Время любить, не время умирать

      Перо поскрипывало, размеренно соприкасаясь с желтоватой бумагой и оставляя за собой довольно кривые буквы, собирающиеся в слова, строки, абзацы об иерархии высших ангелов и демонов, большинство из которых давно покинули мир бессмертных. Занятие было скучным, но при этом требовало высокой концентрации, чтобы одновременно вспоминать лекции по истории, орфографии и вкладывать энергию в перо, не забывая о красоте линий. Последнее страдало чаще всего.       Держать руку прямо.       Ангел может стать серафимом только после того, как он был херувимом.       Смог бы я когда-нибудь при других обстоятельствах получить хоть какой-нибудь чин?       Здесь нажать, выводя завиток. Бред!       Как же до чертиков нудно.       Как только Астарот отвлекся чуть больше дозволенного, пишущий конец немедленно оставил кляксу, очередной грязной каплей стекшей к середине переплета.       Если быстро сложить тетрадь пополам, получится симметричная картинка.       Что за чушь лезет в голову вместо урока?       Мимолетное недовольство собой почти сразу сменилось раздражением на всех окружающих.       Он исподлобья посмотрел на преподавателя, сидящего на некотором отдалении, и убедился, что тот, как и всегда, безошибочно уловил его промах. Геральд выразительно поднял одну бровь, демонстрируя, что все видел и ожидает, что работа будет исправлена и продолжена.       Ёбаный Геральд, ёбаная история, ёбаная школа! Нахер мне все это сдалось, когда весь мир летит в пропасть со скоростью дохлого морского дракона?       Мог бы сейчас развлекаться в общей гостиной или шпынять непризнанных. Да, даже опасные земные задания стоят риска! Только бы не прозябать в классе!       Астарот скривил губы, выражением лица показывая демону, что в свою очередь тоже не в восторге ни от него, ни от занятия. Хотя, на самом деле, Геральд был неплох, всегда терпелив и сдержан. Даже если и давал понять ученикам истинное недовольство, никогда не переходил дозволенной черты, был собран, концентрировался на своем предназначении наставника и весьма неплохо с этим справлялся. И, что самое любопытное, до сих пор не склонился перед Чумой. Вернее, как и все, он не мог ничего противопоставить и помалкивал, но не лебезил, не заискивал, а просто делал свою работу.       Да, мы с Кристофером действительно всю жизнь хотели попасть в академию ангелов и демонов, чтобы совершенствовать способности, но теперь-то для чего нужна вся эта заумная тягомотина?       Уж лучше оттачивать силу на тренировочном поле.       Астарот усмехнулся, потому что школа привлекала близнецов не только развитием их потенциала и повышением положения в обществе, а тщеславие всегда было им свойственно, но и возможностью как следует развлечься. Всего этого братья были лишены, скрывая сам факт своего существования от чужих взоров по самым дальним уголкам мира бессмертных, и теперь наверстывали упущенное.       Близнецы стали приближенными всадницы, как только та поманила их, умело играя на слабостях. Чума, конечно, не делилась планами и не раскрывала секретов, но им хотя бы не было нужды бояться и трепетать в ее присутствии, как остальным. Наконец-то братья поменялись местами с теми, кто ранее презирал их и одновременно боялся. Взамен необходимо было без вопросов выполнять указания. Поначалу они казались странными и, порой, излишне жестокими, но и Астарота с Кристофером никто и никогда не жалел, с чего бы им было теперь проявлять подобные чувства к бывшим гонителям? Что касается, удовольствий, то оказалось, что не так уж это и весело, когда абсолютно все дозволено. За несколько месяцев, что близнецы провели в школе, глифт перестал казаться таким весело пьянящим, девушки — заманчивыми и удивительными, а чувство собственного превосходства над остальными — приносящим удовлетворение и отгоняющим тоску.       Эйфория стремительно сменялась разочарованием и отрешенностью, хотя признаваться в этом сам себе Астарот не хотел, а с Кристофером поделиться не решался, хотя и подозревал, что их мысли схожи. Брат вообще всегда был чуть более размеренным, целеустремленным, сдержанным. Возможно, именно сейчас, когда братья получили доступ ко всем дверям, которые были закрыты раньше, их различия стали особенно заметными, формируя разное поведение и взгляды на жизнь.       