horns&ears

Тэхён подозрительно щурится, смотря на как-то уж очень довольного лучшего друга. — Ты что-то натворил? — А вот и нет! — Чимин показывает язык и продолжает делать гирлянду из снежинок, и всё равно, что на дворе июль. Тут, в Лапландии, к Рождеству готовятся круглый год. — Колись давай. Последний раз таким счастливым ты был на прошлой неделе, а потом выяснилось, что у Юнги пропали золотые колокольчики для рогов, которые чудесным образом оказались на шеях местных коров. Чимин вообще хороший: за сорок лет дружбы не был замечен в интригах, только в мелком хулиганстве, да и то с подачи самого Тэхёна. Но стоило им оказаться за полярным кругом и встретить одного конкретного оленя, парня как подменили — древнее зло проснулось в этом очаровательном новоявленном эльфе. Коварство, подлог, провокация и мстительность теперь были близкими родственниками его души, и не то чтобы сам зубной фей был против. Что вы, что вы, он только за! Юнги прямо ни в какую не даёт трогать рога, а это слишком жестоко, чтобы хоть кроха сопереживания к его персоне осталась в таком любознательном и тактильном Тэхёне. Но что-то подсказывает, что неспроста вся эта войнушка; эти двое как кошка с собакой; и ладно бы по старой памяти, ведь рождественские олени и эльфы по долгу службы друг друга недолюбливают, но тут было что-то иное. Тэхён готов поставить свой зуб и ещё горстку молочных из хранилища, что кто-то кому-то нравится. — Друг мой, сознайся, и я прикрою твою спину от рогатого гнева. — Ничего криминального. Просто накормил солью новеньких олених, погладил их рога и завязал на них красивые ленты. — Это, конечно, ужасное предательство, что ты меня не позвал. Однако я действительно не вижу подвоха, но я его чую, — он ещё сильнее щурит глаза. — Ну и, может быть, пока я это всё делал, наболтал им о том, что главный рождественский олень — бабник, и теперь у него обломались все свидания. И вроде бы звучит как лёгкая шалость, но у Тэхёна аж дёсны чешутся от чувства, что это куда больше смахивает на ревность. — Ты чего такой грустный? Дай угадаю, уши всё ещё не даются для поглаживания? — Мы же с ним почти стали лучшими друзьями! Вот были бы у тебя кроличьи уши и хвост, ты бы дал мне их трогать. — Конечно, дал бы, но тут другое. Как тебе сказать: то, что он кивает тебе головой в качестве приветствия и больше не убегает, только завидев, не совсем похоже на дружбу на века. Тэхён грустно вздыхает. Он уже и так пытался к Чонгуку подступиться, и эдак. Четвёртый месяц с приезда, а результата — ноль. Даже щётку ему зубную в подарок подкладывал, а тот на это только насупился и стал рукой рот прикрывать, когда говорит! У них дома друг напротив друга, зубной фей уже ко всем соседям в гости сходил, — даже к русалкам из ближайшего водоёма, хоть и холодно было в воду лезть, — а тут его даже на порог не пускают. Что он такого сделал? Подумаешь, один раз уши помял. Чиминовы вон, когда заострились, он целый день из рук не выпускал! — Чимин, — Намджун выходит из кладовки с наброшенной на шею ёлочной мишурой и поправляет очки: в них даже стекла нет, но Санте они по статусу положены, — у нас в седьмом цехе станок для покраски ёлочных игрушек встал, сходишь со мной, посмотрим, что можно сделать? — Конечно, босс. — А можно с вами? — Тэхёну откровенно нечем заняться, работа-то в основном по ночам, так вот и ходит за всеми по очереди, как привязанный. — Конечно, можно. Втроём они выходят за порог. Тэхён первый спускается по ступенькам и в удивлении распахивает глаза. Посреди улицы лежат пять камней разного размера: чудо да и только — часом раньше их тут не было. — Чего застыл? — Намджун копается в кармане, ища ключ от мастерской, и не смотрит, на что уставился брат. Тот его лишь толкает и тычет пальцем. — О! Мои дорогие, вы приехали. Один из камней начинает шевелиться, идёт трещинами и превращается сначала в каменного великана, а потом — в обычного такого человека, у которого улыбка во все зубы. Красивые зубы, хочет заметить