторону затихшего Кристофа, добавляет: — Ну, кроме этого, конечно.       — Э-э! — крякает Шнайдер раздосадовано, — Что за абьюз-то начался? Я тоже работаю, вообще-то.       — Где ты работаешь? — Тилль недоверчиво усмехается, — С милф деньги трясти — это не работа.       Кристоф поджимает губы, цедя раздраженно:       — Ну, не всем, как тебе, суждено всю жизнь капусту на ресторанной кухне шинковать, — на наш саркастичный смех внимания не обращает, гордо выпрямляя спину, — Просто у некоторых более важное предназначение на эту жизнь.       — И у тебя предназначение — быть альфонсом, да?       — Я не альфонс, — отмахивается, пытаясь выглядеть как можно беззаботнее и зачесывая пятерней кудрявую челку назад, — Да и вообще, пошел нахуй, чтоб я хоть раз тебе еще что-то рассказал.       — Ну и правильно, — подшучиваю, радуясь наконец-то сменившейся теме разговора, — А то Тилль всех богатеньких старушек у тебя уведет еще.       Встречаясь со мной смешливым взглядом, Линдеманн проговаривает веселое «а это идея». А по скукоженной роже Шнайдера очевидно, что подобные шутки он мало того, что не поддерживает, так еще и всем сердцем презирает. Изначально, когда местный центр современного искусства предложил ему периодически выставлять свои картины и даже проводить короткие лекции, мы знатно так подохуели — неужели теперь и почвы для насмешек не будет? Его так называемое «творчество» принесло свои плоды и Кристоф теперь вполне известный в городе художник. Да, конечно, в разговорах проскочило пару раз едкие «да какую лекцию этот опездол прочитает» или «после его мазни людей на скорой откачивать придется», но только этим все и ограничилось. Мы признали поражение, дружеские подъебки прекратились — ну, примерно до тех пор, пока мы не решили наведаться в центр на одну из публичных лекций, к которой Шнайдер так долго готовился. Хотелось узнать, что же там этот ученый-в говне моченый рассказывал. Но, к сожалению, что именно там Крис бубнил полтора часа подряд, мы так и не запомнили. Слишком уж врезалось в память то, что контингент подобных мероприятий — дамы за пятьдесят, с дорогими сумочками в руках и воротниками из койотов на шеях, заинтересованные, скорее, не живописью, а отлично подчеркнутой обтягивающими светло-серыми брюками задницей нашего соседа.       — Так, блять, я вообще изначально по делу зашел, — брякает Шнайдер раздраженно, отмахиваясь от нашего хихиканья, как от назойливой мухи, — Вы как, придете или нет?       — Ну, я — да, — откашлявшись, произносит Тилль, — С делами разберусь — и велком. Рих, — окликает, заставляя меня вздрогнуть, — ты идешь?       Понимая, что мой отрицательный ответ может спровоцировать новую волну ворчания и нотаций, отзываюсь расплывчато:       — Посмотрим.       Линдеманн вздыхает, но кивает согласно, примиряясь с моим упрямством. На самом деле, вряд ли он от меня так легко отстанет, и я это понимаю. Остается только ждать новой волны возмущений и морально готовиться к ней. С опаской кошусь на Шнайдера — тот молчит, как-то странно кривя лицо и осматриваясь. Спустя пару секунд молчания, он все же проговаривает:       — Мне кажется, или у вас, все-таки, что-то горит?       Встрепенувшись, оглядываюсь на плиту — совершенно забыл, что я, вообще-то, делом занят. Из сковородки, в которой тушилось мясо, струился дым и запах гари, пока еще легкий и не сильно заметный. Поднимаю крышку — остатки жидкости выкипели, и овощи, закинутые тушиться мной не так давно, начали пригорать к стенкам дешевой сковородки. Слышу, как Тилль за моей спиной бубнит обессиленное «ну пиздец теперь».       — Все нормально, — стараясь звучать как можно увереннее, кидаю через плечо, — Просто масла надо чутка добавить.       — Ага, хуясла, — насмехается Линдеманн, — А то, не дай бог, это хрючево подгорит еще сильнее.       — Да нет, — начинаю выдумывать на ходу, бравируя и пытаясь заговорить зубы своим друзьям, готовым загнобить за каждую крохотную ошибку, — оно остынет и закипать так медленнее будет, и…       Слушая этот мой маразм, Шнайдер откровенно ржет, а Тилль, полностью разочарованный в моих кулинарных способностях, бормочет себе под нос:       — Бля, оно еще и закипать умеет…

***

      Я, конечно, никогда особо не верил в судьбу, гороскопы, во всевышнего создателя, но иногда мой же атеизм загонял меня в угол. Бывало в моей жизни такое, что в один момент все складывалось настолько до одури хорошо, или же слишком уж феерично хуево, что невольно задумываешься — возможно, судьба-злодейка, все-таки, существует, и вселенная заготовила каждому из нас свой определенный сценарий. И тогда, наблюдая, как стремительно все рассыпается, ты понимаешь — изменить ничего нельзя, с судьбой не договоришься. Ну, раз уж дипломатические переговоры со вселенной у нас под запретом, то завалить эту шельму парой сложных вопросов «на подумать» нам точно никто не запретит.       Я часто слышу от своего окружения различные риторические вопросы к мирозданию — настолько, что уже знаю, какие они чаще всего используют. Например, от Тилля зачастую я слышу обессиленное «ну серьезно?», обращенное никак иначе, как к самому создателю, подкинувшему столько испытаний на плечи моего товарища. Обычно беззаботный Шнайдер, в минуты его редкого, но меткого заеба, восклицал раздосадованное «что это за поебень?», приправляя фразу парой активных и не всегда приличных жестов. Флаке, обычно скупой на эмоции и очень прагматичный, выдыхал «за что мне это все?» настолько тихо и бесцветно, что этого почти никто не слышал, и после чего шел решать свои проблемы, как правило, молча. За собой же я заметил, что обычно спрашиваю мироздание только об одном — когда это все закончится? Все же когда-то кончается — плохое, хорошее, нейтральное, вообще все. И когда в моей жизни начинается какой-то лютый пиздец, то все, что я хочу в этот момент знать — когда же этот конец все-таки наступит.       