Соната на крови

      Пар вился над фарфоровой чашечкой, как утренний туман над каналами. Сола провела пальцем по гладкой изогнутой ручке и подняла взгляд на Дебру, сидевшую в соседнем кресле. Та снова была в длинном сером платье, и тёмно-медная коса змеёй лежала на её плече.       — Синьора Адель очень милая, — поделилась Сола главным впечатлением дня. — Но я не узнала ничего нового, просто как будто расслаблялась целое занятие.       — Расслабиться — тоже для начала неплохо, — голос Дебры звучал спокойно, даже слегка мечтательно.       — Отключить голову — так она сказала… Но я не понимаю, а как тогда думать. И делать правильно.       — Отключать голову и не думать иногда очень полезно. Как раз чтобы делать правильно.       Сола побарабанила ногтями по резному подлокотнику кресла, не чувствуя согласия, но и не желая спорить. Дебра изящным жестом взяла заварник и долила себе чая, пахнущего травами — солнечными, летними. Умея сочинять музыку, можно было бы запечатлеть нежное журчание в фортепианной мелодии… Но звук растворился в уютном полумраке кабинета синьора Мейсона, который скоро должен был присоединиться к ним. Сола обвела взглядом уже знакомое ей царство дерева и зелёного цвета, улыбнулась распахнувшей крылья фигуре дракона в углу, полюбовалась гобеленом с незнакомым горным пейзажем. Сюда не доносился шум водопада, и тишина с непривычки звенела в ушах.       — У меня не получается писать, если я слишком много думаю, — тихо сказала Дебра, прерывая повисшую паузу. Заварник чуть звякнул, стукнувшись о тёмное дерево столика, дрогнули огоньки свечей, стоящих рядом. — Только после, на редактуре, когда книга уже закончена.       «Чтобы огранить камень, сначала нужно достать его из-под земли».       Но ведь пение — это другой процесс, совсем не похожий на писательство… И всё-таки спорить не хотелось.       — А у тебя есть печатный экземпляр той, которая «Коснись моей крови»? — вместо возражения спросила Сола. В недавней переписке Дебра рассказала про пять вышедших у неё романов, и Сола нашла на Амазоне самый первый, мистический детектив про заброшенное поместье. — Я уже начала читать, но в бумаге всегда приятнее. Ты так здорово пишешь!       В золотистых глазах мелькнуло смущение, и Сола смутилась тоже. А что, если это был слишком обязывающий вопрос? У писателей ведь хранятся их личные экземпляры, и просить их, возможно, невежливо… Она уже хотела извиниться, но тут Дебра ответила:       — Есть, конечно. Могу дать, если хочешь.       — А тебе это… ну… не доставит неудобств? — Дебра посмотрела удивлённо, и Сола пояснила: — Ты растерялась, когда я спросила, и вдруг ты не очень хочешь давать свои книги, но не любишь отказывать, и…       Дебра улыбнулась и качнула головой — свет от настенного канделябра скользнул по её рожкам:       — Нет. Просто до сих пор не привыкла к тому, что кому-то нравятся мои истории.       Что, серьёзно?       — Но у тебя их целых пять, — от удивления Сола поставила чашку неосторожно, и та жалобно звякнула о блюдце. — Значит, читателям точно нравится, и издательству тоже. Иначе ведь не печатали бы?       — Я раньше думала, что если издам роман или даже несколько, — в улыбке Дебры промелькнула грусть, — то сомнений в своих историях станет меньше. Но пока не стало.       Сола не нашлась с ответом. Ей-то всегда казалось, что на подобной ступени успеха те, кто творит, уже обязательно уверены в себе — ведь есть отточенный навык, есть поклонники и признание, есть деньги, в конце концов… Подумалось: а синьор Карстен тоже сомневается в собственной музыке? Раньше ей бы подобное и в голову не пришло, а теперь она едва не зависла на этой мысли. Но заставила себя отвлечься обратно на собеседницу.       Дебра как раз поднялась из кресла, достала из шкафа слева от гобелена книгу и отдала её Соле. Обложка оказалась мягкой на ощупь, тёмно-синей с витиеватым серебристым тиснением, и крупные готические буквы, причудливо вырастая из этого тиснения, сплетались в название.       — Красиво… — Сола провела ладонью по нежным узорам. — А синьор Мейсон читал твои романы?       — Да. Ещё до того, как мы сошлись. Я тогда удивлялась, что ему они интересны. Да и сейчас… — Дебра села обратно в кресло и придвинула ближе к Соле блюдо с яблочным пирогом, соблазнительно пахнущим корицей. — У тебя чай скоро остынет.       В её голосе не прозвучало упрёка, но Сола положила книгу на колени и снова взяла свою чашечку. Та легла в ладони приятным теплом.       — Послушай, — вспомнила она, — а раз из Академии ничего нельзя вынести, то, если я выпью этот чай здесь, а затем вернусь в Венецию, я вернусь туда с жаждой?       — Это сложная магия, и я не до конца понимаю её механизм. Но съеденное и выпитое тут точно считается. Иначе нельзя было бы выйти отсюда, задержавшись надолго, и остаться в живых.       — А ты часто выходишь?       — Реже многих, — Дебра тронула кольцо на пальце. — Самое дорогое, что у меня есть, здесь, а не там. Хотя кто-то считает это неправильным.       От её слов веяло чем-то очень личным, и Сола замялась. Расспрашивать было и любопытно, и неловко: кто знает, где проходят границы оберегаемого от посторонних глаз для Дебры и хочет ли она этих вопросов, раз не продолжила собственную фразу. Скрыв неловкость за тем, чтобы всё-таки взять кусочек пирога, Сола выбрала более нейтральное — то, что не решилась спрашивать в переписке:       — Вы познакомились в Академии?       — Да, год назад. Когда я только оказалась здесь.       Ей сразу же вспомнились страдания Фоско.       — А разве отношения между студентами и преподавателями не осуждают?       — Бланш не одобряет, но кто бы её слушал, — Дебра усмехнулась. — В Академии все сами себе хозяева. И личная жизнь неприкосновенна, любая.       За дверью послышались шаги, и Дебра тут же повернулась на звук. Хлопнула дверь, и на пороге показался синьор Мейсон. Он кивнул Соле, а затем задержал тёмный взгляд на своей жене.       — Добрый вечер, дамы, — негромкий голос прошелестел по комнате, блеснула на висках изумрудная чешуя. — Ко мне никто не заходил?       — Никто, — Дебра нежно посмотрела на него и потянулась за третьей чашкой на столике. От её движений задрожало пламя свечей, и снова зажурчал чай, и запахло травами.       Синьор Мейсон устроился в кресле по соседству с женой, оказавшись напротив Солы, и закинул ногу на ногу. С губ как будто сам по себе сорвался вопрос:       — С вашей чашей… то есть с амфорой всё в порядке?       — В порядке, — ответил он. И прищурился: — У твоего вопроса есть причины кроме обычной вежливости?       Синьор Мейсон коснулся кремового фарфора своей чашки, но подносить к губам не стал. Сола задумалась над ответом. Она прокручивала в голове возможный разговор о преследующих её странностях ещё с утра, но теперь снова засомневалась: что говорить, как говорить и говорить ли вообще. Она очень не любила озадачивать кого-то своими проблемами, предпочитая разбираться сама: неловко и перед другими, и за себя — что собственного разумения где-то не хватает. Но сейчас она слишком переживала, не случится ли из-за неё ещё какая-нибудь неприятность.       К тому же начать можно было и с более простого.       — Я не видела новых снов, если вы об этом, — Сола сцепила пальцы на коленях. — Но вчера я спустилась в подвал под главной башней — хотела попробовать найти то место из сна… Не нашла. Зато на нижнем этаже мне попалась цепь, и теперь я гадаю, кому её вернуть. Это может быть реквизитом с факультета воплощения, не знаете?       Она и сама почти что верила в это, но всё же подвалы явно таили в себе нечто странное. И… как там говорил Фоско про нижний уровень? «Своеобразное место»?       Синьор Мейсон с Деброй переглянулись, и Сола не поняла выражения, промелькнувшего на их лицах.       — Как выглядела цепь? — голос декана рукотворчества звучал спокойно. Но это ни о чём не говорило: он, похоже, всегда так звучал.       — С кандалами, вроде бы новая… в смысле, без ржавчины… и довольно длинная, но в руке умещается. Не очень крупные звенья. Я на всякий случай забрала её с собой, чтобы… ну, она не заржавела там.       Синьор Мейсон с Деброй опять переглянулись, и на этот раз Сола различила улыбки — на её губах и в его глазах.       — Это наша цепь, — ответил снова он, а не она.— Если ты при случае принесёшь её сюда, буду признателен.       Сола свела брови, не понимая, и уточнение уже готово было сорваться с губ… а потом до неё дошло — пусть ей и пеняли иногда на скудость и ограниченность жизненного опыта. Она поскорее прикусила язык и постаралась не выдать своего смущения от подтекста, который напрашивался как самый вероятный: доискиваться до настолько личных вещей она не собиралась. Особенно у недавних знакомых. Особенно у чужого декана.       — Я всё гадала, что там за запертой дверью, — проговорила Сола. Её собеседники смущёнными совершенно не выглядели, а любопытство всё-таки покалывало внутри. Не про них самих — только про загадки подвалов. Как же хорошо, если теперь этих загадок станет меньше. — Думала, какая-то вариация комнат для прокрастинаторов.       — Нет, — улыбнулась Дебра, — там развлекаются иначе. И туда можно свободно приходить. Вчера запирали от первокурсников на всякий случай.       Сола покачала головой. Даже будь у неё возлюбленный, она едва ли сочла бы привлекательными ролевые игры с цепями.       Зачем-то вспомнился кинжал, сейчас лежавший в том же самом ящике, но эту мысль она додумывать не стала.       — Ты нашла внизу только цепь? — синьор Мейсон снова внимательно посмотрел на неё. — Или что-нибудь ещё?       Сола опустила взгляд на чашку, почувствовав себя ужасно глупо. Самое время было спросить про светлячка, но как же бредово прозвучат вопросы вроде «А у вас тут водятся живые огоньки? И что с ними нужно делать, чтобы не погасли?» Может, стоило сначала покопаться в библиотеке… Или хотя бы написать тому же Фоско — он ведь на последнем курсе и наверняка многое знает…       Пока она искала наименее дурацкую формулировку, в дверь постучали. Сола тихо выдохнула, радуясь отсрочке.       — Войдите, — возвысил голос синьор Мейсон. Дверь открылась, и Сола увидела синьора Вальтера — тот казался усталым, и эту усталость лишь подчёркивал землистый оттенок коричневого свитера.       — Добрый вечер, Мейсон. Дебра, — он кивнул и прищурился на Солу, явно вспоминая её имя. Она тихо напомнила, не уверенная, что он услышал — уже снова обратился к декану рукотворчества: — Могу я воспользоваться твоей аптечкой?       — Разумеется, — тот поднялся из кресла, и Дебра негромко пояснила:       — Мейсон разбирается в медицине и держит у себя запас лекарств. Если заболеешь и будет неудобно возвращаться в город, пиши мне.       Сола кивнула, наблюдая, как синьор Мейсон подошёл к одному из шкафов и как к нему присоединился синьор Вальтер. Они перебросились несколькими словами, и до её слуха донеслось: «Антикоагулянт».       Что-то больно сжалось в груди.       Антикоагулянт. Кроверазжижающее. Стало холодно, и заколотилось сердце, и вдохнуть вдруг оказалось сложно.       — Сола? — позвала Дебра, и беспокойство в её голосе немного отрезвило. — Ты в порядке?       В ответ получилось только судорожно кивнуть. Она не была готова объяснять, что за воспоминания разбудило в ней одно заковыристое слово: про то, как болела тётя, а затем выздоровела, но пренебрегла прописанными для профилактики опасных осложнений препаратами, пугавшими её… и как однажды ночью, плача в трубку, позвонила мама.       Тётя была единственной из семьи, кого Сола могла представить здесь, в Академии. Прошло почти полгода, а больно было до сих пор.       Она вцепилась пальцами в оборки на подоле, заставляя себя успокоиться, и от всего сердца пожелала, чтобы с синьором Вальтером ничего плохого не случилось. Тот забрал светлую коробочку у синьора Мейсона и вежливо попрощался с ними, улыбнувшись напоследок. Захлопнулась дверь, и Сола поскорее спросила первое, что пришло в голову, чтобы только чужой декан не заметил странной перемены в её настроении:       — А где хранятся сосуды факультетов? Не в подвалах же?       Дебра удивлённо подняла брови.       — Нет, конечно. — В её взгляде ещё не погасла настороженность. — В кабинетах деканов. Может, у ректорессы иногда.       — Ты видела какой-то из сосудов в подвалах? — в голосе синьора Мейсона, бесшумно приблизившегося обратно к ним, послышалось недоумение.       — Нет… нет. Просто всё думаю, почему видела во сне именно это. И мог ли кто-то унести туда чашу…       — Вряд ли, — он не стал садиться обратно в своё кресло, а встал за тем, в котором устроилась Дебра, и положил ладони ей на плечи. — Сосуды хранятся под замками. Иногда студенты пытаются пробраться в наши кабинеты за Вдохновением, но получается это только на факультете воплощения. Виченцо часто покидает Академию, в отличие от меня и Карстена. А у Марианны проще честно попросить.       Сола закусила губу: нет, не сходилось. Что ж, ладно.       — А как выглядит сосуд словесности? — спросила она просто из любопытства.       — Попробуй догадаться, — лукаво улыбнулась Дебра.       — М-м… может, чернильница?       — Ага.       Удовольствие от того, что получилось сообразить самой, немного развеяло горечь несвоевременных воспоминаний. Сола даже наконец попробовала яблочный пирог — нежный, воздушный, сладкий от корицы, но без приторности, — вот только синьор Мейсон, конечно же, не забывал ничего.       — Мне показалось, что ты не успела договорить про визит в подвалы, — его голос всё ещё звучал спокойно, но от тёмного немигающего взгляда захотелось поёжиться. Сола кивнула, проглотила кусочек и решилась:       — Я ничего не нашла внизу, но когда верну…       В дверь снова постучали. Синьор Мейсон чуть заметно закатил глаза и позвал нового гостя, разрешая войти. Увидев этого «нового гостя», Сола стиснула пальцы на чашке, едва не сломав ноготь о нежный фарфор.       — Всем доброго вечера, — синьор Карстен закрыл за собой дверь и склонил голову, оглядев их троих и улыбнувшись уголками губ. Сола быстро поправила платье, сбившееся под лежащей на коленях книгой, перекинула на спину волосы и выдохнула ответное приветствие.       — Ты опоздал на можжевеловую настойку, — хмыкнул синьор Мейсон. — На двое суток.       — Извини, — но тон синьора Карстена вовсе не был извиняющимся. — Ученики задержали. И увлёкся новой композицией.       Захотелось спросить — той ли, которую он начал писать прямо здесь после того, как напоил её Вдохновением, но Сола не решилась.       Синьор Карстен сам достал из буфета чашку — Дебра налила чай и ему, — и устроился в свободном кресле рядом с Солой. Пока деканы обменивались своими деканскими новостями, она, чтобы не сидеть растерянным столбом, принялась листать книжку Дебры, поневоле вслушиваясь в чужой глуховатый голос. Такой… пробирающий, и захотелось узнать, а как синьор Карстен поёт — если он умеет петь, конечно. Сола не искала специально, но, кажется, ничего подобного среди его музыки ей не попадалось — только песни, написанные им для нескольких рок-групп, и инструментальные мелодии в стиле симфонического металла.       — Ты не знаешь, что Бланш имела в виду под новыми возможностями этого года? — спросил синьор Карстен у синьора Мейсона, и Сола всё-таки посмотрела на своего декана. Сведённые тёмные брови над пронзительным багрянцем глаз, бледность длинных пальцев на фоне чёрных брюк, и рубашка — тоже снова чёрная… Его можно было бы изобразить на гравюре, добавив лишь немного красной краски, но она совсем не умела рисовать.       — Нет, — ответил синьор Мейсон. — Ты спрашивал её саму?       — Спрашивал. Закатила глаза и сказала, что мы узнаем позже. Мне это не нравится.       — Посмотрим. Бланш бывает взбалмошной, но в прошлом году глупостей не делала.       Синьор Карстен покачал головой и нахмурился, пригубил свой чай и вдруг посмотрел на Солу. Показалось, что он хочет задать какой-то вопрос, но тут её позвал синьор Мейсон:       — Ты не договорила про подвалы.       Сола тихо вздохнула. Синьор Карстен быстрым движением отставил чашку.       — О чём речь? — явно насторожившись, спросил он.       Сола осторожно закрыла книгу и посмотрела на Дебру — из тех, кто был здесь, она единственная её не нервировала — и, поймав мягкий золотистый взгляд, объяснила:       — Я вчера спускалась туда, совсем вниз. — Чёрт возьми, как же её смущало подобное внимание к собственной персоне! И ладно бы по какому-то нормальному, не подозрительному поводу. — Надеялась, что увижу там что-нибудь связанное с чашей. Не увидела. Зато потом, уже в комнате, заметила, что… В общем, за мной увязался странный светлячок. Он маленький, золотистый и явно понимает, когда я ему что-то говорю…       Чувствуя себя ужасно глупо, она подавила порыв закрыть лицо руками, только стиснула покрепче книжку на коленях. Обвела взглядом собеседников: Дебра смотрела удивлённо, синьор Мейсон — по-прежнему спокойно, и стало вдруг интересно, а можно ли чем-нибудь выбить из колеи настолько флегматичного человека. Синьор Карстен выглядел озадаченным, и Сола быстро договорила:       — Я боюсь, не случится ли с ним что-нибудь. — Перед тем, как пойти на чаепитие к Дебре, она ещё раз навестила найдёныша, и тот был в порядке, устроившись на клавиатуре раскрытого ноутбука, но теперь беспокойство нахлынуло снова. Как же её утомляло это извечное: что вечером тревоги ощущаются куда острее, чем утром и днём, и отвлечься от них сложнее. — Может, его надо отнести обратно в подвал?       Деканы переглянулись. На их лицах — как и на лице Дебры — не читалось заветного «А, я понимаю, о чём речь, и тебе тоже объясню».       — Где сейчас этот светлячок? — чуть прищурившись, спросил синьор Карстен.       — У меня в комнате. Ну, час назад точно был.       Желание сбегать и проверить стало ещё острее.       — Ты могла бы показать его, — предложил он. — Фотографий нет?       — Нет. Я не решилась, вдруг для него это вредно.       Синьор Карстен почему-то усмехнулся, но затем его бледное лицо снова стало серьёзным.       — У меня есть одна… хм, ассоциация, — он задумался ненадолго. — Если позволишь, провожу тебя до общежития, чтобы ты мне его показала. Правда, не уверен, что, даже увидев, смогу объяснить.       Растерянность сомкнула горло, а смущение предательским жаром расползлось по щекам. Что-то пора было делать со всем этим — таким до одури банальным, глупым, смешным до нервной истерики. Ведь предложи ей подобное да хотя бы другой декан, находящийся здесь же, она бы спокойно согласилась, разве что предупредив о возможном бардаке из вежливости, а не сидела вот так, потерявшись в словах и эмоциях.       — Сола, — свёл брови синьор Карстен, — я не настаиваю. Можно ещё…       — Да нет, давайте, — быстро выдохнула она, — только у меня там вещи разбросаны.       — Подожду за дверью, пока ты их спрячешь, — с очень серьёзным видом пообещал синьор Карстен, и на сердце вдруг потеплело, словно от солнечных бликов на глади Гранд-канала после долгой пасмурной зимы.       Но ушли они, конечно, не сразу. Сола не считала уместным торопить своего декана — к тому же, напоминала она себе, всё равно ведь не собиралась уходить слишком рано, — а ещё Дебра была настроена очень серьёзно в скармливании гостям яблочного пирога, и синьор Мейсон всё же предложил можжевеловую настойку… За полчаса Сола узнала, что на кафедру композиции в этом году пришло пять человек, а резьбу по дереву в качестве факультатива выбрало около десятка; что кафедра музыкального театра уже придумала новый спектакль и выпросила у синьора Карстена семь песен к рождественскому концерту; и что не стоит верить страшилкам про навечно заточённого в комнате для прокрастинаторов писателя — все эти комнаты открыты и никаких скелетов там не находили… Слушать истории об Академии было уютно и увлекательно, но всё же Сола вздохнула с облегчением, когда синьор Карстен посмотрел на часы и сказал, что ему — то есть им — пора.       — Спасибо за вечер, — Сола прижала к себе книжку, чувствуя, как чай плещется где-то на ватерлинии ушей. Ох уж эти коварные британцы!       — Приходи ещё, — улыбнулась Дебра, а синьор Мейсон вдруг спросил у синьора Карстена:       — Кстати, как поживает роза?       Сола удивилась — её декан был совсем не похож на цветовода, — а тот вздохнул и ответил негромко:       — Пока в порядке. Даже удивительно.       — Если что, — усмехнулся синьор Мейсон, — заходи к флористам.       Синьор Карстен хмыкнул в ответ, и деканы пожали друг другу руки. А затем её декан открыл дверь, и они вышли в коридор, где в полумраке дремали каменные барельефы. Соле захотелось сорваться с места почти бегом — скорее, скорее в комнату, к одинокому светлячку, — но, не успели они пройти и пяти шагов, как синьор Карстен резко остановился:       — Чёрт, пузырьки, — поморщившись, он обернулся к закрывшейся двери. — Я ведь за ними приходил. Подожди минуту, пожалуйста.       Сола вспомнила бутылочки, которые синьор Карстен забирал здесь в прошлый раз, быстро кивнула, и он скользнул обратно в кабинет своего друга.       Интересно, что в тех пузырьках — лекарство? Нет, вряд ли: аптечку синьор Мейсон доставал из соседнего шкафа. Сказав себе, что со здоровьем её декана всё в порядке — а если и нет, это в любом случае не её дело, — Сола побарабанила ногтями по обложке книги и зацепилась взглядом за ближайший светильник. Формой тот был как канделябр, но свеча в нём торчала, конечно, ненастоящая — лишь фигурная лампочка. Прочитавшая немало фэнтезийных книг, Сола не переставала удивляться, что здесь, в волшебном месте, работает электричество — люстры, розетки и техника, питающаяся от этих розеток. Она уже знала, что электричество появилось в Академии вскоре после его изобретения во внешнем мире.       Золотистый свет чуть дрожал и расплывался — и завораживал.       Массивная дверь кабинета синьора Мейсона не пропускала звуков, и среди ползущих по каменным стенам бликов отчего-то стало неуютно. Коридор вдруг показался длиннее, чем был на самом деле, и его дальний конец погрузился во мрак. А затем там, впереди, что-то шевельнулось, притягивая взгляд. Что-то белёсое и, кажется, светящееся…       Сола сделала шаг, другой — и сощурилась: там стояла девушка. Бледная, с длинными светлыми волосами, она была одета во что-то текучее неразличимого оттенка — и темень коридора проглядывала сквозь её силуэт.       