Причина моего беспокойства

      Мои торопливые шаги эхом разносились по коридору второго этажа элитной частной школы. Шумные шлепки подошв о начищенный каменный пол сигнализировали всем в этом здании, что где-то неподалеку пробегает либо стадо диких антилоп, либо один радостный неугомонный ребенок. Я не боялся, что могу навернуться ненароком — эти идиотские кожаные остроносые ботинки, которые мама так долго выбирала в каком-то дорогущем магазине, мало предназначены для бега. Может, я и рад был бежать помедленнее, но мне слишком хотелось рассказать другу такую важную и волнующую меня новость. Еще и увесистый рюкзак за спиной инерции придавал — от моих же движений, он раскачивался на плечах и вполне ощутимо бил мне то по затылку, то по заднице поочередно. Мне кажется, что если бы не мой портфель, я бы уже оторвался от земли и взлетел в небо, как воздушный шар — столько энергии во мне тогда было.       Лицеисты разных возрастов настороженно оборачивались на меня, когда я проносился мимо. Подобное поведение для них было не в новинку, конечно, но и нечасто они его лицезрели — все-таки, в силу воспитания ученики тут подобрались достаточно горделивые. Посему все, что происходило вокруг них, они оценивали свысока. Именно так они и меня взглядами провожали — будто в вольер с каким-то животным попали. По мне было видно, что я в подобных условиях без двух недель час — на все продолжал смотреть широко открытыми наивными глазами, многого не знал, а когда узнавал, то удивлялся не наигранно эмоционально. Наверное, поэтому я так на сегодняшнюю утреннюю новость и отреагировал. Нужно срочно ему рассказать, он тоже офигеет!       С того самого дня, как мама ушла от них, Рихард изменился. Из местного заводилы превратился в тень самого же себя — угрюмого и тихого, молча отсиживающегося все перемены на последней парте. Я пытался с ним разговаривать на эту тему, но в ответ ничего не получал. Рихард отмахивался, выдавливая через силу сухое «все нормально» или же вообще все вопросы игнорировал. Поэтому все свои попытки я приостановил — наблюдая, как из его круга общения постепенно исчезли почти все его друзья, я боялся, что меня может ждать та же участь, поэтому и не нервировал судьбу. Старался просто всячески отвлекать в силу своих же возможностей. Об успехе подобных моих операций судить сложно — Рихард все еще был похож на привидение, но хоть периодически улыбался, стоило мне снова сказать какую-то глупость.       Перепрыгивая через несколько ступенек разом, поднимаюсь на нужный этаж и прибавляю шаг, несясь к нужной двери. Кабинет находился в самом конце коридора, отчего казалось, что с каждым моим шагом дверь становилась только дальше от меня. Едва ли не врезаюсь в своих же одноклассников по пути, но пробегаю мимо, даже не извиняясь — поскорее очутиться в классе для меня сейчас важнее. Надеюсь, Рихард сегодня тоже решил на уроки пораньше прийти.       — Привет! — восклицаю от порога, когда замечаю, что мой друг уже сидит на привычном месте, за третьей партой крайнего ряда у окна.       Как хорошо, что кроме него и еще пары наших одноклассниц, увлеченно обсуждающих какие-то свои девчачьи дела, в классе не было никого. От моего громкого появления девчонки вздрагивают, но быстро теряют интерес, и, цокнув языками мне в назидание, снова продолжают шушукаться. Рихард же, завидев меня, чуть приподнимает брови в удивлении — это его эмоциональный максимум в последнее время. Раньше он бы улыбнулся и кинул в ответ какую-то шутливую реплику, но сейчас он лишь нечитаемо прослеживает взглядом, как я приближаюсь к нашей парте, на ходу тараторя:       — Так и знал, что ты уже тут, — закидываю рюкзак на стол наотмашь, падая на стул следом за ним, — Давно пришел?       — Минут пятнадцать назад, — выдыхает он, снова утыкаясь взглядом в учебник по математике.       — А-а, — тяну потеряно. Никак не могу привыкнуть к его отрешенности, — Как настроение?       Чуть сморщив нос, он отмахивается:       — Нормально.       Бегаю растерянным взглядом по классу, наблюдая за прибывающими к первому уроку одноклассниками, и попутно пытаюсь придумать, что же еще у него спросить. Наконец додумавшись, я нарочито-весело интересуюсь:       — Какой у Эл первый урок?       — Не спрашивал, — пожимает плечами Рихард.       После этих его слов я теряюсь на время. Дикая потребность говорить с ним и как-то отвлекать от собственных мыслей бунтовала, требуя, чтобы я спрашивал что-то еще и еще, говорил что-то глупое или шутил, чтобы он наконец улыбнулся, но в голове пусто. Даже паника какая-то накатывает от безысходности. Не планировал я сообщать такую хорошую новость в подобной обстановке — надеялся, что подготовлю Рихарда как-то, чтобы его настроение точно наконец улучшилось. Но, видимо, сегодня этого не выйдет.       И, будто предугадывая, что я хочу сказать, мой друг безучастно проговаривает, вырывая меня из раздумий:       — У меня новости есть.       Через силу растягиваю губы в улыбке, спрашивая:       — Ого, хорошие?       Рихард снова неопределенно ведет плечами, но ничего не говорит. Выдержав небольшую паузу, он все-таки проговаривает тихо и даже немного виновато:       — После каникул мы с Норой в другую школу переводимся.       Не понимаю, то ли это воздух становится тяжелым, то ли это я вдруг дышать разучился. Ничего вокруг не слышу — все застилает собственное же сердцебиение, тяжелыми частыми ударами отдающееся в голове. Боюсь представить, что сейчас происходит с моим выражением лица, но судя по внимательному настороженному взгляду Рихарда, видок у меня сейчас такой себе.       — Ну, — выдавливаю не своим голосом, — это хорошо. Наверное, — морщусь, понимая, как неубедительно звучу, и поспешно поправляюсь: — Это же классно! Что за школа?       — Спортивный частный пансион за городом, — осторожно отвечает Рихард, — Мы нормативы на выходных ездили сдавать. Меня на борьбу взяли, Нору — на фигурное катание, — объясняет он, а я с трудом разбираю, что именно он мне говорит, — Папа сказал, что эта лучшая спортивная школа в Европе.       Киваю несколько раз подряд понятливо, но сказать ничего так и не могу. Надо как-то поддержать, сказать что-то приободряющее, но я понимаю, что это выше моих сил. Все вдруг застилает понимание того, что я снова остаюсь один. Надолго, скорее всего, даже навсегда. Терять близкого друга не хотелось, особенно, когда я только привык к новой школе. Но это было неважно — я, как никто знал, насколько сильно Рихард и Эл привязаны к спорту. Они видели в этом свое будущее, поэтому возможность учится в крутой спортивной школе — настоящий подарок.       Снова заглядываю Рихарду в глаза. Он смотрит на меня неотрывно, немного виновато поджав губы и чуть приподняв брови домиком. Именно так выглядят люди за секунду до того, как сказать искреннее «прости меня». Предвосхищая это, я широко улыбаюсь:       — Я рад за вас, — вижу, как Рихард бегает растерянным взглядом по моему лицу, пытаясь найти подвох, — Нет, правда. Это же ваша мечта, радоваться надо.       Хлопаю друга по плечу в знак поддержки. Тот же, несмело кивнув, интересуется негромко:       — А как же ты?       В ответ ухмыляюсь — надо же ответить более-менее обнадеживающе. Даже несмотря на то, что сам ответа на этот вопрос пока не знаю.       — А я не пропаду, — беспечно отзываюсь, рыская по рюкзаку в поисках нужного учебника, — Разберусь как-нибудь. Да и ты не насовсем уезжаешь же, — надеюсь, что эти вопросительные интонации в моей последней фразе не так уж заметны, — Прорвемся.       Выудив из сумки все необходимое, снова заглядываю Рихарду в глаза. Все это время, пока он неотрывно следил за мной, эмоции в его взгляде так и не изменились. Все еще растерянность, смешанная с виной и небольшой крупицей разочарования. Почему? Я же поддержал его, такой реакции он от меня явно ждал. Я поступил, как хороший друг, неужели я все равно что-то сделал неправильно?       — Ну да, — глухо откликается, вновь отворачиваясь к учебнику, — Прорвемся.       Небрежно скидываю рюкзак на пол возле парты и открываю тетрадь, делая вид, что проверяю, сделал ли домашку. На самом деле, меня этот вопрос мало волнует — я просто хочу поскорее спрятать свое задумчивое лицо. Сам с трудом понимаю собственную же реакцию. Я правда искренне радовался — тяжело этого не делать, когда знаешь, что у твоего друга осуществляется давняя мечта. Но вместе с этим я чувствовал, как меня одолевает какая-то дикая тоска. Было грустно от одной мысли, что Рихард может куда-то из моей жизни пропасть. Я так успел к нему привыкнуть за это время, что и правда не мог понять, как жил без него раньше. Конечно, у меня и до него было много друзей — дефицитом общения я никогда не страдал, всегда выкручивался на любом новом месте и обзаводится знакомыми с легкостью. От того моя реакция была еще страннее — почему я так вцепился в Рихарда и капризно не хотел его отпускать? Будто я могу общаться либо только с ним, либо уже ни с кем. Непонятно.       Внезапно слева, совсем близко ко мне, раздается резкий грохот, вырвавший меня из тяжелых раздумий. Встрепенувшись, поворачиваюсь на звук — наш одноклассник, рослый мажор-задира, когда-то хорошо общавшийся с Рихардом, споткнулся о мой рюкзак и теперь надменно-требовательно смотрел на меня. Наверняка же нарочно это сделал — его спокойно нужно было обойти, но он решил привлечь всеобщее внимание новыми разборками.       — Радуйся, Ландерс, — издевательски шипит тот, — Если бы я упал — ты бы уже свои зубы по полу собирал.       — Под ноги лучше бы смотрел, — парирую хмуро.       Он именно этой реакции и ждал — зацепившись за сказанное мной, он самодовольно тянет:       — Ты правда бесстрашный или просто тупой? Я тебя по парте размажу, ушлепок мелкий.       Опираюсь ладонью о столешницу, собираясь выпрямиться, но чувствую, как на мое плечо ложится рука Рихарда и крепко держит. После секундного молчания, он монотонно произносит:       — Йорн, — голос Рихарда кажется усталым и строгим одновременно, — успокойся.       — А то что? — довольный таким раскладом, пацан и не планирует успокаиваться.       — Я бы на твоем месте не проверял, — отвечает негромко Рихард, медленно поднимаясь на ноги.       Растерянно озираюсь на своего друга, вскакивая с места следом за ним. Он на это особого внимания не обращает — обходя меня сбоку, он неторопливо следует к не унимающемуся Йорну.       — Тебе-то какая разница? — выплевывает, гордо задирая подбородок, — Ландерс меня бесит. Если бы он с тобой рядом не крутился, я бы из этого нищеброда давно отбивную сделал.       Распахиваю рот, чтобы что-то ответить, но не успеваю даже пикнуть — сорвавшись с места, Рихард одним точным и сильным ударом сбивает нашего оппонента с ног и нависает над ним. Склонившись, он с остервенением начинает избивать Йорна, не останавливаясь. Из какого-то глупого несвоевременного транса меня выводит визг наших одноклассниц, до этого с интересом наблюдавших за перепалкой. Вижу, как кто-то срывается с места и выбегает из класса на поиски учителя, но меня это мало волнует — пинком откинув свой же рюкзак, который все так же валялся в проходе, я спешу разнимать драку. Пытаюсь ухватить Рихарда за плечи, но он сильнее меня в несколько раз и из моего захвата упорно вырывается. По ощущениям, мне ненароком почти прилетает по лицу, но я успеваю увернуться. Йорн пытается сопротивляться, но натиск Рихарда сильнее в разы, и все, что ему остается — закрывать лицо руками в защите.       — Рихард, остановись! — выкрикиваю, снова пытаясь ухватить его за руку, которой он продолжал бить нашего одноклассника.       Но он даже не планирует ко мне прислушиваться. Разъяренный, в запале эмоций, он снова отмахивается, небрежно отбрасывая меня от себя локтем, но не рассчитывает силы. Не скоординировавшись вовремя, я валюсь назад — моя голова проходит в паре жалких миллиметров от железной ножки нашей парты. То, что острый угол столешницы с нажимом проходит по моей щеке, сдирая кожу, меня не волнует. Больно, конечно, но меня больше интересует Рихард. Снова вскакиваю, спеша разнять дерущихся, но меня прерывает строгий голос нашей классной руководительницы за спиной.       — Что здесь происходит?       Даже это Рихарда не останавливает — он продолжает остервенело наносить нашему однокласснику удар за ударом, не обращая внимания ни на что. Попыток оттащить его не прекращаю, но та ярость, которая овладела Рихардом, была намного сильнее.       — Пожалуйста, перестань, — проговариваю тихо и настолько жалобно, что сам теряюсь от этих интонаций, — Ты меня слышишь? Рихард, прекрати.       Чувствую, как напряженные плечи Рихарда, которые я продолжал удерживать в попытке привести его в себя, медленно обмякают. Он выпрямляется, его кулак разжимается, а рука устало падает вдоль тела. Несмело выпускаю его из объятий — боюсь, что он может сорваться снова.       — Это уже переходит всякие границы! — восклицает учительница, торопливо пересекая класс и приближаясь к нам, — Что вы двое себе позволяете?       Смерив Рихарда и меня злобным взглядом, она склоняется над хныкающим от боли Йорном. Я аккуратно тяну Рихарда за плечи на себя, помогая ему встать. Он поддается мне безвольной куклой. Выпрямившись, он судорожно набирает воздух полной грудью, будто до этого долго не дышал, и бегло смотрит на меня. Встретив мой ответный взгляд, он сразу же отворачивается, но я точно надолго запомню тот испуг, смешанный с непониманием, настолько отчетливо читающиеся в его глазах.       — Фрау Берге, мы не… — начинаю вяло оправдываться, понимая, что это никаких результатов не принесет.       — Даже слушать ничего не хочу, — отмахивается учительница, даже не глядя в нашу сторону, — Оба к директору. Живо!       После этих слов Рихард, развернувшись на пятках, срывается с места и спешит на выход из класса, будто желая поскорее скрыться. Нагоняю его только у дверей, но тот шага не сбавляет и в принципе старается на меня внимания не обращать. До кабинета директора доходим молча. Мне даже кажется, что Рихард и не замечал моего присутствия — настолько усиленно меня игнорировал.       Удивительно бодрая и неуместно веселая секретарша беспечно впускает нас в кабинет директора, пока тот отошел. Остановившись напротив директорского стола, мы замираем в ожидании экзекуции. Краем глаза наблюдаю за Рихардом — тот все так же упорно молчит. В какой-то момент мне начинает казаться, что его тело содрогается, будто от холода — его плечи достаточно крупно подрагивают, а дыхание прерывистое. Наплевав на свою конспирацию, я поворачиваюсь к другу, но ничего сделать не успеваю — прокашлявшись, будто он не разговаривал добрые пару месяцев, Рихард хрипло спрашивает:       — Ты-то зачем сюда пришел? — вопрос прозвучал немного грубовато, — Ты его и пальцем не тронул.       — Нас обоих сюда отправили, — пожимаю плечами, — Да и из-за меня все это началось.       Рихард морщится недовольно:       — Причем здесь ты, — он понижает голос до абсолютно бесцветного шепота, — Я же бил, ты меня не просил.       Действительно. Кивнув коротко, повторяю на выдохе:       — Не просил, — отвожу взгляд в сторону, раздумывая, могу ли я задать ему вопрос, который уже давно вертелся у меня на языке. Отмахнувшись от собственных опасений, проговариваю: — И зачем бил?       — Не знаю, — слышится в эту же секунду со стороны Рихарда, — Я не слышал почти, что именно он говорил — меня сам факт его существования внезапно бесить начал, — невесело ухмыляется, — А когда я услышал, как он тебя обозвал — меня вообще с катушек сорвало.       Приподнимаю брови удивленно. Я помню, что Рихард не любит несправедливость, но насколько это уместно именно сейчас? Ведь меня просто «нищебродом» назвали — это ведь даже не оскорбление, особенно при условии, что я нищеброд и есть. Я не родился с золотой ложкой во рту, что автоматически делало меня в глазах учеников этого элитного лицея отбросом. Меня это ни капли не обидело — оттого страннее, что Рихард посчитал иначе.       — И часто у тебя такое? — спрашиваю осторожно,       Рихард отзывается уклончиво:       — Ну, бывает, — помолчав пару мгновений, добавляет: — Сам же знаешь.       Резко вскидываю голову и смотрю на друга, осознав смысл его слов. В последнее время с ним и правда такое бывало — его настроение менялось за считанные секунды и, казалось, было больше ему не подвластно. Рихарда выводила из себя каждая мелочь, взгляд становился обжигающе-ледяным, а слова острыми, словно иглы. Это было похоже на какое-то короткое помешательство, потому что своего друга в эти моменты не узнавал. Он никогда раньше не позволял себе грубить учителям, сестре или мне, в то время, как сейчас это вошло во вполне повседневную норму. Рихард загорался, говорил, не задумываясь и не стесняясь в выражениях, а потом, будто выходя из транса, испуганно неуклюже извинялся, но чаще всего он просто сбегал, лишь бы не обсуждать это. Только по растерянному взгляду было понятно, что он сам не знал, что именно с ним происходит. Сейчас ситуация обстояла еще страннее — до этого момента он никого не бил.       — У меня будто в глазах темнеет в эти моменты, — начинает он, по моему лицу считав, о чем именно я сейчас думаю, — Я даже сам себя никак не ощущаю — ни тела, ни мыслей. Будто меня не существует. А если я говорю что-то злое или дерусь, — Рихард понижает тон голоса, — то и ощущения возвращаются. Но в моменте я не вижу вообще ничего и никого, — окинув взглядом мое лицо, он указывает на ссадину на щеке, — Это я сделал? Больно?       Отрицательно качаю головой:       — Нет, я сам, — задумываюсь на миг, — То есть, ты не можешь себя остановить, когда это начинается.       — Я осознаю, что что-то происходит, — снова улыбается, — но что с этим делать, не знаю.       Не желая упустить внезапную догадку, я несколько раз озираюсь по сторонам, в поисках чего-то хоть отдаленно подходящего. Увидев на директорском столе красную канцелярскую резинку, ликую — то, что нужно. Оглядываюсь на входную дверь, не желая быть застигнутым, и резким движением хватаю резинку со стола.       — Что ты делаешь? — спрашивает Рихард удивленно.       Беру друга за левую руку, напяливая резинку на тонкое запястье.       — В следующий раз, когда почувствуешь, что начинается — сделай вот так, — оттянув резинку, я отпускаю ее, и та с характерным звуком ударяет Рихарда по руке и заставляет его шикнуть от боли, — Ну, как? Хочется меня ударить?       — Если честно — есть немного, — шутит он в ответ на сарказм, потирая пальцами ушибленное запястье, но, вдруг снова став серьезным, добавляя: — Но тебя я точно никогда не трону. Ты меня заземляешь, — смотрит мне прямо в глаза, — Спасибо тебе. Не знаю, что без тебя в той школе буду делать.       Резкое воспоминание о скорейшем отъезде Рихарда вдруг снова простреливает, но я стараюсь не обращать на него внимания. Снова надев на лицо веселую беспечную маску, я легонько пихаю друга в плечо и отвечаю:       — Да ладно тебе. Возможно, если не придется заступаться за некоторых мелких идиотов, то тебя это и беспокоить перестанет, — широко улыбаюсь, вызывая у Рихарда ответную яркую улыбку, — Ну, а если слишком соскучишься, то считай, что вот это, — взглядом снова указываю на красную канцелярскую резинку на его запястье, — и есть я. Бей себя ей почаще, чтобы одиноко себя не чувствовать.       — Ага, и помнить, какой ты иногда бываешь занозой в заднице, — смеется, хлопая меня по плечу.       Киваю в ответ с веселой улыбкой, вдруг вспоминая, что совсем недавно хотел рассказать ему одну хорошую новость.       — Кстати, Рихард, — оживляюсь, с энтузиазмом рассказывая другу об узнанной совсем недавно тайне, — Мне сегодня дядя Ральф по секрету сказал, что они с твоим отцом на все лето сняли для нас дом на море. Прикинь, мы в первый день лета уже улетаем и будем там все три месяца!       — Ого, классно, — восклицает Рихард, — А Нора знает?       Радостно рассказываю все, что успел узнать от отчима, чуть ли не захлебываясь предвкушением предстоящего летнего отдыха вместе с друзьями.

