Призрачные надежды на победу

Голос миниатюрной журналистки дрожал, когда она задавала вопрос. Макс не слышал слов, почти наверняка догадываясь о чем она спрашивает. «Как вы отнеслись к решению судей?». Или ещё что-то в том же духе. Макс молчал, не думая отвечать. Он устал. Устал от одинаковых унизительных вопросов журналистов. От бесконечных разборов якобы его ошибок. От штрафов, по его мнению, несправедливых. От всей этой формульной политики и грязных игр. Чем ближе финал сезона, тем сильнее разгорались страсти. А он всего лишь хотел гонок. Просто быть лучшим пилотом, просто заниматься любимым делом. Без участия в подковерных играх, без выдумывания политкорректных ответов для журналистов. Гонка в Саудовской Аравии высосала из него все эмоции. Макс не нашёл в себе сил ответить журналистке. Он протиснулся между ней и ограждением и поскорее зашагал в сторону моторхоума команды, точно так же, как он не смог остаться на подиуме после награждения. Он просто не нашёл сил, был слишком подавлен, чтобы улыбаться на камеру. В тот момент эмоции накрыли с головой, словно цунами, без возможности вынырнуть и сделать спасительный вдох. Второе место— не плохой результат—воспринималось Максом как провал, тотальное поражение, тогда как победа была так близко. Разочарование было столь велико, что грозило в одну секунду вылиться наружу. Чтобы не сделать глупость или не сказать лишнего Ферстаппен спешил скрыться ото всех, поскорее покинуть автодром. Он молил, чтобы никто не встретился на его пути и не попал под горячую руку. Но парень сверху, видимо, был занят чем-то более важным и не услышал мольбы молодого гонщика. До моторхоума оставалось совсем немного, когда из многочисленных коридоров показался Льюис. Первым желанием Макса было бежать или спрятаться, но деваться ему было некуда. Собрав остатки душевных сил, Макс поднял глаза на Хэмилтона. — Макс,— тихо позвал тот. — Не сейчас, Льюис. Не сейчас. Никогда,— бросил Ферстаппен, испепеляя противника взглядом. — Прошу, давай поговорим,— также тихо просит Льюис. — Не надо. Ты уже всё сказал и всё сделал. Уйди с дороги! — Нет, не уйду,—твёрдо возразил Хэмилтон,— пока мы не поговорим. — О чем? Что ты хочешь сказать?— взорвался голландец,— Что тебе жаль? Ты не хотел? Было уже, слышал. Или, может, будешь меня подбадривать или жалеть? Так вот, не надо мне этого! Хватит. Мы с тобой соперники! Значит, ими и останемся! — Макс, я хотел…— попытался вклиниться в поток слов Льюис, но Ферстаппен грубо его оборвал: — Не надо. Прошу, хватит лжи и лицемерия. Я устал от твоих скользких игр. Всё кончено. Льюис застыл, не зная, что сказать. Такого поворота он не ожидал. — Поздравляю с победой, чемпион,— почти спокойным тоном бросил Макс и, обойдя растерянного соперника, поспешил прочь. —Макс, постой!—кричал ему вслед Льюис, осознав, что произошло,— Прости меня! Чеканя каждый шаг, Макс всё дальше удалялся от пилота Мерседес, сдерживаясь, чтобы не вернуться. Ведь, если он даст волю чувствам, то беды будет не избежать. В мыслях Макс обернулся, в два счета оказался перед Льюисом и, не сдерживаясь, ударил того, вкладывая в удар всю злость, боль и обиду. Он наносил точные болезненные удары куда придётся, не встречая сопротивления противника. Он превращал красивое лицо в кровавое месиво, разбивая в кровь чувственные губы, которые совсем недавно целовал. С хрустом ломал идеальный нос, испытывая нездоровое удовольствие от слабых стонов соперника. Хэмилтон не пытался сопротивляться, не защищался, позволяя Максу творить всё, что тому вздумается. В реальности Льюис никогда бы не допустил такого. Это и отрезвило Макса, выдернув из больной фантазии. Испугавшись собственных желаний, голландец обернулся. Коридор вокруг него был пуст. Выдохнув, он влетел в свою комнату и с силой хлопнул дверью. Хорошо, что Льюис не кинулся его догонять, но эта мысль ещё может прийти тому в голову. Поэтому Макс принял решение поскорее убраться с автодрома. Всю дорогу до отеля он строил планы, как закроется в номере, опустошит весь минибар и в