Сердце скульптора

К старому полуразрушенному амфитеатру с лёгкой руки Реммиены начали стекаться не только простые горожане, но и лиасская знать. Ведь если сам градоначальник и его супруга не побрезговали посетить представление чужестранцев, то и другим, как выразилась Аннаиса, тоже можно. К тому же здесь, в Лиасе, почти не было других подобных развлечений, и чтобы посмотреть театральное действо, приходилось ехать в Тиртис. Конечно, зрелища, которые устраивали чужаки, отличались от иллиринских, а половина вельмож к тому же не знала сайхратского наречия, но те, кто знал, пересказывали остальным сюжет, да и по действиям и эмоциям артистов многое можно было понять. В скором времени сайхратские лицедеи стали довольно известны в городе, а заодно с ними и Ви. С одной стороны, это радовало Иннидиса, и он гордился возлюбленным, а с другой, это же его и тревожило. Молодой красивый прислужник и прежде привлекал внимание некоторых горожан, а теперь люди задались вопросами, кто он, откуда взялся, как очутился в их городе и попал к Иннидису Киннеи. Те же, кто знал, что когда-то он был рабом для утех, а после освобождения стал его любовником, теперь заинтересовались подробностями, что было попросту небезопасно, ведь с документами на Ви было далеко не всё в порядке. Реммиене, вероятно, тоже пришло это в голову, но слишком поздно. Наверняка она искренне хотела увидеть своего друга на арене театра и поддержать его, а заодно привести больше зрителей, но не учла, что у возросшей известности артистов есть и оборотная сторона. Недоверчиво осматривая расколотые каменные сиденья и щели, из которых пробивались бодяк и пырей, а кое-где наползала на камни тёмная зелень можжевельника, вельможи выбирали места и усаживались ближе к арене. Иннидис с Аннаисой тоже были среди этих вельмож, и Реммиена, увидев их, поманила к себе и пригласила сесть рядом – с собой, Милладорином и Ровваном Саттерисом, отчего племянница пришла в неописуемый восторг. Иннидис впервые видел Вильдэрина в роли, в которой он играл почти самого себя – очаровательного юношу, немного наивного, заплутавшего в мире мёртвых, но вернувшегося к жизни. И выражение его лица было таким трогательным, а сильный мелодичный голос звучал так печально, что сложно было не проникнуться сочувствием. Удовольствие от представления, впрочем, подпортил Ровван. Мужчина повернулся к Иннидису, как раз когда Ви покинул небольшой участок арены, отведённый под выступление и огороженный тростниковыми ширмами. Само выступление как раз подходило к концу, завершаясь ликующим песнопением под барабанный бой. – Да ты никак обманул меня, друг мой, – сказал Ровван и погрозил ему пальцем вроде бы шутливо, но в голосе отчетливо слышался упрёк. – Когда мы с тобой… хм… выписывали на этого твоего Ви купчую, ты утверждал, будто он самый обычный и в нём нет ничего примечательного. У меня и тогда-то были кое-какие подозрения, но всё же я тебе поверил… А теперь уже точно вижу, что он был не простым рабом. Неясно только, как оказался на шахте… И сколько же он стоил на самом деле, а? – Да нисколько он не стоил, – вмешалась Реммиена, издав тихий смешок. – Уж ты бы, во всяком случае, его стоимость тогда точно не распознал, так и сгноил бы паренька на руднике. Это только наш сердобольный Иннидис вечно бросается всех спасать. Так что отстань от него, пусть разочек получит за свою жалостливость хоть какую-то награду. Хотя, – она мазнула взглядом по Иннидису и снова рассмеялась, уже насмешливо, – он и от этого отказался. Нет чтобы продать раба по его настоящей цене, какая вышла бы прибыль! Но нет. Поразительное бескорыстие. Или расточительность. – Извини, Ровван, – с покаянным видом произнёс Иннидис. – Я тогда только-только вернулся из Эшмира и, честное слово, ещё сам понятия не имел, что Ви многому обучен. Ну а внешняя привлекательность… Многие люди в молодости хороши собой, это не показалось мне чем-то необычным, я попросту не придал этому значения. Ещё раз прости. Клянусь, у меня и в мыслях не было тебя обманывать. – Ладно уж.... Это я больше так, шутя, – пожал плечами Ровван и с усмешкой обратился к Реммиене: – А насчёт награды, сдаётся мне, ты всё же ошибаешься. Доходили до меня слухи, что свою награду он всё-таки получил, а? – хохотнул мужчина, явно намекая на его с Ви отношения. Иннидис не стал с этим спорить, как и Реммиена. Милладорин же и вовсе нахмурился и проворчал: – Дайте уже дослушать гимн. Это вы ни словечка не понимаете, а я вообще-то слушаю. В тот раз всё ограничилось этим неловким разговором, и спустя неделю Иннидис немного успокоился, решив, что тревожился чрезмерно, хотя мысль о поступном листе Вильдэрина не оставляла по-прежнему. Сам же Ви был очень рад, что людей стало больше, и признавался Иннидису, что с перепуга даже играть стал лучше и что остальные артисты тоже это заметили, а Белогривка даже похвалил. И это не говоря о том, что вельможи оставляли в чашах для подношений куда больше денег, чем простонародье, и немалая часть из них доставалась Вильдэрину. Так что он уже приобрёл не только лиру и дорогую ткань для одежды, на которые копил до этого, но и очередные медные браслеты и ожерелье с вкраплениями сердолика. Хоть любовник и утверждал когда-то, что наряжаться его приучили с детства, и именно поэтому он тратит на это время и деньги, было заметно, что дело не только в привычке. Всё-таки он и сам получал удовольствие, украшая себя, и эта его черта, как и многие другие, тоже умиляла Иннидиса. Он уже несколько раз напоминал себе, что надо бы отдать ему некоторые из своих украшений, которые давно не носил: парню они доставят куда больше радости, чем равнодушному к ним Иннидису, и пусть лучше красуются на блистательном Вильдэрине, чем теряют блеск, спрятанные в шкатулках и сундучках. Надеясь не забыть об этом хотя бы сегодня, Иннидис сразу после утренней