Тэхён. — Намджун! — каменный человек бросается к Санте в объятья, а остальные камни по его образу шевелятся, и вот на дороге уже стоят две красивые девушки и два мальчугана. — Ох, идите, я вас всех обниму. Юнжу, Сонджу, вы так выросли, — Намджун расцеловывает щёки малышей и только после этого представляет всех собравшихся: — Чимин, Тэхён, это мой добрый друг Хосок и его семья: жена Ынджи, — одна из девушек машет рукой, — дети Юнжу и Сонджу, и сестра Боми. А это мой младший брат и его лучший друг. Гости оказываются просто потрясающими, ну, потому что сразу идут обниматься, а для Тэхёна это о-го-го какой показатель. — А вы — горные тролли, да? — не без восхищения интересуется Чимин. — Именно, — Хосок кивает и как по щелчку перевоплощается в свою каменную форму, вызывая ещё больше ахов и охов. — Нуна! — на всю улицу слышен счастливый окрик. По тропинке из леса бежит Чонгук и с радостным смехом бросается в объятья Боми. Та сразу начинает гладить его по ушам и в шутку щиплет хвостик, вызывая красные щеки, но задорный смех. У Тэхёна земля уходит из-под ног: вот так просто, и никаких испуганных глаз и вечного фырканья. Льнёт, как домашний кролик, сам подставляется под поглаживания. Глаза предательски колет: и чем он хуже этой… этой каменной! Она же на ощупь холодная, а он вот тёплый. — Не реви, — шепчет Чимин. — А я и не реву. — Пошли-ка в мастерскую, — он хватает его под руку и обращается к Намджуну: — Мы пойдём, а ты, босс, позаботься о гостях. На его голос оборачиваются все, в том числе и Чонгук, который сразу замечает Тэхёна, прижимает уши к голове и отступает на шаг. Баста. Тэхёново сердце от этого разлетается на куски. Он грустно плетётся за другом, но спустя метров сто останавливается. — Я домой пойду, монетки разложу, зубы пересчитаю, а то скоро отчёт сдавать. — Тэхён, ну не убивайся ты так. Подумаешь — дал уши потрогать. Может, он её сто лет знает, к тебе привыкнет и тоже разрешит, — но, видимо, понимая, что до Тэхёна сейчас не достучаться, сжимает его пальцы и отпускает домой. И только там грустный зубной фей даёт волю слезам. Мир к нему несправедлив, и только зубы помогают совсем не скатиться в уныние. Маленькие резцы, клыки, премоляры, моляры — вот его успокоение.

***

Совсем вымотанный Тэхён приходит с работы в третьем часу ночи. Сегодня двенадцать выездов — аж крылья болят от усталости. Он кладёт свой мешок с монетками и пыльцой на тумбочку в коридоре и так и бредёт, даже не раздеваясь, в кровать. Обычно после работы хочется внимательно рассмотреть зубки, но предыдущий день был слишком эмоционально выматывающим, так что теперь у него только одно желание — просто уснуть и не думать ни о чьих ушах и прочих проблемах. Упав лицом в подушку, он недолго ворочается и проваливается в сон, из которого его выдёргивают шуршанием за окном. За ним следует грохот, и сердце проваливается в пятки. Подобрав ноги и вжавшись в спинку кровати, он прислушивается. Шорох повторяется, потом сопение, и снова грохот. И всё это — прямо у его дома. Тэхён хнычет, понимая, что на помощь звать некого, да и страшно даже пошевелиться. Так и сидит добрых часа полтора, вздрагивая от звуков, а потом всё сходит на нет. Подождав ещё минут тридцать, он встаёт, на цыпочках подходит к окну и, чуть-чуть приоткрыв штору, выглядывает. Хорошо, что ночи тут в это время года нет и на улице светло, почти как днём. Там чисто, никого постороннего, но, стоит перевести взгляд на газон, как он в ужасе отшатывается. Вся его зелёная трава закидана землёй, и то тут, то там выкопаны ямы, а на клумбе, разбитой посередине лужайки, поломана одна из роз. Он эту красоту с самого приезда растил, копал, поливал, саженцы подбирал, пыльцой посыпал, а какой-то вандал пришёл и сотворил такое. Печаль сменяется гневом: как найдёт вредителя, как… ещё не знает, что сделает, но тому явно не поздоровится. Забыв о страхе, он шагает к двери и, резко её распахнув, спускается с порога, подходит к одной из ям, заглядывает внутрь и видит что-то