Киса

Утро стало добрым, как только Воропаев нащупал тёплое мягкое бедро, перекинутое через его ногу и надавливающее на и так чувствительную - и самую ценную - часть его бренного тела. Пушкарёва сопела ему в ключицу, до звонка будильника оставалось сорок минут, и можно было бы просто поваляться, пока есть время, но перед Александром стояла проблема. Стояла уже довольно крепко, натягивая ткань пижамных штанов и реагируя на каждое микродвижение придавившей его девушки... нет, Екатерины. С любой другой он и не церемонился бы, а сейчас его раздирало ебучее противоречие: Александр обещал дать ей время, обдумать, переварить его предложение полноценно, ибо с жадностью накинуться друг на друга они уже успели - и это зашвырнуло Пушкарёву в зону турбулентности, когда и хочется, и можется, но принципы и правила приличия всё ещё жгут пятки, да и воропаевский тщательно лелеемый образ подонка так быстро не выветрится, особенно из гениальной головушки Екатерины Валерьевны. Опасалась она его совершенно оправдано, следила, анализировала каждый шаг - в работе только так и нужно, но в о.т.н.о.ш.е.н.и.я.х места подобному не должно было быть. Собранная и серьёзная Пушкарёва производила приятное впечатление как работник, но в качестве его женщины ей пристало... - Мх-мф-м, - мурчать ему в шею и только крепче прижиматься к телу, вызывая желание задрать свою футболку на ней, стянуть штаны и... - Ск-лько вр-рмени? - Достаточно. Чтобы окончательно разлепить глаза, под тяжёлым одеялом повернуться к Екатерине и позволить почувствовать всю его утреннюю бодрость. Сонно дуя губы и хмурясь, она прижалась ближе и мазнула рукой по его животу. Задела пояс штанов, задела стояк - до шипения сквозь зубы и чешущихся рук. Медленно раскачиваться на волнах, сжимая в руках податливое женское тело было не менее приятно, чем устраивать гонку - кто быстрее сойдёт с ума: она, потерявшая свою собранность и опасливость, или он, потакающий всем на свете страстям. Забравшись ладонями под футболку, Александр огладил нежную кожу пышной груди. Господи, почему ему вообще позволено касаться этого молочного шёлка, чем он заслужил?... - Ещё, - раздалось хриплое из-за копны русых волос, возбуждённая бусинка соска потёрлась о его ладонь, намекая снова сжать её. Это был максимум движения, что позволила себе Екатерина, ещё сонно-ленивая, прижимающаяся спиной к его груди и задницей к паху. Потирающаяся голой кожей о кажущуюся невероятно жёсткой ткань пижамных штанов, от которых удалось избавиться спустя несколько телодвижений и ушибленную косточку на запястье, пока Воропаев вслепую искал презервативы в ящике прикроватной тумбочки. Впрочем, любые ушибы стоили того, чтобы иметь возможность медленно скользнуть в горячую тесноту, толкнуться на пробу, придерживая девушку за живот, чувствуя, как она сжимается вокруг него, привыкает, притирается всем своим телом, позволяет разложить себя как тряпичную куклу. Чтобы медитативно двигаться, словно в трансе, не тратя силы на разговоры, на флирт, на приказы и команды, просто ощущать запах её волос, утыкаться носом в припухшую со сна щёчку, лениво целоваться и ни-ку-да не торопиться. Какие-нибудь важные дела, работа, головная боль размером с синюю башню будут потом. Сильно после. Александр обязательно разберётся, найдёт нормальных адвокатов, всё проверит, на отлично сделает всем нервы, всем напихает хуёв в панамку, а пока... никаких головных уборов, только Пушкарёва, принимающая его в себя и тихо хнычущая: - Быс-...