встречи со счетоводом постучал и вошёл в гостевую комнату, куда Ви наконец-то переселился. Сейчас он сидел на скамье возле открытого окна, склонившись над багряной полушёлковой тканью, стекающей с его коленей на покрытый многоцветным ковром пол. При виде Иннидиса вскинул голову и просиял, рука с иглой и ниткой замерла в воздухе. – Как прошла твоя встреча, всё хорошо? – Не хорошо, не плохо – средне. Как обычно, – улыбнулся Иннидис, подходя ближе и целуя его в макушку. – Ты что это делаешь? – с удивлением кивнул он на блестящую ткань, лежащую на его коленях, и сам уселся на ворсистую подушку у его ног. – Шью. Я, видишь ли, истратил почти все деньги, – Ви смущённо рассмеялся, – потому и решил сшить сам, а не идти к портному. Что-то сложное я бы не осилил, но тунику вполне. Иннидиса не удивило, что любовник так быстро и не раздумывая истратил весь свой изрядно увеличившийся заработок. Он всё ещё не приучился считать деньги и распоряжаться ими разумно, но нельзя было его за это корить, ведь прежде у него совсем не было такого опыта, и никто его не учил. Несомненно, со временем Ви сам научится, для этого он достаточно умён. – Ты что... умеешь шить? – А вот это Иннидиса уже удивляло. – Чего я только не умею, да? – снова усмехнулся Ви, теперь уже дразняще. – Дай подумать… Например, владеть мечом и стрелять из лука? – Да, этого не умею, – вздохнул парень и плутовски на него покосился. – Хочешь меня научить? – Если ты сам этого желаешь. – Я люблю учиться новому, – посерьёзнел Ви и добавил с лёгким беспокойством: – Конечно, если только тебе не будет в тягость учить человека, который никогда в жизни не держал в руках настоящего оружия. Да и вообще дрался только в детстве и всего лишь несколько раз. За драки нас тоже сильно наказывали, – будто извиняясь, пояснил он. – Говорили, что в драках мы можем навредить себе и стать непригодными... – Мой дорогой Ви, – Иннидис огладил его колено и стопы, – когда же ты наконец уяснишь, что не можешь быть мне в тягость? Чем бы мы вместе ни занимались, меня это всегда только радует. Так что хватит думать обо мне всякую ерунду. – Я думаю только о том, что люблю тебя, Иннидис, – тихо сказал Вильдэрин и, отложив в сторону ткань и иглу с нитью, сам соскользнул со скамьи на пол и прильнул к нему, целуя и шепча нежности, от которых тело приятно покалывало мурашками. После полудня Иннидис с любовником перешёл в свои покои, обжитые всё-таки куда лучше, и там наконец вспомнил, что хотел предложить ему свои украшения. Достав из небольшого сундучка широкий браслет из позолоченной бронзы с чёрным агатом и такое же ожерелье, положил возле парня на тахту, сам сел рядом. – Я всё равно уже давно не ношу это, поэтому, если тебе нравится, то возьми себе. И вообще, если хочешь, можешь пользоваться любыми моими украшениями, какие найдёшь. Я буду рад видеть их на тебе. – Правда? – не стал скромничать Вильдэрин и просунул в браслет правое запястье, повертел им, любуясь, затем подхватил на ладонь ожерелье и погладил большим пальцем. – Они очень красивые! – На тебе всё красиво смотрится, – проронил Иннидис и, развернув его запястье к себе, поднёс к губам, целуя шелковистую, тонкую в этом месте кожу, где всё ещё видны были слабые следы от собачьих укусов. – Спасибо тебе. Хотя ты, может быть, не знаешь, но на тебе украшения и драгоценности тоже смотрятся великолепно! – Да, но ты по-настоящему ими наслаждаешься, а я вечно о них забываю. Обычно мне бывает лень что-то там подбирать, сочетать одно с другим… – Я заметил, – улыбнулся Ви. – Но завтра тебе всё-таки придётся? – Завтра – да. – Я тебе помогу. – Аннаиса нам этого не простит, – рассмеялся Иннидис. – Это же одна из её любимых забав – придать своему дяде-простаку вельможный вид. Ви склонился к нему, и его шёпот волнующе защекотал ухо. – А мы ей не скажем… Пусть я не смогу быть с тобой на том пиру, но поучаствую в нём иначе. О завтрашнем пиршестве Иннидис узнал внезапно и только вчера вечером. От Реммиены пришло приглашение в особняк градоначальника и, кажется, они там сами готовили празднество в спешке, узнав, что в Лиасе на несколько дней остановятся двое вельмож – супруги Геррейта со свитой. Сюда из Аккиса – далёкого портового города – их привело желание осмотреть перед покупкой месторождение серебросодержащей руды, находившееся неподалёку от здешних мест. Приглашение на пир прозвучало весьма непринуждённо, как бы между прочим, и, пожалуй, Иннидис не воспользовался бы им, если б не услышал, что там будет и один из сайхратских артистов – тот, которого называли Белогривкой, Наемийненом, хотя настоящее его имя звучало как Гухаргу Думеш. Был он, как выяснилось, младшим сыном главного дворцового распорядителя и принадлежал к очень знатному роду. Милладорин, несколько раз бывавший в Сайхратхе ещё до того как стал градоначальником, узнал его, хотя прошло уже немало лет, и, выбрав время, пригласил в свой особняк. Ну а Иннидис не мог отказать себе в том, чтобы познакомиться с человеком, с которым довольно-таки близко общался его возлюбленный. На следующее утро, когда вместе с Вильдэрином они готовили на подворье глину, Иннидис поделился с ним своим недоумением: никогда прежде он не видел, чтобы родовитый вельможа вот так запросто бродил по свету, подобно странствующим и уличным музыкантам. Парня это, напротив, не удивляло. – Помнишь, я говорил, что они с самого начала показались мне людьми небедными? Мягко говоря. Вообще-то я думаю, что нужно быть очень богатыми, чтобы вот так путешествовать почти два года, но не оставлять себе вознаграждение. И при этом платить охране, покупать еду, оплачивать ночлег… Я не рассказывал тебе? Они ведь ночуют в лагере у амфитеатра только в дни выступлений и подготовки к ним. А в другое время проводят дни и ночи на постоялом дворе. Так что мне повезло, что я на них наткнулся тогда… – Он размешал