Сердце скульптора

Прошёл месяц, а посланник так и не вернулся. С ним могло что-то случиться в пути: дороги никогда не были полностью безопасными, и даже на патрулируемом и оживлённом великом торговом тракте нет-нет да случались разбойничьи нападения. Посланец же поехал более коротким и прямым путём, но и более рискованным. Он мог задержаться и потому, что отправился вдогонку за царём, в военные лагеря, которые тот нередко посещал: стычки на границах случались все чаще, и туда стягивали войска. Или он мог во дворце дожидаться его возвращения откуда-нибудь. Как бы то ни было, но ответа на своё письмо Вильдэрин пока так и не получил, и оставалось неясным, было ли то письмо вообще доставлено. Это тревожило и Ви с Иннидисом, и Реммиену. С другой стороны, аккисские вельможи уехали в свой Аккис и тоже никак не давали о себе знать, так что Иннидис надеялся, что их желание заполучить себе наложника бывшей царицы всё-таки оказалось не настолько сильным. В поступной лист он тем не менее внёс задуманные изменения: соскоблил строку о яде, порвал ножом в этом месте пергамент, затем сшил шелковой нитью, а поверх, стараясь скопировать почерк, написал, что раб Вильдэрин повредился умом после гибели своей госпожи и отрезал себе ухо. Этим он нанёс ущерб своему новому господину, и тот счёл его непригодным. Далее менять фразу не требовалось: там говорилось, что в наказание за это он под именем Ви был отправлен на шахту. Теперь получалось, что наказан он был всего лишь за то, что изуродовал себя, тем самым нанеся убыток и оскорбление своему хозяину. Такой порванный и залатанный пергамент смотрелся подозрительно, Иннидис понимал это, но ведь намеренную порчу и злой умысел ещё надо доказать, а хуже, чем та строчка об убийстве, всё равно ничего быть не может. Самому Ви Иннидис пока что ни слова не сказал о том, что сделал, и снова запер поступной лист в сундуке. Если подделку вдруг обнаружат, пусть парень будет ни при чем. Законники и так найдут, в чём его обвинить, и пусть среди обвинений не значится хотя бы подделки документов. Правда, о новой истории с его увечьем всё равно надо будет ему сказать: случись что, в этом слова Ви должны сходиться со сведениями из поступного листа. Несмотря на смутную и неотвязную тревогу, уже привычную и оттого почти незаметную, это осеннее время стало, пожалуй, если и не лучшим, то очень приятным периодом в жизни Иннидиса и Ви. Сайхратские лицедеи сократили свои представления до одного раза в неделю, да и те давали только чтобы не засиживаться без дела, ведь этот их шаг в священном путешествии был уже завершён. Они уехали бы дальше, но из-за Белогривки задержались. Нога мужчины заживала неплохо, пожизненная хромота, как говорили, ему больше не грозила, но отправляться в путь всё-таки было рановато. Из дома градоначальника он вернулся на постоялый двор неподалёку от миртовой рощи, и тогда вместо лекарей Милладорина к нему направили Хатхиши: не потому, что она была хорошей врачевательницей (хотя она была), а потому, что жила неподалеку, а сайхратский язык был ей почти что родной. У Ви появилось больше свободного времени, и он с удовольствием проводил его либо с Иннидисом, либо засев в своей комнате и переписывая рукопись. В такие дни его сложно было дозваться, даже чтобы пообедать вместе, настолько он был увлечён. Только к ужину, когда темнело, он наконец отрывался от своего занятия и присоединялся к Иннидису за общим столом. Теперь, когда Ви действительно перестал быть его прислужником, это уже не выглядело настолько двусмысленным, а потому стало возможным. Конечно, он по-прежнему не смог бы усадить его за стол со знатными гостями, если бы таковые пожаловали, но в будни и у себя дома Иннидис мог сам решать, кого желает видеть рядом за ужином. Жара уже ушла, начались дожди, и воздух наполнился свежестью. Эта прохладная погода, пока ещё не слишком сырая и холодная, хотя уже ветреная, отлично подходила, чтобы в саду или на заднем дворе учить парня обращаться с оружием. Они уделяли этому несколько часов в неделю, и хотя Иннидис был не лучшим учителем, а Ви никогда прежде не держал в руках клинка, зато хорошо владел своим телом, а потому основные движения схватывал неплохо. Дом остывал быстрее, чем воздух снаружи, ведь внутрь не проникали прямые солнечные лучи, зато ветер сочился в щели дверных проёмов, и помещения почти не прогревались. С утра, просыпаясь в одной постели, Иннидис и Ви зачастую не хотели вылезать из-под тёплого шерстяного одеяла, нагретого их телами. Обычно Ви первый брал себя в руки и всё-таки вставал с ложа, и тогда Иннидис чувствовал себя очень балованным и любимым созданием, ведь парень шёл на кухню и возвращался с каким-нибудь горячим медовым напитком. Приучить Иннидиса к кофе он так и не смог, зато, обнаружив его любовь к разного рода отварам из пряных трав, лимонов и мёда (которую Иннидис, как выяснилось, сам раньше едва сознавал), научился их готовить специально для него. Себе же по-прежнему варил горький чёрный напиток. Работа над статуей, уже почти завершённой, в последнее время сильно замедлилась, почти замерла, а когда они всё же возвращались к ней, то Иннидис уделял внимание только голове и лицу, кистям рук и виноградным побегам у ног Лиирруна. Тело он, к счастью, закончил ещё в самом начале осени, заранее предполагая, что если и вернётся к нему, то лишь для того, чтобы отшлифовать что-то по памяти. Вынуждать любовника неподвижно сидеть в холодной мастерской в полуобнаженном виде и босым он точно не собирался. Да и ему самому тоже следовало сократить работу, чтобы дать отдых кистям и запястьям: они уже начинали ныть и неметь, как это часто бывало при похолодании, и он знал, что если совсем не обращать на это внимания, то с годами станет только хуже. Его наставник Амелот к концу жизни мучился сильными болями и, хотя оставался замечательным учителем, сам уже почти не ваял скульптур и не писал картин. Впрочем, в таком полувынужденном безделье Иннидис находил своё удовольствие. Осенняя неторопливость и леность, тёплые объятия Ви и тихие беседы под бьющий по крыше и окнам дождь создавали дивное ощущение, будто время замерло и никуда не надо спешить, и всё это погружало в чудесное состояние душевного покоя, уюта и неги. Оно было грубо разрушено, когда на поросшем осокой и ракитником берегу реки Сердаль неподалёку от одного из трактов были обнаружены останки посланника. Судя по их состоянию, погиб он уже давно. То ли утонул на переправе разлившегося из-за дождей бурного Сердаля: водный поток смыл мост (не такое уж редкое явление в это время года), гонцу пришлось искать конный брод, но попытка перебраться на тот берег оказалась неудачной. То ли несчастного парня ограбили, убили, а тело выбросили в реку. После же его снесло течением и прибило к берегу. Сейчас уже сложно было узнать, как именно это случилось. Никаких ценных вещей при нём не обнаружили, но они могли быть растасканы уже с трупа. Письмо правителю, само собой, тоже исчезло. Ещё и время было безвозвратно