В данный момент я нервно барабанил пальцами по подлокотнику кресла, пялился на экран ноутбука и размышлял, когда же именно закончится этот ступор и откуда он в принципе взялся. Я в пустой квартире, отдохнувший и готовый к работе, меня никто не беспокоит. Ну, почти — если бы не шум, галдеж и приступы дикого ржача, раздававшиеся то и дело из-за картонных стен соседней квартиры. Тилль оставил меня в покое и удалился к Шнайдеру в полном одиночестве, хоть и взял с меня клятвенное обещание заглянуть попозже минут на пять. Я отпизделся и, радостный, распахнул дверь перед его носом, выпихивая соседа из квартиры. В надежде спокойно поработать, я уже возвращался в комнату, когда услышал на лестничной клетке тихий отзвук чьего-то голоса, интонациями напомнившего мне ехидные интонации Ландерса. Я замер на мгновение, пытаясь понять, почему только один этот звук меня вдруг так кольнул и заставил сжаться. Даже сейчас я различал именно его смех в общем гвалте, периодически доносившемся до меня из-за стенки, и раздраженно морщился каждый раз, когда ловил себя на этой мысли.       Я вздрогнул, отмахиваясь от ощущения, что этот Пауль ржет прямо рядом со мной, снова прожигая колючим взглядом, и рывком пододвинул к себе ноутбук. Пару раз клацаю по клавишам — экран загорается, передо мной вспыхивает печатная страница, испещренная черными строчками. Всеми силами пытаюсь абстрагироваться, и принимаюсь читать, чуть ли не вслух.       «Далтон еле находит в себе силы подняться. Воздух в легких превратился в желе от окутавшего с ног до головы ужаса — он озирался вокруг, пытаясь наконец найти источник этого дикого страха, но не видел ничего. На деревянных стенах ветхой сторожки играл тусклый свет масляной лампы, и тени, оседавшие на них, казались еще более зловещими. Спокойствие, настигшее Далтона, когда он только заметил это полуразрушенное строение издалека, рассеялось. Очевидно, здесь совсем недавно кто-то был. Лампа не прогорела и наполовину, на столе виднелись остатки прерванного скудного ужина, а в углу валялась комьями разнообразная ветошь — видимо, чье-то, неуклюже обустроенное, место для сна.       Кажется, где-то неподалеку скрипнула половица. Встрепенувшись, Далтон оборачивается назад, в сторону звука, но никого не видит. Он уже хочет встать, пойти исследовать каждый уголок этого помещения, лишь бы успокоить нервы, но слева раздается тихое, но до ужаса холодное и строгое…»       — Ебанные чебурашки, блять, — врывается в мои мысли голос Тилля, сиплый от негодования.       Вскидываю голову — он, хлопнув входной дверью, быстрым шагом пересекает небольшой коридор и залетает в гостиную. От недостатка освещения тени на его лице играют чуть иначе, делая его лицо более острым, и Линдеманн кажется похожим на разъяренную горгулью.       — Что? — вздыхаю, стараясь спрятать в голосе раздражение.       — Они не верят, что я КМС по плаванию! — говорит так, словно это и правда его искренне обижает.       Он деловито упирает руки в боки и оглядывает комнату цепким взглядом, будто что-то ищет. Ловлю настрой Тилля на лету — в нем сейчас достаточно промилле, чтобы не дать мне покоя в ближайшее время. Убираю комп в сторону, интересуясь бесцветно:       — Это плохо?       — Это отвратительно! — возмущенно отвечает, переводя на меня внимательный взгляд, — Где медали мои?       Удивленно вскидываю брови:       — Я ебу что ли? — еле сдерживаю смешок — откуда я могу это знать, по его мнению? Предполагаю: — Вероятно, у людей, которым ты их проиграл?       — Ой, не пизди, — отмахивается, скукоживая лицо в недовольстве настолько, что становится похожим на злобного щенка шарпея, — Я недавно от матери коробку привозил, ты ее убрал куда-то. Где она?       Припоминаю, что примерно месяц назад Тилль и правда приволок ящик какого-то барахла из родительского дома, оставил его в гостиной около дивана и благополучно забыл про него. Он мог простоять там годами, и Линдеманн бы про него и не вспомнил, поэтому я решил его убрать. Нет, конечно, мне не больше всех надо — просто он стоял у двери в мою комнату и я пару раз спотыкался об него, когда выходил ночью в гостиную. Я запихал его в шкаф в прихожей, даже не посмотрев, что там, и поэтому предположить не мог, что там медали Тилля за плавание. Выдохнув устало, я встаю и медленно топаю в прихожую, потирая затылок и надеясь, что после этого он наконец-то свалит. Тилль бросает мне в дорогу назидательное «давай-давай» и отходит к холодильнику.       Толкаю в бок дверцу шкафа-купе и приседаю на корточки перед открывшейся нишей. Продираюсь через завалы разномастного хлама в поисках нужной коробки, когда слышу из гостиной разъяренное:       — Да еб твою мать, блять! — голос Линдеманна звучал так, будто злость всего мира сейчас сосредоточилась в одном человека, — Какого хуя ты тут опять забыла?!       Воображение рисует самые жуткие картины, пока я торопливым шагом возвращаюсь в комнату, восклицая испуганно:       — Что случилось?       Тилль, замерший у окна, услышав мой голос разворачивается, и трясет в воздухе активно сопротивляющейся Корицей, которую грубо держит за загривок:       — Ебаная кошка снова жрет моих синиц! — удивляюсь, как у него только искры из глаз до сих пор не посыпались. Вытягивая руку, чтобы Корица не дотянулась до него лапами и не поцарапала, он ворчит, разворачиваясь обратно к окну: — Все, ты меня уже затрахала.       