глиняную суспензию длинной деревянной лопаткой и принялся переливать её в большое установленное над кадкой сито. – И некоторые из них не только богатые, но ещё и знатные. Вот, например, Оленёнок, она из древнего рода, и у них принято в каждом поколении кого-нибудь отправлять на служение в храм Унхурру с самого раннего детства. Она с лицедеями с шести лет, поэтому уже сейчас, в таком юном возрасте её взяли в священное путешествие. – Это так странно… Непривычно. У нас лицедеями становятся в основном простолюдины и рабы… – Там, у себя, они воспринимаются скорее как жрецы, чем лицедеи, а их служение считается довольно почётным и в глазах общества не выглядит чем-то неподходящим для знати. А священное путешествие – это вообще честь, которая выпадает не всем, – пожал плечами Ви. – Хотя среди них есть и простые люди тоже. Вот, например, Кудряшка, Эмезмизен, он сын кузнеца. Отец вообще-то не хотел его отпускать, он думал, что сын станет помогать на кузне, но Кудряшка сбежал. И оттого денег у него вовсе не было, зато был сильный дар, и потому другие артисты приняли Эмезмизена и помогли ему, и так он стал одним из них. Но, конечно, богатство и знатность всё равно не спасли и не защитили их от невзгод и опасностей пути полностью. Я тебе, кажется, не говорил, но за время путешествия они потеряли двоих. Одна умерла от какой-то кишечной заразы, которой они все тогда переболели, другой немного отстал от остальных, когда они пробирались по краю Высоких холмов, и его убили горцы. – Смотрю, ты уже многое о них знаешь. – Ну, я же с ними разговариваю. – Ви снова пожал плечами, не переставая помешивать и процеживать глиняный раствор. – А мне всегда любопытно узнавать что-то о людях. Оттого порой я бываю раздражающе приставучим, – хохотнул парень, но тут же помрачнел, будто ему в голову пришла внезапная и неприятная мысль. – Хотя с Айном почему-то не был… – пробормотал он. – На свою беду… – Айн? Кто это? Вильдэрин поморщился, мотнул головой и неуверенно протянул: – Когда-то он был моим слугой… Но не стоит говорить о нём… По крайней мере здесь... сейчас. – Он оглянулся, и Иннидис проследил за его взглядом: там Орен выгребал из конюшни навоз, а Хиден чистил одну из лошадей, выведя её под навес. – Я расскажу тебе, если хочешь, но лучше позже и где нас точно не услышат. – В моих покоях? – Ладно, – согласился Ви, но настроение у него испортилось и оставалось таким вплоть до обеда. Обедали они вместе, в покоях Иннидиса, но ни о чем серьёзном не говорили, да и насладиться в полной мере миндальным супом и жареными с розмарином виноградными улитками не удалось: надо было спешить, чтобы подготовиться к пиру, а до этого ещё успеть посетить купальни. Иннидис отправился туда сразу после еды. Ви тоже, но в ту их часть, что отведена для простых горожан, поэтому возвращались они порознь. Как это обычно и бывало, Ви вернулся позже, лишь через час после него. Вошёл в покои, неся с собой тонкие ароматы шалфея, амириса и ещё чего-то незнакомого. Его обычно прямые и очень гладкие волосы немного завились от влаги, а новые короткие волоски приподнялись, создавая вокруг головы пушистую дымку. Иннидис пригладил их ладонью и втянул ноздрями свежий травяной запах. Какое уж тут приготовление к пиру, когда он стоял перед ним, такой обольстительный! Вполне можно и опоздать… Вильдэрин, правда, считал иначе и довольно настойчиво усадил его на скамью перед зеркалом, а сам встал сзади и вооружился гребнем и украшениями для волос. Поглядывая на Иннидиса через зеркало колдовским взглядом, он проворно и бережно отделял одну прядь от другой, вплетал в них золотистые шелковые нити и переплетал друг с другом, и от его ловких ласковых пальцев по телу пробегала дрожь, а в висках легонько покалывало. Это ощущалось куда приятнее, чем когда с его причёской возилась Аннаиса. Да и справлялся Ви с его непослушными волосами куда лучше и быстрее. Очень скоро они стали выглядеть замечательно, засверкали украшениями, а парень столь же ловко и быстро подвёл ему глаза чёрной краской. – Аннаиса мучилась куда дольше, – признался Иннидис. – А ты все это проделал с такой лёгкостью, будто всю жизнь только этим и занимался. – Встретив в зеркале его чуть насмешливый взгляд, Иннидис опомнился. – Ну да, наверное, так и есть… – Ну нет, всё-таки занимался я не только этим, – рассмеялся любовник. – Хотя и этим, разумеется, тоже. Каждый день – и в детстве, и в отрочестве. И время от времени помогал с волосами, украшениями и одеждой господам, когда они приказывали. Да и потом, когда повзрослел, тоже, по крайней мере, до тех пор, пока у меня самого не появился… вроде как прислужник. На самом деле Иниас, конечно, был мне в первую очередь другом. – А тогда Айн, которого ты упоминал, он… – Иннидис не стал завершать фразу, но вопросительно приподнял брови: он вовсе не забыл, что Ви обещал что-то такое ему рассказать. Парень опять помрачнел, и Иннидис пожалел, что задал этот вопрос. – Айн, да… – пробормотал Вильдэрин, принявшись водить гребнем по его волосам, по той их части, что оставалась распущенной, но, кажется, делал это не совсем осознанно. Отражённый в зеркале взгляд был направлен в никуда. – Я взял его в услужение через два с половиной месяца после гибели Иниаса. Его тогда только-только привезли во дворец, он ничего обо мне не знал, к тому же его сложно было перепутать со мной и убить, и я подумал… – Ви громко вздохнул и махнул рукой. – Хотя какая теперь разница, что я там подумал. Но я хорошо к нему относился, правда. И постепенно начал ему доверять. Мне в какой-то момент даже показалось, будто мы становимся друзьями. А он… впрочем, и он, я так думаю, относился ко мне неплохо. Но потом всё равно предал и меня, и царицу, и других людей… и этим полностью изменил наши жизни. Ради своего желания он, похоже, готов был пожертвовать хоть всеми. – Что это