Так или иначе, любая забава все равно была интереснее нудного урока истории — пустой тратой времени перед грядущим чертовым апокалипсисом.       Астарот, по всей видимости, чрезмерно увлекся размышлениями о бессмысленности изучения иерархической лестницы предков, потому что по классу пронесся срежет ломающегося пера. Искореженное, оно продрало бумагу, оставляя зияющую дыру на месте и без того измазанного чернилами херувима Иехоэля, и безжизненно упало на парту.       Он захлопнул тетрадь и скрестил руки на груди, раздосадованный неудачей. Таким мелочам ведь учили совсем юных ангелов и демонов, а ему, взрослому парню, приходилось тратить на это время, когда можно было бы тренировать действительно серьёзные предметы.       Кристофер с ухмылкой обернулся к брату, вновь демонстрирующему характер вместо элементарной концентрации. По его мнению, брату следовало поучиться усмирять свой пыл, чтобы им могли доверять более ответственные дела и посвящать в замыслы всадников. Хотя он и не осуждал близнеца, только частенько подтрунивал.       Астарот пихнул брата локтем под ребра, вызывая скорее потерю внимания, чем ощутимую боль. Двигающееся по плавной траектории перо тут же вылетело из-под контроля, расчерчивая тетрадь размашистыми линиями и в конце концов порвав её на несколько страниц внутрь. Издевательская улыбка Кристофера тут же спала с его лица, искажая лицо опущенными вниз уголками губ.       Он выругался, смеряя близнеца возмущенным взглядом, и уже замахнулся, чтобы дать сдачи, но Геральд остановил их обоих потоком холодной энергии:       — Успокоились. Кон-цен-тра-ци-я! Вот, что важно в классе и на поле битвы. Вы ничего никогда не добьетесь, постоянно отвлекаясь на мелочи.       Геральд тяжело вздохнул. Ругаться или изобретать наказания было бессмысленно для тех, кто не особенно стремился к науке.       Ему и самому возня с двумя взрослыми метисами совершенно осточертела, но таково было распоряжение Чумы: продолжать школьные занятия и уделить особенное внимание близнецам. Целесообразность последнего была сомнительной, но он был учителем по призванию, поэтому отдавался процессу образования полностью. В том числе и потому, что это отвлекало от новой реальности. Гораздо легче было сохранить самообладание и трезво мыслить, изо дня в день занимаясь привычными рутинными делами, чем поддаваться панике и истерике, которые и так уже погубили слишком многих. Необдуманные, поспешные действия, идущие вразрез с приказами всадницы, всегда заканчивались огненным шаром Чумы, поэтому точно были плохим выбором.       Он прищурился, еще раз внимательно рассматривая своих особенных учеников.       Не осознают, какая сила им дана, что покорить ее можно только ежедневными занятиями, монотонными и упорными.       Два выросших долбаеба. Обижены на весь мир и хотят спалить его в своей ребяческой злобе. Как будто всем остальным досталось меньше, чем этим двоим.       Светлый еще ничего, как будто в нем и ангельского больше. Он явно поумнее, хотя и потенциала, силы в нем, очевидно, поменьше. А вот красноволосый просто горит ненавистью, не смотря на белое крыло.       Хотя мне всегда казалось, что разделение на ангелов и демонов условно. Червоточинка есть в каждом, готовая сожрать целиком даже верховного серафима. Серафима, особенно.       Геральд устало откинулся на спинку стула, вспоминая дела давно минувших дней: предательство Кроули, неоднозначные поступки Ребекки, войну, развязанную Сатаной и верховным советником Эрагоном, которого в конце концов погубил самый доверенный приближённый Торендо.       Счет явно шёл не в пользу ангелов.       Ладно, нужно делать, что должно. Я вложил крупицу разума даже в своенравного Люцифера. Неужели не справлюсь с двумя переросшими мальчишками, которым сносит крышу от обиды, внезапной вседозволенности, помноженной на пробивающееся могущество?       Он покачал головой и обернулся, почувствовав руку, опустившуюся на его плечо. Это легкое прикосновение маленькой ладони Геральд узнал бы из тысячи. За его спиной стояла взволнованная Миссилена.       