Самое странное место в самом странном мире

Ричард лежал. Ричард дрожал. Ричард руками голову держал. Ричард лежал. Ричард страдал.        Это началось ещё в раннем подростковом возрасте. Поначалу всё было максимально типично: организм переживает перестройку, а некоторые гормоны, так сказать, любят эпоху брежневского застоя, поэтому общий гормональный фон меняется быстрее и резче чем темп песен группы Muse, что и вызывает приступы меланхолии. Однако, оказалось, что в случае Ричарда проблемы куда серьезнее. Такие же очевидные, но не менее серьёзные. Конечно, все не было безнадёжно. Фрэн говорила, что еще года три-пять, и все пройдет. А может быть все исчезнет даже раньше, но для этого нужны определённые события, Фрэн не уточняла какие, но сразу говорила, что ложных надежд питать не надо. И сейчас, Ричард лежал на кушетке в комнате, выделенной ему в психбольнице. Он был в глубокой не то что меланхолии, но в принципе депрессии. Он был будто на дне океана в постоянно уменьшающемся пузыре с воздухом, слишком глубоко, чтобы выплыть на поверхность. И вот… он начал представлять портреты классиков. Его классиков, русских писателей новейшего времени. Булгаков, Пастернак, Бродский, Ерофеев, Пригов и многие другие: все они проплывали перед его взором. Хотя нет. Они не проплывали перед его взором, он лишь представлял себе это, нечто крайне похожее на шизофрению, с той лишь разницей, что это были не галлюцинации, а скорее навязчивые идеи. Очень навязчивые. Да и, справедливости ради, нельзя было назвать те фотографии, что мельтешили перед взором Ричарда фотографиями, это были жуткие гримасы презрения, омерзения и нездорового смеха. Но этот было ещё полбеды. Писатели начали говорить. – Ты ничтожество! – взревела карикатура на Булгакова. – Обыкновенная мерзость, способная лишь говорить о том, что пишут другие. – злобно процедил монстр в маске Ахматовой. – Жалкая пародия на меня! – закричала поплывшая восковая маска Набокова. – Но почему! Почему! – Ричард пытался как-то прогнать морок, ведь порой, в особо счастливые случаи, инциденты когда идеи уходили и без лекарств. Обычно это было связано с испытываемой болью, сильной болью, поэтому сейчас Ричард пытался проковырять дырку в пальце при помощи остро заточенного карандаша. – Ты написал с сотню эссе про творчество ДРУГИХ, а сам – смешно сказать – две повести, семь рассказов и треть романа. – Довлатов, у которого всё лицо кроме носа превратилось в потрескавшуюся глиноподобную массу, залился наипротивнейшим смехом. – Это тоже много… пожалуйста… просто уйдите. – Блэков не мог понять, почему палец почти не болит, хотя казалось бы, струйка крови уже полилась на ковер. – Ты написал семистраничное эссе про матерное четверостишие которое я написал на полях письма другу в нетрезвом виде, а сам – пишешь рассказ уже вторую неделю! – взревело есениноподобное нечто. – И что?! – Я в твоем возрасте уже роман написал, ублюдок! – монстробулгаков разошёлся не на шутку. Впрочем, Ричард уже нашел таблетки и принял их. Шум затих. Неужто все обойдется? Голоса исчезнут хоть на какое-то время? Ведь уже всё? Все? Всё ведь?! На периферии слуха Блэкова послышалось короткое, тихое, но от этого не менее страшное и обескураживающее «уёбок» от галлюцинативной Ахматовой. Значит не судьба. Придется идти.        Ричард встал, взял нож, вышел из комнаты. Выходя, услышал шум, похожий на звук закрывающейся двери шкафа. Шкаф действительно стоял в коридоре. Ричард подошёл к нему, открыл дверь, увидел Антона. – Думаешь в шкафу никто не смотрит? Не надо учиться скрытности по видеоиграм. – с этими словами, Блэком ударил Антона ножом в живот. ***        После удара, Антон очнулся в начале коридора, где и произошло его последнее озарение, то есть возможность сделать своеобразную засечку во временной петле, и начать с неё. Прямо как в видеоиграх. Однако, как оказалось, стелс тут не как в видеоигре, а жаль. Но время терять было нельзя, чем больше Антон был прошёл перед окончанием приступа Ричарда, тем лучше. А если… спрятаться в шкафу заранее, а не бежать к нему сломя голову когда Ричард успокоится? Вроде простая мысль, а только сейчас в голову пришла.        