за желание такое? Немного помедлив, Вильдэрин ответил: – Стать царём. – Раб? Царём?! А почему сразу не богом? – фыркнул и рассмеялся Иннидис, но, наткнувшись в зеркале на серьёзный взгляд любовника, на его удручённое лицо, на замерший в руках гребень, осёкся, пронзённый ошеломительной догадкой. – Постой… Этот Айн, он что… Он… это ведь не тот, о ком я подумал? – Настоящее его имя было не Айн, а Аданэй из династии Кханейри, как потом выяснилось. – Подожди-подожди, – не в силах поверить, помотал головой Иннидис. – Да, я слышал, что он был у нас в плену, пока не вступил в союз с царевной Аззирой и они вместе не устроили дворцовый переворот. Об этом всем известно. Но говорили, что он был почётным пленником, никак не рабом. – Должно быть, они это придумали позднее... эту историю. Чтобы она жила одновременно с настоящей. И ты услышал именно такую версию. Но правда в том – и эта правда также многим известна – что в Иллирин он попал как раб по имени Айн. И этот раб оказался у меня в услужении. Ну как оказался... я сам ему это предложил. Дурак. И я думаю, что меня именно из-за этого отправили на шахту, а вовсе не из-за того яда. – Да, я помню, ты говорил тогда, что знаешь что-то о ком-то очень высокородном... И что именно из-за этого ты пострадал. Ты сказал это в тот день, когда ты… когда я… – Когда ты меня допрашивал и подозревал в преступлениях? – с ехидцей уточнил Вильдэрин. – Да, точно. – Что ж, я и тогда так думал, и до сих пор так считаю, – вернулся Ви к серьёзному тону. – Мы ведь с ним каждый день находились рядом, и поэтому мне было известно о нём слишком многое... кроме самого главного, конечно. Но всё равно больше, чем остальным жителям дворца. Ну, то есть одно дело, когда кто-то просто знает, что царь некогда был рабом, и совсем другое – когда знает в подробностях, что он в это время делал, о чём говорил… как прислуживал. – И как же он прислуживал? – Ну, не знаю... Как обычно это делают слуги. – Ви отошёл от зеркала и с ногами забрался на тахту. – Ничего особенного. – Нет уж, я жажду подробностей. Что именно он для тебя делал? – с любопытством спросил Иннидис, присаживаясь с ним рядом и чувствуя нарастающую весёлость от пикантности этой истории, в которой кханади Отерхейна и будущий царь Иллирина прислуживал рабу для утех. Хотя если подумать чуть лучше, то весёлого в ней было мало, раз из-за неё милого, прекрасного, дорогого ему человека так истязали на руднике, что он чуть не умер. Иннидис уже думал отказаться от своего вопроса, но тут Ви ответил: – Да ничего такого, правда. Заботился об одежде и драгоценностях, передавал мои пожелания на кухню и мастерам, в купальню и другим слугам, причёсывал и заплетал мои волосы… – И как, он хорошо с этим справлялся?.. – проурчал Иннидис, запуская пальцы в его волосы, приподнимая их и подушечками проводя по коже головы. – Скажи мне. Ви прищурился от удовольствия и ответил медленно, будто нехотя, бормоча: – Поначалу мне каждый раз хотелось отобрать у него гребень… и сделать всё самому. Но потом он научился. – Это просто восхитительно, – протянул Иннидис, придвигаясь к нему ближе. – Что именно тебя восхищает? – не понял Ви и широко распахнул глаза. – Ну как же… Моему возлюбленному прислуживал сам царь! Это в некотором роде… возбуждает и странным образом тешит моё тщеславие. Ви фыркнул и забавно сморщил лоб. – Он тогда не был царём. – Но ведь кханади Отерхейна он уже был. – Но я об этом не знал, – тихо и невесело откликнулся Ви. – Поэтому слугой для меня был раб Айн, а не кханади Аданэй и уж тем более не царь Адданэй. Его негромкие и невесёлые слова отрезвили Иннидиса, и он соизволил наконец подумать, что Ви совсем не приятна беседа об этом человеке, тем более в таком шутливом тоне. – Извини, – быстро сказал он. – После всех горестей, которые он тебе принёс, ты наверняка не хочешь говорить о нём и уж тем более зубоскалить над ситуацией. И я тоже не должен был. Я ведь ещё тогда, раньше, предполагал… У меня была мысль, что тебя могли отправить на шахту по его указу или с его одобрения. – Я тоже так думал. Сначала. Но нет, это не он. – Почему ты так уверен? Вильдэрин помолчал, теребя прядь своих волос. Затем покрутил браслет на запястье. Нервничал. Наконец ответил: – Потому что он приезжал туда… за мной… на ту шахту. Он пытался забрать меня оттуда. – Пытался? – хмыкнул Иннидис. – И что же могло ему помешать? – Я. Это я ему не позволил. – Как ты мог что-то не позволить царю? Будучи рабом на руднике? Ви сделал шумный вздох и страдальчески сдвинул брови. – Я почти не помню ту нашу встречу и что я ему тогда говорил. Я только знаю, что к тому времени не хотел жить, а хотел смерти, но так, чтобы моя смерть там, в том кошмаре, стала моей местью ему. Потому что никакая иная была мне недоступна… Но если честно, сейчас я уже с трудом понимаю, что тогда творилось в моей голове... Но что-то такое я ему тогда сказал, отчего он послушал меня и ушёл. – Ви привалился к его плечу, и Иннидис обнял в ответ. – А потом… на следующий день или через несколько, я не знаю точно, был сильный и очень долгий дождь, и оползень на шахте, и я находился неподалёку, меня присыпало самую малость… А дальше не помню совсем... Не помню даже, как оказался на той телеге, на которой меня увозили. Увозили к тебе! – выдохнул он. – И это, мне кажется, была самая большая удача в моей жизни! Просто невероятная! – Это ты невероятный, мой милый Ви, – улыбнулся Иннидис. – Ты сам большая удача. В моей жизни. И может, это прозвучит ужасно, однако я рад, что царю не удалось увезти тебя оттуда. Иначе ты так и не оказался бы здесь, со мной… Я только не понимаю, почему он вообще за тобой приехал. Я бы подумал, что вы стали друг другу врагами… Ви болезненно поморщился и слегка отстранился. – До гибели повелительницы я не считал его врагом. Это уже потом возненавидел… А он, я так