И всё же, Ангел танцует с Дьяволом

      Все рождаются, подобно чистым белым листам, а окружающие так и намереваются расписать этот лист своим почерком. Родители, родственники, учителя в школах, преподаватели в университете, работодатели, даже близкие друзья. Почему-то все хотят подстроить под себя, прогнуть, исправить, испортить, разукрасить, а по итогу скомкать и выкинуть, как неудавшийся рисунок. Зачем? Так устроен человек.       С детства всем твердят одно и то же: делай так, нельзя это, это хорошо, это плохо.       Почему они вешают ярлыки? Почему загоняют в рамки? Почему решают, что делать другим? Разве человеческая жизнь не принадлежит самому человеку?       Почему нельзя убивать? Бесчеловечно? Кто так решил? Законом запрещено? Уголовно наказуемо? Ладно, допустим.       Почему нельзя красть? Тоже запрещено законом и наказывается? Ха, почему у других что-то есть, а у меня нет, это же нечестно.       Нельзя изменять? Закон разрешает, никто не лишит за это свободы и не накажет. Совесть замучает? Измена принесёт другому человеку боль? А почему меня должны волновать другие люди? У меня есть только я сам.       Нельзя врать? Да, ложь под присягой наказывается, но перед другим человеком нет. Почему я должен быть честным, если не хочу говорить правду?       Люби ближнего своего? Тут вообще мимо, почему я должен заставлять себя любить кого-то? Даже родители, что подарили жизнь своему чаду, сделали это лишь из своей прихоти. Завели этакого домашнего питомца, выкормили, выдрессировали, да и глаз нарадовался.       Но никогда не спрашивали самого питомца, хотел ли он родиться, хотел ли есть, пить, дышать, ходить, говорить, учиться, работать, слушаться во всем, подчиняться, быть таким, каким его хотят видеть.       — Ты такой молодец, мой сынок. Иди погуляй во дворе с ребятами. Люблю тебя!       А потом ругаются, что опоздал на пять минут и бьют за порванные новые штаны. Не хотят слушать, что дети постарше полчаса били палками за слишком женственное детское личико. Они же меня любят и беспокоятся за меня.       — Ты же прекрасный мальчик, ты мой сынок, так что я жду от тебя таких же прекрасных результатов. Люблю тебя!       А потом бьют за второе место в классе по оценкам. И не важно, что богатенькие родители одноклассника заплатили учителям, чтобы те подделали результаты. Они же меня любят и стараются ради меня.       — Ты справишься, ты же мой сынок. Не переживай ни о чем и готовься к экзаменам. Люблю тебя!       А потом бьют за заваленную экзаменационную сессию. И не хотят слушать, что преподаватель этого предмета ненавидит и занижает оценки. Они же любят меня и хотят мне лучшего будущего.       — Ты же мой сынок… Стоп! Хватит! Прекратите! Достаточно!       Я не хочу быть «вашим сынком», от которого вы требуете невозможного.       Я не хочу быть «умницей», которая старается ради удовлетворения ваших желаний.       Я не хочу быть вашим ручным питомцем, которого вы дрессируете уже 20 лет.       Я не хочу… быть…       Уйти… Нет, сбежать из дома было первым осознанным решением, которое сделал парень. Вся его жизнь шла по шаблону, расписанному родителями за него. Первенец, сын, надежда на несбывшиеся мечты, которая может осуществить их за родителей.       Отвратительно, но теперь он заживёт так, как сам захочет в… а где?       Детская наивность человека, выросшего в тепличных условиях, видна всем и притягивает «плохих дядек».       — Малыш, ты такой красивый. Один тут? — высокий мужчина, отталкивающее лицо со слишком резкими чертами и какие-то безумные глаза. Но улыбается искренне, как кажется, заставляя довериться и кивнуть в ответ, — вот как… Не против познакомиться? Тут недалеко есть одно местечко. Тебе понравится, честно! Пошли?       И парень идёт, медленно, нерасторопно, но следует за незнакомцем. Всматривается в каждый шаг и движение, пытается понять настрой. Враждебности не чувствует, так что идёт. Пустые, узкие и тёмные переулки пугают так же, как и бездомные кошки, прыгающие по мусорным бакам и бездомные люди, всматривающиеся в дорого одетого высокому мужчину, который ведёт за собой молодого парня.       