потеряно: пока нашли тело, пока весть об этом добралась до Лиаса, прошло несколько недель. Реммиена была вне себя. – Бедный Халдис! Для того чтобы вот так просто утонуть на переправе, он был слишком ловким и умным! Конечно же, его ограбили и убили! Скоро уже вообще никто не сможет путешествовать без дюжины охранников! А патрульные вместо охраны трактов занимаются отловом безобидных бродяг и пьяниц или вообще шляются без дела! Дармоеды, бездари и проходимцы! Царям надо было всех этих патрульных на войну со степняками отправить, всё больше проку было бы! Вообще-то на охрану всех трактов никаких людей не хватило бы, а этот был ещё и второстепенный – как раз из-за того, что его пересекала река, опасная во время дождей. Патрульные же не могли находиться на всех путях одновременно. Но Реммиена не желала искать им оправданий. В конце концов, и она, и Милладорин (знал он о том или нет), тоже рисковали, когда запечатывали письмо печатью градоначальника. Если оно вдруг попадёт или уже попало не в те руки, то возникнет вопрос, почему Милладорин использовал свою печать для письма невольника, которого обвиняют в преступлении. Конечно, для градоначальника и его супруги это вряд ли могло обернуться чем-то по-настоящему плохим, но некоторые неприятности доставило бы. Реммиену здорово это злило, и она ругалась не хуже Хатхиши. Вильдэрин, впрочем, утверждал, что скоро она успокоится и начнёт мыслить здраво. – Я не думаю, – говорил он сразу и Реммиене, и Иннидису, – что это письмо могло бы кого-то заинтересовать. Разбойники или бродяги и читать-то вряд ли умеют. Наверняка пустили его на розжиг костра. Вот гибель твоего посланника – это по-настоящему ужасно, ведь он был ещё совсем молод... А письмо... – Ви помотал головой. – Честно говоря, я изначально не очень-то верил, что из этой затеи выйдет толк. – В таком случае, – проворчала Реммиена, с размаху опускаясь на кушетку в мастерской, – нам остаётся только надеяться, что это послание и правда не попадёт в руки кому не надо. Пусть затеряется и сгинет. – Она тревожным движением перебирала жемчуг на шее, затем тяжко вздохнула. – Прости меня, Вильдэрин. Я правда хотела помочь, но, кажется, только навредила ещё сильнее. Надо было сказать Милладорину, чтобы не приводил этих вельмож на представление. И не надо было настаивать на этом проклятом письме. Не зря ты так сильно не хотел его писать. – Я не хотел его писать совсем по другой причине, ты же знаешь. И кстати, по этой же причине я вообще оказался в таком положении. Потому что не хотел и не стал ни о чём его просить, когда мог… И уж в этом точно нет твоей вины. Да и с этими вельможами... Они точно так же могли наткнуться на меня где-нибудь в городе и точно так же узнать. Но, кажется, всё обошлось. – Он пожал плечами. – От них никто не приходил, ничего не спрашивал, а они сами просто уехали и, надеюсь, забыли обо мне. В конце концов, кто я для них? Всего лишь один из множества рабов для развлечений… Однако Ви ошибался и сильно. Всего через два дня после этого разговора, как раз в тот вечер, когда парень ушёл к артистам, к ним домой пожаловал невзрачный человечек с пегими волосами. Его субтильное тело утопало в тёплой шерстяной тунике, перехваченной добротным кожаным поясом с медными накладками и длинным кинжалом, а ещё с пояса свисала тонкая цепь и узкое железное кольцо на ней, символизирующее рабский ошейник. И это не предвещало ничего хорошего. Ортонар провёл посетителя в гостиную, где Иннидис встретил его сидя в кресле, а ему предложил устроиться на диване. Гость поблагодарил, но садиться не стал, вместо этого коротко поклонился, представился Тихлесом Хугоном, наёмным стражем государственной службы по розыску беглых рабов, и предъявил письмо о полномочиях, подписанное и скреплённое печатью высшего чиновника. Это значило, что мужчину везде обязаны были принять и ответить на его вопросы. При виде этого человека Иннидис весь похолодел и сжался, и от острого приступа тревоги свело живот. Пытаясь не выдать испуга и смятения, он отстранённо и вежливо произнёс: – Всех благ, любезный. Чем я могу посодействовать тебе в твоём деле? – Досточтимый господин Иннидис, – блёклым голосом, соответствующим его внешности, начал Тихлес Хугон, – в нашу службу поступили сведения, что у тебя, возможно, находится очень ценный раб. В нём опознали бывшего невольника покойной повелительницы, да будет благословенна память о ней. Меня направили проверить, так ли это, и если да, то убедиться, что с купчей и прочими документами всё в порядке. Не сочти за недоверие к тебе, господин, – он снова поклонился, – но этот раб, он очень непростой, и есть подозрение, что беглый. Невольники, подобные ему, обычно очень хитры и коварны, и, может быть, он ввёл тебя в заблуждение. В любом случае я обязан выполнить приказ и всё проверить. – Разумеется. Я понимаю, – сказал Иннидис, стараясь сохранять видимое равнодушие. Отпираться сейчас смысла не было, и единственное, что оставалось, это делать вид, будто всё в порядке, и надеяться, что охотник за беглыми невольниками не станет копать глубже и удовлетворится тем, что прочтёт в документах. – Я понимаю, о каком рабе идёт речь, только он уже не раб: примерно полгода назад я дал ему вольную. – Да, об этом мне также сообщили. Позже мне нужно будет посмотреть и на неё тоже, но сначала я должен удостовериться, что он был приобретён именно тобой, и что сделка была законной. Ещё раз прошу меня простить за доставленные неудобства, господин. Могу я взглянуть на купчую? – Конечно, – кивнул Иннидис, поднимаясь с кресла и направляясь к двери. – Подожди немного, сейчас я её принесу. – Помимо купчей мне понадобится ещё и его поступной лист, – бросил вдогонку мужчина. Иннидис обернулся. – Вообще-то я отдал его самому вольноотпущеннику вместе с документом об освобождении... – начал он, думая этим и отговориться, но тут же понял, что лучше не стоит. Этот Тихлес Хугон просто явится к нему ещё раз или бросится разыскивать Ви. И найдёт, причём скорее рано, чем поздно. – Но пока что он всё хранит у меня, и я знаю, где что лежит, так что, пожалуй, могу показать и поступной лист. – А сам твой раб… бывший раб, как я слышал, тоже все ещё живёт у тебя? Это верно? – Да, это так, – ответил Иннидис, посмотрев на него с выражением «и что?» – Я бы хотел познакомиться с ним и переговорить, если это возможно. – Сожалею, уважаемый, но сейчас его нет дома. Он вернётся только завтра. – Ничего. Это не так уж срочно. Может, и вовсе не понадобится, если с документами всё хорошо, – любезно улыбнулся наёмник. – Всё-таки присаживайся, – повторно предложил Иннидис, указывая на диван. – А я пока поищу и принесу всё что нужно. Поднявшись в свои покои, он опрокинулся на кровать и закрыл глаза руками, пытаясь привести мысли в порядок и совладать со страхом и мучительным волнением. Если он покажет охотнику за беглецами поступной лист только на Ви, а на Вильдэрина – нет, у того определённо возникнут сомнения, а вместе с ними и дополнительные вопросы. Если же покажет