Закон о неприкосновенности (нарушен).

мое право и желание

— Ох, Первый господин, Вам не стоит... Старая прачка взмахивает мыльными руками, обрызгивая и себя, и Лань Хуаня, и вторую прачку пеной. Лань Сичень улыбается кротко, кивает в знак приветствия, и снова склоняется над большим корытом, в котором замочены белоснежные вещи. — Ничего страшного, госпожа, — его голос еще не окреп, - юноше всего семнадцать, а может, всегда останется таким нежным. Но приятные нотки щедро щекочат слух женщин. — Вы же знаете, одежду А-Чжаня я всегда стираю сам. — Может, молодой господин Лань волнуется о сохранности ткани? Не берите в голову, господин, через мои руки прошли многие шелка да атласы. Ничего и с этими не случится. Лань Хуань снова кивает. — Не извольте думать, госпожа. Мне нравится делать это. И мне совсем не сложно. Тонкие ладони покраснели от горячей воды. Цепкими пальцами он подхватывает тяжёлую от воды ткань, натирает мыльным корнем и с усердием, но бережно застирывает пятнышки. Лань Чжань, конечно, аккуратен до сумасшествия. Если только дело не касается вишни. Старший Лань притащил ему в картонном свертке спелой черешни, и, усевшись на постель, рассыпал прямо на одеяло. А-Чжань загорелся... Днем им не следовало отступать от правил, но ночь на то и была темной, чтобы прятать погрешности. Они вдвоем лежат на одной подушке. Чёрные волосы перемешиваются, отливают синевой. Лань Хуань разламывает вишенку, выбирает косточку и буквально засовывает ягодку в рот брату. Лань Чжань улыбается, тяжело вздыхает. — У меня что, рук нет? — Ешь. От очередной вишни проливается сок от нажатия. Рубиновые капли летят на белоснежные одежды Второго Нефрита. Как хорошо, что завтра стирка! Дядя не должен это заметить. — Посиди, надо замыть водой. — А-Хуань, останься. — Засохнет же. — Пускай. Доев вишню, они засыпают. Утром, пришедшая юная дочь прислуги, которая помогает матери, выбегает из покоев братьев, покрасневшая. На распросы матери, отвечает: «Господа спали вместе.» Обнявшись, запутавшись руками и ногами, они спали на одной постели, сбив одеяло так, что видны были их ладони, переплетенные между собой. Лань Хуань развешивает одежду на тонкие канаты, а потом вздрагивает, когда тяжёлая ладонь дяди ложится ему на плечо. — В следующий раз, когда будет день стирки, я закрою тебя в твоей комнате и не выпущу до вечера. — Дядя, — Первый Нефрит склоняет голову в почтении. — Что «дядя»? Неужели у прачек нет рук, чтобы стирать одежду твоего брата? — Дядя, мне совсем не сложно. — Дело не в том, сложно или нет! Это дурной тон, Лань Сичень. Это так же, как касаться лобной ленты. Только более интимно. Он же брат, юноша. Ему четырнадцать. — Что в этом такого, дядя? — Хотя бы то, что он взрослеет. Сам знаешь, что бывает, пускай он и сдерживает свои мысли. Это физиология. — Дядя, это постыдство говорить такое, — заливается краской старший Лань. Он знает о физиологии, сам проходил через это и видел замешательство брата. — Не постыдство стирать его нижние одеяния?! Ох, учитель зол. С гневом взирает на племянника, поджимает бледные губы. От его взгляда по телу бегут мурашки. Лань Хуань знает, что его ждет наказание. — Мне доложили, что вы спали в одной кровати этой ночью, — тихо говорит он. — Это тоже не постыдство? И как часто вы делаете это? — Дядя, мы просто говорили и... — И именно поэтому проснулись в объятиях друг друга? Что насчет физиологии? Тебе семнадцать, а ему четырнадцать! Это ли не постыдство! Лань Сичень, мне придётся разогнать вас по разным комнатам! И