трее. Нетерпеливая. Вечно у вас всё бегом, Екатерина Валерьевна: кофе залпом, бизнес-план за ночь, разочарование во всём мужском роде за парочку недо-свиданий с Ждановым и такая же быстрая реабилитация - его, Александра, руками. Ртом, членом и... - Айщ! - Рука с коротко подстриженными ногтями впилась ему в ягодицу - и как дотянулась? - прочерчивая розовые полосы по коже. - Что за приступ садизма с утра пораньше, Ка-а-тенька? - Это ты садист! - Охнула она, когда Воропаев особенно резко двинулся внутри, крепко прижимая ладонь к низу её живота для полноты ощущений. - Мхф-мм, ещё. Пожалуйста, ещё, Саша... - Вот так? - И до её закатывающихся глаз и бессильно распахнутого рта. Чтобы окончательно проснулась и зашлась рваными стонами, наполняя ими спальню, снова вцепилась в него коготками, раскрылась и подставилась под ласкающие её руки. Он обещал себе не приставать к этой храброй на всю голову, зубастой мышке, дать ей время, свободу, волю. В конце концов, Воропаев - акция выгодная в перспективе, но эту оферту ещё надо рассмотреть, тщательно обдумать условия, ибо дать заднюю потом не получится, и написан этот пункт в лучших традициях мелким шрифтом на самой последней странице. Кровью. Что закипает от вида ямочек на пояснице, раскрасневшихся щёк, поблёскивающих в девичьем рту брекетов - кто бы мог подумать, что это так сексуально... - и сбившейся футболки, обнажающей подрагивающую грудь. Как же хорошо, что Пушкарёва носит кофточки под горло, плотные пиджаки и свитера, и никому, кроме Александра, неизвестно, что под твидом и рюшками есть тонкие голубые венки, такие чувствительные соски - стоит поддеть один, и Екатерина насаживается глубже, выгибаясь. Есть маленькие родинки и бледнеющие пятнышки-автографы - наглое и буквальное "здесь был Саша", отметился на ключице, на плече, на солнечном сплетении, возле маленькой ареолы. Продегустировал Екатерину Валерьевну как заправский сомелье и абсолютно по-варварски планировал упиваться ею ближайшие десять минут и всю жизнь.

***

- Катюх, а ты чего... - Отец заглянул в комнату, стирая с глаз остатки сна. - ...повторяешься? Катя осторожно подняла взгляд на него, размышляя, слышен ли ему отчаянный стук её сердца. Домой она прокралась успешно - до того, как папуля проснулся, - а теперь старательно делала вид, что собиралась на работу. Снова в чужой рубашке, снова в ношеном белье. Снова ложь. - Ты ить в этом... как его?... модном доме работаешь! - Прищурился Валерий Сергеевич, облокотившись на косяк. - Не заругают тебя, что ты два дня в одной и той же униформе? Действительно. Как увидят, что Пушкарёва опять в том же, плюнут в морду... Хотя некоторые явно мечтали так сделать, когда пушкарёвская нога впервые переступила порог ЗимаЛетто. Покосившись на шифоньер, откуда на неё посмотрела вязаная серо-коричневая бездна и, кажется, даже подмигнула кармашком безразмерного пиджака, Катя усердно закивала: - Ты прав! Нужно что-то другое, так и правда не годится... Спасибо, папочка! А то она не знала, какую отмазку придумать. Отец поддался заклинанию, улыбнулся и развернулся на пятках - лопать мамины оладушки, довольный собой и примерной дочерью, у которой встал вопрос - самый настоящий женский: что надеть? Другие вопросы тоже вставали... Стояли... О, один стоял особенно сильно - Катя прочувствовала полностью, до какой степени может стоять... вопрос. Тьфу ты. Зеркало отразило ей глупую улыбку, закушенную губу и заблестевшие глаза - образ, совсем не похожий на Катеньку Пушкарёву, чуждый, странный. Таким, как она, не пристало возвращаться домой под утро, врать родителям (ладно, только отцу, мама в очередной раз проявила чудеса понятливости), закрыв замок на двери спальни, стаскивать вчерашнюю одежду и бельё, чтобы потом рассматривать себя в зеркале. Интересно, как Александр видит её со стороны? Нравится ли ему катина фигура? Вероятно, нравится, раз вызывает у него такую эре-... реакцию, хотя он мужчина - у них с этим проще. Колька рассказывал, что сэрегировать... то есть, среагировать может на что угодно, иногда совершенно случайно. Но Воропаев был слишком взрослым, чтобы возбуждаться от ножек стола