***

      — Да сука! — вскрикивает Тилль, снова чуть не наебнувшийся в траву, — Мы дойдем когда-нибудь вообще?       Оборачиваюсь назад, бросая короткое «скоро», а в ответ на меня смотрят три пары глаз, и в каждых читается разная степень недовольства — от «извини, но сходи нахуй» до «рот того ебал, кто это придумал». Нужно ли говорить, что я никого с собой насильно не тащил, но эта троица все равно угрюмо плелась за моей спиной в сторону «центра», периодически отпуская угрюмые реплики. Ну, или над Тиллем подшучивали — тот все никак не мог совладать с влажным от прошедшего дождя жухлым газоном и поскальзывался через каждые полтора шага.       — И часто вы тут так? — начинает издалека Шнайдер и, не получив ответа, поясняет: — Ну, книги под кресла прячете.       — Нет. Обычно у нас тут под кресла немного другое прячут, — отзываюсь, зачем-то снова разворачиваю книгу, спрятанную в кусок крафтовой бумаги.       Наконец-то я ее дочитал — не скажу, что это чтиво повергло меня в неимоверный восторг, но в целом, понравилось. Грабоид оказался прав и все события, происходившие с персонажами, перевернулись неожиданно и только под конец. Вспоминаю, как плевался от нее, когда только начинал читать — да уж, тут я сам себе бы в рожу дал, если бы узнал, что в будущем я некоторые моменты из этой книги еще и перечитать захочу. Насмешкам Грабоида не было предела — припоминать мне мое же ворчание, видимо, ему искренне нравилось. Не могу сказать, что не делал бы на его месте так же, я ведь и правда как долбаеб себя вел. Но нет, Грабоид демонстрировал чудеса терпеливости — ежедневно отвечал на мои тупые вопросы максимально простым языком. Так я и не заметил, как этот интернет-незнакомец стал вполне устойчивой частью моей повседневности. Без общения с ним не проходил ни один мой день, и это одновременно радовало и пугало. С одной стороны, с тем, кого ты не знаешь и вряд ли когда-то узнаешь, проще общаться — можно выговариваться, нелепо шутить, не боясь быть неверно понятым. Но сама эта неизвестность дико настораживала — ведь этот Грабоид мог быть совершенно кем угодно.       — В смысле «другое»? — переспрашивает Шнайдер, — Только не говорите, что у вас тут по всей школе закладки распиханы.       — Ладно, не будем, — посмеивается Олли, — Ты же сам это только что сказал.       — В смысле? — недоумевает Кристоф, попутно подхватывая под локти вновь навернувшегося Линдеманна, — Это же спортивная школа.       — Ага, только не забывай, что тут учатся пиздюки из богатых семей, — не маскируя отвращения в голосе, отвечаю, — А развлекаться как-то надо. Вот и выкручиваются.       Шнайдер ничего не говорит — видимо, переваривает полученную информацию, а Линдеманн что-то мрачно ворчит себе под нос. Да уж, контингент тут не из приятных, обычные подростки тоже могут быть теми еще торчками, с невъебенным таким стажем. Чем больше денег — тем больше свободы, а чрезмерное количество свободы рождает то, что принято называть «злоупотреблением», но я бы назвал это просто «человеческим пиздецом». Любое благо перестает быть благом, когда его дохуя. Вот и имеем мы на выходе целую школу зажравшихся недоростков, пьющих все, что горит, курящих все, что курится, да еще и юзающих. Классно, правда? Вот и я в восторге.       — Ого, как во время, — бубнит Оливер негромко, заставляя меня вскинуть голову.       Приглядываюсь к воротам «центра» и вижу, что там топчутся Нил и Эрик — не понятно, то ли заходить туда не рискуют, то ли только вышли. По мере приближения замечаю, как Нил прячет под толстовку несколько крупных белых конвертов.       — Проветриться решили? — стараясь придать голосу хоть каплю дружелюбия, спрашиваю у местных дилеров, но ехидных интонаций все равно спрятать не могу.       Оба синхронно вздрагивают — не хотят, чтоб их спецоперация потерпела провал. Завидев нас, успокаиваются, но все равно осторожничают. Неужели искренне думают, что кто-то не знает о роде их занятий?       — О, здорова, — оживляется Эрик, выходя нам на встречу и ненавязчиво прикрывая собой все еще не разобравшегося с полами своего худи Нила, — Да, перед треней прогуляться захотелось. Вы, кстати, будете сегодня?       — Было бы странно пропустить тренировку в выходной, — проговаривает Шнайдер в ответ, подозрительно осматривая наших сокомандников.       — Ха-ха, ну да, — кивает Эрик нервно, — Давайте тогда, до встречи.       И, не дождавшись ответов, они срываются с места и уносятся прочь на слишком уж высоких скоростях. Зачем-то смотрим им вслед некоторое время.       — Получается, они у вас тут наркотой барыжат? — спрашивает Тилль вполголоса.       — Не только ей, — отвечаю, отодвигая проржавевшие решетчатые ворота, прикрывающие узкий вход на «центр», — Но, думаю, от наркоты у них прибыли побольше, чем от сиг, например.       — В смысле «прибыли»?       — Ну, вы думаете, они это за «большое человеческое спасибо» делают? — улыбаюсь, неуклюже пролезая через дыру в заборе.       — Нет, но… — мешкается Линдеманн, протискиваясь следом за мной, — Вряд ли же им настолько деньги нужны.       Покряхтев и поматерившись, все наконец-то проникаем на территорию «центра», и вот уже я конвоирую эту делегацию к месту здешнего тайника.       — А деньги им и не нужны, — отряхивая одежду от грязи, объясняет Олли, — У нас тут чаще всего одни ништяки на другие обменивают, — замолкает, но, видимо, встретив пару недоуменных взглядов, продолжает: — Ну, например, год назад Пауль пачку сигарет на три пачки своего кислого мармелада выменял.       — Это была крайняя мера — у меня сиги тогда закончились, — парирую, стараясь игнорировать ехидные смешки моих друзей.       — Но это самый безобидный из вариантов, — отсмеявшись, Ридель возвращается к рассказу: — Некоторые нюдсы продают — и не обязательно свои. А кто-то компромат сливает — чужие аккаунты в «скопусе» уводят и переписки загоняют за пару таблеток экстази. Короче, все крутятся, как могут.       Друзья продолжают увлеченно обсуждать систему местной контрабанды, но я в их разговор больше не вслушиваюсь — прибавив шаг, я резво взбираюсь по ступенькам трибун заброшенного стадиона, пока не достигаю четвертого ряда. Сидушка четвертого сиденья лежит не так, как надо, значит, тут уже кто-то был. И вряд ли это Нил с Эриком — они свой товар в общие тайники обычно не прячут, слишком высокий риск быть застуканными. Поэтому не могу не удивиться, когда вижу в полой нише между двумя бетонными блоками сверток из крафтовой бумаги — примерно такой же, как я сейчас держу в руках, но на порядок больше.       — Ну, что там? Шприцы? — увлеченно протараторил Шнайдер, в три больших шага длиннющих ног поднявшийся следом за мной, — Что это? Разворачивай!       — Да это не наше дело, угомонись, — бубнит Тилль, устало опускаясь на одно из ветхих сидений.       — В смысле «не наше»? — кряхтит, еле-еле подавив ахуй в голосе, — Это наркота! Если ты, например, в беду какую-то попадешь — мне тоже игнорировать, потому что «это не мое дело», да?       — Правда, Шнайдер, перестань, — успокаивающе проговаривает Олли, — Мы даже не знаем, кто это купил.       Кристоф даже воздухом захлебывается от изумления:       — Да какая нахуй разница, кто купил? — всплескивает руками и тянется к неизвестному предмету в тайнике, проговаривая попутно: — Ну-ка дай сюда.       Мое тихое «стой» остается без ответа — достав чью-то посылку из ниши под сиденьем, Кристоф уверенно ее разворачивает. Не знаю, какой у него план и есть ли он у него вообще — скорее всего, он просто надеется обнаружить там общак сицилийской мафии, не меньше. Но по мере того, как Шнайдер дербанит этот загадочный сверток, каменная уверенность с его лица постепенно сходит. Тилль, переваливаясь через спинку сиденья, смотрит на содержимое посылки. Пара секунд — и он разражается громким смехом:       — План-перехват не удался, да?       Присматриваюсь — в руках Шнайдер держал увесистую книгу с маленькой желтой птицей на обложке. Но даже это наш наркоконтроль не остановило — откинув обрывки бумаги в сторону, он несколько раз перелистывает все страницы многострадальной книги, трясет ее на весу, но никаких закладок там не находит.       — Вот нахуя такое по тайникам прятать, объясните мне? — недовольно восклицает, небрежно пихая книгу мне в руки, — По-человечески из рук в руки передать не судьба?       В сопровождении ворчания Шнайдера и смеха Тилля с Оливером, я с интересом верчу в руках толстую, но удивительно легкую книгу в твердом переплете. Все та же желто-коричневая птичка на обложке, обрамленная в деревянную картинную раму. «Щегол» — значили крупные каллиграфически буквы вверху передовицы. Открыв ее, вижу небольшую записку, оставленную в углу форзаца уже знакомым убористым почерком:       «Надеюсь, эта понравится намного больше предыдущей».       Пробегаюсь взглядом по этой вкрадчивой надписи еще несколько раз, будто она исчезнет или поменяет свой смысл за это время, но та остается на месте. Зачем-то касаюсь надписи пальцами, представляя, как кто-то незнакомый совсем недавно касался ее также, простым карандашом проходясь по белой бумаге.       — Чего ты лыбишься-то? — снова раздается недовольный голос Кристофа.       Вскидываю голову, замечая, что обращался он ко мне. Бля, ведь и правда улыбаюсь. Скинув с себя улыбку и даже нахмурившись для дополнительной убедительности, я качаю головой и убираю книгу в сторону. Главное, не забыть ее забрать потом.       — Опять от твоего подземного червя что ли? — спрашивает Олли с усмешкой в голосе.       Даже среагировать не успеваю, как Шнайдер уже подхватывает этот разговор:       — Бля, ты до сих пор с ним общаешься? Ты его не знаешь даже, — морщится, добавляя предостерегающе: — А что, если он тебе книгу с сибирской язвой передал?       Не знаю, как это должно быть реализовано по его мнению, но предположение интересное.       — Ну, тогда сочувствую, Шнай, — смеюсь, выуживая из кармана телефон, — Ты же первый ее открыл — значит, ты первый и сдохнешь.       — И хорошо! — не унимается тот, отбрасывая привычным движением кудрявую челку с лица, — Хорошо. Я даже хочу, чтоб ты умирал следом за мной с осознанием, что на том свете тебя встречу я и отпизжу палками.       — Ты когда-нибудь в принципе молчишь? — басит Линдеманн, — Я думаю, Пауль без тебя решит, с кем ему общаться и от чего помирать. Сам-то ты последнее что читал?       Задумавшись на короткое мгновение, Кристоф выпаливает:       — Состав спортивного талька.       — Ну вот и не пизди, — отмахивается Тилль, пихнув друга кулаком в плечо.       Несмотря на то, что Тиллю я до сих пор доверял с огромной натяжкой, за такую защиту я ему благодарен — все-таки, не каждый может выдержать упрямство Шнайдера и достойно ему противостоять. По крайней мере, у меня это обычно получалось хуево.       Из разговора снова выпадаю — срочно надо написать Грабоиду. Открываю «скопус», сразу же тыкая на закрепленную в избранных переписку, и торопливо набираю сообщение.