оба листа, в том числе и тот, с поддельной строчкой (как же вовремя он её всё-таки подделал!), то многое будет зависеть от того, какое поручение Тихлес Хугон получил на самом деле. Если только проверить и убедиться, что все правильно оформлено и что раб не беглый, то, возможно, на этом он успокоится. Если же ему во что бы то ни стало велели найти, к чему придраться, чтобы забрать Вильдэрина, то он ещё вернётся. И к тому времени, когда он вернётся, Ви лучше всего исчезнуть из Лиаса хотя бы на время. Иннидис даже знал куда. В Мадриоки. Двое слуг и старый управитель постоянно проживали в замке, присматривая за ним, а правое крыло, почти не пострадавшее от пожара, было вполне пригодно для жизни. Ви отправится туда с письмом от Иннидиса как ещё один прислужник им в помощь (надо будет нанять ему охранника, путь неблизкий). Вот только как бы заранее узнать, поверит Тихлес в документы и историю Вильдэрина или нет? На этот вопрос он сейчас никак не мог ответить, а уже пора было возвращаться к нежеланному посетителю. Иннидис поднялся с кровати, снял с пояса связку ключей и одним из них открыл небольшой бронзовый сундучок, таящийся в нише под окном. Выудив оттуда купчую и оба поступных листа, спустился в гостиную. Тихлес Хугон, как оказалось, всё-таки воспользовался предложением и сел на диван, однако при появлении хозяина дома поднялся и сделал шаг вперёд. – Вот, любезный, пожалуйста, – произнёс Иннидис и протянул ему купчую. Мужчина с признательным кивком забрал её, поднёс ближе к стойке с лампами и внимательно изучил, а вернув, принялся разглядывать поступные листы, которые Иннидис отдал ему сразу же вслед за купчей. Особенно (и ожидаемо) мужчина вчитывался в документ, составленный на Вильдэрина, тогда как по краткой записи о Ви только пробежался глазами. – Он что, правда отрезал себе ухо? – наконец спросил Тихлес. – Там так написано, – пожал плечами Иннидис. – И уха у него действительно нет. Однако я понятия не имею, что там случилось на самом деле. Он достался мне уже безухим. – А сам он что говорит? – Что не помнит, как это произошло, – развёл Иннидис руками. – Может, ему просто стыдно признаться, а может, и правда не помнит. – А это, – мужчина провёл большим пальцем по шраму на пергаменте, – откуда? – Я получил этот документ уже в таком виде, поэтому не могу знать точно. Но Линнет Друкконен утверждал, что пергамент в этом месте разорвался, когда его перевозили. Застрял в щели деревянного сундука, и его неудачно дёрнули, когда доставали. Я не знаю, так ли это, но не вижу причин, по которым столь многоуважаемый вельможа, да сохранится память о нем в веках, стал бы лгать. – Что ж... ладно. – Мужчина вернул Иннидису все документы и вежливо улыбнулся. – Чтобы тебя больше не тревожить, я проверю запись об освобождении раба сразу в местной канцелярии. Тогда можно будет не смотреть саму вольную. А в остальном, кажется, всё в порядке. Благодарю за содействие, господин. Да будут благосклонны к тебе боги. – Всех благ, любезный, – пробормотал Иннидис, провожая его до двери. Тихлес Хугон с поклоном удалился, и можно было хотя бы на время выдохнуть и успокоиться. В том, что в канцелярских записях всё верно указано, Иннидис не сомневался: в своё время он лично удостоверился, что именуемого Ви внесли в список свободных. Остальные же документы, похоже, проверяющего вполне устроили. Так он думал, расслабленно откинувшись на спинку кресла в гостиной, ровно до той минуты, пока к нему не подошла робкая Чисира и, внезапно преодолев робость, поинтересовалась: – Прошу меня извинить, господин, но зачем приходил этот человек? – Так… кое-что уточнить. – Он справлялся о Ви, верно? – теперь уже напрямую спросила девушка. – Верно, – кивнул Иннидис, удивленный её непривычным поведением. – Но почему ты спрашиваешь? – Этот человек появился в городе ещё два дня назад, господин. И перед тем как прийти к тебе, он допытывался о Ви у нас – у меня и у Мори. Может, и у остальных тоже, не знаю. Только он не говорил, кто такой и зачем ему это нужно. Он расспрашивал так, как будто… как будто просто любопытничал. Как будто сплетничал. Там, среди торговых рядов… Не знаю, так ли это важно, господин, но я подумала, что на всякий случай лучше сообщить тебе об этом. – Это очень важно, Чисира, ты правильно сделала, что рассказала, – протянул Иннидис, чувствуя, как тревога возвращается и с новой силой сдавливает грудь. – Наверное, мне стоило рассказать об этом ещё раньше, господин, – пробормотала девушка, оправдываясь, – но я не подумала… То есть наоборот, я как раз подумала, что этот человек, он просто наслушался сплетен, вот и не обратила внимания на его расспросы… Ведь все в городе болтают, что Ви когда-то… – она запнулась и понизила голос, – когда-то жил в царском дворце и… служил самой царице. – Вот как? – нахмурился Иннидис. – И что же, это правда – то, о чем толкуют в городе? Вы с Мори что насчёт этого думаете? Девушка отвела взгляд и тихо произнесла: – Мы, господин, не думаем, мы знаем, что это правда. Когда мы в первый раз услышали те сплетни, то сразу же спросили о них у самого Ви. И он признался, что всё так и есть, и он только надеется, что пересуды скоро всем прискучат, а то ему уже сложно ходить днём по городу, люди глазеют и перешёптываются. Он теперь старается делать это реже. – Я понял, Чисира, спасибо тебе, – по-прежнему хмурясь от беспокойства, кивнул Иннидис. – И… что вы с Мори сказали этому человеку, когда он вас расспрашивал? – Уверяю, господин, ничего лишнего. Только то, что все и так знают. Что его привезли с шахты прошлой весной и больным… И что теперь он здоров и свободен. Но ещё этот человек спрашивал… прости, господин… он спрашивал, правда ли, что ты и Ви… что вы… что он и ты… Девушка окончательно смешалась и умолкла, так что Иннидис ей помог: – Он спрашивал, правда ли мы с Ви любовники? Чисира закивала. – И что же вы ему ответили? – Ничего. Мы ничего не ответили ему, господин. Мори сказал, что мы ничего об этом не знаем и что если бы даже знали, то всё равно нам нельзя обсуждать твои личные дела. Но он ведь спрашивал об этом не только нас, господин... – Конечно, Чисира, я понимаю, что не только… В любом случае спасибо тебе за откровенность. И Мори тоже передай мою благодарность за вашу преданность. – Мы желаем тебе только добра, господин… Вам обоим. На этом прислужница удалилась, а Иннидис поднялся в свои покои и принялся ходить из комнаты в комнату и от стены к окну. О том чтобы заснуть этой ночью, можно было даже не мечтать, и о том, чтобы поехать к амфитеатру (к Ви) тоже не стоило и думать. Если этот охотник за беглыми рабами и заинтересовался Вильдэрином всерьёз (по заказу супругов Геррейта, не иначе), то, как знать, не вздумает ли он проследить за перемещениями Иннидиса после сегодняшнего разговора? В этом случае поспешный отъезд из дома к лицедеям – к любовнику – будет выглядеть подозрительно. Лучше не давать Тихлесу Хугону лишний повод для сомнений. Их у него, судя по всему, и так предостаточно, раз он потратил не