Самое странное место в самом странном мире

Антон ходил из угла в угол по комнате. В его голове раз за разом, с каждым ударом крови в висках раздавалась крылатая фраза из «Капитана Врунгеля»: «Всё пропало, шеф!». Капустин скоро возможно снова станет вменяемым, а значит вспомнит Антона, а значит его фигура снова окажется в центре внимания и будет окружена жестокостью, а значит – он кончится как художник. Не пристало художнику быть жестоким, тем более что Антон не считал себя гением и не считал может себе позволить избивать случайных прохожих, как это делал Караваджо. Нет! Ему нужно заставить маньяка молчать. Но как? Может быть… нет! Антон не мог заставить себя даже довести эту мысль до конца. Он не убийца! Он миролюбивый! Он пацифист! И он уж точно не станет совершать противоправных действий, он законопослушный.       Но каким образом можно заставить Капустина молчать, при этом не убивая его? Ответ кроется в словах Боу о том, что любое упоминание Антона заставит убийцу регрессировать в лечении, что в свою очередь если не сделает невозможным, то уж точно сильно замедлит процесс лечения, возможно даже на десятилетия, то есть по сути аннулирует лечение за, даже считая только время проведённое в этой клинике,пять лет. А Капустин уже в годах – ему недавно исполнилось шестьдесят два. Ещё пятилетка – и Капустин, даже полностью здоровый, не вспомнит многого, возможно и Антона. А если считать, что пятнадцать лет до этого Капустина тоже лечили, пусть и не «экспериментальными методами», что бы это не значило, то всё ещё лучше. Но вот как Антону напомнить Капустину о себе? Выход один: если гора не упомянет об Антоне, то Антон сам заставит себя вспомнить – придёт в клинику.       Абсурдно? Да. Опасно? Безусловно. Безумно? Вполне вероятно. Аморально? С этим Антон не был согласен. Этот маньячила не заслуживает и процента от внимания и славы, которую он получает в этой клинике, а от мыслей, что в относительно скором времени он может вновь оказаться на свободе, сразу становится тошно. Если его поймают – скажет, что хотел удостовериться, что его картины действительно будут использоваться в «мировой терапии» и как все же выглядит эта самая терапия. А если не поверят? Тогда практически стопроцентно позор, скорее всего общественное осуждение, а возможно что и какие-то уголовные наказания. Но если Капустин «вспомнит всё», то результат для Антона будет тот же. Так что альтернативы по сути и нет.       Но одному идти опасно, поэтому нужен единственный посвящённый в тайну человек – Оля. Она знает и, как ни странно, ни капли не осуждает Тошу. Но это сестра, да и человек хороший сам по себе. С другими людьми ситуация совершенно другая. Значит план такой: пойти к Оле, всё ей рассказать, поехать в Штаты, благо тот факт, что из-за выставки и перевода книги на английский финансы обеих Петровых выше среднего, автостопом (или другим относительно быстрым и не оставляющим финансовый след способом) добраться до клиники, найти Капустина, заставить его вспомнить Антона и поехать домой. Звучит неплохо.        Оля открыла дверь. На пороге стоял Антон. – Тоша, привет! Ты чего не позвонил? – Дело есть. – Знаешь какая из твоих черт остаётся неизменной сколько я себя помню? – Нет. В общ… – Ты никогда не говоришь всё сразу. – Я как раз хотел всё сказать. – Ладно, прости что перебила. – Нам надо поехать в США в Клинику Доктора Дирна. – Чё? – И заставить Капустина посмотреть на меня. –А можно слегка поподробнее? – Ладно, смотри: *** –– То есть ты, из страха, что Капустин тебя выдаст решил поехать в Клинику Доктора Дирна? Одну из главных в мире клиник для душевнобольных преступников? И ты думаешь, что сможешь просто взять и проникнуть внутрь? Просто, сука, взять и… блять, проникнуть! Тебе может и полечиться в этой клинике? Ты не преступник, но твой план… это пиздец. У меня нет цензурных слов для этого. Просто нет. – Оля, я понимаю, что это звучит хреново, но выслушай меня. Смотри: Фрэн и Ричард дали мне номер и имейл администрации клиники, сказав, что если мое мнение об использовании картин измениться,я должен с ними связаться. – Хорошо, а при чем тут поездка в США? – Я свяжусь с ними когда уже буду в пешей доступности от клиники. – Да?! – Да. И скажу, что обязательным условием сделки будет экскурсия, которую мне устроят по клинике. – И ты «случайно» пройдешь мимо камеры Капустина? – Нет. Я попрошу туда меня провести. А вот на глаза ему я действительно попадусь «случайно». – А если тебя с порога пошлют… – Оля взяла драматичную паузу секунды в три, – домой? – Во-первых, я точно дам им понять, что без этого им не видать картин, а во-вторых, я попрошу тебя уговорить Ричарда, раз уж ты с ним работаешь. – А с чего ты взял, что там будет Ричард? – Они активно работают с Капустиным. А значит им нужен тот, кто хорошо знает русскую культуру, ведь, как я понял, это нужно для «мировой терапии». – Хорошо, но если этот специалист – не Ричард? – Вряд ли. Клиника Дирна – учреждение крайне таинственное, так что вряд ли они пользуются услугами множества людей. Скорее всего, специалист по культурам у них только один, ну максимум их два. – А если Ричард не будет иметь отношения к эксперименту? Раз уж спецов там «максимум два». – У них с Фрэн Боу, кажется, дружеские отношения. Она прислушается к его мнению.        