Итак, Ричард подошёл к шкафу и залез внутрь него. Ждать… ждать… вот он орёт… это и вправду похоже на видеоигру. На какой-то инди-хоррор. Да что уж там, тут возможно даже работает правило шкафов, с той лишь разницей, что в шкафу, скорее всего, нужно не шуметь. Вряд ли Ричард сюда заглянет, тут обычные медицинские халаты, которые надевают санитары, а у Блэкова в руках был нож. То есть он, скорее всего учитывал возможность того, что он запачкает руки кровью, поэтому скорее всего он бы надел что-то дешевое и ненужное, как в принципе и тот наряд, который был на нём в момент убийства Антона. Так что сюда он вряд ли заглянет.        Так, он вышел. Вот он проходит мимо шкафа… Ричард внезапно ударил по дверце. Антон дрогнул. Ричард открыл дверь. И всё повторилось.        «Действительно, на что я рассчитывал» – думал Антон, – «это всё же не видеоигра. Вполне возможно, что пройти таким образом нельзя. Разве что можно спустится этажом-другим ниже и попробовать подождать пока Ричард пройдёт мимо». Так, собственно, он и сделал: прошёл по лестнице ниже на этаж, сел в проходе в больничный коридор и стал ждать Ричарда. Тот не заставил себя долго ждать. Блэков прошёл вниз, не останавливаясь, держа в руке нож и что-то говоря себе под нос. Честно говоря, сложно представить себе более безумный вид. И Антону вдруг стало любопытно, он захотел узнать куда идёт Ричард и с какими целями. Поэтому, Петров пошёл вниз, стараясь ступать как можно тише. *** Посреди зала, куда пришел Ричард, стояло похожее на электрический стул устройство, в котором находился Капустин. Маньяка можно было узнать с очень большим трудом. Сильно постаревший, практически полностью облысевший, седобородый, а главное – словно озверевший. Как будто(хотя почему «как будто» если, по сути, так оно и есть) ему не нужно было уже притворяться, и он стал выглядить тем и только тем, кем и был: невероятно жестоким мизантропом, который довёл жену до попытки самоубийства, сына – до детской психиатрической больницы, Дмитрия Куплинова, другого учителя английского языка, держал в заточении, чтобы быть единственным учителем английского в их школе, а как минимум одиннадцать детей отправил на тот свет. Впрочем, если присмотреться, в глазах его можно было увидеть чувство боли. Огромной, невероятной боли. Но при этом, в той боли была как будто тень злорадства, как будто своими страданиями он делал чью-то жизнь гораздо хуже. *** Смелость, ярость, чувство мести – и жестокость. Особенно жестокость. Все эти чувства стояли во главе угла у Ричарда в моменты окончания припадков – точнее в их финальной стадии, когда как воздух была необходима эмоциональная разрядка, и Ричард был вполне способен кого-то убить. Впрочем, до этого пока, к счастью, не доходило, но факт оставался фактом: проблемы с самоконтролем у него были и весьма серьёзные. Подтвердить это могли многие: хотя бы те два пацана-живодера из Москвы. Жить они остались, но их тела были проверены на прочность при помощи сапог. И сейчас перед Ричардом находился Капустин. Его враг… его боль… его отец. Не было во всем мире существа, которое бы Ричард ненавидел бы сильнее, но при этом сильнее бы боялся. И поэтому, за все годы пребывания маньяка в этой клинике, Ричард ни разу не нажал на рубильник. Он был жесток и прекрасно это знал. Но он не мог показать своё знание, на глазах у отца, ведь не было для Ричарда участи страшнее чем стать таким же как он. Поэтому, всегда после припадков, Ричард приходил в это место, предварительно велев привезти сюда Капустина, стоял и молча