Пришлось сморгнуть: наверное, почудилось…       За этот мимолётный взмах ресниц девушка успела чуть приблизиться и протянуть руки навстречу.       Сола отпрянула, стиснув зубы и подавив вскрик. Наконец послышались голоса, и в ту же секунду, как скрипнула дверь, девушка прижалась к стене и будто бы впиталась в тёмный камень.       — Сола? — голос синьора Карстена прозвучал за спиной, и Сола оглянулась, успокаивая дыхание. — Пойдём?       Тяжело дыша — в горле пересохло почти сразу — она кивнула. Синьор Карстен нахмурился:       — Что-то случилось?       — Здесь водятся призраки? — Сола теснее прижала к груди книгу. — И кто-то умирал?       Внутри, сменяя испуг, расползались растерянность и досада — неужели теперь в придачу к странному сну, разбившейся чаше и непонятному светлячку ещё и… чёрт, что, действительно призрак? Сола показалась самой себе глупым и назойливым ребёнком с глупыми назойливыми вопросами, который чуть что дёргает утомлённых взрослых за штанину. Отвратительное чувство.       Но она, возможно, не имела права молчать.       Бледное задумчивое лицо синьора Карстена стало ещё более задумчивым.       — Нет, не умирал, последние пару сотен лет так точно, — он указал ей взглядом туда, где лестница уводила из подвалов, и они наконец пошли в ту сторону. Колени всё ещё чуть дрожали. — А призрак… девушка? Блондинка?       Сола тихо выдохнула от облегчения, увидев, что её вопрос синьора Карстена не удивил.       — Да.       — Ты сейчас её увидела?       — Да, пока ждала вас у кабинета, — Сола обернулась на коридор, оставленный позади, но там лишь мерцали светильники — в воздух словно блёсток насыпали. — Показалась на несколько секунд и исчезла.       Она споткнулась, но синьор Карстен вовремя придержал её за локоть. Захотелось извиниться за неловкость, но Сола не успела.       — Я сам её не видел, но студенты рассказывали. Она появляется где-нибудь в подвалах, и считается, что это к неприятностям, — он хмыкнул, и Сола как-то сразу поняла, что и этого суеверия декан не разделяет. — Но в последние пару лет она редкая гостья. Может, ты в этом году первая, кто видел её.       О нет, пожалуйста, ну пусть не первая! Пусть окажется, что в этом году призрака видел кто-нибудь ещё.       Они с синьором Карстеном поднялись на первый этаж факультета рукотворчества. В небольшом вестибюле, прямо на ступеньках, ведущих на второй этаж, сидело трое девушек с альбомами, рядом со статуей в углу расположился парень с мольбертом, а из-за ближайшей двери, чуть приоткрытой, доносилось странное жужжание — наверное, там что-то мастерили. Негромко играла музыка — лирическая на незнакомом языке. Сола начала тихонько подпевать мелодии, но синьор Карстен посмотрел на неё, и она замолчала. Он чуть прищурился и спросил негромко:       — Как твой первый учебный день?       — Чудесно, — и это не было ложью, несмотря на все беспокойства. — Вспоминала фортепиано с синьором Норманом. Очень вдохновляюще.       — Он хороший преподаватель, я тоже у него учился. Академия многим ему обязана. А как тебе занятие с Адель? Оно ведь тоже было сегодня?       Он помнил, ну ничего себе!       — Да, всё хорошо. Она… — Сола замялась, не желая делиться возникшими сомнениями по поводу методики преподавания синьоры Адель. — Она так образно описывает физику вокала, и ощущается всё по-новому. Наверное, я понимаю, почему вы отправили меня именно к ней.       — Рад, если так.       Идти рядом с ним оказалось довольно волнительно, и Сола не удержалась, и посмотрела на синьора Карстена, и поймала ответный взгляд. Она помнила: во внешнем мире эти глаза были то ли серыми, то ли серо-голубыми — цветопередача на фотографиях не всегда соглашалась сама с собой. Он приподнял брови, кажется, ожидая вопроса, и этот вопрос стоило задать… только какой бы, чёрт возьми, вопрос?       — Я недавно слушала вашу музыку, — проговорила Сола, чтобы не дать повиснуть неловкой паузе. — Мне так понравилось, особенно тот инструментальный альбом про тёмные молнии…       Впечатления полились из неё, как неудержимый майский дождь. Сначала она просто делилась ими, а затем, поняв, что синьор Карстен не против подобного поворота беседы, осмелела и стала задавать вопросы.       — А здесь вы Вагнера цитировали? — вспомнила она одну из композиций.       — Да. С детства люблю его музыку. Родители смеялись, что это наследственное. Моя мать была оперной певицей, и отец впервые увидел её, когда она пела Сенту в «Летучем Голландце», — синьор Карстен слегка улыбнулся. — Он до сих пор слушает её старые записи, а она жаловалась нам с сестрой, что из всех её партий эта надоела ей больше всех.       Сола рассмеялась, а затем смущённо отвела взгляд. Она, конечно, знала — спасибо гуглу и родной профессии, — что лирическое сопрано матери синьора Карстена десятки лет звенело под сводами Грацевской оперы. А вот про отца, который был известен явно меньше своей жены, она не помнила почти ничего — только то, что он скрипач. Но Соле в любом случае не хотелось выдавать этих знаний: наверняка в глазах синьора Карстена они выглядели бы странно.       — А вы сами не думали написать оперу? — спросила она скорее в шутку, хотя ей было искренне интересно. — Или, может, оперетту…       — Рок-оперу. Даже наброски есть, но я давно их не трогал, — он усмехнулся, но в этой усмешке ей почудилось что-то горькое. — Сола, ты как будто берёшь у меня интервью.       — Простите. — Чёрт, как же неловко, а ведь она так боялась слишком навязаться. — Это всё моя профессия. Я музыкальная журналистка, но куда чаще пишу обзоры и аналитику, чем беру интервью. А иногда очень хочется.       — И где можно почитать твои статьи?       — Я отправлю вам ссылку, — пролепетала Сола, ощущая лёгкую панику. Он ведь и её статью про самого себя найти может. Та вроде бы удалась неплохо, но… но чёрт!       А впрочем, успокоила она себя, это скорее всего был просто вежливый вопрос, и синьор Карстен забудет о нём уже к утру.       Разговаривая, они дошли до общежития музыкального факультета. Свежий вечерний воздух пах лесом и водой, а на ясном небе сияли осенние звёзды. Во дворике тоже играла музыка — что-то из классического рока, в который вплетались стоны живой гитары.       — Ну что, мне подождать, пока ты спрячешь вещи? — с улыбкой спросил синьор Карстен, когда они остановились у закрытой двери её комнаты.       — Не надо. — Заставлять декана ждать за дверью не хотелось, и Сола понадеялась, что несколько платьев на кровати — не такой уж жуткий беспорядок.       Они вошли в комнату, и она подбежала к ноутбуку, на котором в последний раз видела светлячка. Его там не обнаружилось, зато она заметила среди разбросанных платьев светлое кружево лифчика и поскорее накрыла его краем пледа.       — Ты где, малыш? — Сола обвела комнату взглядом и вытянула руку. — Лети ко мне.       Светлячок вынырнул из-под листьев цветка на подоконнике и метнулся к ней. Сола поймала его на ладонь и заметила, как прищурился всё ещё стоявший у двери синьор Карстен. Она сделала несколько шагов к нему… но стоило ей приблизиться почти вплотную, как золотистый найдёныш упорхнул обратно к цветку — так шустро, словно испугался чего-то.       Сола растерянно проводила его взглядом и снова посмотрела на синьора Карстена. Ей показалось, что он как-то помрачнел.       — Извините, я не понимаю…       Неужели светлячок опасается гостей? Но какая ему разница — она с ним рядом или другой человек?       — Я тоже, — синьор Карстен на пару секунд прикрыл глаза. — Зато всё-таки могу предположить, что это. По крайней мере, на что похоже.       — И на что? Ой, вы проходите.       Она кивнула на стул у письменного стола, но синьор Карстен покачал головой.       — Твой светлячок напоминает осколок сияния, которое окружает вдохновлённых, — он потёр щёку и слегка поморщился. — Ты уже видела такое?       — Нет…       — Ничего, ещё успеешь. Если кто-то, как сейчас говорят, ловит творческий поток, его окружает золотистый свет. Как на Фестивале, когда снисходит Вдохновение.       Об этом Сола тоже уже знала — конечно, от Фоско, который красочно описывал, как мерцает в летнее солнцестояние зрительный зал главной сцены, стоит закончиться выступлениям. Тем сиянием наполняют сосуды факультетов на грядущий год, и именно им причащаются новички на церемонии посвящения.       — То есть… — не уверенная, что поняла правильно, медленно произнесла она, — это что-то вроде частички Вдохновения?       — Мне кажется, да. Ты говорила, что он увязался за тобой из центрального подвала, верно?       — Больше ему неоткуда было взяться, — она быстро посмотрела на цветок. Светлячок всё ещё прятался там, подсвечивая хрупкие листья. — Синьор Карстен, а что в том подвале? Совсем внизу?       