Понимаю, что Тилль собирается сделать, когда тот распахивает окно пошире и хватает кошку второй ладонью под жопу, поднося ближе к окну. Кажется, в три больших шага пересекаю комнату и оказываюсь рядом, выхватывая Корицу из его рук, тем самым спасая ее от полета с пятого этажа. Бедная кошка обхватывает лапами мое предплечье, находя во мне единственную защиту, пока я испуганно пячусь назад — теперь ярость Линдеманна переключилась на меня.       — А ну вернул мне эту тварь!       Понимаю, что если у него не получится выбросить из окна только Корицу, то он выкинет ее вместе со мной. Поэтому, не задумываясь, срываюсь с места и бегу. Дороги первое время не разбираю — полностью полагаюсь на мышечную память и инстинкт самосохранения, который, от шумного топота Тилля за моей спиной, велел прибавить шаг еще сильнее. Сам не замечаю, как оказываюсь на лестничной клетке и пересекаю площадку, приближаясь к двери в квартиру Шнайдера. Та, благо, оказывается не заперта — из-за нее на бетонный пол падала теплая полоска мягкого света и, казалось, пробивался легкий дымок. Не оглядываясь, шныряю за дверь, тут же впечатываясь во что-то теплое и приятно пахнущее смесью виски и древесно-цитрусового парфюма.       — Ну привет, — раздается прямо мне на ухо тихим голосом Пауля.       Ошарашенный, вскидываю голову — снова встречаюсь все с тем же едким взглядом, и только от этого меня передергивает. Ландерс ухмыляется, еле заметно подмигивая мне, и приоткрывает губы, выпуская в сторону сизый дым от айкоса. Отшатываюсь от него, зачем-то нервно ведя плечами, хотя он даже не держал. На мгновение забываю, где нахожусь и зачем сюда пришел, пока не слышу развеселый голос Шнайдера со стороны:       — О, наконец-то! Самый занятой почтил присутствием! — пьяно тянет тот, выходя из глубины квартиры и становясь за плечом Ландерса, — Ого, ты где Корицу взял?       Только сейчас отмираю, вспоминая, зачем именно сюда пришел. Кошка все еще доверчиво цеплялась коготками за мою футболку, боясь, что я могу отдать ее обратно Тиллю. Шумные шаги на лестничной клетке возвращают в реальность окончательно, и я выпаливаю негромко:       — Шнайдер, вам с Корицей пиздец.       Тот лишь складывает губы в немом «что?», когда дверь за моей спиной распахивается шире и на пороге оказывается Линдеманн.       — Я этой кошке ебливой хвост сейчас выкручу!       — Слышь, баклан, а я тогда тебе за нее кадык выкручу! — схватывая суть конфликта на лету, выкрикивает Кристоф и выхватывает Корицу из моих рук, — Нахуй пошел.       На пятках развернувшись, он, нервно топая, удаляется в сторону гостиной. Растерянно провожаю его взглядом и снова оборачиваясь замершего за моей спиной Линдеманна. Он, выдохнув злобно, срывается с места и шагает вслед за ним, громогласно восклицая:       — Твоя скотина только что при мне захавала мою синицу!       Проходя мимо, Тилль задевает меня плечом, и только тогда я вдруг осознаю, где нахожусь. Осматриваю узкий полутемный коридор квартиры Шнайдера, будто не могу вспомнить, что именно тут делаю. Натыкаюсь взглядом на молча притаившуюся сбоку фигуру Пауля. Тот продолжал изучать меня цепким взглядом, будто ждал каких-то дальнейших действий, и медленно не взатяг курил свой ярко-розовый айкос. Отчего-то даже удивляюсь, когда замечаю, что он сегодня не в очередном мягком свитере, а в плотной темно-зеленой футболке и черных прямых джинсах. Заметив мой интерес, но хмыкает, хитро улыбаясь, но так ничего и не говорит, продолжая сверлить взглядом в ответ. Смутившись, решаюсь наконец уйти, спешно следуя вглубь квартиры.       — Схуяли эти синицы твои? — раздается издалека голос Шнайдера, перенявшего от Тилля его злость, — А Корица моя, я ее купил!       — Не пизди, — морщась, отмахивается Линдеманн, — ты ее на помойке нашел полтора года назад, она, блять, бесплатная!       — А прививки? — парирует Кристоф, прижимая к себе испуганную кошку, — Паспорт? Барахло всякое? Она живет богемнее тебя, крестьянина кривозубого!       Захожу в гостиную, бегло осматривая комнату. В кресле у окна сидел веселый Оливер, с улыбкой наблюдающий за разворачивающимся конфликтом, а заметно уставший и привыкший к подобным перепалкам Флаке беспристрастно потягивал свое пиво, лишь изредка стреляя заебанным взглядом в сторону входа. Киваю им в приветствие, проходя дальше в комнату.       — Это от своей богемной жизни она птиц хуярит на завтрак, обед и ужин? — складывая руки на груди, с сарказмом интересуется Тилль.       Цокнув языком, Шнайдер разъясняет, как будто общается с беспросветно тупым человеком:       — Корица — хищница, у нее инстинкты.       Вижу, как в комнату возвращается Пауль. Он медленно проходит мимо меня, не оборачиваясь, и расслабленно опускается в кресло напротив Оливера.       — Это у меня сейчас был инстинкт ее из окна полетать запустить, — грубо отзывается Тилль, махая рукой и следуя примеру Пауля.       Он подходит к дивану, плюхаясь рядом с Флаке и тянется за своим стаканом чего-то алкогольного. Понимая, что конфликт берет паузу, Кристоф выпускает кошку из рук и отходит к кухне, щелкая кнопкой электрического чайника. До сих пор не отошедшая от шока Корица, оказавшись на полу, бежит ко мне и прячется в ногах. Вздохнув, нагибаюсь и снова подхватываю ее на руки — не знаю, откуда ко мне вдруг проснулась такая дикая любовь к этой кошке, но почему-то мне было ее жаль.       — За одно этой сволочи спасибо сказать можно, — небрежно бросает Тилль, кивая в сторону Корицы, притаившейся у меня на руках, — она Рихарда наконец из квартиры выманила, — заглядывает мне в глаза.       Хочу уж было отмахнуться, сказав, что я ненадолго и сейчас ухожу, как со спины ко мне приближается Шнайдер и закидывает руку на плечо, весело приговаривая:       — Да уж, завтра снег, наверное, пойдет, — после этих слов его хмурюсь — не думаю, что снег в марте будет огромной неожиданностью, ну да ладно, — Иди, садись, что ты, как неродной.       — У меня нет настроения пить сегодня, — откликаюсь, надеясь, что мне послышался ехидный смешок со стороны Ландерса.       — Ну, не хочешь бухать — я тебе чайку налью, — приторно-ласково проговорил Шнайдер и хлопнул меня по плечу, — Садись давай.       Принимая провальность всех моих дальнейших попыток отбазариться, я неловко киваю и топаю к дивану. Усаживаюсь осторожно, чтобы не потревожить, казалось, задремавшую кошку, между Тиллем и Паулем, на единственное пустующее место. Бегло кошусь на притихшего сбоку Ландерса — тот мое присутствие всеми силами игнорирует. Не знаю, почему, но это нервирует, и я от раздражения принимаюсь поглаживать Корицу по загривку все интенсивнее.       — Все доделал, что хотел, Рих? — интересуется Флаке, звучно прихлебывая пиво.       — Не совсем, — отвечаю уклончиво.       — Все, что он хотел, за всю жизнь не переделаешь, — ворчит Тилль, небрежно снимая панцирь с вареной креветки.       — Ой, опять начались нападки на культурно-художественную элиту, — вклинивается в разговор Кристоф, нагло втискивая свою тушу на диван между мной и Тиллем и вручая мне кружку с горячим чаем, — Все правильно он делает — работает, пока муза не ушла.       Учуяв хозяина, Корица переползает от меня к Шнайдеру, сразу же тыкаясь мордой ему в лицо. Я хмуро пялюсь на кружку в своих руках, отмалчиваясь.       — Кабан, блять, — пихая того в плечо, ругается Линдеманн, — Ну, точно уж не тебе нам тут за творчество задвигать, — окидывая взглядом стены, он цепляется взглядом за одну из картин Кристофа и требовательно тыкает в нее пальцем: — Вот эта ебалда, например, как называется?       Невольно смотрю туда, куда он указывает — в углу комнаты на полу стоял внушительных размеров холст, с ярко-розовыми разводами на жемчужно-белом фоне.       — «Перламутровое неуважение», тебе картину посвятил, — с сарказмом отзывается Шнайдер, вызывая всеобщий веселый гогот за столом, — И вообще, это моя квартира, я тут главный, а главных что надо делать?       — Изолировать, — проговаривает Пауль негромко, но так, чтобы его все слышали.       И снова в комнате раздается громкий ржач — Тилль, довольный такой репликой, и вовсе Ландерсу пятюню отбивает. Шнайдер по правую руку от меня что-то ворчит, но недовольным отнюдь не выглядит. Откашливаюсь, неуютно ерзая, и прихлебываю горячий чай из кружки. Давлюсь от неожиданности:       — Ого, — удивленно сиплю, вбирая воздух полной грудью — содержимое чашки вполне отчетливо отдавало спиртом, — Какой крепкий чаек. Что это?       — Ну, я амаретто добавил, — пожимает он плечами, — Для вкуса.       Тяну понятливое «м-м», припоминая, что этот дурак разве что хлопья на завтрак водкой не заливает. Отпиваю новый щедрый глоток, морщась от термоядерного вкуса — может, это не так уж и плохо. Часок отдыха же точно не помешает, да?       За часом последовал другой, затем третий… Совсем скоро Крис решил не заебываться, чтобы сделать мне свежий чай, а лишь доливал в кружку еще амаретто, до тех пор, когда от чая там остался лишь мутноватый осадок. Через некоторое время Тилль заботливо пододвинул мне тарелку с креветками — с ореховым ликером сочеталось странно, но потянет, если ничего другого нет. Внезапно заиграла музыка — старенькая смарт-колонка в углу комнаты, окликнутая грозным голосом Флаке, начала воспроизводить разной степени панковости и низкосортности треки. Оливер спросил у меня что-то про работу, и я, внезапно для самого же себя, разговорился. Удивительно, что я заметил это только сейчас, но было весело. Никто из них особо не задумывался над происходящим — бухал столько, сколько хотел, и шутил так, как считал нужным, не беря во внимание, как именно могла быть воспринята эта шутка. Ну, никто и не обижался, соответственно. Наверное, так люди и отдыхают — просто отпускают ситуацию, доверяясь своему окружению и давая себе выдохнуть. Думаю, мне стоит попробовать, каково это — и похуй, что я ни отдыхать, ни доверять, ни расслабляться не умею.       Не знаю, то ли я и правда заработался, то ли этот волшебный шнайдеровский чай способствовал, но через некоторое время мне и правда удалось расслабиться. Сам не заметил, как разговорился — вероятно, будучи трезвым, я себе за подобную развязность по еблу бы зарядил, но сейчас меня почти ничего не смущало. Ну, кроме одного удивительно притихшего недоразумения, чей зеленый внимательный взгляд я то и дело ловил на себе, вынужденно от этого замолкая. Почему-то именно его внимание меня осаждало — наверное потому, что примерно при таких обстоятельствах мы с ним и познакомились. Странно это признавать, но я стыдился — подобные поступки вообще с моим обычным поведением не сходятся, и сейчас Пауль знал обо мне такое, чем я точно гордиться бы не стал. Как я предполагал, это в характере Ландерса — воспользоваться этим знанием рано или поздно, чтоб мне жизнь малиной не казалась. Вот он, я, перед ним, снова порядком опьяневший и расслабленный, чем не идеальный момент вывалить все карты на стол? Но Ландерс молчал. Каждый раз, когда наши взгляды пересекались, я хотел спросить удивленно «ну, чего молчишь?», но осекался, когда замечал, что сейчас в его взгляде даже привычной насмешки нет. Сейчас он смотрел спокойно, даже немного сосредоточенно, будто изучал и рассматривал, пытаясь найти во мне что-то новое и пока ему незнакомое. Ловя на себе подобное внимание, я хмурился, пряча лицо за чашкой амаретто — наверное, поэтому так быстро и напился.       