меньше двух дней, расспрашивая слуг и горожан. К полудню после бессонной ночи в голове клубился туман, глаза болели от яркого дневного света, веки жгло, а во рту пересохло. Раздражённый, вымотанный, Иннидис в нетерпении поджидал Ви и то подходил к окну, то спускался в сад, то снова поднимался к себе, садился в кресло и нервозно барабанил пальцами по подлокотникам. Ожидание казалось невыносимым и так бесило, что к глазам подступали злые слезы, хотелось выругаться и что-нибудь уже разбить, а любовник всё не возвращался. Что если Тихлес Хугон поехал потом к нему? Что если забрал на допрос и мучает, пока Иннидис здесь наворачивает бесполезные круги? Ви появился сильно после полудня. На ходу сбросив плащ, вошёл в покои Иннидиса, красивый и яркий в своей рдяной полушёлковой тунике, сияя безмятежной улыбкой и задорно сверкая чёрными глазами. Но сегодня его цветущий вид вместо обычного восхищения, нежности и желания обнять вызвал только смутное недовольство. Захотелось даже прикрикнуть: «Чему ты так радуешься, дурень?» – но Иннидис сдержался, буркнул только: – Наконец-то! Где тебя носило так долго? Он встал с кресла и требовательно уставился на Вильдэрина. Улыбка тут же сползла с лица парня, а между бровей пролегла тревожная складка. – Я остался пообедать и поболтать с другими артистами, только и всего. А что случилось? Он шагнул к нему, доверительно и нежно заглядывая в глаза, но Иннидис, по-прежнему раздражённый, не смог ответить любовнику тем же. – Почему ты не рассказал, что все в городе уже знают, кто ты такой, и проходу тебе не дают? – Не то чтобы не дают проходу… – в растерянности возразил Ви. – Просто многие смотрят вслед и обсуждают, это так. Когда-то я был привычен к такому, но с тех пор отвык, и теперь это, конечно, неприятно... – Почему ты не рассказал мне? – повторил Иннидис. – Не хотел зря волновать, – пожал плечами парень. – Я что, по-твоему, ребёнок, что от меня нужно скрывать любые неприятности? – огрызнулся Иннидис. – А я, что ли, ребёнок? – тоже начиная сердиться, откликнулся Ви. – Или только тебе можно от всего меня уберегать? И вообще, что с тобой сегодня такое? – Он настойчиво приблизился и сжал его плечи. – За что ты на меня злишься на самом деле, в чём я виноват? – Я не на тебя злюсь, Ви, – вздохнул Иннидис, высвобождаясь. – Я просто злюсь… Вообще на всё… на всех. И на себя. Вчера под вечер приходил человек, охотник за беглыми рабами. Расспрашивал о тебе, пришлось показать ему документы… И тот самый документ тоже. – Тот самый?! – Ви в ужасе округлил глаза и отшатнулся, понизил голос до шёпота: – Но там же… яд. Ты… Неужели ты всё равно его показал? – вне себя от изумления, как будто не веря, спросил он. – Там уже нет тех слов о яде, – признался Иннидис. – Иначе я бы его, уж конечно, не показал. Не хотел тебе говорить, но я там кое-что… подправил. Он достал поступной лист и вручил Вильдэрину. Любовнику хватило одного взгляда, чтобы выхватить те самые слова и всё понять, и он в потрясении уставился на Иннидиса. – Ты подделал её… эту строчку. Ради меня? Иннидис, любимый мой… Я даже не знаю, что сказать. Но ты же понимаешь, что об этом яде наверняка есть запись где-то ещё, и если её обнаружат… – Я понимаю. – У тебя могут быть неприятности. Ты не должен был… Тебе стоило сказать мне, и я бы сам сделал это, и тогда ты был бы ни при чем… – Но я сделал это, чтобы ни при чем был как раз ты, – хмуро усмехнулся Иннидис. – Хотя теперь уже неважно, теперь мы так и так сообщники. Сначала я не хотел говорить тебе, но всё-таки ты должен знать, если вдруг тебя тоже начнут расспрашивать. – И ты ещё упрекал, что я скрываю от тебя какие-то свои мелкие неприятности? – Ви многозначительно изогнул бровь. – А сам… Сам рискуешь втайне от меня, чтобы меня же и защитить. И потом на меня же за это и сердишься. Но так нечестно! – Я вовсе не сержусь, сказал же! – со злостью бросил Иннидис, сам понимая, насколько противоречат эти слова его интонации. – Я не сержусь, просто сильно беспокоюсь, – уже спокойнее пояснил он. – Когда этот Тихлес Хугон ушёл, я себе места не находил. Всё думал, устроили его документы или нет, гадал, зачем он ходил и собирал сплетни по городу. И ещё я очень боялся, что к тебе тоже придут, прямо туда, к амфитеатру, и заберут куда-нибудь на допрос… И поэтому, когда ты задержался, я был вне себя от волнения. Это, конечно, не оправдание, я всё равно не должен был так на тебя набрасываться. Извини. – Иннидис?.. – окликнул Ви, внимательно его оглядывая. – Что? – Ты вообще спал этой ночью, милый мой? Или днём? – Он положил руку ему на затылок, а пальцами другой погладил по лицу. – Похоже, что нет. Так нельзя, тебе надо поспать. – Я и правда не выспался, но сейчас всё равно вряд ли усну, – уже по инерции проворчал Иннидис, с облегчением сдавшись любимым рукам, притянувшим его к себе. – Конечно, уснёшь, – тихо сказал Ви, целуя его в висок. – Я обниму тебя, и ты уснёшь. Он оказался прав, его молодой, но такой чуткий любовник. Он увлёк Иннидиса в спальню и как есть, не раздеваясь, забрался с ним вместе под одеяло и обнял, легко поглаживая по голове и плечу. И очень скоро Иннидиса и правда затянуло в сон. Спустя несколько дней стало ясно, что Тихлес Хугон покинул Лиас, отбыв куда-то в сторону столицы. Он действительно проверил запись в канцелярии градоначальника о даровании свободы человеку, именуемому Ви, но саму вольную смотреть не стал, как и встречаться и говорить с Вильдэрином. Хотя парень утверждал, что видел похожего по описанию человека, который, как ему показалось, следовал за ним часть пути до купальни, а потом отстал. Впрочем, тут же добавил Ви, может быть, он просто ожидал и боялся его увидеть, и это сыграло с ним дурную шутку, породив излишнюю мнительность. Как бы то ни было, а когда охотник за рабами убрался восвояси, оба вздохнули свободнее, хотя и понимали, что сам по себе его отъезд вовсе не означает, что на этом всё закончилось. Но по крайней мере в ближайшие дни уже не надо было постоянно находиться настороже, то и дело ожидая на пороге законников. Какие бы сведения ни хотел Тихлес Хугон нарыть в дальнейшем там, куда уехал, ему понадобится на это время. Если он вообще продолжит этим заниматься. Пока же их жизнь потекла почти как прежде, с той лишь разницей, что теперь всё-таки приходилось оглядываться и интересоваться, не слышно ли чего-нибудь о господах из Аккиса или об охотнике за рабами. Ви предстояли последние две-три недели с сайхратскими артистами, после чего они покидали Лиас и отправлялись на побережье, в Нарриан – последнее место перед возвращением на родину. Лицедеям уже не терпелось выдвинуться в путь, несмотря на сильные дожди, которые шли все чаще, и размытые дороги. Ви же по-настоящему печалился их скорому отъезду, но это никого не удивляло, в том числе и самих артистов, которые обещали, что обязательно будут по нему скучать. Солнце сейчас, в середине осени, показывалось реже, а темнело куда быстрее, ещё задолго до ужина, так что почти все вечера Иннидис и Ви проводили