Бубылда, 11:09

«Щегол», значит?

Грабоид, 11:10 Ага Как название увидел — сразу о тебе подумал

Бубылда, 11:11

Э, я не щегол!

Если я щегол, то ты — петух

Грабоид, 11:12 Блять, ты меня раскусил!       Снова пытаюсь спрятать эту дебильную улыбку, которая появлялась на моем лице каждый раз, когда я переписывался с ним. Почему-то эта неизвестность пугать совершенно перестала, сменяясь на дикий интерес. Я вдруг понял, что кем бы Грабоид не был, хоть кем-то из преподов, хоть самым зашуганным пацаном из шахматной секции, хоть нашим тренером Нойнером, он все равно бы меня заинтересовал. С ним весело и легко, никакой опасности я от него не чувствую — такой человек, как Грабоид, просто не может быть мразью. Но все это только подогревало мое желание узнать, кто же он. Со всех моих вопросов Грабоид ненавязчиво слился, хотя, сам частенько оставлял мне якоря. Я точно знал, что мы ходим вместе на историю, риторику, английский и геометрию, а еще он часто намекал, что видел, как я тренируюсь. Значит, у нас еще и тренировки рядом проходят. Но все это никак не приближало меня к разгадке тайны, кто же именно прячется за ником «Грабоид» в «скопусе».

Бубылда, 11:13

Почему «Щегол»-то?

Грабоид, 11:14 Дочитал и подумал, что тебе понравится

Бубылда, 11:15

Ты теперь все понравившиеся книги будешь мне сбагривать?

Грабоид, 11:16 А ты что-то против имеешь?

Бубылда, 11:17

Да нет

Просто мой друг думает, что ты мне в книги сибирскую язву подкладываешь

Грабоид, 11:18 )       И вот как это понимать? Любил он из разговора исчезать вот так быстро и деликатно, будто его тут и не было. Написать бы ему что-то вдогонку, да не знаю, что — за две недели нашего общения рабочего способа отвечать на его внезапные исчезновения я так и не выработал. Как появился из ниоткуда, так и исчезал периодически в никуда. Кто же ты есть, а, Грабоид?       Заставляю себя оторваться от телефона и прислушаться к разговору друзей.       — …пригласил, она сказала, что пойдет со мной, — от смущения оранжево-красный, как вареный рак, Тилль, говорил о чем-то заговорщицки-тихим голосом, — Теперь костюм надо где-то брать, я не планировал ничем таким заниматься.       — Костюм — хуйня. Мне вот девушку надо где-то за неделю надыбать, — нудит Шнайдер в ответ, — Надо же, каждой твари по паре, один я нахуй никому не сдался.       — Вы о чем? — встреваю в разговор.       — Хэллоуин же скоро, — задумчиво откликается Шнайдер, нервно ковыряя потрескавшуюся краску на потрепанных жизнью сиденьях.       Не то, чтобы это было для меня какой-то невероятной новостью — о приближающейся вечеринке в честь Хэллоуина заходилась в пиздеже чуть ли не вся школа — но к ответу на вопрос этот факт меня так и не приблизил.       — И?       Такой простодушный ответ почему-то Шнайдера провоцирует — набрав побольше воздуха в грудь, он язвительно воскликнул:       — Ах, ну конечно же, — разводит руками, — Ну, извините, не всем везет так же, как вам с Тиллем. В каких парных костюмах с Эл пойдете? Может, Харли Квин и Джокер? — цокнув языком, он поворачивается к Олли, — Бля, Оливер, пошли вдвоем? А вместо костюмов футболки «Без баб» наденем, а?       — Нет, извиняй, Крис, — ухмыляется Ридель, мягко отказываясь, — Я Лизу вчера пригласил по приколу, а она согласилась.       Тилль, развалившийся на соседнем ряду, громко ржет, а Шнайдер снова раздосадовано закатывает глаза. А я, прикинув, про какую именно Лизу говорит мой друг, уточняю:       — Из сборной по волейболу что ли?       — Ага, — кивает тот, — Мы с ней на йогу вместе ходим.       — Пиздец, я проклят, — не прекращает сетовать Шнайдер, — Может, третьим меня возьмете?       — Конечно, блять. Нарисовался — хуй сотрешь, — отмахивается Тилль, — Джо и так идти не хотела, еле уломал, так что ты точно нахуй послан.       — А как же «братву на сиськи не меняют»? — спрашивает Шнай с издевкой в голосе.       — Меняют, — басит Линдеманн, отвлекаясь на свой телефон — судя по звуку, ему кто-то написал, — Еще как.       Решаю немного успокоить Кристофа, казалось, уже не на шутку рассердившегося:       — Кстати, — легонько ударяю его локтем в плечо, — можешь рискнуть и попробовать позвать Элли сам, — от этой моей реплики друзья почти синхронно вопросительно приподнимают брови, — Ну, я не планировал в этом году на Хэллоуин идти.       — А Эл об этом знает? — интересуется Оливер тихо, и после того, как я отрицательно качнул головой, бормочет удивленно: — Смертник что ли?       Не знаю, на что я надеюсь — мы с Элли ходили на Хэллоуин вместе традиционно уже несколько лет. Это избавляло меня от лишних заебов по поводу того, кого же в итоге позвать, а Элли помогало отвязаться от назойливого внимания других парней из школы. Конечно, Эрика, например, это не останавливало и он ежегодно пытал удачу, пробуя пригласить даже мою, на тот момент, девушку, но и так же ежегодно получал отказ, да еще и поджопник вдогонку от щедрой на пиздюли Эл. Каждая пара в Ландхайме относилась к этому почти как к обязанности — нужно обязательно прийти на вечеринку, обязательно в парных костюмах и обязательно держась за ручку, обязательно везде ходить вместе, не отлипая друг от друга, и обязательно под конец вечера, после пары стаканов пунша, щедро разведенного водярой, демонстративно засосаться где-нибудь на фонтане. Но почему-то именно в этом году у меня отбило любое желание участвовать в этом всем — будто это и не школьная туса вовсе, а какая-то кинки-пати в хэллоуинских костюмах.       — Да мы же расстались, — пожимаю плечами, — Теперь мы не обязаны друг друга везде сопровождать.       — Пиздец ты смелый, конечно, — снова возмущается Шнайдер, — А если она именно на тебя надеется?       — Ну, он же правда не обязан теперь за ней хвостом ходить, — соглашается со мной Тилль, попутно вскакивая с места. Быстро спустившись по ступенькам вниз, он небрежно кидает нам: — Сейчас вернусь.       Смотря вслед удаляющемуся в сторону ворот Тиллю, Кристоф обессиленно выдыхает и говорит:       — Я правда искренне не понимаю, что такие девчонки, как Джо и Эл, нашли в таких долбаебах, как вы двое, — тыкает пальцем мне в грудь, — Вот вы с ней из-за чего расстались?       — Не сошлись характерами, — отмахиваюсь общей фразой и прикрываю глаза, подставляя лицо яркому, но прохладному октябрьскому солнцу.       — Ну, вы же общаетесь до сих пор, — в голосе Шнайдера проскакивают язвительные нотки, — Или в чем-то другом дело?       Не понять, на что именно Крис намекает, сложно, поэтому я вздыхаю раздраженно — не люблю подобные темы обсуждать. Даже когда мы расставались с Элли, особо долго об этом не говорили. Просто решили в какой-то момент, что статус людей в отношениях все только усугубляет и быть просто друзьями нам нравится больше. Сам с собой, конечно, я об этом разговаривал, и не раз, что и помогло мне понять кое-то простое, но верное — в отношениях я немного аутист. В чувствах вообще сложно им не быть, на самом деле. Все эти эмоции, милые словечки, прикосновения, поцелуйчики, разговоры ни о чем — это же сложно. И каждый из этих пунктов надо соблюдать, причем так, чтобы его было достаточно — ни больше, ни меньше нормы, которая неизвестна никому, кроме девушек, которые эти знаки внимания получают. И все эти танцы с бубном сопровождаются посторонними и не самыми приятными мыслями. А не спизданул ли я лишнего? А не были ли у меня потными ладошки, когда я ее за руку держал? А не текла ли из носа сопля, когда мы целовались? Пиздец, короче.       Ну, а когда в ваших отношениях вдруг появляется такой компонент, как секс, то они вообще начинаю напоминать уравнения со всеми, блять, неизвестными. Проще говоря — не верьте порнухе, она все врет. Секс — это и вполовину не так приятно и эстетично, как там показано. Не говоря уже о первом сексе — это почти всегда неловко, уныло и даже в некоторых моментах скучно. Такого уровня многозадачности и реакции я пока не достиг, поэтому любовником был явно хуевым. Гигабайты просмотренного порно не дают тебе совершенно никакого сакрального знания, что такого сделать с девушкой, чтобы она в конвульсиях билась. И от этого ты начинаешь думать и сосредотачиваться на процессе, а это почти всегда приводит к неминуемому провалу. Думаешь-думаешь о том, чтобы все сделать правильно и не выглядеть, как уебан, и от такого количества мыслей у тебя член прямо во рту у девушки опадает. Ой, блять, не спрашивайте.       — Даже если и так, — мрачно бросаю ему в ответ, не желая озвучивать все свои мысли, — то тебя это ебать не должно.       Слышу краем уха, что Шнайдер продолжает что-то бормотать, но вслушиваться не хочу — вряд ли он скажет что-то толковое. Вместо этого отворачиваюсь в сторону, изучая взглядом заповедную зону, раскинувшуюся за кованым забором Ландхайма. Да уж, октябрь в этом году явно решил дать нам передышку — дожди были быстрыми и почти сразу сменялись пусть и мало приветливым, но ярким солнцем, прямо как сейчас. Его лучи красиво сочетались с красно-оранжевой листвой, раскинувшейся на деревьях, и подсвечивали темно-зеленый глянец иголок вековых сосен, отчего те становились похожи на ненастоящие, будто выточенные из какого-то камня. Живописно здесь, даже жалею немного, что хотя бы полароид с собой не взял, чтобы момент запечатлеть. Морщусь своим же мыслям, скидывая это наваждение. Все-таки, природа — самая главная обманщица, если за таким красивым видом скрывает такое место, как эта сраная школа.       Приходится щуриться, когда я замечаю какое-то движение у импровизированных ворот «центра» — кто-то идет, судя по скрежету проржавевших прутьев забора. Фигуру Тилля узнаю сразу, его сложно не узнать по тяжелой походке и широченным плечам. Он шел неторопливо, и все чаще озирался на кого-то, следующего за ним. Присматриваюсь внимательнее, чувствуя, как в груди болезненно тянет от недовольства — тем самым спутником, с которым Линдеманн так увлеченно общался, был Рихард. Расслабленный и вальяжный, он грациозно преодолел ворота и уверенно зашагал следом за Тиллем, широко улыбаясь каждой реплике своего товарища. Встречаюсь с ним взглядами — все мое тело будто покрывается ледяной коркой, а электрический ток, повисший в воздухе, пронизывает каждое деревце и каждый кустик. Стискиваю зубы, силясь не отвести взгляда — от того более странным кажется то, что Круспе, спустя короткий миг, вдруг опускает глаза и прячет руки в карманы, уступая. От непонимания замираю, подавляя желание вскочить и высказать свое несогласие — блять, не смей мне поддаваться!       — Что, совсем покисли? — вдруг выкрикивает развеселый Тилль, — Смотрите-ка, кого я привел!       Да уж, одна божья благодать, блять, а не человек. Морщу нос, отворачиваясь — наш с Рихардом мораторий я пытался соблюдать, хоть и с трудом мне это давалось. Сложно игнорировать человека, все-таки, когда он откровенно и вполне по понятным причинам тебя бесит. Поэтому в его присутствии я все чаще старался слиться с окружающей средой и помалкивать. Моя неприязнь будет не так заметна, если я сам себя проявлять особо не буду, правильно?       — О, Рихард, — мгновенно оживляется Шнайдер, — Ты на Хэллоуин пойдешь? И с кем?       — А что, пригласить хочешь? — хмыкает Круспе, приближаясь и протягивая ему руку для приветствия.       — Ну, нет, я пока не настолько отчаялся, — смеется, пожимая протянутую ладонь, — У нас тут идеологический спор.       — Ага, выясняют, кто самый гейский гей, — вклинивается в разговор Тилль, громко смеясь над собственной шуткой.       Шнайдер весело хохочет в ответ, Олли слева от меня неуютно ерзает, Рихард как-то бесцветно хмыкает, а я морщусь неприязненно и шарюсь по карманам куртки. Вроде бы, сиги с собой брал, хочу разбавить этот липкий дискомфорт никотином. Эта тактика борьбы с раздражением мне всегда помогала — сквозь дым, до слез режущий глаза, обычно мало что видно, да и сам процесс успокаивает чисто механически. Прикуриваю как-то дергано и нервно, то и дело запутываясь в собственной одежде — наверное, главный минус в моей любви носить шмотки не по размеру. Выпутавшись наконец из рукавов, вскидываю голову, встречаясь с пристальным взглядом Круспе. Смотрит на меня как-то хмуро и немного удивленно, будто видит впервые в жизни.       — Ну, победитель в номинации «Пидарас года» нам уже известен, — хихикает Кристоф, кивком головы указывая на Линдеманна. Проигнорировав протяжное недовольное «э-э, слышь», Шнай снова обращается к Рихарду: — Не, нам для статистики. С кем пойдешь-то?       Безразлично пожав плечами, он отвечает:       — С Агатой, наверное, — его слова звучат вопросительно, будто он не совсем уверен в сказанном, — Не знаю, не думал пока об этом. А что?       — А то! Я опять не при делах…       Вслушиваться дальше не хочется — хотя бы потому, что я прекрасно знаю, что он будет говорить. Желание скрыться отчего-то усиливается, и я не нахожу ничего лучше, чем снова достать из кармана телефон. Зажимаю сигарету зубами, бегая сосредоточенным взглядом по экрану смартфона — не знаю, что найти хочу, все равно ни одно приложение, кроме «скопуса», в школе не работает. Недолго думая, тыкаю по иконке и принимаюсь бездумно листать открывшуюся ленту. Делаю вид, что что-то сосредоточенно ищу, но на самом деле, ловить тут совершенно нехуй. Моему вниманию предстают только различной степени пизданутости объявления — от предложения обменять пачку презервативов на домашку по химии до приглашения девочек записаться на ноготочки от местной мастерицы под многообещающим ником «Курва». Сам не замечаю, как перехожу к перепискам и открываю диалог с Грабоидом. Зависаю на несколько секунд, с трудом понимая, чего именно хочу — эта ехидная скобочка, которой завершился наш диалог ранее, полностью отрезала мне какие-то пути к сопротивлению, и я попросту не мог найти темы для разговора. В подсознание врезается возмущенный голос Шнайдера, все еще недоумевающего, где же ему найти девчонку до Хэллоуина, и тема для разговора с Грабоидом нарисовывается сама собой.

