Невский Дозор

— Саша, постой! — Ярик догнал его у выхода из аудитории, в которой проходило занятие по «теоретическим основам воздействий и взаимодействий», как это называется в расписании, — у тебя же нет больше пар? — Нет, а что ты хотел? — спрашивает без наезда, а как-то очень удивленно. Будто думает, что никому не может быть до него дела. Это, с одной стороны, забавно, но с другой — немного пугает. — Тебя… погулять позвать, — сбивается в начале фразы, отчего выходит какая-то почти непристойность, тушуется и, кажется, слегка краснеет, но взгляд не отводит. У Казьмина на лице написана крайняя степень поражения и глаза чуть не по пять копеек, причем советских. Мимика у него очень живая и выдает его удивление с головой. — Я не против, — он тоже ужасно смущается, улыбается неловко, но от удивления уже отошел, — сейчас или вечером? — Предлагаю сейчас, но вообще-то мне без разницы. Тебе когда удобнее? — у Яра словно камень с души сваливается. Пока все идет нормально. — Я за вариант «сейчас». И на этом моменте они подходят к общему помещению, где молодые дозорные оставляют верхнюю одежду на время пар — гардероб в Дозоре так и не завели, — скидывая кофты, пальто и куртки на одно из кресел. Сейчас на этом кресле осталась только кожанка Саши и пальто Ярика. Они забирают вещи и выходят через холл. На другом кресле сидит Карамон собственной персоной. Еще на одном (всего их больше десятка, не зря же это помещение называется общим), напротив главы Дозора — незнакомая девушка, явно иная и так же явно не новичок. Скорее всего, маг-перевертыш. Скорее всего, из другого города, вызванная в Питер по каким-то делам. У нее светлые, убранные в самую малость растрепавшуюся косу волосы, а на шее два амулета. Один — плетеный чокер, другой — крупная серебряная подвеска на кожаном шнурке. Гордеев о чем-то с ней совещается, укрыв их обоих от посторонних глушащим звуки заклинанием-сферой. Девушка держит себя на удивление уверенно. Кажется, эта уверенность неподдельная — по крайней мере, так выглядит. Это правда удивительно, на нее будто бы вообще или почти не влияет и не действует вся эта (по большей части напускная) авторитетность и серьезность Кирилла Борисовича, и светлые глаза ее едва уловимо смеются.

***

Молодые люди тем временем выходят на улицу. Александр закуривает, предварительно поинтересовавшись у Ярика, не против ли он. Несколько неловкое молчание затягивается. Саша же нервно затягивается сигаретой, выдыхает и спрашивает наконец: — Куда пойдем? — Не знаю, — диалог тормозится и вообще не клеится. — Давай в Пушкинский сквер? — Давай, там сейчас красиво! — с энтузиазмом соглашается Ярослав, радуясь, что ему не нужно все решать самому. Он сегодня пока и так проявил достаточно инициативы. По пути до сквера неловкость медленно и постепенно, но уползает восвояси, поскольку пугается того, что обе стороны намерены поддерживать разговор и действительно хотят узнать друг друга лучше. В сквере правда все очень красиво — что памятник, что обрамляющее его золото крон деревьев, но это уже как-то не так важно. Для Александра сейчас гораздо важнее Ярослав, который зачем-то позвал его сегодня гулять, вырывая из душащих скукой лап повседневности даже с большей эффективностью, чем внезапно свалившаяся еще в середине лета на голову вся вот эта магия, Сумрак и все прочее. Возможно, потому, что Ярик понятный, как минимум относительно того, что объясняют на занятиях в Дозоре. Для Ярика важнее Саша, потому что он Казьмина хотел позвать на прогулку или даже на свидание (до этого он на сегодняшний момент, правда, еще не докатился. К сожалению) примерно с начала обучения и, соответственно, с их знакомства. Потому что Саша оказывается невероятно близким по духу, и эта несчастная скамейка в сквере кажется сейчас каким-то отдельным островком, где есть только они и их общение. И сложностей взаимодействия уже почти не остается. Потому что Саша, несмотря на некоторую свою замкнутость, ужасно к себе притягивает, с ним интересно; наверное, интереснее, чем с кем бы то ни было до него. Баярунаса к нему тянет со страшной силой, он это прекрасно осознает и не сопротивляется. Все стадии принятия пройдены еще в подростковом возрасте.

***

Казьмин начинает осознавать что-то приблизительно тогда, когда откидывается на стенку лифта и не может стереть с лица абсолютно по-дебильному счастливую улыбку, а в руках держит букет разноцветных кленовых листьев, который на прощание подарил Ярослав, проводивший до подъезда. Совсем все осознает тогда, когда на автомате переодевается в домашнее и опускается на стул перед столом, на котором лежит букет листьев. Блять. Он находится одновременно на стадиях отрицания, гнева (на себя) и торга. Надо что-то с этим делать. Он же прекрасно осознавал, идя на эту прогулку (свидание?), что он Ярику нравится. Очень. Он же видел все эти его взгляды, начиная с августа — именно тогда Ярослава инициировали, — считывал все полунамеки, чужое смущение, замечал, как на него смотрели эти синие глаза. И просто не верил, не думал, что кто-то может вот так просто признавать все это в себе. Это казалось странным. Принять себя он был не готов, хотя, конечно, стоило бы. В современном же мире живем, и даже Дозоровские преподаватели, которым, разумеется, было далеко не по двадцать лет, говорили о том, что это нормально. Утверждали даже, ссылаясь на какие-то исследования, что ритуалы, проведенные иными одного пола, между которыми присутствует романтическая (и, желательно, сексуальная) связь, обладают очень большой силой и сопровождаются наибольшим выбросом энергии в Сумрак. Исследования были, кстати, не слишком новые, что для России вообще поразительно. То, что они были правы, отрицать было проблематично. Как и то, что Баярунас интересный, умный и привлекательный. Рефлексируя прошедший день, Саша хоть чуть-чуть, но продвинулся по пути принятия. А путь этот начался давно и до сих пор является очень и очень тернистым. Но сегодня, на кухне съемной однокомнатной квартиры, где на столе лежит букет кленовых листьев, как будто бы что-то сдвинулось с мертвой точки. И хорошо. Где-то в другой съемной однокомнатной квартире один иной почувствовал, что, наверное, все будет.