думаю, скорее чувствовал свою вину передо мной, чем видел во мне врага. Но я вовсе не собирался и не собираюсь избавлять его от этого чувства. Если только… – Он замолчал, призадумавшись, потом тихонько продолжил: – Если только ради чего-нибудь по-настоящему важного. Статуи Эйнана, например... Ты ведь очень хотел её вернуть. А я хотел предложить тебе это ещё в тот день, когда узнал, что ты её создатель. Но тогда мы с тобой ещё не были настолько близки, и я подумал, что ты сочтёшь меня безумцем или попросту не поверишь. Может, конечно, ты и сейчас не поверишь, но всё-таки я думаю, что он готов многое сделать, только бы откупиться от меня и своей вины. А тут всего-то такая мелочь для него как статуя. Я почти уверен, что он вернёт её, сам её тебе пришлет. Это звучало очень заманчиво, но… – А такая просьба точно ничем тебе не грозит? Всё-таки царь… Что если ты пострадаешь? – Моя гордость, безусловно, пострадает, – усмехнулся парень. – Но на шахте от неё уже и так почти ничего не осталось, так что невелика цена. – Тогда отчего бы тебе не попросить его каким-то образом удалить из поступного листа то упоминание о яде? Пусть даст распоряжение и… – Нет! – выпалил Ви, и в его глазах вспыхнул огонь упрямства, который Иннидис уже видел однажды – в день, когда парень доказывал, что не убивал царицу. – Я ни о чем не хочу и не стану его просить! – Ты только что хотел просить его вернуть статую, – терпеливо напомнил Иннидис. Ви смешался, сдвинул брови, снова покрутил браслет. – Ни о чем не стану просить для себя, – уточнил он и упрямо сжал губы. – А для меня, значит, станешь? Лицо Вильдэрина разгладилось, и он с любовью посмотрел на Иннидиса. – Конечно. Это меньшее, что я могу сделать. – Дорогой мой… Знаешь, с высокородными особами нужно быть осторожнее, а уж с царями и подавно. Никогда не знаешь, что им взбредёт в голову. Так что давай мы не будем рисковать ни тобой, ни твоей гордостью. Иннидис, разумеется, был бы рад заполучить статую обратно, но страх за Вильдэрина оказался сильнее, чем желание её вернуть. Может быть, раньше правитель и хотел загладить вину, но с тех пор минул год с лишним, и кто знает, что поменялось в царской голове. – Я слишком люблю тебя, чтобы рисковать, – добавил он. – А я тебя, – откликнулся Ви, касаясь его щеки губами, затем кивнул на окно, за которым уже сгущались сумерки. – Ещё немного, и ты опоздаешь на пир. – Да, верно, – вздохнул Иннидис, поднимаясь. – Ты дождёшься меня здесь? Ляжешь спать в моей кровати? Я постараюсь не разбудить тебя, когда вернусь, зато утром проснёмся вместе. – Конечно. Я дождусь, – улыбнулся Ви. – И даже если ты вдруг невольно меня разбудишь, я не буду возражать.

***

Зала для торжеств в особняке Милладорина изобиловала цветами, гирляндами из зелёных ветвей и яркими лентами. Должно быть, рабы потратили ночь и день, чтобы украсить помещение к вечернему приходу гостей. Супруги Тиллана и Веннес Геррейта из Аккиса уже были здесь, возлежали на кушетках среди самых родовитых лиасских вельмож и о чём-то беседовали. У ног Тилланы расположились невольники для радостей, которых супруги привезли с собой – очень красивая девушка и не менее красивый юноша. Время от времени они вступали в общий разговор с господами, и Тиллана благосклонно им улыбалась. Белогривка – Гухаргу Думеш – пришёл вместе с переводчиком, но пока что помощь этого остробородого мужчины не требовалась – Гухаргу весело и с интересом говорил с Милладорином, в совершенстве владевшим сайхратским наречием. Так что переводчик молча стоял за спиной нанимателя и с робким любопытством поглядывал вокруг: должно быть, прежде ему не доводилось бывать на пирах вельмож. Иннидиса разместили среди не самых важных гостей, но его это мало беспокоило. Большую часть времени он рассчитывал провести за приятной беседой со своим другом Яккиденом и его супругой, а понаблюдать за Белогривкой он мог и со своего места, как и улучить минуту, чтобы просто познакомиться с ним. На полноценное общение он изначально не рассчитывал: для этого слишком слабо знал сайхратский, а поговорить с чужестранцем через переводчика и так желающих было много. Вильдэрин отзывался о седовласом мужчине благожелательно и даже с некоторым восхищением, но в этом Иннидис не спешил ему верить, ведь любовник вообще почти ни о ком не говорил плохо. Надо было быть по-настоящему дурным человеком, как тот надзиратель, или совершить подлость и предать, чтобы заслужить его осуждение и неприязнь. Однако чем дольше Иннидис наблюдал за Гухаргу Думешом – за его мимикой и за тем, как он улыбается и смеётся, беседуя с Милладорином, как добродушно кивает рабам, подносящим ему вино и закуски, – тем больше склонялся к мысли, что возлюбленный был прав, и этот сайхратский вельможа милейший человек. С Иннидисом он тоже повёл себя довольно мило, когда их познакомили. Даже вспомнил, что видел его среди зрителей и что он друг Текерайнена. Тем жальче было, что с Гухаргу Думешом после пира приключилась досаднейшая неприятность. В сопровождении Милладорина и нескольких вельмож, в числе которых оказался и Иннидис, лицедей вышел из особняка, и то ли не смотрел куда идёт, то ли отвлёкся и зацепился за что-то ногой – никто ничего не успел понять, а он уже полетел вниз по лестнице и с воплем растянулся на последней ступеньке. От раздавшегося хруста больно стало даже Иннидису. Белогривка же, схватившись одной ладонью за коленку, другой за щиколотку, громко застонал. Его тут же окружили, запричитав, другие вельможи, а градоначальник позвал рабов, и те осторожно подняли мужчину и завели, а точнее, занесли в дом. Все гости уже расходились, но Иннидис, прежде чем уйти, ещё успел сказать градоначальнику, что если потребуется лекарь, владеющий сайхратским, то он знает врачевательницу оттуда родом. Милладорин ответил, что будет иметь в виду, и на этом они распрощались.