Бубылда, 11:38

Ты на Хэллоуин пойдешь?

      Пялюсь на экран, настойчиво ожидая ответа, но мой интернет-товарищ даже в онлайн не заходит. Помалкивает, сука такая, хотя раньше был тут как тут, стоило моему сообщению улететь к адресату. Проходит минута, вторая, третья — ответа не следует, и я раздраженно убираю телефон обратно в карман куртки, а дотлевшую до фильтра сигарету выкидываю в ближайшие кусты. Скрыться в интернете не удалось, придется выкручиваться другими способами.       Друзья продолжают о чем-то оживленно общаться. Даже Оливер наконец чувствует себя в своей тарелке и отпускает разной степени язвительности шутки, то и дело хихикая. Мне вникать в суть их разговора совершенно не хотелось, да и вряд ли их беседа ушла куда-то дальше девчонок, учебы и обсуждения свежего слуха, что директора недавно застукали с молоденькой методисткой между ног. Исподлобья смотрю на своих спутников — Тилль что-то рассказывает взахлеб, активно жестикулируя, Олли как-то снисходительно улыбается, а Шнайдер замирает с глупо приоткрытым ртом, как выброшенный на берег течением полудохлый карась. Один Рихард, казалось, Линдеманна не слушает, хотя смотрит на него почти в упор. Стоит неподвижно, а выражение лица у него такое безучастное, что он больше напоминает безжизненный манекен, а не живого человека. Будто прочитав мои мысли, он вдруг дергается, нервно ведя плечами, и складывает руки на широкой груди. Пытаюсь проморгаться, когда мне кажется, что под задравшимся рукавом его светло-серого худи я замечаю красную канцелярскую резинку.       — Э, Пауль, — Кристоф снова бесцеремонно пихает меня локтем в бок, привлекая внимание, — На тренировку сегодня идешь?       Странный вопрос — будто бы у меня были другие варианты. Кивнув положительно, добавляю:       — А что?       — Хотел тебя в тренажерку со мной заманить перед треней. Пойдешь?       — Нет уж, спасибо, — отвечаю со смешком, — До тренировки полтора часа, и все это время я планировал проспать, — найдя наконец благовидный предлог, чтобы съебаться отсюда, я поднимаюсь на ноги, — Чем я сейчас и займусь, кстати.       Хватаю с соседнего сиденья сверток с книгой от Грабоида и спускаюсь по бетонным ступенькам вниз, желая поскорее уйти отсюда. Буквально физически ощущаю на себе тяжелый взгляд Круспе, но стараюсь его игнорировать.       — Да бля, Пауль, — слышится мне вдогонку голос Шнайдера, — Весной отбор в молодежку, готовиться же надо, — впервые слышу, чтобы мой кучерявый друг был таким душнилой. Ухмыляюсь собственным мыслям, пока Шнай позади меня предпринимает последнюю попытку меня уговорить: — А как же заветы великого Пеле?       Преодолев все ступени, неторопливо топаю в сторону выхода по потрескавшемуся от старости покрытию заброшенного стадиона, небрежно бросая своему другу через плечо немногословное:       — Пеле умер.       Удивительно, но ответа не следует — после моей короткой реплики следует только тишина, сопровождаемая только шелестом неопавшей осенней листвы на деревьях и моими глухими удаляющимися от «центра» шагами. Прячу книгу под куртку, а на чуть замерзшие ладони натягиваю рукава — несмотря на солнечность, погода все равно прохладная. Надеюсь, сегодняшняя тренировка будет хотя бы в манеже — жопу на улице морозить мало хочется. Хотя, предвосхищая все, что может прийти нашему тренеру в его лысую голову, он нас на стадион мог выгнать и в метели, и в морозы. Мысленно готовлюсь к сегодняшней освежающей тренировке, протискиваясь через ворота «центра». Осталось только до блока дойти — и я наконец-то отосплюсь. Останавливает меня только внезапная вибрация телефона в кармане, возвещающая о сообщении. Достаю того из кармана, читая входящие от Грабоида — ответил, все-таки, пойдет ли он на Хэллоуин: Грабоид, 11:44 Ага Надеюсь, ты тоже — интересно будет на тебя посмотреть       Следующее пришедшее сообщение заставляет меня коротко вздрогнуть: Грабоид, 11:45 Удачи на тренировке)

