Прошу, не упади

Антон, полный уверенности в себе, влетел в назначенную аудиторию. Глаза забегали по всем предметам внутри, пытаясь зацепиться хоть за что-нибудь, и наконец нашли объект. Преподаватель. «Кто это?». После этого вопроса последовал следующий. Антон был в полнейшем недоумении. Этого он ожидал в самую последнюю очередь. В представлении Шаста стук его сердца сейчас был слышен в помещении и, отражаясь от всех стен, долетал до этого человека. Где Павел Алексеевич? Где, ёб вашу мать, Воля?! — Антон Шастун? — его неприятный голос царапал барабанные перепонки, словно кусок мела о сухую доску. — Я вас ожидал. Проходите, садитесь. — А где Павел Алексеевич? — говорил то, что думал. — Он не смог прийти по семейным обстоятельствам. «Долбаная жена!» — Антон преждевременно проклинал эту невинную женщину. Он не видел больше никакой причины для отсутствия препода на своём, блять, законном рабочем месте. — У него внезапно заболела дочь, и он срочно повёз её в больницу. Просил передать вам свои глубочайшие извинения. Антон завис. Соня? Которая вчера бегала счастливая? Каталась с ним на скейтборде? Да быть такого не может! Что с ней случилось? Он не на шутку перепугался за это маленькое беззащитное существо, ставшее ему самым дорогим на тот момент. Антон не знал, почему то мимолётное и совершенно случайное мгновение, проведённое в её компании, изменило его отношение к ней до неузнаваемости, но Соня была для него не просто очередным человеком в жизни — она была другом, сестрой, семьёй. Антон незаметно для себя стал другим. — Тяните билет, молодой человек. «Хуже мела», — понял парень. Это была проволочная губка, способная расцарапать не только тонкую кожу ладоней, но и вибрирующую сейчас с неистовой силой барабанную перепонку — вот-вот лопнет. Трясущейся рукой тянется к затасканным мятым бумажкам на столе, браслеты стукаются друг о друга и звенят — единственный звук в этом пустом, леденящем душу, мёртвом помещении. Именно мёртвом: эти парты, стулья, проектор, даже стены — всё прогнило насквозь, разваливалось на глазах, расходилось цепочками трещин, следующих друг за другом. А самым смердящим, разлагающимся, становящимся только нетленным пеплом и трухой здесь был учитель.

***

— Ой, Шастун, слабо. Я бы даже сказал — очень слабо. «Подавись ты своим слабо», — зелень его глаз сейчас сорвалась бы и всадила раз сто этот самый карандаш в грузную тушку конченого человека напротив, если бы могла. Антон рассказал ему всё, что знал по заданной теме, ну да — своими словами, но в чём проблема? Он же не машина, чтобы чеканить вживлённый под кожу головы скучный и пустой текст из заклеенного желтушного учебника. — С удовольствием поставил бы вам троечку за красивые глаза. Шаст поморщился: из этого поганого рта комплимент казался до одури мерзким. — Но, так уж и быть, полюбуюсь на них с удовольствием ещё разочек. «Охуеть, ты сейчас, блять, одолжение мне сделал?!» — Антон был абсолютно готов запустить кулаком в эту самодовольную наглую рожу, других слов не находилось, да и при всём своём желании по-другому и выразиться нельзя. — Так что, Антон, приходите ко мне завтра. А сейчас… — он потянулся за зачётной книжкой, — поставлю ва… — он не договорил. — Так, а это что такое? — своим кривым пальцем указывал на карандашные записи Воли. — Это совсем меняет дело, — брови ползут вниз, прежде добродушная гримаса переходит в напущено недовольное состояние. — Что ж, поздравляю! Вы нарвались на повод для отчисления. Что? ЧТО, БЛЯТЬ? НЕЛЬЗЯНЕЛЬЗЯНЕЛЬЗЯНЕЛЬЗЯ Ему сейчас никак нельзя вылететь. Это всё. Конец. Нет, Господи, этого не может быть. Антон зашёлся истерическим смехом. Его просто разрывало от накопившихся внутри эмоций, ему было тяжело, ему было плохо. Всего-навсего защитная реакция организма на стресс. Кажется, препод этого не понял: глаза расширились, морщины на лбу разгладились после первого же смешка. Пухлые пальцы его сжимали металлическую ножку стула до побеления, казалось, эта перепуганная мелочь сейчас попятится назад со своим стулом, влача ноги, отяжелевшие от ушедшего в пятки жалкого сердца. А Шаст всё не унимался: его хохот раздирал застывший воздух, среди скованного одиноким напряжением пустого университета звенящий голос был живым. Живым, полным боли, захлёстнутым страданием. Парень мог развалиться от одного движения пальца. Он всего лишь не выдержал. Слишком много всего… Слишком душно…