Алкоголь разливался по венам мягкой, тягучей патокой, отчего я уже сам больше желе напоминал, но отхлебывать из кружки что-то спиртосодержащее не переставал. Хотелось потребовать у Шнайдера чего покрепче, но не было уверенности, что он в принципе подняться сможет — последние полчаса он не сидел, а лежал, облокотившись о плечо Тилля и по-хозяйски закинув ноги на порядком опустевший стол. Расслабившись, Корица грациозно проследовала по спинке дивана от своего хозяина ко мне и, как подобает любой уважающей себя женщине, забралась мне на шею, мягко топча лапками плечо. Чувствую, как та тычется носом мне в щеку, и пьяно улыбаюсь — может, тоже кошку завести? А что, они прикольные. Лишь бы Линдеманн меня вместе с ней из квартиры не вышвырнул, но это уже дело десятое. Погруженный в свои мысли, не сразу замечаю, как Пауль, все еще не отрывающий от меня внимательного взгляда, тянет руку к моему лицу. В моей голове уже проносятся миллиарды колких высказываний и робких оправданий, я предпринимаю попытку отпрянуть, но не успеваю — настигнув цели, его ладонь мягко треплет Корицу по загривку. Успокоено выдыхаю, слушая, как кошка на моем плече довольно мурлычет, и поднимаю взгляд — продолжая поглаживать ластящееся к его руке животное, Ландерс, не отрываясь, смотрел мне в глаза.       — Эй, Пауль, — слышится, будто сквозь пелену, голос Линдеманна, — ты так и не рассказал, как к бывшей съездил, — подносит ко рту очередную бутылку пива, не прекращая хихикать, — Вернул вибратор наконец бедной женщине?       Прикрыв глаза на мгновение, Пауль нехотя отстраняется и весело произносит в ответ:       — Не-а, — расслабленно откидывается на спинку кресла, — обойдется как-нибудь. Ничего, два пальчика заменяют мальчика — вибратор тоже заменят.       Новая шутка вызывает ожидаемую реакцию у публики, чему Пауль коротко улыбается, а я как можно осторожнее осматриваю наших друзей — вроде, никто ничего не заметил. Морщусь — вот и как это понимать? Зачем он это делает? Это очередная провокация или ему просто хочется поиграть со мной еще немного, лишь бы веселье продолжить? Складываю руки на груди, снова уводя взгляд в сторону. Уж чего-чего, но издеваться над собой я ему точно не позволю и никаких интриг больше не допущу.       — Ну, и нахуя ездил тогда? — еле ворочает языком Шнайдер.       — А ты думаешь, чтобы вернуть ей ее самотык? — с насмешкой в голосе интересуется Ландерс, — Я остатки барахла своего забирал — когда съезжал, настолько свалить торопился, что только самое необходимое брал.       Сдерживаюсь, чтоб не спросить, с каких хуев вибратор его жены внезапно стал предметом первой необходимости. Вместо этого ехидно хмыкаю себе под нос, копируя поведение Ландерса по отношению ко мне — посмотрим, понравится ли ему, если воевать против него его же оружием.       — Он ко мне тогда ночью так и приперся, — дополняет рассказ Оливер, — в одной руке — рюкзак, во второй — бутылка вискаря.       — Ого, вы вместе первое время жили? — спрашивает Флаке.       — Ага, только «первое время» длится до сих пор, — недовольно тянет Олли, — Третий месяц мне жизнь своим присутствием отравляет, — смотрит на своего товарища исподлобья через весь стол, — Хоть бы бабу новую себе нашел наконец и съебался.       — Обидно, — ухмыляется Пауль, снова обнажая хищные клыки, — а я думал, мы с тобой не разлей сироп.       — Так и есть, — кивает, потирая пальцами лысый затылок, — только давай вне моей квартиры, пожалуйста.       Наблюдаю за этой перепалкой исподлобья, проникаясь к Оливеру искренним сочувствием. Этого ушлепка и пару часов в день вытерпеть тяжело, а он еще и каждый день под крышей своего же дома наблюдал. Герой, не иначе.       — Что, Олли, не повезло с соседом? — насмешливо интересуется Тилль, косясь не то на Шнайдера, не то на меня.       — Да пиздец, — бубнит тот в ответ, бросая новый досадливый взгляд в сторону самодовольно ухмыляющегося Ландерса, — Вот представь, — найдя в Линдеманне сочувствующего слушателя, Оливер поворачивается к нему и принимается разъяснять: — шесть утра, ты спишь, никого не трогаешь, а этот в такое время либо только с блядок своих возвращается, либо уже просыпается — и в любом из случаев он тебя разбудит, потому что принципиально будет делать все нарочито громко, — слышу, как Пауль посмеивается, и его смех кажется слишком уж злодейским на фоне этого рассказа, — Когда я просыпаюсь окончательно, его в квартире уже, конечно же, нет. Я выхожу на кухню — на столе все, что он ел, но по каким-то причинам не доел, несколько чашек недопитого кофе, шкафы закрывать его вообще, мне кажется, никто не учил, как и холодильник… Стрипсы его эти ебучие! — аж вздрогнув от негодования, восклицает Олли, — Пауль каждый вечер покупает себе в «бургер кинге» стрипсы, но никогда их не ест. У нас в холодосе накопилось пачек семь уже, — поворачивается к довольному ситуацией развеселому Ландерсу, спрашивая: — Ты пытаешься курицу, как пазл, собрать, или что?       Пауль, беззаботно посмеиваясь, отзывается:       — Я живу так же, как и с женой когда-то жил.       — Ага, — качает головой Олли, — поэтому она тебя и выпиздила.       — Никто никого не выпиздил, я сам ушел, — Ландерс горделиво расправил плечи, — От тебя, по ходу, тоже валить надо, пока бытовуха не сожрала окончательно. А, кисуль?       Замечаю, как Оливер ухмыляется победно. Особо не отнекиваясь, он произносит:       — Кто я такой, чтобы твоим желаниям препятствовать?       На мгновение в комнате воцаряется молчание. Оливер и Пауль смотрели друг на друга, как-то странно улыбаясь, а мы молча наблюдали за этой немой сценой, толком не понимая, что именно происходит. Через пару секунд Флаке решается подать голос:       — Я так понимаю, «зайку бросила хозяйка»?       Разрядить обстановку у него получается — напряжение рассеивается, смешиваясь с общим негромким смехом. Заправив пятерней светлую челку назад, Пауль отзывается с улыбкой:       — Да нет, я и сам понимаю, что съезжать пора, — ведет плечами безразлично, — Так что как квартиру найду — сразу испарюсь, не переживай, Олли.       — Постой, — оживляется вдруг до этого загадочно молчавший Кристоф, — ты квартиру ищешь?       — Ну, последние пару минут — да, ищу, — Ландерс кивает, отшучиваясь, — А что? Можешь толкового риэлтора подсказать?       Надеюсь, Шнайдер не настолько ебанутый, каким я его считаю, и не произнесет то, что, как мне кажется, хочет произнести в следующую секунду.       — Пф-ф, лучше, — самодовольно разводя руками, продолжает мой сосед, — Я могу подсказать квартиру, в которую ты можешь переехать.       Блять, помогите. Свяжите кто-нибудь Шнайдера, умоляю, и кляп ему в глотку затолкайте, чтоб не пиздел больше положенной ему нормы в день.       — Нихуя ты шороху навел, — бубнит себе под нос Тилль, догадываясь, к чему тот клонит.       — Не понял, — Пауль вопросительно вскидывает брови, — Ты меня к себе зовешь что ли?       — Бинго! — подпрыгивая на месте от радости, восклицает Кристоф.       Не знаю, каким усилием воли сдерживаюсь, чтобы не ударить себе по лбу от досады, и Шнайдеру не въебать до кучи, чтоб рот на замке хоть иногда не забывал держать. Пытаюсь сделать выражение лица максимально непроницаемым и не показать, насколько сильно я в данный момент напрягаюсь, чтобы не заорать.       — Ты подумай, Пауль, — предостерегает Тилль, — Флаке с ним до тебя полтора года жил — бежал так, что жопа еще долго вдалеке сверкала.       Поджимаю губы, лишь бы не прокомментировать — если эти двое все-таки съедутся, я еще посмотрю, кто от кого сбежит.       — Мне оттуда до работы просто ближе, — вяло оправдывается Лоренц давно отработанной фразой, понимая, что ему все равно никто не верит.       — Да-да, пиздабольство — ваше свойство, — отмахивается Кристоф от бывшего сожителя, снова переключая внимание на задумавшегося Пауля, — Ну, что? Переедешь ко мне?       Ландерс, немного удивленный ходом событий, на мгновение замирает, задумываясь. Обводит внимательным взглядом всех присутствующих — уж не знаю, что он хочет увидеть. Надеюсь, у этого ушлепка, вдобавок ко всем его невероятным способностям, есть еще и телепатия — может, он читает мысли, считывает эмоции и прочая эзотерическая херота. Иначе он не услышит, насколько громко и уверенно я его хуесошу в своем сознании. Не сдерживаюсь, шумно вздыхая от досады, чем привлекаю непрошенное внимание — Пауль резко переводит взгляд на меня. Зрительного контакта стоически не разрываю, лишь бы не выглядеть уязвимо. Сведя брови к переносице, гордо вскидываю голову — думаю, это вполне понятный невербальный посыл нахуй, который даже такой непробиваемый черт, как Ландерс, разберет. Однако, тот вновь понимает все знаки по-своему. Бесцветно хмыкнув себе под нос, он отводит взгляд и отвечает:       — Уговорил, — произносит, кивая Шнайдеру и расплываясь в довольной улыбке, — перееду. Завтра же вещи перевезу       Давлюсь собственным возмущенным воплем. Блять, ну вот зачем? Как будто жилплощади в городе не хватает, в самом деле. Пальцы немеют — стискиваю рукой чашку настолько сильно, что удивительно, как до сих пор не послышался треск ломающейся керамики.       — Класс, забились, — протягивая новому соседу руку, радуется Шнайдер.       — А я тебя предупреждал, Пауль, — тянет Тилль, качая головой, — Но если он тебя заебет — двери квартиры напротив для тебя всегда открыты.       Блять, Линдеманн, завали лицо хотя бы ты, этого еще не хватало. Прикрываю глаза и набираю воздух полной грудью, чтобы успокоиться. Релакса не наблюдается — еще сильнее раздражаюсь, когда в какофонии здешних запахов, начиная от застоявшегося пива и заканчивая не до конца высохшими масляными красками, отчетливее всего различаю цитрусовый парфюм Ландерса. Ударяю раскрытой ладонью по колену, произнося, возможно, чуть громче положенного:       — Линдеманн, — прозвучало и правда достаточно грозно — в комнате повисает тишина, разрываемая лишь моим недовольным сопением. Стабилизирую ситуацию, как могу: — У тебя сиги с собой?       Крякнув от облегчения, Тилль выуживает из кармана домашних треников полупустую пачку с запасливо припрятанной внутри дешманской зажигалкой. Принимаю ее, благодарно кивая в ответ.       — Так, курить в коридор пиздуй, — деловито вклинивается Кристоф, — Я тут после вас эту вонь выветривать не собираюсь. Холсты и масло запахи хорошо впитывают.       Ну, вот и отлично — покурю в одиночестве, развеюсь, успокоюсь. Поднимаюсь с места, следуя на выход.       — Твои каракули от этого только лучше станут, — язвит Тилль, смиряя новым презрительным взглядом полотна нашего живописца.       — Да ты меня затрахал уже! — недовольно восклицает Шнайдер. Боковым зрением замечаю, как он подхватывает на руки до этого мирно дремавшую кошку и тычет ей Линдеманну прямо в лицо, приговаривая: — Корица, съешь ему нос нахуй!       За перепалкой дальше не наблюдаю — только выходя из комнаты, до меня доносится недовольный голос Тилля:       — Сука, да убери ты ее!..       Назад не оборачиваюсь и продолжения перебранки не смотрю — это меня уже мало волнует. Хочу наконец оказаться в одиночестве и привести свои мысли в порядок.       Пути до лестничной клетки даже не замечаю. Слишком уж стремительно пересек комнату и узкий коридорчик, на ходу зажимая сигарету в зубах и прикуривая. Прохлада помещения обжигает все еще горящее негодованием лицо, но это не отрезвляет, а почему-то только больше злит. Подавляю промелькнувшее желание захватить из квартиры какую-нибудь куртку — возвращаться не хочется, да и холод, вероятнее, меня со временем успокоит. Опускаюсь на одну из ступеней лестничного пролета, ведущего вверх, и обнимаю себя за плечи, растирая ладонями.       