Он молчал довольно долго — достаточно, чтобы в его молчании можно было увидеть, расслышать: он что-то знает. Знает — и вспоминает, что именно ему известно? Или решает, что допустимо рассказать ей, первокурснице? Или, быть может, ищет слова для правдоподобной лжи? Сола рассердилась на саму себя и пресекла эти мысли: у неё не было причин не доверять синьору Карстену.       — Точно не знаю, — наконец ответил он и посмотрел ей в глаза — спокойно и прямо. — Я спускался туда несколько раз, но видел не одно и то же.       Он не стал продолжать. Повисла пауза, в которой явственно звенела недосказанность, и Сола рискнула уточнить:       — И вам… м-м, нельзя говорить, что именно вы там видели?       — Не уверен, что имею на это право.       Она кивнула, не зная, что ещё сказать. Ей было неловко, что декан пришёл к ней ради такой, получается, ерунды, хотя у него наверняка куча дел — а она ему даже чаю предложить не может. И при этом так не хотелось, чтобы он уходил, хотелось продолжить тот разговор — о его музыке… или о чём-нибудь ещё, о чём угодно, что ему интересно. Слушать его голос, успокаивающий и будоражащий одновременно, и думать, как же красив немецкий акцент. Особенно в сочетании с глуховатым тембром, подозрительно напоминающим драматический баритон.       — Сола, — вдруг спросил синьор Карстен, — ты впервые в Академии?       — Конечно. А что?       — Хм… Нет, ничего.       Он определённо понимал больше, чем она, но объяснять явно не собирался, а она не решилась расспрашивать. Оставалось одно: пожелать друг другу спокойной ночи и разойтись, но гостем был он — а значит, и прощаться первым ему.       — Скажи мне, если заметишь ещё что-то необычное, — вместо этого повторил синьор Карстен то, что уже говорил ей позавчера. — Что угодно.       — Вы уверены, что мне стоит беспокоить вас всей этой ерундой?       — Вряд ли это ерунда, — он одёрнул манжеты рубашки, и Сола не сразу смогла отвести взгляд от его пальцев, ярко представив их — уже не в первый раз — на клавишах фортепиано. Как ласково скользили бы они, извлекая из покорного инструмента чудесные звуки. — Случай с твоим сном и чашей уже был достаточно странен, а теперь ещё и это.       Его слова больно резанули, так похожие на её собственные мучительные сомнения.       — Может, мне лучше уйти из Академии? — голос дрогнул.       Синьор Карстен посмотрел на неё как-то особенно пронизывающе, и что-то в уголках его глаз и губ, в изломе тёмных бровей подсказывало: он очень встревожен, хотя старается не показывать этого. В животе мерзко и почти болезненно сжалось в ожидании утвердительного ответа… в ожидании потери.       — Не уверен, — наконец ответил её декан. — Возможно, тебе как раз не стоит уходить отсюда надолго.       «Почаще выбирайся из Академии», — вспомнились совсем другие слова синьора Джуда. И к кому же из них ей стоит прислушаться?       — А если это… ну, небезопасно? — Сола заставила себя всё-таки произнести это. — Для чего-нибудь здесь, как было для чаши?       — Не думаю, что ты виновата в том, что случилось с чашей, — теперь его голос прозвучал резковато. — И твой светлячок… Он скорее доказывает, что ты не представляешь угрозы для Академии. Иначе бы он к тебе не привязался.       Сола тихо выдохнула и снова посмотрела на цветок, среди листьев которых прятался её волшебный питомец. Горная ночь за окном была словно бархат, и заснеженные пики Альп казались уснувшими древними чудовищами.       — Синьор Карстен, а что мне теперь с ним делать?       — Думаю, ничего. Но ему, скорее всего, будет приятно, если ты станешь много творить при нём.       — Конечно, стану, — Сола слабо улыбнулась. Вот уйдёт декан, и она сразу же начнёт: статья для работы сама себя не напишет. А затем неплохо бы попеть, если, конечно, живущая по соседству Юта не возмутится по поводу ночного музицирования.       — Вот и хорошо, — он посмотрел на часы и снова одёрнул манжеты. — Не буду больше тебя задерживать. Спокойной ночи, Сола.       Тёмный багрянец его глаз казался таким тревожным — и как же трудно было отвести собственный взгляд, но она всё-таки сделала это, отозвавшись эхом:       — Спокойной ночи, синьор Карстен.       Дверь закрылась, оставляя её наедине с прохладной ночью, с чем-то невыразимым, что тянуло и покалывало внутри, и со светлячком, который наконец-то выпорхнул из-под цветка. Сола шагнула к нему, протянула ладонь навстречу…       И томительный звон скрипки, проклятой скрипки, пронзил её, как остро заточенный кинжал.