или дырки в диване, тем более, что под рукой у него были катины ножки и катина ды-... Стукнувшись лбом о дверцу шкафа, Пушкарёва тихо застонала. Ей бы настроиться на рабочий лад, подумать, как отбить охоту у Жданова и Малиновского лезть в её личную жизнь так, чтобы часов на восемь - ради этого Катя даже готова уйти с работы вовремя. А она никак не может отойти от такого приятного пробуждения: тело ещё помнило воропаевские руки, прижимающие её к себе собственнически, нагло, так... хорошо. Да что там руки! Просыпаться от того, что в бедро тычется чей-то член, раньше не приходилось, и уж точно Катюша предыдущей версии - октябрьская или июльская - не могла предположить, что вместо зарядки (на которую никогда не хватало силы воли) или чашечки кофе (которую она, к сожалению, не успела выпить, торопясь домой в ожидании взбучки) будет давиться ощущением медленно проникающего в неё, аккуратно растягивающего, наполняющего до основания... - Доча, тебе оладушков положить? - Ручка двери задёргалась, гремя оглушительно и отрезвляюще. Катя едва не порвала колготки, прыгая на одной ноге и пытаясь справиться с дурацким телесным капроном. - Нет... Да! Положи в судочек, я на работу возьму! Голодать владелице аж двух компаний нельзя. Пушкарёва предпочла бы позавтракать вместе с Александром, на его кухне: чтобы он опять приготовил что-нибудь вкусненькое, сварил ей кофе, курил в форточку и наблюдал, как она ест. Этому мужчине хотелось соответствовать. Не то чтобы Александр от неё требовал разбираться, какой из миллиона ложек нужно есть устриц или чем оксфорды отличаются от брогов, но определённый стандарт задавал всем своим существованием: когда уместно душился дорогим парфюмом, подбирал галстук под рубашку, руководствуясь абсолютно непонятными Пушкарёвой принципами, но выглядел идеально. Небрежно красиво вскидывал левую руку, чтобы уточнить время на наручных часах - наверняка за баснословные суммы, - заказывал вино не по цене, а по вкусу, дарил цветы из приличного магазина (Катя пробила в интернете адрес с фирменной карточки. Да уж, это не на клумбе тюльпанов нарвать...) и в кожаном салоне огромного навороченного автомобиля откидывал катино кресло так, чтобы ей было удобно. Хотелось быть красивой для самой себя и для него, хотя претензий по поводу внешнего вида Воропаев ей опять-таки не высказывал, наоборот - настаивал на том, что её ум и уверенность в своей правоте важнее соответствия моде. Однако и дальше убеждать себя в том, что по уму её и встретят, и проводят, Катя не могла: принципы, вбитые родителями, таяли как мороженое июльским днём, истончались как аромат духов к вечеру, отдавали прогорклостью и затхлостью. Любовно связанные мамой вещи царапали кожу, а пятьдесят оттенков коричневого резали глаза, выделялась только воропаевская рубашка, которую Пушкарёва решила присвоить себе, и бордовое платье. Кажется, Александру оно понравилось? И если он сегодня снова заберёт её с работы или заедет на обед... Возможно, она сможет хоть немного соответствовать? ...К обеду она Воропаева не дождалась - ни лично, ни в форме смс-ки, несмотря на надежду, адресованную вселенной. Быть может, стоило взять всё в свои руки, раз Александр им так доверяет, и самой пригласить его пообедать, но совесть напомнила: Катя сама создала ему лишних хлопот, втянувшись в махинации с Никамодой, вовремя не остановив Жданова, не настояв на альтернативных способах решения проблемы. Ведь чувствовала же, что нельзя отправлять Малиновского в Узбекистан! Нельзя было подписывать договор с Айти-Коллекшн, Андрей сам сомневался, но Катя настояла, потому что... Не важно. Как и нельзя было влюбляться в него. А теперь каждый рабочий день - напоминание об этом. Теперь каждый разговор, плевать, на какую тему, наполнен противными неловкими паузами, Катя даже не знает, как