Из квартиры Криса все еще доносился веселый гвалт, сбоку шумел стропами никогда не останавливающийся лифт, а где-то на нижних этажах, судя по звукам, собиралась на позднюю прогулку молодая влюбленная парочка. Все вокруг жило и дышало, вело свой давно выверенный быт, радуясь новому проведенному в этом мире дню. На фоне всего этого живого шума я, вероятно, выглядел как-то до жути сиротливо. Сам не понимаю, почему вдруг ощутил себя так одиноко и потерянно. Будто все, что меня окружало — какая-то глупая симуляция, которая исчезнет, стоит мне выпустить ситуацию из-под контроля. А тот самый контроль ускользал, будто вода сквозь пальцы утекая, а все что я мог — только глупо наблюдать и пытаться ловить оставшиеся капли.       Этот Ландерс поражал своей наглостью. Врывался в мою жизнь по-хозяйски, каждый раз ломая и не обращая внимания на оставленные увечья. Таким, как он, наверное, очень легко живется — ведь не нужно обращать внимания на мысли и эмоции других, нужно просто делать, как тебе комфортно. Ломать — не строить, все-таки, душа не болит. Понимаю, что я сам Пауля в свою жизнь пустил, чтобы сейчас возмущаться, но я даже ожидать не мог, что он облепит меня, как осьминог щупальцами, и откажется отпускать. Каждое его действие я воспринимал, как потенциальную угрозу и посягательство на мое мирное тихое существование. Очевидно, Ландерс этим чего-то добивался, понимать бы, чего именно. Чем ему мешал я и мое спокойствие — непонятно, но выглядело так, что для него это уже вопрос принципиальный. Заебать меня настолько, что бы у меня мышцы от тремора сводило и конечности не слушались — план неплохой. Понимать бы еще, как ему противодействовать.       Глубоко задумавшись, не сразу понимаю, что рядом еще что-то есть. Слышу где-то поблизости звонкий щелчок — сознание само рисует длинные тонкие пальцы, захлопывающие крышку чехла ярко-розового айкоса. Оборачиваюсь, вздрогнув — на ступеньке рядом со мной сидел Ландерс, сосредоточенно вынимающий старый стик из своей курилки и меняющий его на новый. На меня внимания будто бы не обращал — и почему-то именно это меня раззадорило.       — Зачем ты это делаешь? — спрашиваю сипло, сверля его сосредоточенным взглядом.       Он глубоко вздыхает, отвечая:       — Старые стики некрепкие и воняют сильнее, — на меня все еще не смотрит и явно пытается косить под идиота, — И от них потом башка раскалывается так, будто…       — Блять, ты понял, о чем я, — перебиваю, морщась от нетерпения, — Нахера ты переезжаешь?       — А-а, ты об этом, — тянет, кивая сам себе, — А почему бы и нет? Олли от меня заебался конкретно, а Крису как раз быт разнообразить нечем, — наконец заглядывает мне в глаза, — Вот и встретились два одиночества.       Выпускает едкий дым тонкой струйкой, снова отворачиваясь. Закипаю все сильнее:       — Ты всегда так много пиздишь или только меня такой чести удостаиваешь?       — Нихуя ты завернул, — хмыкнул Ландерс удивленно, посмеиваясь, — Писатель из тебя, наверное, и правда неплохой.       — Не заговаривай мне зубы, — рявкаю раздраженно, от чего Пауль лишь сильнее веселится, — Зачем ты это все делаешь? Что ты доказываешь? Я понял, что ты победил, но чтобы что?       — Победил? — смеется, — Не знал, что мы соревновались в чем-то. А приз какой-то дадут?       — Ага, хуй за щеку, — отзываюсь, вздыхая обессиленно.       — Тоже неплохо.       Сжимаю пальцами переносицу, жмурясь — почему с ним так сложно? Как будто с пятилетним ребенком общаюсь.       — Пауль, — зову, и не узнаю собственный голос — слишком уж жалостливо звучит. После вопросительного «м-м?» с его стороны, продолжаю: — Что тебе от меня надо?       — Ничего, — отвечает безразлично, вдыхая сигаретный дым.       — Зачем тогда переезжаешь? — пытаюсь посмотреть ему прямо в глаза.       Кашлянув в кулак, Ландерс поворачивается ко мне. Зеленые глаза спокойны, однако колкость из этого взгляда, кажется, не исчезает никогда. Снова улыбается — на этот раз как-то мягко и снисходительно.       — Знаешь, красавица, я на твою задницу, конечно, немного подзапал, но не настолько. От недоеба не страдаю, уж прости, — пожимает плечами, на что я вопросительно хмурюсь. И что все это значит? Заметив мое выражение лица, поясняет: — Не все в этом мире вокруг тебя вертится. Я захотел переехать — я переезжаю. Ты тут не при чем.       Почему-то захотелось ему въебать. Да посильнее, чтоб кровища хлестала. Меня не удивляет, как много этот обмудок себе позволяет, меня не тревожит его самоуверенность и наглость, но что-то, так и не понимаю, что именно, меня в его словах задевает.       — Да? — стараясь выровнять голос, интересуюсь, — А кто тогда причем?       — Я и мое желание жить не на помойке, — сверкает белоснежными клыками, — Перестань все усложнять. Ну, потрахались — с кем не бывает? — это фраза как-то слишком звонко резонирует от стен падика, и я озираюсь вокруг, боясь увидеть случайного свидетеля разговора, — Проще будь — сложных людей никто не любит.       Проглотив колючий ком возмущений, я выпрямляюсь и швыряю окурок на пол. Наша соседка, фрау Майне, мне спасибо за это, конечно, не скажет — из-за дред она до сих пор меня наркоманом считает. Просто хочу поскорее отсюда уйти, мне некогда задумываться о чистоте подъезда.       — Ну, окей тогда, — выдыхаю монотонно и, не оборачиваясь, следую к двери в мою квартиру, — Я тебя услышал.       — Вот и ладушки, — слышу за спиной воодушевленный голос, — Не боись — уживемся.       Качаю головой, отказываясь от сказанного им — не уживемся точно. Дверь за собой закрываю с такой силой, что даже кажется, будто сами стены завибрировали. Негодование проглатываю — не хочу тратить на него даже жалкой крупицы своих эмоций.