дома. Сидели возле жаровни, и Ви часто играл ему на лире, кутались в уютное шерстяное одеяло и согревали друг друга обнажёнными телами, пили подогретое вино и при свете ламп читали вслух легенды и поэмы. Иннидис наконец закончил глиняную модель Лиирруна. При желании её ещё можно было самую малость подшлифовать, но вообще-то оставалось только залить бронзой. Он отложил это на конец зимы, когда дожди станут реже. Ви почти переписал рукопись, ему осталось всего несколько страниц и рисунков. Иногда они говорили, о точнее мечтали, что неплохо бы перебраться в другой город, потому что в Лиасе, где все их знают, им вместе спокойной жизни не будет. Но, кажется, оба не слишком-то верили в такую возможность. Ви – потому что в принципе не представлял, как это делается, а Иннидис – потому что понимал, что в другом городе ждёт всё то же самое. Куда бы они ни поехали, везде он останется вельможей, а Ви – простолюдином, которому не место в высшем обществе. Иннидис же от этого общества полностью отречься не мог по крайней мере до совершеннолетия Аннаисы, иначе ей потом долго придётся восстанавливать своё доброе имя. Охотник за беглыми рабами напомнил о себе за неделю до предполагаемого отъезда артистов. Точнее, напомнила о нем Реммиена. Как оказалось, она поддерживала связь с кем-то из столицы, с каким-то мелким чиновником, имевшим отношение к той службе, и поддерживала она это знакомство неспроста. Её знакомый и сообщил, что Тихлес Хугос всё-таки попал в дворцовые архивы и что-то в них нарыл, после чего отправился в Аккис. С одной стороны, нельзя было точно узнать, что именно нарыл и для чего поехал в портовый город, а с другой – догадаться было проще простого. Наверняка он хотел согласовать с господами Геррейта, что делать с полученными сведениями дальше. Для Иннидиса и Ви это в любом случае грозило обернуться бедой. Хорошо хоть, удалось узнать об этом заранее, а значит, оставалось время, чтобы отправить любовника в Мадриоки и спрятать там до поры. Туда за ним нескоро догадаются прийти, ведь и сам Иннидис не бывал в родных краях долгие годы. Оставалось только уговорить Ви, убедить его, что Иннидиса не накажут за исчезновение любовника. Проще говоря, ввести парня в заблуждение, иначе, чего доброго, он ещё откажется покидать Лиас и оставлять Иннидиса одного. А то и вовсе постарается выгородить его и взять на себя вдовесок к остальному ещё и вину за подделку документа. С него станется. Всё-таки Реммиена была права, и Вильдэрин иногда действительно превращался в возвышенного дурня, да ещё и в самое неподходящее для этого время. Мог превратиться в него и сейчас, когда Иннидису грозили всего лишь штраф или заключение, а ему – казнь или рабство. На такой риск Иннидис не готов был пойти и уже почти придумал, как убедить любовника уехать хотя бы на время. Потом Ви, наверное, разозлится и скажет, что Иннидис не должен был что-то утаивать и всё решать за него, словно он по-прежнему раб, неспособный распорядиться собственной жизнью. Но пусть злится. Пусть хоть возненавидит и покинет его навсегда, только бы оставался жив и на свободе. В конце концов, в этом смысле ответственность за судьбу любовника и впрямь лежала на Иннидисе. Это он выкупил его у смерти в тот момент, когда сам Ви хотел умереть, и он дал ему свободу, о которой парень не просил. Своей ли волей Иннидис переплёл и изменил нить его жизни, или же сам оказался орудием богов, но именно он не сумел в полной мере защитить эти изменения, так что он и должен в первую очередь нести бремя последствий. Боги, однако, распорядились иначе, и ни в какие взгорья Мадриоки Ви не поехал. Как раз в тот вечер, когда Иннидис готовился уговорить любовника туда отправиться, Ви сам заговорил об отъезде. Правда, совсем иначе. Вернувшись от артистов, он выглядел печальным и задумчивым, льнул к Иннидису и целовал его даже чаще обычного, а потом уселся у его ног, сложил голову ему на колени и тихонько сказал: – Они зовут меня отправиться с ними. В Нарриан, а после в Сайхратху. Стать одним из них… Потому что я не иллиринец, а неизвестно кто, а значит, могу стать кем угодно. Потому что я освобождённый раб, а одним из благодеяний Унхурру, которое он совершил в этих краях, было как раз освобождение умирающего пленника: он разбил его цепи и исцелил его. И поэтому в моей истории Белогривка увидел знак… И сегодня предложил мне уехать с ними. – А ты? – осипшим голосом спросил Иннидис, умудрившись ощутить сразу и отчаяние от грядущей разлуки, и надежду, что таким образом Ви спасётся. – Ты согласился? – Белогривка не требовал от меня ответа сразу же. Он сказал подумать и сказал поговорить с моим другом... С тобой то есть. И вот… я говорю... спрашиваю. – Если ты хочешь знать, что я думаю… – Хочу. – Тогда я скажу, что ты должен ехать, – выдавил Иннидис, приглаживая его волосы и чувствуя, как от собственных слов сжимается сердце. – Здесь, в Иллирине, ты ещё долго не сможешь чувствовать себя в безопасности. А там станешь не только по-настоящему свободным, но и, если я верно понял, ещё и очень уважаемым человеком. Другой такой возможности у тебя может не быть... Ви поднял голову от его колен и пытливо посмотрел на него снизу вверх. – Правда? Ты правда так считаешь? И не станешь меня удерживать? Иннидис нашёл в себе силы только на то, чтобы кивнуть. Ви отодвинулся от него и встал на ноги, и он поднялся следом. Несколько мгновений они молча стояли друг напротив друга, затем Ви сказал: – Хорошо, – и отвернулся, чуть опустив голову. И снова они молчали, пока Иннидис не отыскал в себе хоть какие-то слова. – Вильдэрин, – он сжал его плечо, – твоя жизнь слишком ценна, чтобы рисковать ею, оставаясь здесь. Ви рвано, громко вздохнул, а потом вдруг сбросил его руку, резко обернулся, и лицо его исказилось от боли. – Нет! Иннидис, нет, не смей! – выпалил он. – Не отказывайся от меня с такой лёгкостью! Прошу! Я не вынесу этого ещё раз! Неужели ты можешь так запросто от меня отказаться? Но почему? Не надо, пожалуйста! Я не готов расстаться с тобой, я не хочу покидать тебя! Его отчаянные слова растерзали Иннидиса, и сердце защемило. Но в то же время в груди вспыхнула надежда. Как ему сразу не пришла в голову такая мысль? Ведь они могут – наверняка могут! – отправиться в Сайхратху вместе… Сбежать. Начать там новую жизнь! …Только сначала надо будет со всем здесь разобраться, закончить все дела, и он ведь не может бросить Аннаису на произвол судьбы. А Вильдэрин не может покинуть страну раньше, чем другие лицедеи... Иннидис устремился к любовнику и прижал к себе. – Ви, родной мой, я вовсе не думал от тебя отказываться! Ты же сам заговорил об отъезде... Если ты не хотел уезжать, зачем вообще рассказал мне об этом, зачем спросил, что я думаю? Ви замер в его объятиях, спрятал лицо у него на груди, а затем, через минуту или больше, отстранился и прикрыл глаза ладонями. – О, боги, – прошептал он. – Извини. Мне так стыдно. Не знаю, как объяснить... как признаться... Он отнял руки от лица, и на его скулах и правда играл