***

      — Ландерс, не филоним! — удивляюсь только, как голос Нойнера может звучать так громогласно даже с самого дальнего конца поля, — Потом как-нибудь ворон посчитаешь, сейчас работать надо! Ты не на продленке!       Выпрямляюсь, показывая тренеру большой палец, типа все у меня окей, хотя это не окей, это очко. Нойнер сегодня беснуется больше обычного, и уже спустя полтора часа тренировки вся команда больше походила на стадо потных шимпанзе — заебанные, еле перебирающие ногами и забывшие, как нужно дышать. Конечно, в этом и состоит тренерская работа — гонять на максимум, выжимая из спортсмена все его возможности, чтобы тот был готов к разным нагрузкам, но и берега, как мне кажется, можно было бы видеть. Оглядываюсь на плетущегося где-то позади Шнайдера — несмотря на красную рожу и прилипшие ко лбу кучерявые пряди, выглядит вполне счастливым. Ну, хоть кто-то тут доволен, и на этом спасибо.       Приподнимаю край свободного лонга, вытирая им пот со лба. Несмотря на то, что тренируемся мы сегодня все-таки на улице, прохлада никак не мешала мне потеть, как суке в церкви — по ощущениям, даже жопа вспотела. Новый порыв осеннего ветра проходится по горячей влажной коже — сейчас, конечно, приятно ощущается, но перспектива познать все прелести воспаления легких через пару дней не особо радовала. Зачесав мокрые волосы пятерней назад, чтобы в глаза не лезли, я осматриваю стадион. Охуевшие от жизни футболисты, радуясь короткому мигу перерыва, еле держались, чтобы не валиться с ног на жухлый газон. Шнайдер чуть поодаль от меня ради разнообразия молчал, попивая короткими глотками ледяную воду из бутылки. Затем оглядываюсь на трибуны — как и обычно, не пустые. Сюда частенько приходят поглазеть зеваки, у которых нет в данный момент тренировок. Стабильно на каждую тренировку заявляется чья-нибудь девчонка, чтобы морально поддержать своего благоверного. Элли, например, была тут всего один раз — быстро поняла, что футбол никогда не был ее стихией. И я ее в этом поддерживал — у самого нет никакого желания любоваться на кучу красных вонючих мужиков. Но, даже несмотря на то, что Элли тут определенно точно нет, отделаться от ощущения пристального наблюдения у меня никак не получалось.       Дергано озираюсь, надеясь увидеть Грабоида прямо у себя за спиной. Это короткое и вряд ли насмешливое «удачи» преследовало меня до сих пор. У меня даже поспать перед тренировкой не получилось — так и провалялся час, пялясь в белый потолок комнаты и боясь лишний раз пошевелиться. Почему-то только сейчас я начал понимать, что Грабоид — это вполне реальный конкретный человек. Он точно так же, как и я, ходит по корпусам Ландхайма, сидит на уроках и тренируется в этих стенах. Я почти уверен, что он такой же студент, как и я сам — у меня не было совершенно никаких оснований так думать, но чутье меня редко подводило.       — Перерыв окончен! — после сигнала свистка гаркнул Нойнер, заставляя команду нехотя собираться в кучу, — Разбиваемся по парам! Тренируем плассер, начали!       Еще раз дунув в свисток в назидание, тренер поправляет вываливающееся из олимпийки пузо и отходит от кромки поля чуть ближе к краю стадиона, исчезая из вида. Ищу глазами Шнайдера в толпе — тот, поймав мой взгляд, коротко улыбается и легонько пасует мне мяч, становясь напротив. Выполняю первый длинный пас, наблюдая, как Кристоф принимает передачу и готовится пасовать в ответ, хотя мысленно я находился совершенно не на тренировке — мои размышления снова возвращаются к Грабоиду. Понимание того, что я имею дело именно со студентом, вызывало странные чувства. Никак не могу решить, радовало меня это или больше пугало. С одной стороны, я точно не стал жертвой озабоченного старика-препода, решившего втереться в доверие к своему ученику ради известных только ему целей. Это охуенно, конечно, но ученики в Ландхайме — народ злобный и изъебистый, это я уже упоминал. Возможно, Грабоид просто хочет пообщаться, а возможно, и компромат собирает — тот самый, который потом перепродаст додикам, типа Нила и Эрика. Скольжу взглядом по трибунам напротив — людей не так много, но среди них не замечаю никого, кто бы пристально пялился именно на меня. Парочка шепчущихся девчонок, несколько младшеклассников, пришедших набираться опыта, даже мой одноклассник-шахматист на огонек заглянул. Присматриваюсь и пытаюсь проморгаться, когда мне мерещится широкоплечая фигура в светло-сером худи на самом верхнем ряду трибун.       Сильный оглушающий удар прилетает мне прямо в лоб, и следующее, что я чувствую — это поглощающая темнота и колющий спину короткостриженный газон.       — Пауль! — глухо, словно сквозь толщу воды, слышится чей-то голос, — Пауль, ты живой?       Кое-как разлепляю глаза — все плывет, даже нависший надо мной испуганный Шнайдер выглядит так, будто я смотрю на него через кривое зеркало. Сглатываю, собираясь хоть что-то промямлить, но стоит мне набрать в грудь хоть немного воздуха — голову разрезает сильная пульсирующая боль.       — Бля, Пауль, прости, — продолжает бухтеть Кристоф виновато, — Я думал, ты открыт к передаче.       Слишком резво для своих возраста и комплекции, со стороны тренерской ко мне несется Нойнер. И уже в следующее мгновение все, что я могу видеть — это густые, словно половая щетка, усы тренера, огромные от испуга глаза Шнайдера и клочок медленно затягивающегося облаками октябрьского неба над ними.       — Слышишь меня? — сосредоточенно скрипит Нойнер, чуть встряхивая меня за плечо, и я нелепо киваю ему в ответ. Ткнув мне в лицо своей ладонью с тремя выставленными пальцами, он снова спрашивает: — Сколько пальцев показываю?       — Три, — откликаюсь слабым голосом, снова морщась от режущей боли.       — Кто ты?       Вопрос кажется настолько забавным и тупым одновременно, что я не успеваю подумать прежде, чем озвучиваю:       — Я пришелец с планеты Тио. Мы прилетели, чтобы забрать все ваши ресурсы.       — Так, Шнайдер, беги за носилками, срочно!       — Да все-все, шучу я, — хриплю, предпринимая попытку встать, — Меня зовут Пауль, я нахожусь на тренировке по футболу, и мне кто-то мячом по башке зарядил.       — Это я, — отзывается Шнайдер негромко, — Но мне показалось, что ты паса ждешь.       Отмахиваюсь от него, типа ничего страшного не случилось, хотя тошнота подкатила к горлу, стоило мне только принять вертикальное положение.       — Голова кружится? Тошнит? — продолжает сыпать вопросами Нойнер.       Решаю не отвечать, вместо этого лишь коротко киваю. Надеюсь, доходчиво понятно, что голова кружится адски, а тошнит настолько сильно, что мне удивительно, как я только желудок не выблевал до сих пор.       — Так, Шнайдер, — Нойнер поворачивается к притихшему Кристофу, — Веди его в медпункт и проследи, чтобы он в кабинет зашел, а не смотался к жилой блок. Понял меня? А ты, Ландерс, — обращается ко мне, — как в себя придешь, иди отсыпайся. Хватит с тебя на сегодня, — раздав поручения, тренер тяжело поднимается на ноги и вразвалочку топает к кромке поля, по пути хрипло командуя столпившимся вокруг футболистам: — Чего застыли? По позициям, еж вашу мышь!       Барахтаюсь еле-еле, пытаясь выпрямиться, но собственное же тело отказывается меня слушаться. Шнайдер, с готовностью подскочив, ставит меня на ноги, цепко ухватывая руками под локти, и я тряпичной безвольной куклой поднимаюсь. Неустойчиво делаю пару шагов в сторону выхода с поля, но получается хуево — от резкого подъема голова кружится как центрифуга. Крис снова приходит на помощь — обхватив меня широченной ладонью за талию, он почти отрывает меня от земли и тащит на выход.       — Да я сам дойду, — пыхчу, пытаясь вырваться, — По мячу ты бьешь, конечно, пиздато, но не настолько, чтобы контузить меня до состояния овоща.       Виновато цокнув языком, Крис ослабляет хватку и бормочет:       — Да блять, прости, я…       — Я понял, что ты просто пасануть хотел, — пытаюсь улыбнуться, но голова раскалывается даже от этого, поэтому лишь коротко весело хмыкаю, — Ты не виноват, это я хуи ртом ловил вместо тренировки, — идти и так тяжело, еще и Крис, продолжающий придерживать меня за талию, мешает двигаться, и я недовольно крякаю: — Да ёпта, выпусти меня, или я расценю это как домогательство.       Посмеявшись, Шнайдер отпускает меня, но идти все равно старается как можно ближе, чтобы я в кювет не свалился.       — Точно сам дойдешь? — осторожно спрашивает, внимательно контролируя взглядом траекторию моего движения.       — Точно, — отвечаю, сглатывая плотный ком, застрявший в горле, — Тем более, тут не так далеко идти.       Выйдя со стадиона, я медленно поворачиваю к расположившемуся неподалеку административному блоку. Можно было бы, конечно, съебаться отсыпаться в корпус в обход визита в медпункт. Но, судя по ощущениям, у меня сотряс, а такое лучше на похуях не спускать, и это понимал даже такой дебил, как я. Касаюсь пальцами лба в том самом месте, куда пришелся удар — точно шишка останется. Да уж, внешность не обманчива — Крис и правда по мячу бьет как отбойник. Удивительно, как на месте меня не пришиб.       Кошусь на друга — тот молча плетется справа чуть позади меня, виновато потупив взгляд. Выглядит так, будто искренне сожалеет и не знает, что ему теперь делать, будто недостаточно того, что он уже меня в медпункт конвоирует и будет у двери некоторое время караулить. Решаю, что надо его как-то отвлечь и убедить, что я и правда ни капли не обижаюсь. Прокашлявшись, проговариваю беззаботно:       — Ну, что с Хэллоуином делать надумал?       Судя по звуку, набирает побольше воздуха в легкие, чтобы привычно громко затараторить. Как легко это, оказывается, всего один отвлеченный вопрос — и неловкого молчания как не бывало.       — Посмотрим, время еще есть, но Рихард меня убедил, что я достаточно сильный и независимый, чтобы пойти в одиночку, — со смешком отвечает Кристоф, и его голос, и без того громкий, разносится эхом по зданию администрации, порог которого мы только что миновали, — Мотивировал меня, короче.       