***

– Я ужасный человек, – простонал Ви, упав на сиденье качелей и уронив голову на руки. Любовник недавно пришёл от артистов – убежал к ним утром, услышав от Иннидиса о злополучном падении Наемийнена, а после полудня вернулся домой сам не свой. Долго раскачивался на качелях, а когда Иннидис его окликнул, то спрыгнул с них, но на вопрос «что случилось» ответил только, что волнуется о Белогривке. Однако истинная причина его душевных метаний явно была не только в этом, но о ней он заговорил только после настойчивых расспросов Иннидиса. – Я не ожидал этого от себя... этих ужасных мыслей. – Что же ужасного в тебе и твоих мыслях? Расскажи мне, – терпеливо спросил Иннидис, уже заметивший, что иногда, будучи сильно встревожен, любовник делается похожим если не на ребёнка, то на отрока. И говорить с ним тогда приходится соответственно. – Ты сделал что-то дурное? Он помотал головой. – Нет, но… Белогривка очень сильно повредил лодыжку и ушиб колено, мне сказали, что поправляться он будет долго и есть опасность, что навсегда останется хромым. И честное слово, мне до боли его жаль, но ещё … – он стыдливо опустил глаза и понизил голос до полушёпота. – Ещё я очень-очень рад, что из-за этого все они у нас задержатся. Они должны были уехать осенью, уже меньше чем через месяц, а теперь им придётся остаться здесь ещё на полтора-два месяца, потому что ездить верхом Белогривке нельзя, да он и не сможет, а долго везти его в повозке по ухабам и без лекаря нежелательно. И я… обрадовался, когда услышал об этом. И хуже всего, что обрадовался я куда сильнее, чем огорчился из-за него. Я и до сих пор рад! – Он снова вскинул глаза на Иннидиса. – Найемийнен может остаться хромым на всю жизнь, а я радуюсь, что это отсрочит их отъезд на какие-то два месяца! Я ужасный человек! – Смотрю, ты опять очень много думал, – не удержался Иннидис от лёгкой насмешки, – раз додумался до такой ерунды. Послушай, Ви, дорогой мой, будь ты хоть на малую долю ужасным человеком, тебя бы эта твоя радость вообще не беспокоила. Если уж на то пошло, если судить по-твоему, то я выхожу куда ужаснее тебя. Мне, к примеру, очень жаль, что мы с Хатхиши не смогли спасти её сына, но я по-настоящему счастлив, что вместо него спасли тебя. Разумеется, я не говорю об этом Хатхиши, но она, я так думаю, и сама прекрасно это понимает. К сожалению, радость и горесть иногда взаимосвязаны довольно тесно... – Ты, наверное, прав, – проговорил Ви, – и я себе слишком много надумываю… И вроде бы я всё это и сам понимаю, но всё равно не могу совсем уж не обращать внимания на это противоречие внутри меня. Эти два чувства возникли даже не одно за другим, а одновременно. Эмезмизен сказал, что Белогривка может остаться хромым и что врачеватели посоветовали им задержаться в Лиасе и дать время на лечение. И вот в тот момент, когда он это говорил, я ощутил сразу и радость, и сочувствие. – Но ты же не сделал ничего дурного. А мысли… Мало ли гадостей люди думают каждый день? Лишь бы не давали им воли. А ты даже и не думал ничего плохого, поэтому хватит страдать. Скажи лучше, как теперь вы будете устраивать свои действа? Белогривка везде играл первые роли… Ви вроде немного успокоился и теперь сидел, покачивая ногами, словно пытался из такого положения раскачать качели, хотя и знал, что не выйдет. – Эмезмизен возьмёт их на себя, он их все давно выучил. А какие-то роли Эмезмизена распределят между мной и Вьюнком. Но вот это меня как раз не радует, потому что… О, там столько слов! – Ви испуганно округлил глаза. – И сами образы куда сложнее, я боюсь не справиться и всё испортить. Хотя… я вру, конечно. Всё-таки меня это немного радует, просто боюсь и сомневаюсь я ещё больше. – А вот я в твоих способностях ничуть не сомневаюсь. – Иннидис взялся за прут качелей и подтолкнул их вперёд, затем назад, помогая раскачать. – И сайхратские лицедеи, кажется, тоже не сомневаются, иначе и не доверили бы тебе ничего. – У них просто уже не было выбора, а ты просто меня любишь, – лукаво усмехнулся Ви. – Очень люблю. Но это не значит, что не могу отличить убедительный образ от образа, сыгранного дурно. А поскольку я уже видел тебя в разных ролях, то и теперь уверен, что ты справишься. – Правда? Спасибо тебе. Хотя всё равно мне сложно не волноваться. – Такое бывает, – пожал плечами Иннидис. – Пойдём лучше поработаем над статуей, пока мы оба свободны. Если хочешь, конечно. – Ты же знаешь, – улыбнулся Ви. Иннидис остановил качели и, приподняв его лицо за подбородок, коснулся губами губ. Любовник с готовностью ответил на поцелуй, а затем спрыгнул на землю и первый двинулся к дому. В мастерской они в этот раз пробыли недолго, ведь парню сегодня ещё предстояло учить Аннаису, а после успеть добраться до амфитеатра. Представление этим вечером отменили, но все артисты обязательно должны были прийти, чтобы с самого рассвета готовиться к выступлению без Белогривки и отрабатывать новые роли. Хотя работали Ви с Иннидисом недолго, но один перерыв всё-таки сделали. Любовник, как это часто бывало, бродил по мастерской, разминая ноги, а Иннидис наоборот опустился на кушетку, чтобы отдохнуть после того, как стоял, прорабатывая детали скульптуры. – О боги, он в ужасном состоянии! – вдруг воскликнул Ви. – Кто? – не понял Иннидис, посмотрев в его спину: парень стоял возле стола и что-то разглядывал. – Не кто, а что, – уточнил он и отодвинулся, указывая рукой на манускрипт «Исследование пропорций человеческого тела», который только что листал. – Кое-где чернила поплыли от влаги, а там вообще-то какие-то важные расчёты и геометрия. Пергамент в одних местах разорван, в других заплесневел, корешок рассохся, листы расползаются… – Ах, это… Эта рукопись попала ко мне уже далеко не новой, а потом и я пользовался ею довольно часто. – То есть она тебе нужна и полезна? Тогда почему ты хранишь её столь беспечно и в неподходящих условиях? – сердито и требовательно спросил Ви. Иннидис даже растерялся. – Она просто лежит на столе… – Она лежит на столе в мастерской, где в воздухе то и дело пыль от глины и камня, а иногда летят и брызги воды, не всегда, кстати, чистой. Ты и сам мог влажными пальцами отодвигать или придвигать