яркий румянец, заметный даже при свете ламп. – Всё-таки попробуй, – мягко произнёс Иннидис, оглаживая его плечи. – Чего ты стыдишься, дорогой мой? – Своих истинных побуждений, – после недолгого молчания выдохнул любовник. – Ты спросил, я задумался и… понял. И теперь мне стыдно, потому что они, эти побуждения, и правда стыдные... Я ведь рассказал тебе о предложении артистов только потому, что думал, будто ты меня удержишь, не позволишь уехать… Точнее, я надеялся на это и верил… Или нет, не так: я хотел увериться в этом. Хотел убедиться, что твоя любовь ко мне настолько сильна, что ты никуда меня не отпустишь и ни с кем! – Его длинные ресницы подрагивали, а в глубине глаз таилась такая горечь, что Иннидису захотелось, чтобы он закрыл их, и тогда можно было бы поцеловать его веки, успокаивая. – Но, возьми меня тьма, теперь я сам вижу, насколько это глупо и стыдно, – продолжал Ви, постепенно ускоряя речь, словно боялся, что иначе потеряет мысль или его прервут. – Можно подумать, ты обязан любить меня именно так, как мне нравится, и с такой силой, с какой я желаю… Это так самонадеянно с моей стороны… Тем более что мы с тобой никогда не обсуждали, чего хотим от будущего и есть ли оно у нас вообще. Общее будущее, я имею в виду. Ну ладно, я избегал думать о своём завтрашнем дне, потому что уже отчаялся что-то предугадать. Но ведь и у тебя я ни разу не поинтересовался, чего ты хочешь, как видишь своё и наше завтра и чего ждёшь от меня. Я ни разу не спросил тебя об этом, зато был полон самых сладостных ожиданий, которые сам же себе и придумал, а потом сам же разозлился, что они не сбылись, прости! Я знаю, что ты любишь меня, и я тоже тебя люблю. Но даже если ты любишь меня не настолько сильно, чтобы удерживать и не отпускать, я всё равно не должен был… – Ви! Сейчас помолчи, пожалуйста, – прервал его Иннидис, и парень умолк. – Послушай. Всё ведь как раз наоборот. Я люблю тебя настолько сильно, что ради твоего блага отпущу хоть на край света... И сам отправлюсь следом. – Ты – что? Что ты сделаешь? – потрясённый, Ви даже приоткрыл рот от изумления. – Отправлюсь за тобой. В Сайхратху. Если ты этого желаешь, конечно. – Ради меня? Ты бросишь всё здесь? И уедешь со мной? Правда? – Конечно. Не ради тебя – ради нас обоих. Я слишком люблю тебя, чтобы потерять. А переезжать с места на место мне уже приходилось, причём по причинам, куда менее значимым. И пусть сейчас это будет другая страна, а не другой город, но скульптором я могу быть где угодно. Он сознательно преуменьшил сложность такого переезда и намеренно уточнил, что готов на него не только ради Ви. Иначе, если любовник решит, будто Иннидис идёт из-за него на какие-нибудь жертвы, то начнёт этим мучиться. Неизвестно, осознавал ли сам Ви в себе это противоречие, но Иннидис замечал неоднократно. С одной стороны, парень зачастую нестерпимо хотел видеть подтверждение, что Иннидис его любит и что для него и ради него готов сделать что-то значимое. С другой – он же чувствовал себя неловко и чуть ли не виноватым, если, как ему казалось, доставлял неудобства и лишние заботы. Иннидис думал, что понимает, отчего так происходит. Будучи рабом для утех, Ви привык, что ценен и любим лишь тогда, когда приносит радость и утешение, а не сложности, и его отношения с царицей, насколько было известно Иннидису, именно на том и строились и так и выглядели. Однако, как и прочим людям, Вильдэрину наверняка тоже хотелось чувствовать, что он значим и любим и сам по себе, даже когда не пытается быть идеальным, а отношения с ним сопряжены с какими-нибудь трудностями. Может быть, однажды Ви удастся изжить в себе это внутреннее противоречие, и может быть, даже получится чем-то ему в этом помочь. По крайней мере, Иннидис надеялся на это. Пока же он просто принимал в нём и эту особенность тоже, наряду с прочими, и старался проявлять и показывать свою любовь так явственно, как только мог, чтобы по возможности избавить возлюбленного от сомнений и неуверенности. Иннидис приласкал его смуглую, приятную на ощупь щеку тыльной стороной ладони и улыбнулся, отвлекаясь от прежней темы: – А знаешь, красавец мой, мне вообще-то кажется, что ты ютраниец. Хотя бы один из твоих родителей наверняка выходец оттуда, с Ютранийских островов. Ни за что не поверю, что вашему Белогривке не приходило это в голову. – Приходило, конечно, он же не слепой, – не стал спорить Ви и тоже улыбнулся. – Как и мне самому. Но поскольку полной уверенности всё-таки нет, – он многозначительно пожал плечами, – то считается, что мои предки могут быть откуда угодно родом. Даже из Сайхратхи. Ви опустился на тахту, и теперь уже Иннидис пристроился у его ног и снова обвёл ладонью овал его лица, скользнув пальцами по гладким щекам и подбородку. Если бы любовник жил на сотню или даже полсотни лет раньше, когда в Иллирине было принято носить пышные густые бороды, то отсутствие поросли у него на лице сочли бы изъяном. Но в нынешние времена, когда в моду прочно вошли чисто выбритые щеки, а бороды начали считать признаком варваров и черни, такая внешняя особенность, свойственная в основном островитянам и тэнджийцам, воспринималась как очень удачная. Хотя из-за неё Вильдэрин все ещё смотрелся юношей, и некоторые люди так и относились к нему, как к юнцу. А ведь по сути он был уже молодым мужчиной… – Видимо, артисты просто очень хотят, чтобы ты поехал с ними, – рассмеялся Иннидис. – И я рад этому. Рад за тебя. Да и за себя тоже… Знаешь, мы ведь там сможем жить куда свободнее. Там между нами не будет такой пропасти, как здесь. В Сайхратхе я стану просто одним из чужеземцев, хоть и благородного происхождения. А ты будешь… жрецом? Так получается? – Жрецом?.. – вторил Ви, прищурившись, а потом с деланным испугом вскинул брови. – Это звучит так странно и пугающе! Если честно, я не задавался этим вопросом. Я ведь считал, – он усмехнулся, – что ты меня не отпустишь, и сам тоже не собирался уезжать. Помнишь? Но ты… – Ви склонился над ним и надолго прижался губами к макушке. – Ты сделал меня по-настоящему счастливым, когда сказал, что отправишься туда вместе со мной! Мне едва верится, что это правда, и что я смогу и дальше заниматься тем делом, которое полюбил, и при этом рядом со мной будет человек, которого я люблю ещё сильнее. Даже не знаю, Иннидис, чем я заслужил такое чудо, как ты! – Тем, что ты сам чудо?.. – с ласковой усмешкой сказал Иннидис, но тут же серьёзно добавил: – Только ты не совсем верно меня понял. Я отправлюсь в Сайхратху не вместе с тобой, а следом за тобой. – Как это? – забеспокоился Ви. – Я в ответе за Аннаису, я не могу устроить ей бродячую жизнь и ехать с вами до Нарриана, потом жить там неизвестно где и лишь затем выдвинуться в Сайхратху… Нет, так не годится. Я приеду с ней позже и сразу туда. И я найду тебя там. А пока вы будете странствовать до побережья и устраивать зрелища, мне нужно будет устроить все здесь: продать дом, рассчитать слуг… Возможно, вывести какие-то деньги из морской торговли. Найти надёжного человека, чтобы управлял