их заполнить, и более того - не хочет. Андрей смотрит на неё как щенок (цербера), как падший ангел, которому она лично чикнула ножницами крылья, и винит, что проболталась врагу, а у Пушкарёвой нет сил его убеждать в обратном. И надеется, что он сам и ЗимаЛетто выплывут из выгребной ямы с её, катиной помощью. И кривит недовольно губы, которые ещё пару недель назад так хотелось поцеловать, затем - шлёпнуть по ним, ибо что Жданов творит и кого обдаёт запахом виски? Ибо что он говорит, поддакивает этими самыми губами Малиновскому, вместо того, чтобы Катю защитить, ведь они же... всё было так хорошо, пока не... Пока не перевернулось с ног на голову, и переворачивалась Пушкарёва лично - на воропаевской кровати, поддавшись чарам этого невыносимого, заносчивого, гадкого, такого горячего и нежного мужчины. Поддаваясь раз за разом, потому что под его взглядом ноги дрожали, а руки сами тянулись - то к шее, чтобы придушить, то к груди, чтобы почувствовать биение железного сердца. К его рукам - по-детски переплести пальцы, они у него такие длинные, музыкальные, ладонь большая и может обхватить катину, может сжать сильно, чтобы сразу после губы добили её - по костяшкам, по подушечкам ядовитыми, острыми поцелуями. Этими же поцелуями по пушкарёвским губам - дома и в офисе, где... так стыдно. Где краем глаза Катя видит удивлённо вскинутые брови Киры, слышит, как хрустит карандаш в пальцах Андрея, а Роман давится воздухом. Где в Александра хочется вцепиться и заорать: "Увези меня отсюда!" Ведь доработала она только с божьей помощью, подперев дверь своей кладовки шваброй, чтобы всякие начальники не полировали её стол своей задницей. Но каждый день так запираться было невозможно, да и глупо. Непрофессионально ужасно, потому что нужно было общаться со внешним миром, обедать с Женсоветом, ездить на переговоры, где они со Ждановым старательно делали вид, что всё хорошо: улыбались потенциальным клиентам, шутили, источали светскость и профессионализм, чтобы потом по пути в офис пялиться на дорогу в полной тишине. - Включить музыку? - Краем глаза Катя следит за его рукой на руле. Вдруг потянется к её горлу? - Как хотите, мне всё равно, - она жмёт плечами и считает белые машины. Одна, вторая... На пятой Жданов вздыхает. - А должно быть не всё равно, Кать. Вам не может быть всё равно, вы не такая. Как будто он в курсе, какая она. Пушкарёва и сама не уверена в своих личностных качествах - синий чулок ли или фам фаталь? Преданный работник, предавший работник, дешёвая дрянь, "дорогая, что приготовить тебе на ужин?" звучит воропаевским голосом. Катя точно знает, что она Стрелец, любит зелёный чай и когда Александр прихватывает зубами кожу на её шее. А в остальном ещё придётся разобраться, провести ревизию и выкинуть все утратившие актуальность принципы, правила, что не работают, вредящие привычки в виде обгладывания губ и пальцев, пиджаки и юбки, шерстяные колготки и трудовую книжку. У девочки нет имени и опыта работы, её ждёт выгул соседской собаки. - Я не возражаю против музыки, - осторожно продолжает она, барабаня пальцами по сумке, стоящей на коленях, - но если вы ничего не включите, тоже хорошо. Жданов хмыкает, словно ждал подобного ответа. Останавливается и прищуривается на образовавшуюся впереди небольшую пробку. Чёрт. - Знаете, как это называется, Кать? И рыбку съесть, и... Впрочем, вы в курсе. - Да неужели? - На крайний случай, она выскочит из машины и проберётся до тротуара между другими участниками дорожного движения. А пока можно выгнуть бровь и всё же посмотреть на шефа. Он не Воропаев, не кусается. - Я же такая трепетная и невинная, мне пьяные поцелуи из жалости и заветренные шоколадки за счастье. Андрей морщится как от зубной боли. Хо-ро-шо. Боль отрезвляет, боль заставляет чувствовать себя живым, быть в моменте, не