книгу, а то и вовсе листать и даже не обратить на это внимания. – Ну… ладно, – развёл руками Иннидис. – Буду прятать в сундук. – К сожалению, я не очень хорошо умею латать рукописи, – протянул Ви, всё ещё разглядывая кодекс. – Но если ты доверишь мне её на время, а ещё дашь бумагу или пергамент, кисти и краски с чернилами, то я перепишу её для тебя. И с передачей геометрии тоже справлюсь, не волнуйся. А то будет обидно, если через несколько лет манускрипт совсем придёт в негодность. А так хоть список останется. – Я буду очень этому рад, милый мой, и благодарен, – откликнулся Иннидис, поднимаясь с кушетки и подходя ближе. Благодарен он был не только потому, что Ви предложил скопировать трактат, но и потому, что своими словами «не очень хорошо умею латать рукописи» натолкнул его на мысль. Иннидис тоже не больно-то хорошо умел латать пергамент, но хорошо и не требовалось. Даже наоборот. Если соскоблить часть текста, потом разорвать в этом месте пергамент и зашить, а поверх написать совсем другие слова, чтобы это выглядело, как будто после разрыва и латания их просто решили обвести чётче, что объяснит и более свежий цвет чернил, то… То его может ждать наказание за подделку документа, если это обнаружится. Если. В любом случае это следовало обдумать. Тем более что другая идея, что делать со строкой о яде в поступном листе, в голову по-прежнему не приходила. Главное, при подобной работе с пергаментом не повредить восковую печать внизу… Отложив свои размышления на потом, Иннидис вернулся в настоящее. – Только, Ви, где ты найдёшь время на всё это? – спросил он. – Нам ведь некуда спешить? И трактат вроде не такой уж длинный. Так что как только будут появляться относительно свободные дни, так и буду переписывать. Наверное, это растянется не на один месяц, но в конечном итоге я его закончу, останется только отдать переплётчику. – Тогда конечно, ты можешь взять и бумагу, и чернила – вообще всё, что тебе для этого понадобится. И спасибо, что решил этим заняться. – Вообще-то я и сам рад, – рассмеялся Ви. – А то смотреть больно на такую рукопись. Так что можешь не благодарить. – Уверен? – шепнул Иннидис, целуя его в губы. – Если только… – пробормотал Ви, но фразу не закончил, и больше они ни о чем не говорили. Всю следующую неделю Вильдэрин пропадал у артистов, готовясь к новым ролям. Представлений они в то время не давали, только репетировали, и парень приходил домой редко и ненадолго, только чтобы позаниматься танцами с Аннаисой и провести пару часов с Иннидисом, после чего снова убегал. Но даже находясь в его покоях, он нет-нет да повторял себе под нос слова роли, отчего Иннидис хоть и самую малость, но опять ревновал Ви к его занятию и к артистам, и это опять вызывало у парня настоящий восторг. Первое выступление без Белогривки состоялось за два дня до отъезда из Лиаса супругов Геррейта. Видимо, поэтому градоначальник и решил вместе с ними посетить старый амфитеатр, ведь чем ещё он мог напоследок развлечь здесь столь высокородных и богатых гостей? Только пирами и вот такими зрелищами. В окрестностях Лиаса даже поохотиться было сложно – слишком скудны охотничьи угодья, пришлось бы ехать дальше, восточнее, к настоящим лесам. Вместе с Милладорином и супругами Геррейта посмотреть на зрелище пришли и Реммиена с Ровваном Саттерисом. Явился и сам Белогривка – Гухаргу Думеш. А точнее, его сначала привезли на повозке, а потом два раба, закинув его руки себе на плечи, доволокли до сидений амфитеатра, где усадили, устроив почти негнущуюся левую ногу как можно удобнее. – Он обязан увидеть действо, – пояснил его переводчик в ответ на недоумение Роввана: мол, зачем же так себя мучить. – Пусть он не может быть на арене, но должен почтить Унхурру хотя бы так. Реммиена снова пригласила Иннидиса и Аннаису сесть поближе, и племянница по-прежнему не могла этому нарадоваться. На этот раз и Хатхиши нашла время и выбралась посмотреть зрелище, тем более что амфитеатр был так близок к её дому. Сидела она, впрочем, поодаль, среди простонародья, и Иннидис сомневался, что им удастся перекинуться хоть словом. Пару раз до этого, там же, среди простонародья, он натыкался взглядом и на Мори, но сегодня его не было видно. Вильдэрин помимо своей обычной роли старухи в сегодняшнем действе играл ещё и злодея-обманщика из нижнего мира, заманившего к себе и пленившего прекрасную деву. Он окутывал её вкрадчивыми сладкими речами, соблазнял подземными сокровищами и пел колдовскую песнь, лишь бы она забыла своего земного возлюбленного, который в это время как раз искал путь вниз, чтобы её вызволить. Иннидис хорошо помнил этот образ в исполнении Эмезмизена, но, на его взгляд, у Ви получалось ничуть не хуже. Замечательно получалось! Даже если учесть, что в Иннидисе говорила очарованность возлюбленным, всё равно выходило у Ви по крайней мере неплохо. Да и Белогривка казался удовлетворенным. В полутьме было не разобрать выражения его лица, но отдельные междометия выдавали одобрение. Этот вечер мог бы стать приятным и радостным, но стал пугающим. Когда в конце представления все артисты вышли к небольшой статуе Унхурру возле чаши для подношений – вознести дары и поклониться божеству и зрителям, то их лица в свете огней стали видны даже отчётливее, чем во время представления. Краем глаза Иннидис уловил, как переглянулись супруги Геррейта, а потом Тиллана спросила мужа: – Это ведь тот её любимец, да? Ты его узнал? – Ещё во время действа. Точно он. Повзрослел, но не узнать невозможно. Говорили они негромко, но отчетливо, и сидящие рядом прекрасно всё слышали. – О ком это вы? – спросил любопытный Ровван. Иннидису захотелось врезать вельможе посильнее, только бы заткнуть: он уже догадывался, кого именно узнали высокородные супруги и чем это может грозить Ви, а заодно и ему. Была надежда, что супруги обсудят это между собой и забудут, но вопрос Роввана помешал этому сбыться. Другие зрители уже начали расходиться, и кое-кто по пути бросал монеты в чашу для подношений. Лицедеи пока оставались на арене, но уже вышли из образов и вели себя непринуждённо: переговаривались между собой и с некоторыми из проходящих мимо зрителей. Группа вельмож во главе с