Она прошептала, наклонившись слишком близко к его уху, чтобы наверняка никто не услышал:       — Чума, — ее глаза бегали. — Чума вернулась и собирает всех преподавателей. Сейчас. Немедленно.       Что-то грядет. Неспроста это все. Нам с Мисси стоит быть аккуратнее. А как быть с Викторией?       — Но…?       — Да, я знаю. У нас нет выбора, придется отложить.       Геральд без дополнительных уточнений понял, что хотела сказать Миссилена. В подвалах школы уже не один месяц по какой-то причине, ведомой одной лишь Чуме, а, возможно, и просто из взбалмошной прихоти, потому что могла, находилась Вики Уокер. Нет, она бы не погибла без воды и пищи, но, лишенное сил тело не могло регенерировать и постепенно угасало. Длительные ограничения даже для бессмертных имели бы необратимые последствия.       Вики во время войны с Мальбонте спасла Миссилену от стаи субантр, но не успела, хотя и рискуя бросилась, к Геральду. Он помнил это и считал себя обязанным после того, как Чума воскресила всех погибших. Если он мог помочь хоть чем-то, элементарными хлебом и водой, он будет это делать, даже невзирая на опасность, потому что такова была его натура.       Геральд барабанил пальцами по столу, переводя взгляд с одного близнеца на другого:       — Нет, мы не можем дальше медлить. Сколько еще она протянет?       Близнецы прислушивались. Эмоции Геральда были непонятны, хотя он и заметно задумался, а вот скрытное и обеспокоенное поведение Миссилены точно выдавало что-то интересное. Слов было не разобрать, но и так было ясно, что что-то произошло и Геральд в данный момент принимал решение, как поступить.       — Астарот, — он кивнул ему, — подойди.       Миссилена снова наклонилась и, пока метис не подошёл слишком близко, горячо зашептала:       — Ты нас погубишь! Неужели решил довериться им?       — Не показывай свои нервы, — Геральд говорил, не оборачиваясь.       — Но почему он? Второй производит впечатление более рассудительного.       — Думаю, что он не станет вдаваться в детали и с ним легче договориться.       В любом случае нет выбора. Только сейчас Сатана созвал всех архидемонов в ад, а казематы временно не охраняются. Другого шанса не будет. Да и кому пришло бы в голову заниматься пленниками, кроме нас?       Астарот подошел к ним вплотную, с интересом уставившись сверху-вниз на преподавателей.       Интересно, эта святоша хотя бы даёт Геральду? Или он напрасно так стелется в ее присутствии? Может быть, они нарушали запрет еще до отмены закона о Неприкосновении? Так и получались такие, как мы с Кристофером.       Вообще-то Миссилена вполне себе ничего даже сейчас. Если бы не проводила столько времени в школе, наверное, была бы посвежее, но все равно привлекательная. Наверняка под личиной добродетели скрывается развратная демоница, как это бывает у самых белокрылых ангелиц.       Да нет, Геральд, старый черт, точно ее как следует пялит. Ставит на коленки и задирает её скромные балахончики до самых белоснежных крылышек. Те, наверное, ритмично подрагивают в такт ему.       Смотрите, как зарделась под моим взглядом! Понимает, о чем думаю!       Обсуждать в присутствии метиса что-то уже было нельзя, поэтому Миссилена протянула сверток Геральду, потупив глаза.              Она была одета в закрытое длинное платье, но захотелось плотнее укутаться в накидку, отгораживая от бесцеремонно гуляющему по ней взгляду еще одним слоем одежды. Ей не нравилось общество Астарота. За Миссиленой не было вины, но она чувствовала все его грязные мысли прямо сейчас, так и плещущиеся в лучистых, голубых глазах, видимо, доставшихся от ангельской части.       Рука сама потянулись к воротнику, чтобы застегнуть его. Но лента и без того уже была затянута, и пальцы беспомощно остановились, сжимая бант. Она не должна была выдавать своих нервов, а вместо этого, как открытая книга, демонстрировала, что им с Геральдом есть, что скрывать. Страшно подумать, что будет, если их помощь Вики раскроется!       