ты сам скажешь об этом брату. Ещё одна такая выходка и ты понесёшь наказание. Ты. Не он. Шуршит его одежда, когда дядя удаляется. Первый Нефрит держит в руках влажное ханьфу Лань Чжаня, а потом рывком вешает ее на веревку. Он никому не позволит стирать его одежды, никому! Брата он находит в саду. Младший сидит у дерева, сплетая из бело-голубых нитей какую-то косу. Заметив старшего, кивает ему, но не встает, просто сдвигается в сторону, чтобы Лань Хуань сел рядышком. — А-Чжань, — с выдохом говорит он, протягивая руку, чтобы погладить брата по голове. Тот тянется за рукой, но краснеет. Ещё такой нежный. Юный совсем. — Дядя... Гм, дядя сказал, чтобы я переселился в другую комнату. Второй Лань поворачивается. В его глазах сверкает непонимание. — Что случилось? Почему? — Он считает постыдством то, что мы - юноши, живем в одной комнате. Кто-то заметил, что мы спали вместе. А-Чжань... — В чем же постыдство, А-Хуань? — Юношам не стоит делить кровать. Не стоит быть близкими. — Но мы же... Хорошо, да. Иначе, он накажет нас. А-Хуань, только ты приходи. Сегодня ночью приходи, у меня есть для тебя кое-что, всё так не вовремя. Придёшь? Лань Сичень кивает, а потом целует брата в висок. Ночью они запирают двери, подставляют стулья. На золотом блюдечке лежит рахат-лукум, щедро посыпанный пудрой. Первый Нефрит обнимает своего А-Чжаня со спины, скользит руками по стройному телу. — Откуда? — Ученики принесли, я купил. — Это же запрещено. — Я знаю. Я же для тебя... Тёплый поцелуй в тонкую шейку. — Спасибо. Ты просто волшебник. Садись. Они полночи едят сладости, тихо перешептываются, а потом, нежно коснувшись носов друг друга, расходятся. Дядя более не злится, ведь фактически не за что. Вернее, он не знает. Не знает того, что Лань Хуань каждую ночь приходит к брату, что они творят под одеялом. Нет ничего ужасного. Просто ласкаются руками. Без пошлости. Лёгкие касания, поглаживания. Нежность в шепоте. Дрожь в руках. — Хочу яблок в сахаре, — смеется А-Чжань, когда брат касается его губ пальцами. — Не обещаю, но постараюсь. Всё, засыпай. — Ты же не уйдёшь, пока я не засну? — Нет. Всё, закрывай глаза. Но глаза закрывает он сам, чтобы провалиться в сладкую негу. Утром же... Утром уже стоит на коленях, сжимая зубы, ведь кричать нельзя - тридцать ударов линейкой. Лань Чжаня держат крепкие руки дяди. Тот плачет, рвется к брату, которого вырвали из кровати в одном спальном одеянии, бросили на площадь и сразу же принялись наказывать. Ленивое и разнеженное тело после сна заходилось болью и спазмами. Но сердце болело не от этого, а от слез брата. Когда это закончилось, Второй Нефрит все же мчится к нему, обнимает за шею, и громко так завывает. — Не плачь, тише, — сломленным голосом сипит Лань Хуань. — И принеси мне попить. А-Чжань целует его по кромке растрепавшихся волос, пока никто не видит и мчится за водой. Но вечером он приносит ему какой-то отвар, протирает чистой тканью спину, целует по вздрагивающим лопаткам. — Это всё из-за меня. — А-Чжань... — Я не должен был звать тебя в комнату. — А я должен был уйти, а не засыпать. А-Чжань, открой-ка тот ящик. Юноша встает с постели, тянется к столу, а потом в восхищении задыхается. — Яблоки! А-Хуань! Ты весь больной и все равно достал их для меня! — Ты же хотел. Ешь. Мне в радость трудиться для тебя. Более они не совершают ошибок. Лань Сичень вовремя уходит, днем между ними строгие отношения, заверенные правилами. Вся нежность между ними началась спонтанно и без оснований. Была всегда, наверное. Мальчики