***

      Наверное, я и правда слишком дома засиделся. «Закоптился», как бы Линдеманн это назвал. Не могу конкретно сказать, сколько дней я из квартиры носа не показывал, но явно долго, если от свежего морозного воздуха у меня вдруг закружилась голова. Стоило мне выйти на улицу, как меня накрыл приступ легкого опьянения — кажется, я отвык, что кислород может быть таким чистым, а не застоявшимся и не пропитанным смесью сигаретного дыма и запаха старой бумаги.       Я, конечно, еще не в том возрасте, чтобы вести светские беседы о погоде и многозначительно вздыхать, сетуя на изменения климата, но март в этом году что-то правда охуел. Казалось бы, весна же наступила — птички поют, почки распускаются, капель капает и прочая живописная хуйня, но в небесной канцелярии, видимо, свои взгляды на эту пору. Последние пару дней ебашили жесткие морозы, из-за чего все, что успело растаять ранее, застыло в зеркально-блестящий гололед, так еще и сегодня снегопад зарядил. Красиво, конечно, было бы, если бы это происходило перед Рождеством. Не в марте же, ей-богу.       Не скажу, конечно, что вышел на улицу по собственной воле — жрать в доме нечего, а Тилля спровадить не получилось, ибо «я твоего магазина рот ебал, пиздуй сам». Ну, на нет и суда нет, подумал я, и послушно попиздовал, будто у меня других дел не было. С самого начала все пошло как-то не так — выходя из падика, я чуть не наебнулся на обледеневших ступеньках у двери. До ближайшего супермаркета я шел почти на полусогнутых, балансируя на льду в кроссовках, которые я непредусмотрительно обул перед выходом. В магазине понаблюдал, как две достопочтенные старушки пиздятся за пачку сахара. Это так прекрасно — быть свидетелем подобного ранним воскресным утром.       Апофеоз сегодняшнего пиздеца меня нагнал во дворе собственного дома. Я шел по тротуару мимо парковки, внимательно смотря под ноги, лишь бы не наебнуться на льду, когда сбоку меня окликнул знакомый задорный голос:       — Рих, посторонись!       Вскинув голову, я замечаю стремительно приближающегося ко мне Шнайдера. Он на всех порах мчался в мою сторону на электросамокате по прогулочной дорожке сквера между жилыми блоками и широко радостно улыбался. Замираю на месте, как вкопанный охуевше пялясь на соседа. Пролетев мимо меня, он катится к нашему подъезду — переведя свое внимание туда, замечаю там Ландерса. Флегматично покуривая, он наблюдал за сложившейся картиной, а компанию ему составляли большой чемодан, дорожная сумка и увесистый рюкзак на плече.       — Не бросайся под колеса, я ж по сторонам не смотрю, — выкрикивает мне Шнайдер, останавливаясь около Пауля, — Гололед же, мне не до пешеходов.       Приближаюсь, невольно улыбаясь — говорит так, будто на гоночном болиде рассекает. Оценив взглядом сложившуюся картину, спрашиваю:       — Как ты вообще по льду на нем ездишь?       — С божьей помощью, — шмыгнув носом, откликается Кристоф и разворачивается, готовясь стартануть вновь.       — Окстись, — бубнит Пауль, — То, что ты этой хуйней занимаешься «с божьей помощью» — уже оскорбление чувств верующих.       Безразлично махнув в его сторону рукой, Шнайдер все-таки срывается с места и с ветерком мчится вдоль парковки. Проезжая мимо поворота, он кричит раздосадованное «пропусти меня, ты не видишь что ли, что я ебанутый!» выезжающей с парковочного места машине, и катится дальше. Ландерс провожает его скучающим взглядом, вдыхая морозный воздух. Меня снова игнорирует. Хмыкаю, произнося:       — Твой самокат что ли? — в ответ на это Пауль коротко кивает, — Переезжаешь все-таки?       — Как видишь, — пряча замерзшие руки в карманы, переводит наконец взгляд на меня, — Не надо было?       — Мне-то какая разница, — пожимаю плечами безразлично, — Ты в своих действиях свободен.       — Как и ты, — говорит с явной ухмылкой в голосе.       Рывком поворачиваю голову к нему, заглядывая в хитрые глаза. Распознать явный намек в его словах не сложно — снова все сводится той злосчастной ночи. Щурюсь недовольно, не понимая, чего он снова добивается. Я бы очень хотел не вспоминать об этом больше никогда, но как, если он собственноручно каждую нашу встречу в этому приводит? Зачем? Судя по расслабленному выражению его лица, на мое мнение по этому поводу Ландерсу глубоко похуй. Изучив цепким взглядом мое лицо, он вдруг произносит негромко:       — У тебя дреды запутались.       Нахмурившись, одними губами проговариваю растерянное «что?». Свободной рукой дергаюсь к голове, ощупывая шевелюру. Не знаю, почему вдруг меня это так взволновало, но зачем-то захотелось немедленно все исправить. Ничего найти так и не получается, поэтому Пауль, наблюдавший за мной до этого с мягкой улыбкой, качает головой:       — Не тут, — тянется руками ко мне.       Чувствую его пальцы на моих волосах. Зацепившись за обесцвеченные пряди, он невесомо проводит по ним пальцами, распутывая. Потупив взгляд, опускаю голову — ощущение дикого дискомфорта подавить не получается, поэтому просто увожу взгляд в сторону.       — Ау, полегче, — шикаю, когда Ландерс слегка тянет одну из прядей, неосторожно дергая рукой.       — Прости, — отзывается тихо мне на ухо. Почти расслабляюсь и отпускаю ситуацию, как вдруг слышу, как тот на выдохе бормочет, казалось бы, сам себе: — А мне показалось, тебе нравится погрубее.       Резко отпрянув от него, выпаливаю на грани слышимости:       — Что ты сказал?       Встретившись со мной взглядом, Ландерс беззаботно пожимает плечами. Бесстыжего взгляда прятать даже не старается — вижу, как сквозь ярко-зеленые радужки на меня пялятся те демоны, которые этим мудаком ежедневно управляют, заставляя творить всю эту хуйню.       — Да пошел ты! — рычу злобно, срываясь с места и уносясь в сторону подъезда.       Меня никто не окликает и не останавливает — видимо, добился нужного эффекта. Железная дверь падика за моей спиной хлопает, скрывая меня наконец от внешнего мира. Лифта решаю не дожидаться — хочу как можно скорее оказаться дома. До нужного этажа поднимаюсь пешком настолько стремительно, что удивительно, насколько в моем организме в принципе столько сил.       Уже в квартире почти сбиваю с ног зазевавшегося Линдеманна. Он пытается задать мне пару вопросов, в попытке узнать, по какому поводу взрыв, но я игнорирую все его расспросы. Швырнув пакет с продуктами на стол, я уношусь в комнату и запираюсь изнутри. Злоба брала надо мной верх, захлестывала и заставляла задыхаться негодованием, и я не знал, как от этого избавиться. Цепляюсь разъяренным взглядом за ноутбук — тот, как всегда, открытый, был оставлен мной на кровати пару часов назад и смиренно ждал своего дотошного хозяина. Шлепнув пальцем по клавише пробела, вижу на вспыхнувшем экране файл с до сих пор не отредактированной главой. Опускаюсь перед компьютером, внимательно вчитываясь в текст. Ярость ведет меня, заставляя работать с утроенной силой.       Глава была полностью готова через два с половиной часа.