Геральд заметил ее смятение и беспристрастным, но аккуратным движением отодвинул Миссилену за спину, под защиту своих остроконечных крыльев. Астарот отметил, что этот жест был не лишён заботы, и это стерло улыбку с его лица. Подобные проявления всегда вызывали в нем немедленное и непреодолимое, да он и не собирался бороться, раздражение.       Тем временем, демон прервал затянувшуюся паузу и холодно объяснил, четко цедя слова и демонстрируя, что ему заранее ясны все помыслы метиса и они ему не нравятся:       — Если не хочешь еще час сидеть и портить бумагу и мое настроение, можешь отнести это в камеру в подвале и быть свободным на сегодня. Я объясню дорогу.       Метис не спешил забрать протянутый пакет, который так и застыл в руке учителя, пока он выжидающе смотрел на Геральда. В его глазах читался вызов, он был слишком плохого мнения об окружающих, чтобы просто так выполнять чьи-то просьбы. А было предельно ясно, что это именно она, ведь приказать могла бы лишь Чума.       Миссилена тихо кашлянула, напоминая, что необходимо поспешить. Демон наклонился и резко сунул кулек Астароту:       — Буду должен. Просунь это под дверью и не задавай лишних вопросов, — увидел слишком ярко читающееся, явно наигранное сомнение на лице Астарота и устало, отбросив преподавательскую строгость в тоне, добавил. — Пожалуйста…       Чертов метис. Надеюсь, я не пожалею и, главное, это поможет Вики.       Астарот не ожидал такой скоропалительной победы и улыбнулся про себя: значит, ниточка ведет к чему-то важному, да и все лучше, чем скучать на уроке. Но его вскоре ждало разочарование: уже спускаясь по бесконечным замшелым лестницам в подземные этажи, он открыл пакет, в котором не оказалось ничего существенного, кроме бутылки с водой и шоколадного печенья.       Он даже надкусил его и понюхал воду, но в них не было совершенно ничего необычного, никакой особенной энергии не исходило, и, похоже, это являлось и правда ровно тем, чем выглядело. Тем страннее казался поступок двух преподавателей, которые могли бы и сами снизойти до казематов, но послали по какой-то причине его вместо себя.       Пройдя через несколько полуразрушенных коридоров с зияющими дырами еще после войны Мальбонте, Астарот приблизился к обозначенной двери. Сверток легко протиснулся в щель под ней и скрылся в черноте камеры.       Никаких звуков не последовало, хотя он и прислушался. Стояла абсолютная, непроницаемая тишина, нарушаемая, наверное, лишь ветром. Астарот еще раз напряг слух, но в камере ничего не происходило. Тогда он подлез между створкой двери и полом, чтобы протолкнуть свою посылку поглубже, но дверь под давлением руки скрипнула и приоткрылась вовнутрь.       В темноту лезть не было никакого желания. Детство, проведенное в подземелье адских катакомб, вызывало отвращение к подвалам и в принципе к отсутствию света, хотя с приходом всадницы тьмы стало слишком много. Повсеместно, даже там, где ожидал увидеть яркое, согревающее солнце.       Но любопытство сумело перебороть сомнения: кто мог находиться за стеной, не запертый, но не покидающий свою темницу? Астарот надавил на петли плечом и отворил дверь в камеру, всматриваясь в клубящийся полумрак.       На полу лежала девушка. По крайней мере, так можно было подумать по длинным волосам и хрупкости фигуры.       Она не шевелилась и никак не отреагировала на вторжение к себе. Астарот обошел ее вокруг, но она, казалось, ничего не замечала. Можно было бы усомниться в том, что она жива, но слабая, почти бесцветная энергия все же ощущалась, если приложить усилие.       Энергия не была окрашена совершенно никакими эмоциями, вкусом или цветом, как было с другими бессмертными. Даже не сопротивлялась чужой интервенции в ее внутренний мир, позволяла ворошить любые свои закоулки.       Ангел была настолько измождена, что Астарот увидел лишь смазанные, бесцветные отголоски воспоминаний, обрывающиеся на полуслове, потому что у их хозяйки не хватало сил не только показывать, но и самой воскрешать все это в сознании.       Как на старинных полинявших карточках промелькнули бессмертные, многих из которых Астарот мог узнать, и которые сильнее привлекли его внимание к распростертой на полу без сознания девушке. Он присел рядом и только тогда различил, что она мелко и часто, но беззвучно дышала. Это даже больше походило на дрожь.       