без родителей, в строгих условиях, без любви и ласки искали утешение друг в друге. Они не знали иного, поэтому их невинная близость не была для них чем-то ужасным, стыдным и запретным. Она была сладостью, той единственной радостью, которая была здесь, наяву. И они гладили ее пальцами. Их ловят случайно, когда Лань Чжань дремет на коленях брата. Тень от липы бросает узоры на их лица, редкие пчелы кружат над белыми соцветиями. Лань Хуань поглаживает волосы младшего, касается лобной ленты. Всё та же дочка прислуги... Хлеб в хрустящей коробке, которую она несла, падает слишком громко на дорожку. Первый Нефрит вскакивает, будя А-Чжаня. — Прошу Вас, пожалуйста, не говорите никому. Что бы Вы хотели за молчание? Девица дует губы, думает. — Бусики. — Конечно. Лань Сичень достаёт из мешочка деньги, тянет ей. — Вот, можете купить всё, что хотите. Только молчите. Девушка убегает, но вечером А-Хуаня всё равно бьют линейкой. «А господин Лань мне денег дал за молчание!» Дядя сурово взирает на племянника. — Сорок ударов. — Я не заслуживаю наказания, – впервые огрызается Первый Нефрит. — Сорок пять, — рычит Лань Цижэнь, а потом ловко перехватывает Лань Чжаня, который бежит к брату. — В покои, живо! Увижу, что болтаешься, отправлю в библиотеку! Когда Лань Сичень падает на кровать, все тело дрожит, горит и ломается от каждого вздоха. Легкие заполнены кровью, но у него совсем нет сил, чтобы встать и сплюнуть ее. В голове всё кружится, он падает в темноту. Редкие праздники в Гу Су Лань проходят размеренно, но хоть что-то меняется. Они с братом гуляют по саду, а потом сладко целуются. Наверное, им не стоило переходить черту, но оба так счастливы, что даже не появляется мысль о том, что нужно перестать. Пока их не растаскивают. — На колени, — шипит дядя. — Оба! В ту ночь они получают одинаковое наказание. Пятьдесят ударов линейкой. А-Чжань после этого лежит в бреду две недели. — Убирайся, — Лань Цижэнь поправляет ленты на руках. — Отправишься в ссылку на два года. Успокоишь свои чувства. Вернёшься, повторишь это, знай, бить буду только его и заставлю смотреть. Лань Хуань почтенно склоняет голову, бросает последний взгляд на брата, который мечется в лихорадке, а потом исчезает. Вернувшись, он старается не общаться с братом. Лань Чжань вытянулся и помрачнел. Когда Первый Нефрит появляется на пороге, он не бросается ему на шею, как раньше, просто кивает. Не говорит много, не улыбается. Днями проводит в библиотеке, ложится спать ровно в девять. Лань Сичень тоскует. И кидается на путь самосовершенствования. Он - будущее Гу Су Лань. Нужно соответствовать. В тоске и мучении проходит год. Семнадцатилетний Лань Чжань робко входит в комнату брата ночью. Шуршит его одежда, что-то звенит на столе. — А-Хуань. — Почему не спишь? — Первый Нефрит расплетает волосы. Его силуэт на фоне окна - стройный, ровный, строгий. Брат подходит ближе, опускается на пол. Головой укладывается на колено старшему, медленно верится, устраиваясь на бедре. — Соскучился... — А-Чжань, — с судорогой в голосе произносит Глава Гу Су, пропуская пряди между пальцев. — Что ты принес мне? — Черешню, А-Хуань. Покормишь? Они опускаются на кровать, как три года назад. Ловкие пальцы разламывают ягодку, извлекают косточку. Лань Чжань ловит подушечки пальцев брата губами, слизывает красный сок с кожи. — Подари мне поцелуй. И Лань Хуань касается его губ. Безумно соскучился. Утром, дочь некогда бывшей прислуги, снова находит их в одной постели. Обнаженными и с явными признаками ночного греха.