смотрел на маньяка в этой конструкции. Льва Семёновича здесь держали пусть и не как «заключённого-призрака», который не отмечен в документах, хотя и находится в тюрьме, но всегда, во всех публичных выступлениях, они говорили: из всех сотен заключённых, именно у него меньше всех шансов на успешную реабилитацию. При переводе на человеческий, это означало, что Капустин не выйдет, в ближайшие десятилетия уж точно. И сам маньяк это прекрасно осознавал, так же как и понимал, что его сын никогда не нажмёт рубильник. Так для чего же Ричард всегда, при каждом припадке, вот уже почти десять лет, совершал весь этот… по сути ритуал, такой же важный и спланированный до мелочей, но всё равно абсолютно бессмысленный с физической точки зрения. Но не с духовной.        Ведь каждый раз, смотря на отца, который двадцать лет назад наводил ужас на всю Россию, а сейчас был заперт в этой клинике на всю оставшуюся и совсем недолгую жизнь, ведь условия его содержания были чуть ли не на порядок хуже чем у других пациентов, Ричард вспоминал строки из «Гамлета» про «Пред кем весь мир лежал в пыли, торчит затычкою в щели», и думал о том, что и обратная ситуация тоже верна и, возможно, его дела тоже станут чуть лучше. Тем более что припадки после такого обычно проходили. И вот, Ричард уже вроде как настоялся, и хотел отдать санитарам, стоявшим за дверью комнаты, команду отвести Капустина в камеру, да и самому тоже пойти, но он услышал какой-то звук, обернулся и увидел Антона. «Не вовремя» – подумал Ричард и бросился в погоню. *** Антон бежал со всех ног. Бежал уже не в первый раз, а в пятый, ведь в прошлые разы он или сам падал вниз с тех лестниц, по которым погоня в основном и шла, или его догонял Ричард и отдавал санитарам, которые в свою очередь сами убивали Петрова. Но вот, прямо во время погони у Ричарда вдруг зазвонил телефон. Ричард остановился, посмотрел кто звонит и побежал в сторону двери. Антон же начал обследовать местность в поисках другого выхода из неё, и в результате нашёл коридор с прозрачным стеклом, за которым виднелся еще один коридор. И по этому коридору шли, переговариваясь, Ричард и Оля! Оля! Понятно, она вышла из машины и пошла узнавать про него информацию, но как она встретила Ричарда? Это она звонила? Если да, то как? А если нет, то кто? И главное: она ведь скорее всего в опасности! Если Ричард её убьёт, то никто скорее всего ничего не узнает, а он вполне может это сделать. Значит, нужно как-то привлечь внимание Оли. Например, постучать по стеклу, что Антон и сделал.        Оля не отреагировала, видимо стекло было не только односторонне прозрачным, но и сильно утолщённые и почти шумонепроницаемым. Антон попробовал стучать изо всех сил, кулаком, с размаха. Кажется, Оля что-то услышала. Она подошла к стеклу, положила на него руку и заговорила. По её губам Антон прочитал «Ты справишься».        «Что?! Что за херня?! Справишься с чем? В чём дело?» – этими и множеством других вопросов Антон мучился. Знает ли Оля, что он здесь? Если да, то откуда? Ей рассказал Ричард? И что же он ей рассказал? Что она теперь думает про него, Антона? И как попасть к Оле и выбраться из этого здания и из этой временной петли.        Впрочем, на последний вопрос Антон как раз знал ответ. Надо было идти и искать выход. *** За два с половиной часа до этого, Ричард привёл Олю в комнату для бесед с пациентами, сразу после того, как та, позвонив ему по стационарному телефону в коридоре клиники, позвала его, чтобы узнать: что все-таки произошло с Антоном. – Что это за комната? – спросила Оля. – В этой комнате, наши психиатры проводят беседы с пациентами. – И ты считаешь, что это лучшая комната для беседы со мной? – Да. Не осуждай меня, ведь скорее я буду исполнять роль пациента. – Ла-а-а-дно. И что же ты хочешь мне сказать? – Ты ведь помнишь, как сразу после своего ареста