Милладорином всё ещё сидела на месте, заинтересованно прислушиваясь к словам четы Геррейта, хотя сзади уже приблизились рабы с факелами, готовые сопровождать господ и освещать им путь. Иннидис тоже счёл за лучшее задержаться, дослушать и, если придётся, вмешаться. – Это мы о предпоследнем любимце покойной владычицы, досточтимый, – с охотой ответила Тиллана и указала точно на Ви, который как раз встал по другую сторону от статуи Унхурру. – Этот вот красавец определённо Вильдэрин, её бывший раб и наложник. Аннаиса при этих словах встрепенулась, вцепилась в запястье Иннидиса и тихо охнула, затем напряглась и затаила дыхание, готовая слушать дальше. Легко можно было предположить, что потом она примется донимать Ви расспросами, но, к сожалению, это было не худшим возможным последствием этой беседы. – Он. Точно он, – вторил Веннес. – Царица как-то раз привозила его с собой в Аккис. Около пяти лет назад. – Но это же было так давно! – с безмятежным удивлением воскликнула Реммиена. – Да и откуда такому рабу взяться на нашей окраине? Вряд ли это он. Наверное, просто похож. – Нет-нет, великолепная, это бесспорно он. Его лицо, жесты, улыбка. Они с владычицей провели тогда у нас во дворце сразу несколько дней, так что мы с Тилланой отлично его запомнили. – Да, он тогда был очень трогательный нежный юноша. И смотрел на свою госпожу, на царицу, такими щенячьими глазами, что я даже немного ей завидовала, – с мягкой усмешкой рассказывала женщина, и поток её речи было не остановить. – Он, конечно, заметно повзрослел, но красив, как и раньше. И наверняка стал даже искуснее прежнего. В тот раз он танцевал для нас танец вечерней зари, и это было так… волнующе. Думаю, царица просто хотела похвастаться своим новым любимцем и, конечно, не позволила нам ни приблизиться к нему, ни дотронуться, но свои взоры мы тем не менее усладили. – Да-да, – подхватил Веннес, – мы были под впечатлением. Даже просили Великую продать нам его, когда он ей наскучит, но повелительницу, кажется, эта просьба немного рассердила. – Она сказала, что он никогда ей не наскучит, – ухмыльнулась Тиллана. – Однако правы в итоге оказались мы, а не она. Разумеется, однажды он ей наскучил. Но, к сожалению, даже тогда его оказалось невозможно купить. И после смерти повелительницы тоже. А потом он и вовсе пропал, как будто сгинул. И надо же, где нашёлся! В Лиасе! Как он сюда попал? Кто его хозяин? Женщина заозиралась, словно рассчитывала, что хозяин сейчас же отзовётся. И вообще-то она почти угадала, с той лишь разницей, что отозвался Ровван Саттерис, которому парень уже не принадлежал. К счастью. Иначе этот влюбленный в богатство вельможа продал бы этим двоим дорогостоящего раба с превеликим удовольствием. – Вот он. Иннидис Киннеи, – хмыкнул Ровван, с ехидцей указав на него рукой. – Он его купил. – Неужели? – Тиллана оглядела Иннидиса внимательным взглядом и, видимо, сделала правильные выводы о размере его состояния. – Надеюсь, досточтимый, тебе не пришлось ради этого продать дом? Она улыбнулась, давая понять, что её слова всего лишь шутка, и Иннидис усмехнулся в ответ, надеясь, что усмешка вышла не слишком натянутой. – К счастью, не пришлось. Какой-то недоумок умудрился отправить его на шахту, и там его несколько подпортили. Многое не видно под одеждой и волосами, но вообще-то у него шрамы по всему телу. – О, какая жалость! – охнула Тиллана. – У него же была такая гладкая, без малейшего изъяна, кожа! – Теперь уже нет. Поэтому он достался мне по сниженной цене, и дом продавать не пришлось. – Точнее, он достался ему вовсе за бесценок, – хохотнул Ровван. – Тем более что… – Это только тебе кажется, что за бесценок, – фыркнула Реммиена. Почему-то Иннидис не сомневался, что при этом она пихнула Роввана в бок или сделала что-то ещё, уж больно резко мужчина осёкся. – Это ты у нас деньги не считаешь. – Ну… да, пожалуй, водится за мной такое… – сдавшись, подыграл Ровван, явно не понимая смысла этой игры. – А знаешь что, досточтимый Иннидис, – ввернул вдруг Веннес, – если ты пожелаешь выгодно его продать и получить хорошую прибыль, то мы с Тилланой готовы его выкупить. Даже за подпорченного дадим пусть не полную, но почти полную стоимость. Мы давно хотели его себе, а мы привыкли следовать своим желаниям, так что не поскупимся. А шрамы отчасти даже к лучшему. Можно будет не опасаться его испортить, – расхохотался он, – и если провинится, то со спокойной душой и от души высечь. А то с этими ценными рабами вечно приходится осторожничать, только бы не повредить. Что скажешь? – Нет, – отрезал Иннидис. Кажется, его не услышали, потому что одновременно в разговор впервые вмешался Милладорин: – Он не может его продать, – градоначальник поднялся с места, давая понять, что пора расходиться, – он его освободил. – Что?! – Тиллана не только глаза, но даже рот округлила от изумления. – Зачем?! – А он у нас немного чудаковат, как и все художники, – бросил градоначальник и, ни на кого не оглядываясь, двинулся прочь по проходу между рядами. Поджидающие его рабы тотчас же двинулись следом, освещая путь. – Кстати, о художниках, – прошелестела Реммиена, поворачиваясь к Иннидису. – Я загляну к тебе завтра, хочется уже поскорее получить мою статую. – Она подхватила Тиллану под локоть, увлекая вслед за Милладорином, и доверительно наклонилась к её уху. – Он делает мою статую. О, ты бы видела, какая выходит прелесть! Я сижу в очаровательной позе, в руках у меня лира, а волосы… Они отдалились, и дальше Иннидис уже не различал их слов. В полутьме нащупывая дорогу, он и сам поспешил уйти, лишь бы Веннес или Тиллана не окликнули его и не продолжили опасную беседу. Только когда вместе с Аннаисой, подозрительно тихой и молчаливой, он подошёл к лошадям, то вспомнил, что Гухаргу Думеш и его переводчик на протяжении всего этого разговора тоже находились рядом и всё слышали. И если Белогривка, знающий иллиринский примерно так же, как Иннидис – сайхратский, вряд ли что-то понял, то его переводчик – вполне. Оставалось надеяться, что услышанное не заставит вельмож-лицедеев отнестись к бывшему рабу Ви пренебрежительно или с презрением. Возлюбленный ничем не заслужил дурного к себе отношения.