Теперь стало ясно, почему никто не утруждал себя закрывать двери на засов — в этом попросту не было необходимости. Узница бы не смогла не то, что убежать или покинуть место своего заточения, но даже пошевелиться. Возможно, она даже не понимала, где находится и что происходит.       Астарот протянул руку, касаясь ее ледяного плеча, чтобы развернуть ее лицом к себе. Вероятно, она не могла уже согреться, потому что холод исхудавшего тела чувствовался и сквозь одежду. Девушка как будто была настолько слаба, что его собственная энергия, повинуясь закону сообщающихся сосудов, стала утекать в ее безвольное тело, заставляя кровь ускорить бег по венам, а кожу слегка наполниться цветом.       Ему это ничего не стоило, но все же он отдернул руку и откинул с ее лба спутанные, ломкие волосы. Они были настолько сухие, что кончики частично обламывались и рассыпались от одного прикосновения.       Нихера себе! Вот это сюрприз, малышка!       Изумленный и в тоже время едкий смешок Астарота пронесся по камере и слишком громким для этой тишины эхом улетел в коридор, гулко отражаясь в полупустых подвалах.       Он узнал в пленнице бывшую верховную советницу, и успевшие остыть чувства снова заполыхали внутри, паучьими лапками возвращая липкую черноту в сердце. Астарот не забыл, как она охватила его в день их первой встречи, бередя все самое дурное и безнравственное, на что была способна его душа.       В тот день они с Кристофером впервые прилетели в Цитадель — столицу мира бессмертных. До этого близнецы могли видеть ее лишь на редких изображениях, найденных в книгах, и представлять по случайным рассказам. Город одновременно изумил, превзойдя ожидания, и разочаровал. Белоснежные ажурные башни гигантскими сталагмитами врезались в пухлые, плотные облака, разрезая их шпилями, концы которых терялись в небесах. Такие же недоступные, как и те бессмертные, которые скрывались в этих красивых зданиях и управляли этим миром.       Миром, братья нисколько не сомневались, несправедливым. Ведь даже в столице внизу кипела жизнь обычных, простых бессмертных, никчемных, слабых, глупых и некрасивых, зачастую неопрятных и опустившихся. Их можно было встретить везде: на неподметенных улицах, на рынках, пахнущих рыбой, и особенно в многочисленных грязных тавернах, скрывающих в своих прогорклых, душных залах усталых ангелов и демонов и извергающих их вечерами на мостовые пьяными и бесцельными.       Могло показаться, что они просто видели только самое плохое, но это было неправдой. Столица действительно была удивительным местом, сочетающим в себе высшие достижения культуры бессмертных, лучших и могущественных их представителей и совсем рядом — никчемных, низменных существ, паразитирующих на силе сердца мира.       После войны, когда большинство запретов сняли, город наводнили толпы новых жителей, приехавших в поисках лучшей жизни. Возможно, они ее и обрели, но вот Цитадель своей изысканности и благородности во многом лишилась.       Астарот вглядывался в лица прохожих, редко красиво точеные, в которых угадывалась принадлежность к благородным семьям, в основном широкие, неприметные, точно слепленные на скорую руку, с потухшими глазами. Он ловил на себе их взгляды, удивленные, изучающие двуцветные крылья, испуганные и трусливо ускользающие едва он встречался с ними.       О чём они думают при виде меня? Когда выцепляют из толпы черно-белые крылья и понимают, кто я такой? Непонимание? Ужас? Ненависть? Я неприятен им всем.       А, может, они и не разглядывают меня, не оборачиваются вслед? Не приписываю ли я им озабоченность, от которой сам не могу избавиться?       Ему осточертело скрываться, изображать кого-то другого. Хотелось показать всем свое превосходство и презрение к тем, кто, по его мнению, был не достоин наслаждаться вечностью, кто был слаб и тщедушен, кто не прошел через испытания, хоть вполовину равные тем, что выпали им с братом, а в итоге стало только противно. Не такой он видел наконец обретенную свободу.       