Рихард… И тут он. Вновь перед глазами стоит размытый образ в сером худи на трибунах стадиона. Мог бы это быть он? Глупый вопрос — мало ли вообще людей в Ландхайме, у которых есть светло-серые толстовки? Даже у меня такая есть. Но меня пугало само мое подсознание, стопроцентно уверенное, что это нечеткое пятно в форме человека, которое я заметил на трибунах, и есть Круспе. Его попросту не могло там быть — я, конечно, не в курсе его распорядка дня, но вряд ли бы он потратил свободную минуту на то, чтобы провести ее на стадионе, наблюдая за нашей унылой треней. Да и зачем ему это? Помню, раньше он иногда заглядывал на мои тренировки в компании своей свиты, чтобы повыкрикивать всякую обидную хуйню с трибун и поржать с моей реакции. Сейчас он привиделся мне в гордом одиночестве, да и наше недавнее перемирие как-то с этим не вяжется. Он казался мне искренним, когда предлагал это, что я почти повелся на его уловку и почти расслабился. Блять, знать бы, что у этого Круспе на уме…       — Да уж, — бубню себе под нос, — Он у нас такой.       — Что у тебя с ним, кстати? — спрашивает Шнайдер беззастенчиво.       Опускаюсь на лавку напротив кабинета Лоренца. Кристоф плюхается рядом и требовательно смотрит мне в глаза. Я, скукурузив ебало потупее, откликаюсь, будто не понял, о чем речь:       — С кем?       — Ну, с Рихардом, — поясняет Шнайдер, складывая руки на коленях. Встретив мой непонимающий взгляд, говорит: — Просто я заметил, что ты смотришь на него так, будто он оскорбляет тебя одним своим существованием.       Хмыкаю — ну, не так уж и далеко от правды, его существование, как человека, меня и правда не радует. Но все равно это странно — я смотрел на Круспе не так часто, чтобы как-то невербально обозначить свою неприязнь. Элли мне говорила, конечно, что у меня «лицо с субтитрами», но я не предполагал, что настолько.       — Тебе показалось, — выдыхаю, прислоняясь затылком к холодной бетонной стене сзади — от этого даже немного полегче становится, — Ничего у меня с ним нет, — Шнайдера такой ответ не устраивает и он продолжает испытующе смотреть на меня, — Ну, Рихард не самый приятный человек, вот и все.       — Странно, — тянет удивленно, — Будто мы с тобой знаем двух разных Рихардов.       Ничего не отвечаю на это, лишь многозначительно хмыкаю. Так и есть, мы знаем разных Рихардов. Хотя бы потому, что я его знаю несколько лет, а Шнайдер с ним знаком полтора понедельника. Желание рассказать обо всем, что Круспе когда-то творил, свербит все сильнее и сильнее, но я помалкиваю. Я, в отличие от Рихарда, нашему уговору верен. И пускай, как выяснилось, я продолжаю смотреть на него, как на вселенское зло, бухтеть о старых событиях кому-то я точно больше не хочу.       — Ну, чего там? — бухтит вдруг Шнайдер нетерпеливо и подходит к двери в кабинет, дергая за ручку, — Есть кто внутри?       Дверь не поддается, но Крис продолжает настырно теребить ручку, будто дело вовсе не в том, что кабинет пуст, а в том, что он просто хуево старается.       — Может, если не открывают, то никого нет? — спрашиваю слабым голосом — голова все еще адски кружится. Шнайдер недовольно цокает языком и снова дергает ручку двери, — А ты куда-то торопишься?       — Ну, не хотелось бы тренировку въебывать окончательно, — бубнит недовольно, продолжая настырно дергать дверь на себя, — Это ты контуженый, а я-то нет.       Морщусь, еле удерживаясь от желания съязвить, по чьей именно воле я, как он выразился, «контуженый». По вискам будто бьет молотком, и я прикрываю глаза, желая хоть сколько-то облегчить боль. Мне даже кажется, что я засыпаю на несколько минут — эта режущая пульсация почему-то правда отступает, стоит мне задремать. Сквозь небытие слышится только недовольный бубнеж Шнайдера неподалеку и звук чьих-то неторопливых шагов, эхом отражающийся от бетонных стен.       — Ого, какие люди, — сквозь пелену слышится недоуменный голос Кристофа, — Ты-то какими судьбами тут?       Не ебу, к кому он обращается — может, ко мне, а может, он уже ебнулся со скуки и начал разговаривать с пустотой. Ухмыляюсь, желая как-то пошутить над этим, но меня перебивают:       — С тренером план индивидуальных обсуждал, — отзывается пустота голосом Рихарда, — Что-то случилось?       Распахиваю глаза, встречаясь с настороженным и даже немного испуганным взглядом серо-голубых глаз. Все в том же сером худи, он стоял посреди коридора и выглядел каким-то растерянным, будто ожидал увидеть здесь кого угодно, но только не нас. Откидываю голову назад, поморщившись, и отвожу взгляд — мне совершенно не хочется думать сейчас, особенно о Круспе и мотивах его поведения.       — Да вот, — Крис кивает в мою сторону, до комичного повышая интонацию голоса, — мальчику мячом по голове попало.       — По чьей вине попало-то? — не сдерживаю все-таки сарказма.       — Ну, по моей, — пожимает плечами, — Я извинился уже несколько раз. А в качестве вендетты с тобой тут сижу, медпункт караулю, а мог бы тренироваться дальше спокойненько.       Крис выглядит так, будто и правда искренне расстроен этим. Значит, подобное возмездие можно считать достаточным.       — Так Флаке в тренерской сейчас, — говорит Круспе. Встретив непонятливый взгляд Шнайдера, он поясняет: — Ну, врач. Вряд ли быстро освободится.       — Да бля, — взвыл Шнайдер, раздосадовано ударяя по закрытой двери носком бутса.       — Меня не обязательно стеречь, — прикрываю глаза, — Так что можешь идти, все равно не денусь никуда.       Слышу отдаленно, как Крис бубнит что-то себе под нос что-то, но вникать в это у меня нет никакого желания. Вместо этого хочу снова провалиться в дрему, дожидаясь врача в полном одиночестве. Тоже мне, нашли пятилетку — будто я правда потеряюсь и буду бегать по зданию в поисках мамаши, сопли по лицу размазывая.       — О, точно, Рихард! — по-идиотски подпрыгивая на месте от радости, вдруг вскрикивает Кристоф, — Посидишь с ним, пока врач не придет, а? — удивленно уставившись на друга, еле сдерживаюсь, чтобы не выпалить охуевшее «ты еблан?», — Ну, пожалуйста, а то, зная его, он съебется минут через пять, а мне потом от Нойнера пиздов получай.       Судя по широко улыбающейся физиономии Шнайдера, этой идеей он более, чем доволен. Будь у меня сейчас чуть больше сил, я бы леща ему дал, если честно. Однако все, что я сейчас могу — это злобно смотреть на товарища, который так нагло меня только что подставил. Хотя, я и сам молодец — сказал же доходчиво несколько минут назад, что мне на Рихарда поебать и он меня не бесит.       Хотя, и сам Круспе особо обрадованным такой перспективой не выглядит. Хмуро насупив брови, он смотрит куда-то сквозь Шнайдера и думает о чем-то своем. Впервые вижу его таким… неуверенным, что ли. После секундной заминки, Рихард все-таки пожимает плечами, отзываясь глухо:       — Посижу.       — Бля, заебись! Спасибо, — Крис подпрыгивает на месте от радости и срывается с места, спеша на выход. Остановившись на полпути, он разворачивается ко мне и выкрикивает: — Я твои вещи в раздевалке заберу и после трени принесу, окей?       Киваю коротко, надеясь, что ему на тренировке так же голову кто-то снесет, как и он мне совсем недавно. Смотрю Шнаю вслед еще некоторое время — неужели правда уйдет? И он уходит — спешно, уверенно, чуть не подпрыгивая от радости. Тоже мне, друг. Складываю руки на груди, смиряясь со своей участью — ну, не везет мне на друзей, что поделаешь.       Тем временем Рихард, о котором я, поглощенный своим недовольством, даже забываю, молча опускается на софу рядом со мной. Туда, где совсем недавно Кристоф сидел. Расправляет плечи, демонстрируя уверенность, но сжатые в кулаки руки прячет в карманы толстовки. На меня стоически не смотрит, принимая облик немого телохранителя. Забавно — когда-то мне нужен был телохранитель именно от него. Ухмыляюсь своим мыслям, но вслух ничего не произношу. Хотя, слов у меня в голове сейчас ебучая куча. Нахуя он тут остался? Ему же абсолютно точно поебать. Так зачем? Может, опять какие-то понятные только ему цели преследует? Я же знаю, что он мог послать нас обоих нахуй, не церемонясь, и уйти. Для него бы это было делом принципа — уж о моей судьбе он точно никогда не беспокоился.       Дикое желание наконец скрыться от повисшего в воздухе дискомфорта заставляет меня нервно пробормотать:       — Ты можешь уйти, — сам с трудом узнаю свой голос, — Я даже при огромном желании отсюда не съебусь.       Дернув плечом небрежно, Круспе отзывается:       — Чтобы мне прилетело, если ты перед дверьми в медпункт скопытишься? — голос звучит непререкаемо и жестко, — Нет уж, спасибо.       Что ж, грубо, но зато честно. Киваю, не зная, что на это отвечать. Да и надо ли? Конечно, я бы с превеликим сейчас сказал ему пару ласковых в ответ, но сил за это время как-то не прибавилось, поэтому и конфликтовать особо не хотелось. Как интересно ситуация сложилась — я впервые остаюсь с ним наедине, не имея возможности съебаться. Даже деля с ним одну комнату, я надолго рядом с Круспе старался не задерживаться, хотя бы потому, что каждый раз между нами висело примерно такое же напряженное молчание, разрезаемое лишь звуками нашего дыхания. В такие моменты у меня голова закипала, как забытая кастрюля на плите — мысли бурлили и верещали, то и дело перескакивая с одной на другую, в попытках наконец понять, как же мне защищаться в случае чего и недоумевали, почему от Рихарда не исходит никакой вербальной опасности.       От своих раздумий отвлекаюсь, когда слышу справа от себя негромкий быстрый хлопок. Поворачиваюсь и замечаю, как Круспе прячет под рукав худи ту самую красную резинку.       — Ты ее до сих пор носишь? — вырывается быстрее, чем я успеваю обдумать это.       Он поджимает губы, недовольный, что я заметил, но отвечает все-таки:       — Это другая, ту я потерял давно, — произносит сипло, сцепляя руки в замок, — Помогает в себя приходить периодически.       Судя по тому, что творилось с ним последние несколько лет, резинкой он явно не пользовался, поэтому в себе и не находился. Решаю спросить напрямую:       — И давно носишь?       — С лета, — поворачивается ко мне и заглядывает прямо в глаза, — Спасибо за совет.       