Но переулки быстро заканчиваются, они выходят на хорошо освещённую улицу прямо напротив сверкающего здания.       — Добро пожаловать в Paradise, малыш! — искренняя улыбка, которой хочется верить, и челов… палач, жестко заталкивающий парня в седьмой круг ада, — теперь это твой новый дом.       Два года, девять месяцев и одиннадцать дней Ада.       Сто сорок пять недель и один день Ада.       Тысяча шестнадцать дней Ада.       Двадцать четыре тысячи триста восемьдесят четыре часа Ада.       Миллион четыреста шестьдесят три тысячи сорок минут Ада.       Восемьдесят семь миллионов семьсот восемьдесят две тысячи четыреста секунд Ада.       За столько времени уже и забыл, почему ушёл из отчего дома, где всегда была горячая еда, тёплая постель, личное пространство, конечно, по-своему, но любящие родители… Которые даже не стали искать своего сына, запертого в клубе для богатых дядек, торчащих на экстази, кокаине, алкоголе и сексе с красивыми мальчиками, за которых готовы отвалить хоть половину состояния, но брать в любых позах, в любое время, грубо, грязно, развратно, без растяжки, без согласия, без смазки и презерватива, изливая сперму прямо внутрь, воспринимая мальчика за секс-игрушку, а не человека.       Только администратор Ен, как его все называли, смотрел на него, как на живое существо. Отмывал после приватных встреч с клиентами, заставлял есть и пить, пытался хоть как-то помочь выжить в Аду с красивым, но лживым названием Paradise, в который, попавши однажды, не выбраться никогда и никому.       Может, официантки ещё могли уволиться, не зная всей подноготной этого заведения, мило улыбаясь в беседе с богатыми дяденьками, которые всегда оставляли большой чай, но бармены во всю торговали наркотой, а администраторы — людьми. В VIP зале зачастую могли сидеть криминальные лица, наркоторговцы, торговцы людьми, оружием, японские мафиози, нечестные политики. Могли вызывать товар к себе в комнаты, заставляя танцевать, пить с ними, пихать в рот таблетки, кокаин втирать в задний проход. Слизистая везде одинаковая же!       Только администратор Ен оберегал, научил отключать эмоции в нужный момент, научил делать вид употребления алкоголя и наркотиков, научил вызывать рвоту, если всё же клиенты как-то впихнули в товар вещества. Даже научил пользоваться пистолетом и ножом, чтобы постоять за себя в моменты перестрелки или поножовщины в драках, которые, как бы не старался владелец, случались. А в последнее время слишком часто.       Январская ночь, Новый Год только-только наступил, так что обычного народа было кучу. Все работали на износ, особенно товары. Не первый год, он уже привык к резкому наплыву клиентов в это время. Зато потом ждёт недельный отпуск. Да, в том же клубе, да, почти запертым в своей комнате, но отдых.       Расписание впритык, клиенты расписаны буквально по минутам, многие желали снять своего любимого мальчика. И первым, самый противный из всех, стоит господин Джунён. Пиздит много, требует тоже, а член стоит от силы минут пять и то слабовато, что, конечно, плюс, но тот психует из-за этого слишком сильно.       В ожидании ненавистного клиента, парень от безделья плюхнулся на кровать и раскинул руки в стороны. Всё же в комнатах для приватных встреч удобные кровати, но от красной подсветки и бархатного пледа уже тошнит. Господин Джунён не любит ролевые игры, он любит розовый цвет и милых мальчиков, стонущих под его вялым членом так, будто их трахает Лысый из Браззерс.       Изящным движением он сел обратно и поправил розовый полупрозрачный халат, под которым были надеты лишь такие же розовые трусы-стринги, едва держащие всё нужное внутри себя. К такому никогда не привыкнешь. Стыд, неловкость, страх, ненависть… Все чувства уже смешались в единую массу, оставляя лишь сильную усталость.              Сегодня слишком шумно, впрочем, в новогодние праздники всегда так. Музыка так и хочет разорвать барабанные перепонки, а орущие под песни люди уже сильно раздражают. Почему нельзя просто всем нарисовать по долбанной дорожке кокаина, чтобы люди расслабились и тихо сидели за столами? Или споить так, чтобы они отключились? Или пусть придёт какая-нибудь организация, расстреляет всех и…       Послышались громкие выстрелы, перекрывающие музыку напрочь, которая потом сама стихла. Крики людей, выстрелы, снова крики, но уже под выстрелы. Какой раз за полгода это происходит? Вроде шестой. Они тут открыли клуб для стрелков, а ему не сказали?       