Близнецы долго плутали в хитросплетениях переулков, прежде чем им удалось угадать верное направление к главной площади. Именно там Астарот и увидел советницу, стоящую на возвышении перед входом в здание Цитадели. Все ее движения были наполнены изяществом и манерностью, а в выражении лица, обрамленного витиеватым золотистым обручем, сквозила надменность.       Все вокруг нее было прекрасным и чистым, как в другом измерении, куда ему по-прежнему не было доступа. Она о чем-то долго разговаривала с застывшим в подобострастном поклоне писарем, а потом обвела площадь глазами. Астарот не мог знать ее мыслей, но ему казалось, что в этот момент она была настоящей, без масок, и она искала что-то или кого-то, растерянно поворачивая голову в разные стороны. Точно так же, как и он, не находила чего-то важного и необходимого и мучилась этим.       Они встретились взглядами, и Астароту это показалось важным для них обоих. Его зацепила эта незнакомая девушка с важно поднятым подбородком, наделенная властью. Он не знал, кто она, но догадался, что это та самая непризнанная, сумевшая заполучить часть силы самого Мальбонте. Его соправительница, одна из верховных советниц и любовница нового Сатаны. Все нереализованные амбиции Астарота и его обиды, по сути, сошлись в одной девушке.       Может быть, она всего лишь была привлекательна и юноша, не избалованный женской красотой, увидел то, чего не было в ангелице, но вскоре интерес сменился злостью.       Советница уже безэмоционально смотрела сквозь него, а вскоре и вовсе отвела взгляд, даже не заметив, не почувствовав его стремления.       Именно тогда Астароту захотелось заполучить для себя эту девушку, сбить с нее спесь и гордость, показать, что он тоже достоин, забрать у сильных мира сего, доказать всем и самому себе, что он способен на это, что ему хватит сил. Эта тяга была болезненной, ведь не являлась проявлением любви, не освежала, не осветляла мысли, а только их туманила. Напротив, Астарот, стремился поломать ее, подчинить себе, увидеть, как она была бы растоптана эмоционально и физически.       Зачастую это выражалось в развратных фантазиях, непременно грубых и разжигающих еще большую зависимость. Только потом Астарот узнал, что ее звали Виктория, и много раз цедил это имя, представляя, как та слушается его, не переча выполняет любые приказы, или, наоборот, сопротивляется до последнего, но все равно в итоге оказывается у его ног.       У бессмертных не было газет или кино, как на Земле. Поэтому черты советницы постепенно стирались из памяти. Однако теперь, на полу камеры, он в секунду узнал ту, которая будоражила его так долго, возбуждала нерастраченную чувственность и напоминала о своей недостижимости.       Астарот мог бы сделать с ней все, что только пожелает. Жадно провел взглядом по линии ее фигуры, начиная от обнаженной щиколотки, показавшейся из-под длинной, некогда парадной накидки, и заканчивая ложбинкой между груди, которая была еле различима в тени камеры, но он хотел ее увидеть. Эту заманчивую впадинку он мысленно рисовал себе множество ночей, хотя в реальности вокруг предлагали себя десятки таких же.       Он смог разглядеть даже родинку на округлой части груди, выступающей из-за поехавшего ворота. Обнаженной кожи было немного, и назвать вид откровенным было нельзя. Но эта маленькая родинка была такой интересной, заманчивой, что приковала к себе все внимание. Астарот впервые рассмотрел в советнице какую-то особенную деталь, делающую её собой, не собирательным красивым образом, а девушкой.       Протяни только руку, пожелай, и тело Вики было бы в его полном распоряжении. Но не было самого главного: ее жизненного огня, кипящих эмоций, всепоглощающей страсти. Без этого все было бы бессмысленно, ведь перед ним лежала почти что безвольная кукла.       Она казалась невесомой и хрустальной с этой прозрачной кожей, впалыми скулами и тонкими запястьями. Астарот не решился сделать то, что всегда хотел, ведь она выглядела измученной, но вовсе не сломленной.       