забывать и не забываться. - Я... целовал вас не из жалости. - Из желания спасти компанию от коварного Николая Зорькина, - кивает Катя, поверх очков разглядывая начальника. Его профиль расплывается, но черты этого человека она знает наизусть, успела выучить, пока полыхала по нему из каморки. Молча, скромно и непритязательно, ничего не ожидая - уж точно не такой подставы. - Напиваться было обязательно? Я, конечно, на любителя... На одного конкретного, с сухой кожей и влажным языком, что вылизал её всю. Что был невероятно конкретен в своих желаниях и планах на Катю, в лоб заявляя, что его хоть и раздражает её самоотверженная дурость, но топить он Пушкарёву не собирается, даже если очень хочется. - ...но не настолько же. Зубы я в тот день почистила дважды - с утра и после обеда, так что один раз вы бы пережили. - А я и пережил, - уголок его рта ползёт вверх, а руки сжимают руль до скрипа кожи. - Видите, сижу тут с вами... И задаюсь вопросом, как же вас угораздило связаться с нашим Сашенькой? Прочно и порочно. Связаться по рукам и ногам, сплестись на простынях, на кухне, в машине, влипнуть друг в друга, потому что Катю неизбежно тянет к Са-шень-ке, а его... Воропаев стабильно изображает энигму в чёрном костюме, мрачно пялится, загадочно улыбается, но изредка на строгом, остром лице мелькает абсолютно несвойственное его образу выражение - Пушкарёва не может поймать, замечает постфактум, как холодные черты смягчаются, от глаз ползут морщинки, а нос тычется ей в плечо - ну, погладь! В такие моменты Александр даже кажется человеком. Удивительно. Этот разговор можно было обрубить уже озвученным: "не ваше дело!" Но хотелось думать, что Катя знает Андрея, он не тупой. Местами инфантильный и инертный, ведомый - иначе послал бы Романа с его планом куда подальше, импульсивный, по-бараньи упрямый, временами истеричный, но не клинический идиот, иначе Пушкарёва не выбрала бы его в объекты обожания. Жданова было за что поставить на пьедестал и облизывать, просто теперь в его фан-клубе будет на одну женщину меньше. А ведь Андрей даже не знает, Катя отталкивала и отговаривала его, как могла, увещевала, что он пьян, ошибается, запутался, заплутал, охуел... В общем, всячески убеждала себя и его, что с её стороны инициатива исходить не будет примерно никогда. Просто потому, что он начальник, а она подчинённая. Потому что Жданов несвободен - Кира как чувствовала, что жених набирается где-то под чутким руководством друга и тянет губы к страшилке-секретарше, потому что Катю вполне устраивало молчаливое обожание издалека. - Наверное, дело в том, что он надеется не на луну, - Катя видит, как щека с синеющей щетиной дёргается. Когда-то эту щёку хотелось приласкать. - ...а на себя. Ему не нужно напиваться, чтобы поцеловать меня или... Жданов, наконец оторвавшись от созерцания автомобильного потока, повернул в её сторону голову с практически слышимым скрипом: - "Или", Катюш? Хотите сказать, что он вас уже?... Возможно, это она его уже, ведь сдался Александр довольно быстро, нарушив несвоевременный целибат и решив, что просто так принимать душ по утрам смысла нет, а вот после секса - ленивого, нежного, тягучего как нуга, сонного и ласкового до исступлённого нытья - по воропаевской квартире Катя бродила в счастливой прострации, - очень даже. Жданов никогда не славился соблюдением субординации или личных границ, но Пушкарёвой показалось, что это уже в прошлом: к счастливым объятиям после заключения удачной сделки или импульсивной тряске за плечи они уже не вернутся - хрупкая дружба порушилась. Однако расстояние между ними начальник сократил неожиданно резво, кутая свою помощницу в парфюме и сверля по-львиному хищным, тяжёлым взглядом, заставляя инстинктивно замереть на месте и перестать дышать: - Скажите, что нет, Катя. Скажите, что нет.