На этот раз моя очередь отводить взгляд. Под этим пристальным вниманием становится неудобно, и вовсе не от ощущения угрозы. Странно, но сейчас опасности я вообще не чувствовал, впервые за много лет. Нет, скрыться меня заставило вовсе не чувство самообороны, а впечатление, что одним своим взглядом Рихард считывает меня, ищет ответы на свои вопросы и сам отвечает на мои. Замявшись, бормочу:       — Не думал, что она тебе пригодится только сейчас.       Рихард хмыкает:       — Ну, время на многое глаза открывает. Даже на такие простые вещи, — говорит негромко, будто сам себе, — А я в последнее время на многое по-другому смотреть стал.       — Поделишься? — спрашиваю ему в тон. Сам не знаю, нахуя.       — Как-нибудь потом, — посмеивается хитро, снова поворачиваясь ко мне. Ежусь от ощущения внимательного взгляда, исследующего мое лицо, — Кстати, — резко поменяв интонацию голоса с заговорщической на серьезную, интересуется: — И давно ты куришь?       Удивленно вскидываю брови, поворачиваясь к Рихарду. Странный вопрос, тем более, от него — сам же дымит, не переставая. Получается, он только сегодня узнал, что я курю. Конечно, Круспе не тот человек, который будет воспитывать и читать морали — он точно не задушнит, что «спортсмены не курят», или, как Элли, не заявит вдруг, что мне «курение не идет». Все еще не знаю, что ответить, поэтому выпаливаю глупо:       — А что?       — Ничего, — Круспе пожимает плечами, — Просто интересно.       — Ну, давно, — скребу затылок пальцами задумчиво, вспоминая, когда же именно это произошло, — Лет с тринадцати.       — То есть, как сюда перевелся? — уточняет, и, дождавшись моего утвердительного «угу», продолжает допрос: — Сам или научил кто?       Странное это чувство — понимать, что тебя пытаются разговорить, будто пинцетом вытягивая словечко за словечком, и не знать, с какой именно целью это делается. Неужели Рихарду искренне интересно все это? Знал бы он, сколько раз я уже подавил в себе желание бросить небрежное «тебя ебет?» в ответ на его вопрос. Удержался только потому, что неожиданно чувствовал от Круспе отдачу и неподдельный интерес, но переступить через себя и беззаботно трещать с ним обо всем подряд я все равно не мог.       — Эрик на «центре» общак нашел, — сдаюсь, начиная рассказывать эту короткую историю, — и нам показал. Ну, мы пачку по кругу и пустили, скурили почти всю. У меня, наверное, потом еще неделю голова кружилась, — Рихард улыбается, понимающе кивая мне, — После этого я стал туда ходить периодически, сиги тырить. Заметил, что когда куришь… — заминаюсь, не зная, какое слово подобрать, и Рихард договаривает за меня:       — Думается легче?       — Ага, — соглашаюсь, — И, когда заметил, что моя норма заметно превышает одну сигарету в день — пришлось перестать пиздить с общака и покупать их самому.       — Бросить не думал?       — Это правда ты мне предлагаешь? — удивляюсь, закатывая глаза. Рихард снова мягко смеется, — Может, тогда парой действенных способов поделишься?       — Ну уж нет, — он отрицательно качает головой, — Я на такие подвиги точно не способен.       Улыбаюсь коротко, заражаясь его весельем, даже голова как будто кружиться перестает. Чувствую себя уязвимо и удивительно уютно одновременно. Наверное, именно так это и ощущается — как давно забытое чувство доверия, которое ты сам в себе пытаешься задавить всеми силами.       — Сам-то как курить начал? — вдруг решаю поинтересоваться в ответ.       Круспе уводит задумчивый взгляд в сторону, вспоминая.       — Тоже в Ландхайме уже, — отзывается Рихард, — Помнишь, у нас раньше сторож был, герр Файк? Его еще все «Штази» звали, потому что он по слухам раньше в разведке работал, — киваю, вспоминая иссушенное, вечно недовольное лицо бывшего охранника, — Ну вот, он нас с Арне поймал один раз, когда мы за периметр вылезти хотели. К себе в кабинет отвел, чтобы наказание назначить, но не успел — его директор вызвал, — не внимательно следя за моей реакцией, продолжает он, — А он все барахло, которое у студентов конфисковывал, прятал в отдельный ящик. Нам интересно стало, что там, но ничего такого, кроме блока сигарет, мы в этом ящике не нашли, — улыбается ностальгически, — Арне попробовал только, пару раз всего затянулся — не понравилось. И я в одного целый блок скурил. За неделю где-то, может, больше.       Эта история могла бы показаться мне милой — такое уютное детское воспоминание, которые приятно иногда повторять и пересказывать, если бы не мелькавшее изредка в рассказе имя Арне. Не знаю, что именно меня раздражало, ведь с кем еще могли быть связаны истории Рихарда, как не с близким другом? Это так просто и очевидно, но почему-то само упоминание имени этого человека меня пригвоздило к месту. Я вдруг вспомнил, что общаюсь не просто со знакомым — этот человек на протяжении пяти лет гнобил меня на пару со своим корешем. Пульсирующая боль в голове возобновляется, и я отзываюсь отстраненно:       — Да уж. Ландхайм меняет людей.       Отворачиваюсь, демонстрируя своим видом, что продолжать общение не особо хочу, но Круспе, как и обычно, к моим желаниям не прислушивается.       — Пауль, — окликает осторожно, — Я понимаю, что ты на меня обижаешься, но…       — Нет, — вдруг слетает с моих губ слишком легко и просто, — Я и раньше на тебя не обижался.       — Почему? — будто не веря собственным ушам, спрашивает.       Он уставился на меня, сведя брови к переносице, будто на чем-то сосредоточившись, и ждал моего ответа. Я не предполагал, что когда-то Рихард решит задать мне этот вопрос — вряд ли его это волновало, как я думал. Но вот, вопрос задан, а ответа на него я даже сам себе дать не мог.       — Не знаю, — неопределенно дергаю плечами, пытаясь понять самого себя, — Я злился и нихуя не понимал, но точно не обижался. Тяжело обижаться на человека, которого ты не понимаешь. Ты же мне напрямую никогда не говорил, нахуя это делаешь, а я мысли читать не научился.       — Я и сам не знаю, зачем это делал, — лицо Рихарда стало задумчивым, а глаза — непроницаемыми, — Честно сказать, меня тогда злило вообще все, что вокруг происходило, а ты…       — Был легкой мишенью? — договариваю за него, и Круспе в ответ коротко кивает, — Ладно. Я рад, что помогал тебе выпускать пар все это время.       — Пауль, я…       — Перестань, — перебиваю настойчиво, жалея, что этот разговор вообще начался, — Это уже сделано, и ни один разговор по душам ничего не изменит.       Он хмурится, будто раздосадованный моим ответом, и уверенно добавляет:       — Я же говорил, что больше ничего ни тебе, ни кому-то еще, не сделаю.       — А это что-то меняет? — парирую я этот довод, — Я все еще тебя не понимаю и не знаю, как тебе доверять.       На это Рихард ничего не отвечает, хотя на его лице заметен след еле сдерживаемого протеста. Таким он бывал и раньше в моменты наших с ним стычек, но сейчас его настроение меня не пугало. Я вдруг понял, что он и правда больше ничего мне не сделает — просто не сможет. Мотив все еще был неясен, но сама суть была очевидна, как никогда. Круспе просто не захочет больше нападать.       — Друзьяшками нам все равно не стать, — бубню себе под нос, доказывая самому себе правильность своих же мыслей.       — Думаешь? — спрашивает Круспе с вызовом.       Решаю ничего не отвечать, лишь ухмыляюсь едко — то есть, он еще и сомневается в этом? Рихард же признался, что и сам не понимает, зачем это делал. Все-таки, доверять людям, не совсем понимающим мотивацию своих поступков, сложновато. От друзей и знакомых обычно угрозы не чувствуют, а наоборот, каким-то уютом и комфортом проникаются. А в компании Круспе безопасно мне точно никогда не будет, да и не захочу я быть рядом с ним — знаю же, что дистанцировавшись, я точно обезопашусь по максимуму. Иногда, чтобы защититься, достаточно притвориться мертвым, я это давно уяснил.       — Посмотрим, — откликается Рихард вдруг уперто.       Он расправляет плечи, всей своей фигурой демонстрируя какую-то дикую уверенность в чем-то. Эта решимость не пугает, но заметно настораживает, но спросить напрямую, о чем он сейчас думает, не могу себе позволить.       Странный какой-то разговор. Возможно, подобная беседа должна была решить почти вопросы, но она только сильнее все запутала. Перевернула с ног на голову, заставляя мой, и так еле работающий мозг пахать с удвоенной силой. Как мне теперь его воспринимать? Как вести себя в его компании? Воспитанные годами принципы и устои вдруг летят к хуям. Я привык, что Рихард — вселенское зло, и переучиваться попросту не мог. Да и как я могу перенаправить самого себя? Из-за одного разговора? Мне дико хотелось ему верить, но все нутро сопротивлялось этому, а разум верещал, как псих в смирительной рубашке — таким, как Круспе, не доверяют.       — Опять вы? — слышится издалека гнусавый голос нашего доктора.       Спешно приближаясь со стороны тренерской к двери в свой кабинет, Лоренц гремел связкой ключей и настороженно смотрел прямо на нас. Края его белого врачебного халата развевались, как плащ супергероя, да и сам он выглядел достаточно воинственно, несмотря на комплекцию. Конечно, Флаке привык нас тут видеть — лично же мне и челюсть вправлял, и раны обрабатывал, и кровь из носа останавливал, но он явно не был готов нас видеть вместе, да еще и без видимых повреждений на физиономиях.       — Что произошло опять? — хмуро осмотрев меня, он удивленно спрашивает: — Круспе, что ты с ним сделал?       — Я ничего не делал, — откликается Рихард.       — Мне на тренировке мячом по голове заху… ударили, короче, — вовремя поправляюсь, рассказывая о мотиве своего визита, — Мне кажется, сотрясение.       Закатив глаза, Лоренц отмахивается:       — Без сопливых разберусь, — в пару резких движений он ключом отпирает дверь в свой кабинет, распахивая ее, — Вставай давай, осмотрю тебя. Сам дойдешь?       Киваю, неуверенно поднимаясь на ноги. Стоит мне выпрямиться, как в голове начинается настоящий торнадо — будто все тараканы, сидящие в моей башке, решили поводить хороводы. Поймав плюс-минус ровную траекторию движения, я шагаю в сторону медицинского кабинета, и, дойдя уже до самой двери, слышу за спиной железное, но в то же время удивительно-заботливое:       — Пауль, я тебя здесь подожду.       Оборачиваюсь на Рихарда — судя по его виду, отказы с моей стороны не принимаются. Поэтому я лишь смиренно киваю и прикрываю за собой дверь кабинета.