Вопреки всему Астарот поднес бутылку к ее губам и попытался напоить, но вода ручейками стекала по лицу, не попадая в рот, а увлажняя и без того сырые камни. Тогда он бережно подхватил ее под шею, приподнимая и укладывая на себя, чтобы та смогла наконец попить. Никого и никогда он ранее не держал подобным образом, ведь это было проявлением заботы, которая была ему чужда. Не в силу плохого характера, а в виду отсутствия того, кто нуждался бы в его внимании.       Вики сделала первый глоток и застонала, затем еще и еще, демонстрируя пробуждающуюся ото сна жажду жизни. И пока она пила, он сумел уловить тонкий шлейф ее всколыхнувшейся энергии. Он бы и не различил ее, если бы их не окружала пустота камеры, но все же, еле заметно, почувствовал особенный оттенок, долго потом еще сохранявшийся на языке.       Он пропустил каштановые волнистые волосы сквозь ладонь. Они как будто были единственной по-настоящему живой ее частью: все такие же густые, яркие и чистые. Подушечками пальцев он растер локон, наблюдая, как он переливается, и, повинуясь странному желанию, поднес его к носу. Пахло свежестью, цветами, которые обычно используют в купальнях, как если бы девушка только вышла их душа. Он втянул этот приятный запах еще раз, чувствуя себя полнейшим дураком.       — Как тебя зовут? — слабый женский голос заставил вздрогнуть, почти что выронить ее из рук от неожиданности.       — Астарот…       Он ответил не подумав, не взвесив, что лучше бы никто и никогда не узнал о его присутствии в этой камере, что он знает, кто именно тут содержится. С Чумой вообще лучше было не ссориться. И если она приняла такое решение, то было бы опрометчиво перечить или задаваться вопросами.       Нет, спасать я её точно не буду.       Стоп! Что за херня? Чего ради мне задумываться о спасении какой-то девчонки? Таких полно на каждом шагу, и плевать, что некогда она была советницей. Теперь власть в других руках.       От непрошенной мысли, что внезапно пришла в голову, Астарот нахмурился.       Об этом никто не должен узнать. Кристофер бы высмеял меня, если бы только увидел, чем я тут занимаюсь. Наверняка бы посыпались пошлые шуточки, что я просто не смог, а вместо этого нежно держу её головку на коленях.       Нежно, блять? Разве кто-то был нежен ко мне?       Ой, да пошло все к чёрту!       Он еще раз погладил рукой по её локонам, заправляя их за ушко, чтобы открыть лицо. Задержался пальцами у маленького, почти детского завитка по линии роста волос, повел по линии челюсти к заострившемуся подбородку и несмело направился к нижней губе большим пальцем.       Легкое нажатие заставило рот приоткрыться, обнажив белые зубки, так, как ему по-мужски и хотелось. Лицо по-прежнему было отрешенным, но Астарот смотрел только на пошлые пухлые губы.       Дьявол!       Иссушенная тонкая поверхность губ треснула от его прикосновения, и на поверхности показалась маленькая красная капля. Астарот опустил палец на подбородок, и она безобразно, слишком ярко, размазалась по бесцветной коже, демонстрируя, что внутри по-прежнему была жизнь, на контрасте с полотном лица.       Снаружи оставалась лишь оболочка, поддерживающая существование. Тем не менее, она была измождена, но вовсе не сломлена. А это совсем, совсем не то, что он хотел бы. Но сердце все равно так ощутимо убыстрило удары от того, что произошло, отбивая пульс за них обоих. Ведь ее почти не работало.       Она у меня в руках. Она зависит от меня.       Она спросила моё имя. Все, как я хотел, только совсем, чёрт возьми, иначе.       Вики не приходила в себя, это была всего лишь мимолетная вспышка. Скорее всего, она даже не увидела, кто перед ней, потому что голубые глаза открылись только на несколько секунд и смотрели в никуда. Затем глубокий сон снова забрал её. А Астарот поморщился, ярко и остро вспомнив свою обиду, когда Вики не ответила на его взгляд.       Он дернул плечами и вскочил, размашистыми шагами направляясь в коридор. Бутылка противно звякнула, откатываясь подальше, задетая резким движением. Девичья голова безвольно опустилась с его колен обратно на пол, наверняка больно ударяясь.       Да похер. С чего меня должно это волновать?       Но его волновало, и он прикусил язык. Все произошедшее было неправильным и слишком будоражащим. Его вполне устраивала новая жизнь под опекой всадницы, и он не собирался ничего менять.