наследством Аннаисы… Ну и так, по мелочи. – То есть мы всё же расстанемся? – в ужасе прошептал Ви. – Ненадолго. Сколько времени артисты собираются провести в Нарриане? – Они слишком задержались здесь, поэтому там останутся всего на месяц. Им нужно вернуться в Сайхратху и прибыть к главному столичному храму в середине зимы, не позже дня её перелома. – Значит, мы с тобой расстанемся не больше, чем на три месяца. Да, мне тоже кажется, будто это нестерпимо долго... Но на самом деле это всего три месяца. За этот срок я постараюсь закончить все свои дела здесь и приеду к тебе, дорогой мой, вот увидишь… Говоря всё это и мечтая, Иннидис понимал, что вполне может случиться так, что судебное разбирательство, если таковое будет, задержит его здесь куда дольше. И тогда он не сможет не то что куда-то приехать или откуда-то уехать, но даже заняться продажей дома. Однако Ви об этом знать не следовало. Пусть отправляется в путь со спокойной душой, а Иннидис… Что ж, как-нибудь он это переживёт. А вот если любимого схватят законники и казнят, ему самому останется только сдохнуть от ненависти к себе и презрения. – Ты ведь правда приедешь ко мне? – спросил Ви, а потом вдруг скользнул на пол, оседлал его бедра, сжал его лицо в своих ладонях. – Я хочу, чтобы ты знал, Иннидис: я буду ждать тебя там. И если однажды ты засомневаешься, ехать ли, вспомни, что я тебя жду. Обещай мне. Ты можешь даже сам не верить, что однажды доберёшься туда, но я верю. Помни, что я верю. Я знаю, ты приедешь ко мне, приедешь за мной, и ты найдёшь меня там, и после этого мы уже никогда не расстанемся. – Он твердил это, как заклинание, и его слова проникали Иннидису в самое сердце, терзали душу, и слушать их было больно и сладко одновременно. – Ты ведь будешь думать обо мне каждый день? Я так хочу, чтобы ты думал обо мне… прямо сейчас… и всегда. Иннидис больше не мог этого выносить. Душу разрывало, слезы подступали к глазам, и он боялся, что расплачется всерьёз. И тогда Ви, конечно, что-то заподозрит... Надо было как-то прекратить его пронзительную речь. – Я и так думаю о тебе всегда, милый мой, – охрипшим голосом сказал Иннидис. – А сейчас тем более… Разве могу я о тебе не думать, когда ты сидишь на мне вот так, такой соблазнительный и в такой позе? – Вообще-то так и было задумано, – тихонько рассмеялся Вильдэрин и потянулся к нему губами. Скорбные мысли тут же выветрились из головы. *** До отъезда любовника Иннидис жил, раздираемый двумя противоположными желаниями. Он хотел оттянуть день разлуки, мечтая, чтобы Ви никуда не уезжал и оставался с ним и дальше – и он же подгонял время, желая, чтобы артисты, а вместе с ними и Вильдэрин, покинули Лиас как можно скорее. Ведь чем раньше Ви уберётся отсюда, тем дальше успеет уехать, прежде чем на него натравят охотников за беглыми рабами, и тем выше вероятность, что он достигнет Сайхратхи быстрее, чем его найдут и даже поймут, где искать. Иннидис же в свою очередь постарается запутать их, пустив по ложному следу. В том, что господа из Аккиса, а по их воле и охотники за рабами, от Вильдэрина уже не отстанут, Иннидис окончательно понял позавчера, когда узнал, что к Роввану Саттерису на днях приходил один из законников и задавал вопросы о пресловутой сделке. Ровван сам рассказал Иннидису об этом визите и присовокупил: – Ты уж не обессудь, но я сказал ему всё как есть. Что этот твой Ви достался тебе от прежнего владельца без документов. А я как владелец нынешний пошёл тебе навстречу и всё-таки оформил купчую на раба, которого у меня на шахте к тому времени давно уже не было. И да, я понятия не имел ни о каком поступном листе на дорогостоящего невольника. В глаза не видел. И в этом тоже честно признался. Уж не знаю, – проворчал он, – что ты там за плутовство затеял, но я из-за твоих дел страдать не намерен. Иннидису сложно было его за это винить. Спасибо и на том, что Ровван вообще открыл, о чём его спрашивали, и поделился тем, что отвечал. Хотя бы понятнее будет, к чему готовиться. А мог ведь и промолчать. Иннидис не скрывал от любовника, что документами на него по-прежнему интересуются, но преподносил всё так, будто это чревато бедой только для самого Ви, тогда как Иннидису грозят только мелкие неприятности вроде небольшого штрафа, с которыми он с лёгкостью справится. Вильдэрину же ни в коем случае нельзя попадать в руки охотникам за рабами или законникам, а потому он должен вести себя очень осторожно, даже когда уедет с артистами. Впрочем, осторожность следовало проявить не только Ви, но и сайхратским лицедеям, если они и правда хотели довезти парня до Сайхратхи. Не сегодня завтра их могут спросить о молодом иллиринце, который участвовал с ними в представлениях. И достаточно всего одного необдуманного ответа, чтобы это выдало Ви и тем самым его погубило. Сайхратские артисты ведь понятия не имели, что за парнем вскоре может начаться охота, а потому в вопросе, заданном невзначай, они могли не увидеть подвоха. Стоило их предупредить, попросить о помощи и надеяться, что это их не отпугнёт. И конечно, лучше было говорить не со всеми сразу, а с кем-то одним. Например, с Гухаргу Думешом, раз он у них вроде как главный и к тому же знаком с Хатхиши, которая в беседе между ним и Иннидисом могла выступить переводчицей. Так уж получилось, что на постоялый двор, где жил седовласый мужчина, они вошли ровно в тот момент, когда оттуда по короткой лестнице спускалась яркая молодая женщина, которую Иннидис прежде не видел. – Его местная подружка, – бросила Хатхиши, как только они прошли мимо. – Нога, значит, совсем зажила? – ухмыльнулся Иннидис. – Повезло, что мы не явились сюда часом раньше и не помешали. – Иннидис оглядел маленький и скромный внутренний дворик и столь же простую входную залу, облицованную известняком. Наверняка и комнаты не отличались пышностью, но в Лиасе и неоткуда было взяться богатому постоялому двору, это не Тиртис, где останавливалось много приезжих. Так что хорошо, что хоть такой здесь имелся. – Надеюсь, он в хорошем расположении духа и не решит, будто мы не вовремя. – Он всегда примерно в одинаковом расположении духа, – хмыкнула Хатхиши. – Благожелательном и невозмутимом. Никогда не понять, о чём думает. – Может быть, это не так уж и плохо, – пробормотал Иннидис, в который уже раз за сегодня выстраивая мысленный диалог с Гухаргу Думешом. Ничего не мог с собой поделать, хотя и знал, что придумывать за человека его реакцию и ответы – напрасная трата времени. Белогривка открыл на стук почти сразу. В домашней тунике из мягкой некрашеной шерсти и с кое-как собранными в хвост волосами, сейчас он мог бы сойти за простого горожанина, но повадки всё-таки выдавали в нём вельможу. Он с вежливым удивлением поприветствовал незваных гостей и был так любезен, что пригласил их войти и даже вспомнил имя Иннидиса. Затем с учтивой полуулыбкой глянул на Хатхиши, что-то сказал на сайхратском и указал сначала на свою ногу, а потом на палку, на которую опирался. Судя по реакции женщины, сказанное ей понравилось: она взмахнула руками, издала короткий возглас на сайхратском и удовлетворенно рассмеялась. Гухаргу Думеш предложил им место на скамье у пустующей стены, а сам уселся на кресло возле низкого круглого стола. Как и предполагал Иннидис, комната и впрямь оказалась довольно скромной, и это при том, что богатый чужестранец наверняка выбрал одну из лучших. В остальных, наверное, кроме кровати, сундука и какого-нибудь стула и вовсе не было мебели. После обмена несколькими ничего не значащими вежливыми фразами Иннидис наконец заговорил о том, что его сюда привело. Хатхиши переводила. – Мой друг, которого вы называете Текерайнен, сказал, что вы зовёте его с собой в Сайхратху. Это правда? Гухаргу Думеш прищурился, склонил голову набок и с лёгкой усмешкой что-то произнёс. – Он говорит, что это правда, – перевела Хатхиши, – и он интересуется: ты хочешь, чтобы они отменили приглашение, и Ви остался бы здесь, с тобой? – Ни в коем случае! – Иннидис с возмущением воззрился на Хатхиши, будто она неперевела, а самавысказала такое предположение. Затем всё-таки посмотрел в глаза сайхратскому лицедею и, словно бы это помогало тому понять иллиринский, проговорил медленно и отчётливо: – Я хочу, чтобы он уехал с вами, потому что здесь ему угрожает опасность, возможно, что смертельная. И я хочу, я прошу, чтобы вы ему помогли. С помощью Хатхиши Иннидис рассказал мужчине то, что мог рассказать, не вдаваясь в подробности, чтобы не выдать ненароком то, чем Ви делился с ним как с близким человеком. И он заверил, что на Текерайнене нет никакой вины, но есть люди, которые хотели бы снова сделать его рабом. Для себя. И ради этого собирались воспользоваться ошибками в документах. Гухаргу Думеш слушал внимательно, и на его лице читалось сдержанное любопытство. Затем, немного помолчав и покивав каким-то своим мыслям, он длинно и тоже медленно заговорил на сайхратском. Иннидис, как и всегда, уловил и распознал только отдельные слова. – Он утверждает, – сказала Хатхиши, – что когда они пригласили с собой Ви… Текерайнена, и когда он согласился, то стал одним из них, а у них принято заботиться о благополучии друг друга, тем более в пути. И поэтому он, конечно, постарается увезти его незаметно. А если у преследователей возникнут к нему вопросы, то он, Гухаргу Думеш, воспользуется своим именем и своими деньгами, чтобы их отвадить. И будет надеяться, что это поможет. Но это всё, что он может обещать. Этого, на взгляд Иннидиса, уже было достаточно. Белогривка ещё что-то добавил, и Хатхиши, нахмурившись, перевела: – Он спрашивает, почему просить его об этом пришёл ты, а не сам Текерайнен. Иннидис замялся, пытаясь придумать что-то убедительное, но в конце концов сказал как есть: – Потому что Текерайнен не осознает угрозу для себя в полной мере. Потому что кое-что я от него скрыл, иначе он понял бы, что и мне тоже от всего этого грозит настоящая, хоть и не смертельная опасность. Он же думает, будто я отделаюсь всего-то мелкими неприятностями и в скором времени последую за ним в Сайхратху. И я последую, но… может быть, не так скоро, как обещал. Если меня обвинят в... – Он не договорил, только махнул рукой. – Если он узнает об этом раньше времени, то может не поехать с вами, а остаться со мной... Это глупо, но он способен на такую глупость. Гухаргу Думеш посмотрел на него задумчиво и что-то пробормотал. – Он говорит, – буркнула Хатхиши, – что ты, видимо, тоже. Способен на глупость, он имеет в виду. И я вообще-то с ним согласна. Она уже говорила об этом раньше, и они даже успели поспорить на этот счёт, ещё когда Иннидис просил её стать переводчицей и рассказал, что задумал. Женщина утверждала, что он не должен принимать такое решение один. Даже из благих побуждений. Даже чтобы спасти Ви. Потому что Иннидис не может провидеть будущее и знать, чем все обернётся. И что она в своё время вот ровно так же решила пожертвовать собой ради сына, не обсудив это с ним, и вот как всё вышло. – Но я не могу ему сказать, Хатхиши, – робко возразил Иннидис. – Я же его знаю: он либо откажется уезжать и тем самым, вероятно, приговорит себя к смерти или рабству, либо всё-таки поддастся на уговоры и согласится, но тогда всё время будет чувствовать себя виноватым и терзаться, что якобы бросил меня одного в опасности. И потом, в жизни ведь не всегда и не у всех подобные решения оборачиваются такой бедой, как у тебя и Киуши… – Вот только потому, что я это понимаю, – процедила женщина, – как понимаю и то, что моим языком говорит опыт только нашей с сыном судьбы – только поэтому я и согласилась хранить твою затею в тайне от Ви. – И я благодарен тебе за это… Так ты поможешь с переводом? – Разве у меня есть выбор? – хмыкнула Хатхиши. – Но ты не боишься, что сам Белогривка откроет нашему мальчику, что ты задумал? Или что они вообще передумают брать с собой человека, за которым в любой момент может начаться охота? – Боюсь, – со вздохом признался Иннидис. – Но придётся рискнуть. Если не сказать им об угрозе, они не смогут его защитить. Надо попытаться. В Сайратхе не действуют иллиринские законы, и если он туда доберётся, то станет неподвластен им. В Мадриоки, где я прежде надеялся его спрятать, он никогда не будет в такой безопасности. На эти слова Хатхиши уже ничего не сказала, только удручённо вздохнула. И вот, теперь Белогривка задавал Иннидису пусть не такие же, но похожие вопросы. – Он спрашивает, – перевела женщина, – почему ты и в самом деле не хочешь сразу же уехать с ним? Почему вместо этого скрываешь от него правду? Иннидису казалось это очевидным, но, конечно, очевидным это было только для него. – Боюсь, если мы исчезнем сразу оба, и если при этом все мои опасения подтвердятся, то искать нас станут намного усерднее, чем одного Текерайнена. Если же я пока останусь здесь, то постараюсь направить поиски в другую сторону... И потом, всё-таки на мне племянница, ей двенадцать… я не могу ни бросить её, ни заставить странствовать по Иллирину. И вот ещё что… не говори ему о нашей беседе. Ради его же блага. Гухаргу Думеш медленно кивнул. – Я буду молчать, пока мы не покинем Иллирин. Но потом расскажу ему об этом разговоре. Спорить Иннидис не стал, и на этом они распрощались. Он вернулся домой с тяжёлым сердцем. И ещё тяжелее было войти в комнату Ви, посмотреть ему в глаза и солгать, когда тот поинтересовался, где же Иннидис пропадал. – Мы с Аннаисой закончили танцевать, – говорил любовник, – и я поднялся к тебе, но тебя не нашёл. И во всем доме тоже. И никто не смог сказать, где ты. Я так волновался! Не знал, что и думать. Знаешь, от всех этих новостей… – Извини, пожалуйста, – выдохнул Иннидис. – Я думал, что вы ещё долго будете заниматься, и решил проехаться по городу. Конечно, стоило кого-нибудь предупредить. – Главное, что ты вернулся и ты в порядке, – улыбнулся Ви, приглаживая его растрепавшиеся волосы. Иннидис порывисто прижал его к себе, уткнулся лицом в его плечо и сдавленно прошептал: – Как же я люблю тебя, мой Ви… мой Вильдэрин… Я так сильно тебя люблю! Всегда буду…