Парень быстро спустился на пол, достал из-под кровати пистолет, так любезно спрятанный администратором Еном, и стал выжидать. До приватных комнат редко кто доходил, а если и заглядывал внутрь, то видел лишь испуганного мальчика, держащего дрожащими руками пистолет.       В этот раз всё по-другому. В комнату зашёл сам Ен, буквально выбивая дверь с ноги, и, найдя глазами сжавшийся комок в углу комнаты, выдохнул с облегчением.       — Заныкался, как крыса.       Сначала показалось, что голос принадлежит Ену, но, подняв удивлённые глаза на мужчину, увидел, как тот направил пистолет на фигуру в дверном проёме. Слишком мало света, чтобы разглядеть лицо, но было понятно — женщина.       — Я тут вас на абордаж беру, так что прошу сдаться, — пуля пролетела совсем рядом с женским лицом, оставляя на щеке тонкую полоску, из которой сразу же стекает кровь, — спокойнее, администратор Чхве, — Чхве? Впервые слышит его фамилию, но виду не подаёт. Не время для вопросов или удивления, — ваш папочка-босс крупно задолжал моему, закрылся в своём Раю и отпирался. Пришлось найти другой способ вернуть его должок, так что теперь…       Видимо, она заметила тот самый дрожащий комочек около кровати. Даже сквозь темень он ощутил на себе властный взгляд. Прямо как у тех дядек-клиентов, что готовы были сожрать его со всеми внутренностями, если бы могли. Сердце забилось в несколько раз быстрее, он почти не дышал, а пистолет уже давно валялся в ногах, выпав из трясущихся рук.       Фигура начала спокойно подходить, не обращая внимание на угрозы Ена. Парень зажмурился.       — М-да, этот ублюдок ещё и заставлял проституцией заниматься, — девушка присела на корточки совсем рядом с ним, всё ещё чувствуя направленный на неё пистолет, но не обращая никакого внимания, — надо было давно его убить, — холодная рука коснулась кудрявых волос и мягко потрепала их, — не переживай, милый. Теперь ты под моей опекой и никакой ублюдок тебя и пальцем не тронет.       — Мэй… — Чхве опустил руки, рассматривая девушку, будто та была призраком или зомби.       Теперь и он смотрел в её глаза. Черные, тёплые, дружелюбные. Давно он таких не видел, точнее, никогда. Молодая, может, младше его, но пережила явно не меньшее дерьмо в своей жизни.       В её руках сейчас находился паренёк, ещё мальчишка, в дерьмовом розовом халате, явно ждущий того, кто заплатил бабки за секс с ним. Такой хрупкий и худой, с до безумия красивым лицом и этими кудрявыми волосами.       Девушка вздохнула, содрала с кровати бархатный плед и укутала парня так мастерски, будто всю жизнь занималась пеленанием младенцев. Оставила на свободе только лицо, а затем с ещё большей грустью вновь посмотрела ему в глаза.       — Как тебя зовут, милый?       А как его зовут? Его не зовут, его ведут в комнату, толкают на кровать и втрахивают в неё, раздвигая ноги и выламывая руки. Его не зовут, его подзывают пальцем, как псину.       — Михаэль.       У владельца явный бзик на такие имена. Архангел Михаил было слишком скучно, его начали называть таким дебильным прозвищем. В ценниках его имя было первым, а цена огромной. Ангел Михаэль всегда бил все рекорды продаж, как попал в Рай.       — Без этой хуйни, милый. Как. Тебя. Зовут?       Как его зовут? Первенец, сын, надежда семьи, умница. Неудачник, лузер, изгой, урод с женственной внешностью, вечный второй номер, тупой. Человек, не различающий добро и зло, хорошо и плохо, можно и нельзя. Испорченный белый лист, выкинутый в мусорку.       — Ким Тэхён.       — Хорошо, милый Тэ, ты пойдёшь со мной? — искренняя улыбка, тёплый взгляд и протянутая холодная рука. Но это больше не вопрос, а приказ.       Конечно, он идёт, хватается за спасительную руку. Медленно, нерасторопно, всматриваясь в каждое движение и стараясь уловить настроение. Враждебности не чувствует, так что идёт за незнакомкой в новую жизнь… Или в новый Ад?