беспамятстве ляжет спать. И, может, на утро этот кошмар закончится. Во что верилось слабо. Впереди ещё много интервью с не высказанными мнениями и разбором гонки в Джидде. Ещё не раз ему придётся вернуться к сегодняшнему безумию. Но это потом, сейчас нужно без приключений добраться до номера и остаться в одиночестве, чтобы не натворить глупостей. Удовольствие, которое он испытал при мысли об избитом Льюисе, пугало молодого пилота. Но он быстро нашёл себе оправдание: злость на действующего чемпиона, грязные приемы, к которым прибег Льюис и Мерседес вызывали в душе Макса чувство острой несправедливости. *** Взяв в лобби-баре бутылку виски, Макс поднялся на этаж, прощаясь с жёсткой спортивной диетой и предвкушая скорое пьяное забвение. Его планам, в который раз за день, не суждено было сбыться. Как только он открыл дверь ключ-картой, в глаза ударил яркий свет. Что было странно, ведь он точно помнил, что ничего не включал. Второй мыслью было осознание, что он сходит с ума. К счастью, это предположение оказалось ошибочным, когда Макс увидел своего отца. —Папа?— удивлённо произнёс Макс, предвкушая шквал критики,— Что ты тут делаешь? —Где тебя носит, Макс? Мы заждались!— проигнорировал вопрос Йос. Макс не был бы сыном своего отца, если бы не пропустил вопрос Ферстаппена-старшего и не сфокусировался на другом: —Мы? Кто «мы», пап?— помолчав, добавил,— Или к тебе стоит обращаться на «вы»? Йос Ферстаппен заметно покраснел и процедил сквозь зубы: —Не ёрничай. Сейчас не время. У нас есть дела поважней. —Вот именно,— перебил отца Макс, начиная вновь закипать,— У меня был трудный день и я хочу отдохнуть. Не мог бы ты оставить меня одного. —В компании односолодового виски?— вздёрнул брови отец. Выхватив бутылку из рук растерявшегося сына, он продолжил,— Не время отдыхать, Макс. Пока ты тут плачешь и жалеешь себя, мы думаем, как выиграть чемпионат. Покраснев, Ферстаппен-младший вскинул горящий взгляд и произнёс: —Вот и думайте, раз вам больше нечем заняться, а я хочу отдохнуть! Можно оставить меня в покое? В конец разозлившись, Макс распахнул дверь и красноречиво указал отцу на выход: —Прошу. —Макс, мы не хотели тебе мешать, прости,— вдруг раздался из глубины номера другой голос. Вздрогнув от неожиданности, гонщик вгляделся в темноту номера и к удивлению увидел там Шарля и ещё нескольких пилотов, которых скрывала чернота арабской ночи. —Шарль? Ребята?— удивлённо произнёс голландец. —Они пришли поддержать тебя, помочь,— пояснил Йос, не меняя жесткого тона,— Дверь закрой. Макс повиновался и уставился на друзей. —Мы хотим помочь тебе выиграть чемпионат,— ответил Леклер на невысказанный вопрос пилота Red Bull. —Я не понимаю,— замотал головой уставший и в конец запутавшийся Макс. —Мы считаем, что ты великолепно провёл сегодняшнюю гонку,— выразительно посмотрел на друга Шарль. —Говори за себя,— прокомментировал Йос. За что получил строгий взгляд от Риккьярдо. —Спасибо, конечно, ребята, но это мало поможет делу,— заметил Макс, игнорируя отца. — Тебя незаслуженно наказали,— продолжил монегаск,— Никто не заслуживает такого судейства. —Чемпионат должен выиграть ты!— воскликнул Карлос. —А ты не хочешь?— усмехнулся Ферстаппен. —Хочу, конечно, мы все хотим,— не смутился Сайнс,— Но из всех нас, ты единственный, кому это под силу. Тёплые искренние слова друзей растопили лёд в сердце голландца и слабая тень улыбки коснулась его губ. Он уважал друзей как пилотов и был благодарен за поддержку. Но не мог найти слов, чтобы выразить свои чувства. Вот Льюису всегда удавалось вытянуть из него именно те слова, что были необходимы в любой ситуации. Он был словно мостиком между бурными эмоциями Ферстаппена и внешним миром. Теперь же этот шаткий мост разрушен, сожжен дотла. От мыслей о Хэмилтоне его отвлёк голос Шарля: — Мерседес с Льюисом поступили мерзко, подло, не спортивно. Одно их психологическое давление чего стоит. Но мы знаем, как помочь тебе победить их. Леклер говорил столь воодушевленно, что Макс невольно заслушался и заинтересовано спросил: —И как же?