цветное на дне. Это камень, большой такой камень в виде яйца, на котором нарисован красивый закат, а в другой яме находится такой же, но уже с деревьями. Собрав в общей сложности шесть штук и свалив их на деревянный настил, Тэхён идёт к дороге и видит след — чёткие отпечатки грязных подошв, ведущие прямиком к чонгуковому крыльцу. Уши не даёт, дружить не хочет, так теперь ещё и пакостничает! Он ему эти локаторы сейчас в косичку за такое заплетёт. — А ну выходи! — яростный стук сотрясает деревянную дверь. — Выходи, тебе говорю! Щелчок, и посреди двери в реально огромном, размером с теннисный шарик глазке загорается свет и появляется глаз. Глаз хлопает ресницами, а его обладатель молчит. — Чон Чонгук, открой эту грёбаную дверь! Глазок закрывается, а в ответ — молчание; только слышно лёгкое постукивание о дверь. Тэхён предполагает, что тот прижимается спиной с другой стороны и его хвост барабанит по деревянной поверхности. Это на секунду умиляет, но всего на секунду. — Я слышу твой хвост и видел твой глаз, заяц недоделанный! — Я кролик, — слышится с возмущением. — Да хоть длинноухий тушканчик. Иди сюда и объяснись! — Хорошо. Я тебя сейчас впущу, ты только не смейся. — Ладно, — вот ему сейчас точно не до смеха. Один замок, второй, и дверь приоткрывается. — Заходи. И Тэхён заходит, и Тэхён выпадает в осадок, когда прямо с порога его утягивает в яичное царство. Без шуток! На полу — ковёр в виде яичницы, на стенах — фотографии разрисованных яиц, и по всей гостиной сотни статуэток и камней разных размеров в виде всё тех же яиц. — А теперь отвечай. Что я тебе такого сделал, что ты мне мстить решил? — Мстить? — у Чонгука глаза огромные, и в них плещется такое удивление, что вся ярость как-то сходит на нет; он мнёт в пальцах длинное ухо и нервно стучит ногой об пол. — Я не мстил. — А зачем тогда испортил мою лужайку? — Подарок… — Подарок? Парень как-то совсем сникает: уши всё больше прижимаются к голове. Он опускает глаза в пол и начинает бурчать себе под нос: — Я Боми-нуну просил камни сделать, чтоб они красивые были, а потом весь вечер рисовал, чтоб красиво было, чтобы тебе понравилось. Я столько раз тренировался, что у меня все ровные камни закончились. Хотел, чтоб прям камушки-яички, большие такие, а Боми-нуна их самые лучшие делает. Яйца настоящие же испортятся и маленькие, а камушки долго стоят. А тебе лес нравится, и закаты весной ты смотреть ходил, и озеро, и розы. Я всё нарисовал… не понравилось, да? — Подарок? — Тэхён сломался: камни-то и правда были красивые, но газон жалко же. — А ямы зачем рыл? — У нас так принято: подарки в них класть, когда… ухаживаешь, — последнее слово произносится на грани слышимости. — Ухаживаешь?! Ты что, за мной ухаживаешь? А как, а когда, ты же это… — от эмоций не получается формировать слова в предложения, — ты же от меня как от огня бегаешь! — Ты просто такой… а я такой… а камней подходящих не было, а как я без камней… — у них обоих не складываются предложения. — Я какой? — Красивый. Тэхён больше не выдерживает: — Можно я тебя потрогаю? — Чонгук неуверенно кивает. Его тут же сгребают в объятья, нашёптывая что-то непонятное, но явно милое. — А уши можно потрогать? — Можно. Оленьи рога, шоколад, молочные зубы — всё это и в сравнение не идёт с ушами, которые можно почёсывать, гладить, даже целовать! Что Тэхён и делает, вызывая фырканье и алеющую шею. А он дорвался, он теперь никуда этого ушастого не отпустит. — И хвост трогать можно? — ответом ему служат ещё более крепкие объятья и дыхание прямо в ухо. Требуется, наверное, минут десять, чтобы нагладить всё, что теперь разрешено гладить, и спокойно отпустить Чонгука. — Я тебе завтра крылья свои потрогать дам, они у меня только от заката и до рассвета появляются, а сейчас это совсем короткий период. Тебе понравится — они розовые, звенят и пахнут цветами, — уже сидя на чужом диване, обещает Тэхён, в то время как Чонгук приносит ему кружку — конечно же, в виде пасхального яйца — с какао и зефирками.