Оля подумала пару минут, и, наконец, сказала: – Ладно, уговорил. *** Антон немного боялся летать на самолетах. Хотя даже и не сказать, что немного, просто другие страхи отодвинули этот на второй план. Когда ты видел девушку, которую любил… точнее, то что от неё осталось на снегу, а потом тебе приходится вытаскивать одноклассницу из огромной мясорубки, и всё это в двенадцать лет, то тебе уже не до боязни посмотреть за окно самолета. Сейчас страх был, но другой. Страшен был не полёт, а те действия, которые придется сделать после него. Антон погрузился в ту минутную меланхолию, в которой кажется, что каждое твое действие бессмысленно, бесполезно и точно не закончится ничем хорошим. Эта меланхолия была резкой, но невероятно сильной. В какой-то момент у Антона даже появилась мысль: «а что если прямо сейчас сойти с самолёта?», однако взлёт помешал этим планам. Можно было конечно аки Том Круз прыгнуть с парашютом, но и очки у Антона обычные, а не солнечные, и подготовка не та. Словом: пришлось лететь. А в полёте уже и мотивация вернулась, да так, что Петров выбежал из самолёта готовым действовать.        Оля и Антон решили взять машину напрокат. Она должна была довести их до клиники за примерно тринадцать часов,не считая перерывов на отдых в мотелях, что и произошло. Клиника оказалась внушительным сооружением, которое, казалось, было похоже на всё, кроме психбольницы и тюрьмы. Там были колонны, нечто напоминающее бойницы, лепнина под крышами и скульптуры. Много скульптур. Только в поле зрения у Антона их было не шесть, и все изображали каких-то неестественных, сюрреалистических людей, это было видно даже с большого расстояния. И даже с этого расстояния картины навевали некоторый иррациональный ужас. Как будто «творения» Доктора Менгеле и боги Лавкрафта прохаживаясь по саду со скульптурами, или отдыхая на крыше, наткнулись на Медузу Горгону. Да и само здание, из-за скульптур ли, или из-за своего предназначения, или ещё для чего-либо, но внушало какой-то ужас, хотя, казалось, по своей архитектуре должно было быть просто эпатажным или даже комичным. Поэтому, когда Антон подошёл к КПП и увидел там звонок, нажал кнопку он не с первого раза, так как руки у него тряслись. Однако когда он услышал как из аппарата донесся голос охранника: – Да? То Антон сразу же успокоился. Эпатажность Фрэн и других членов руководства больницы, таинственное прошлое многих из них, «экспериментальные методы лечения», внешний вид больницы, слухи – это всё не имеет ни малейшего значения, ведь охранник у них – не маньяк, не выпускник Гарварда по психологии, не опасный псих, а обычный мужчина средних лет, утомленный жизнью и работой, которых много на таких должностях и в России, и в США, и вообще везде. Поэтому Антон, в чьей голове это пролетело за мизерную долю секунды и как рукой сняло страх и неуверенность, сказал, естественно, на английском. – Ко мне поступило предложение от мисс Боу-Дагенхарт. – По поводу? – Мне предложили использовать свои картины в так называемой «мировой терапии». – А для этого нужно было ехать сюда? – Я хочу сам увидеть, как выглядит «мировая терапия». – Ну так проходи, Антон! – при этих словах Петров слегка подпрыгнул от удивления. Без всяких звуковых склеек, голос охранника сменился голосом Ричарда! – Проходи, Антон, чего встал?        Антон пошёл, попутно пытаясь найти причину столь резкой смене голоса. Наверное, просто тут хорошее оборудование, а охранник – действительно незаурядный специалист, а не обычный «мученик с восьми до четырёх».        На входе в клинику был огороженный охранный участок, где стоял… Ричард. Антон остолбенел. Страх, неуверенность, чувство, что он попал в царство сюрреализма – всё это вернулось. Поэтому когда Ричард пошёл куда-то и скомандовал Антону идти за ним, последний безропотно пошёл, не слушая речей Ричарда. Пока тот не сказал: – Тут кстати рядом камера Капустина, вон по этому коридору прямо до упора. Кстати, что это с трубой… – не успел он договорить, как из трубы, к которой Ричард склонился внезапно повалил пар. Антон понял, что другого шанса не будет, и побежал по коридору. Он добежал до конца, но в камере оказался… молодой человек, ровесник Оли судя по телу, ведь лицо у него было закрыто странной маской. Антон попытался это осознать, но вдруг у него перед глазами всё потемнело…        Когда Петров проснулся, он понял, что находится в одной камере с этим молодым человеком в маске, в данный момент увлечённого чтением. *** – Ричард, как по-твоему, Антон уже очнулся? – спросила вальяжно развалившаяся в кресле в комнате для совещаний Фрэн. – Наверное, Фрэн. Ты ведь его знаешь. – А я его не знаю, – сказал третий в комнате, человек лет сорока, с маленькой аккуратной бородкой и густой шевелюрой темно-русых волос, одетый в деловой костюм кофейного цвета. – Тебе рассказать про Антона, Теодор? – Давай, Ричард. – Смотри, Тедди, Антон – это такой человек, который если решил что-то сделать, то сделает это вне зависимости от того, каких жертв это потребует от него. Человек-бронепоезд. – И вы будете пытать этот бронепоезд? И мне опять за этим смотреть? – Нет. У нас другой план. ––сказала Фрэн. – Он вспомнит всё. Поможет себе. А может быть, и не только себе.