Капустин стал обвинять всех детей в посёлке в том, что они были в его секте. – Не помню, мне было семь лет. Но потом мне про это часто говорили. Но ведь его проверяли на полиграфе, и подтвердили, что он просто пытался перенести ответственность на других и как-то смягчить себе приговор. – Оля лихорадочно пыталась понять, знает ли Ричард правду о причастности Антона к секте, и знает ли Ричард, что она знает об этом. – Так вот, оказалось, при допросах Капустина уже в нашей клинике, что хотя он действительно хотел смягчить приговор, некоторые дети действительно были в секте. Я думаю, вы об этом знаете. Вы понимаете, я говорю про Антона. «Ой, блять. Мне пиздец. Ладно, успокоиться, сосредоточиться. Чего он хочет? Или сначала попробовать увернуться от вопроса? Нет, не сработает, я уже несколько секунд молчу, да и актриса я хуëвенкая, будем честны. Ладно, просто спрошу, чего он хочет», – все эти мысли промелькнули в голове у Оли, а затем она сказала: – Ладно. Что тебе нужно, Ричард? – Для начала, Оль, пойми: я не осуждаю ни тебя, ни твоего брата. Я хочу посвятить тебя в одну тайну, которую до этого знали всего четыре человека, считая меня, причём один из знающих – и есть эта тайна. – В каком смысле? – Понимаешь Оля, – Ричард сделал глубокой вдох и на выдохе сказал, – Лев Капустин – мой отец. Мой, ненавистный, ебучий отец. – Ри… Ричард. Это неожиданно, но почему это для тебя такая тайна? Ты ведь не выбирал своего отца. – Не тебе говорить, что Капустин был очень жестоким человеком… точнее до сих пор остаётся им. – Ну это скорее не моему брату говорить про такое. Но какая разница? – А такая, что я тоже очень жестокий человек! Я людей несколько раз избивал в порыве гнева! И весьма жестоко! А главное, в моём творчестве это заметно. Поэтому я в основном пишу лирику или что-то максимально удалённое от жестокости – мой характер слишком заметен в моей прозе. И все критики это замечают. Что мне с ними делать? – Убей их. – Что?! – Ты убивал людей? – Что?! Конечно, нет! – Значит между тобой, Ричард Блэков, и Львом Капустиным есть огромнейшая разница. Знаешь, в основе двоичного кода находятся ноль и единица. И между ними огромная разница. Как и между «убивал» и «не убивал». – Ясно. Спасибо. Ты мне помогла. – В чём? – Знаешь, я лечусь от всего этого. И сейчас, своим монологом ты сэкономила мне несколько месяцев, может даже год лечения. Спасибо тебе. Правда. – Ясно. Это… так неожиданно. Несколько минут они просто сидели молча, потом Оля спросила: – Так что с Антоном? – С ним? Он тоже лечится. – Что?! – Не бойся, Оля, это совсем недолго. Он просто пройдет что-то вроде квеста. – Какого ещё квеста? – Любишь видеоигры? Тут примерно то же самое. Он думает, что находится во временной петле. На деле же, он тоже находится на своеобразном лечении. – Лечении? От чего? – У Антона примерно та же ситуация, что и у меня. Он тоже страдает от странных взаимоотношений с жестокостью, тоже старается всячески избегать её детализации, однако его творчество зачастую требует обращения к этой теме. Ты ведь ему с этим помогала пару раз? – Ну да. – Но тебе бы больше хотелось, чтобы он сам создавал все сцены жестокости в своих работах? – Конечно. – После подобного лечения, Антон сможет сам это делать. – Ясно. Но тебе не кажется, что это несколько незаконно? – Не бойся, это более чем законно. – Да? – Да. Я потом объясню. – Но для этого мне нужно пообщаться с Антоном. – Конечно. Для этого нам надо пройти на другой конец больницы. Только есть один пункт, о котором я должен тебя предупредить. Смотри: мы будем проходить мимо комнаты, где сейчас находится Антон. Возможно он какими-то знаками решит дать знать о своём присутствии. Поддержи его, хорошо?        И действительно, когда Ричард с Олей проходили по коридору, они услышали негромкий стук в стекло. Оля подошла к стеклу и сказала: «Ты справишься».