***

— Отчислили? — Стас сидел на краю кровати. Шаст лежал лицом к стене в обнимку с коньяком: подарили на прошедшее восемнадцатилетие. — Мгм. Стас, свали, прошу. Сожитель даже не спорит. На его глазах рушился человек: он так долго выстраивал себя, восстанавливался после смерти матери. Вернись на день назад, и ты увидишь смелого, стойкого человека, про такого обычно говорят «сорвиголова» или «в огонь и в воду». Нет. Только не теперь. Глаза совершенно потухли. Вернее, так: сначала они померкли от сухости и постоянного напряжения, потом испустили последнюю искру; Антон бился в истерике, ворот рубашки намок настолько, что хоть зеркало протирай, (давно он себе такого не позволял, всё держал внутри, а стоило лишь открыть…), грудь сводило судорогами. Стас слушал рваные вздохи и заглушённые в подушку крики, стоя под дверью на протяжении получаса. Вопли разбивали надежду Стаса на скорое смирение Антона с проблемой. Если бы это случилось, Шеминов уверовал бы в чудо. Настолько всё было безнадёжно там, внутри комнаты. [Окс, можешь приехать?] [Он совсем плох? Скоро буду.] [Да. Может, позвать эту Иру? Думаю, она сможет хотя бы просто посидеть с ним.] [Попробуй, но не думаю, что это хорошая идея.] Она была права.

***

— Пошла вон, я сказал! — голос то и дело срывался от непрекращающихся рыданий. — Но, Антош… — Не называй меня, блять, так, кто ты вообще такая?! — он не замечал, как уродует чёрствое сердце девушки ещё сильнее. — Я сказал убирайся. Он уже не кричал, на это вовсе не хватало сил, но этот тон… Его голос рассекал, как закалённая сталь, был грубым, но ослепительно насыщенным. К горлу Иры подступил ком, ещё секунда и она задохнётся. Стас с Оксаной не пытались его перебить. Знали — сейчас вмешаешься, пожалеешь об этом на всё оставшееся жалкое существование. Ира ушла, оставив дверь открытой. Тихие шаги удалялись с прогрессирующей геометрически скоростью, она лишь хотела исчезнуть отсюда поскорее, стереть себя из памяти Антона, оставив после себя только белые неровности на его подсознании. В комнате стало совсем тихо. Стас с Оксаной сейчас спасали парня, отдавая все силы на это. Они стояли все втроём. Обнявшись. Для Антона друзья были щитом, защищавшим от всего, были его зарядкой, были его домом. Но критически требовалось уйти на улицу. Прямо как в подростковом возрасте — нужно сбежать.

***

Плевать на движущиеся машины в нескольких сантиметрах от него. Плевать! Это — последнее, что его сейчас заботило. Он ехал вперёд, боясь хоть на миг остановиться: там сзади, в его слепой зоне, где он ничего не видел, стараясь не оборачиваться — там рушился мир. Дома, словно картонные, складывались в несколько раз и бесшумно падали, поднимая замуровывающую всех и вся строительную пыль. Люди в ней задыхались, животные обессиленно валились, птицы пикировали вниз и разбивались о землю, засохшие растения быстро скручивались и увядали на глазах. А впереди — дорога. И всё полосы, полосы, полосы, полосы… Куда? Всё равно: теперь не имеет значения. Да хоть прочь из города — безразлично. Антон ничего не чувствовал. Ему было абсолютно поебать. Всё как-то резко потеряло какой-либо смысл. А в парке темно и пусто. Даже фонари не горят. От влажного осота тянет теплом: солнце нагрело землю вокруг. Роса с растений испарялась, становясь сказочно-волшебной взвесью. Шаст закрыл глаза и жадно втянул воздух носом: цветы, распускающиеся только вечером, цветущая липа, скошенная трава… Сердце восстанавливало ритм. Кровь, не прекращая тока, откладывала своё гневливое оружие, готовое покарать любого, кто встанет на пути. Теперь она — само олицетворение мирного потока жизни, гармонии, спокойствия и умиротворения. Антон отпускал все чувства, кроме одного. Это была ненависть. Ненависть к себе. Что ему теперь делать? Какого чёрта его судьбу вершит какой-то жалкий учитель?! Нужно было срочно подавать документы в новый университет. На что теперь содержать своё тело? Стипендия была и так небольшая, а продолжать заниматься подработкой не было желания — у него совсем опускались руки. Антон опустился на траву, а затем лёг. Эта часть города была окраиной — небо просматривалось с удивительно отчётливостью. Звёзды. Чем больше ты вглядываешься в них, тем больше тебя завораживают. Где-то в стороне всполошились сверчки. Антон приподнялся на локтях, когда заслышал рядом мягкие шаги. «Опять пьянчуга из кустов вылез, наверно», — пронеслось у него. — Привет. Небо померкло на фоне этих иссиня-чёрных волос. Удалось уловить блестящие глаза в кромешной темноте. — Как ты меня нашёл? — Антон уставился на него, не скрывая искреннего удивления. — Я пришёл к вам, как и обещал. Стас сказал, что ты ушёл, скорее всего, в парк, а тут уж найти тебя было нетрудно. — Арс, я настолько предсказуем? — парню защемило сердце от осознания, что человек пришёл ради него. — О нет, не беспокойся. Парк был пятым в списке предполагаемых мест. — Так сколько же сейчас времени? — сколько он был здесь? — Два. Арсений присел рядом. — Не говори ничего, ладно? — Шаст с надеждой смотрит на нового знакомого. — Не беспокойся. Арсений сияет своей улыбкой. Как ему это удаётся, одному богу известно. Антону казалось, у этого человека совсем нет переживаний, иначе не могло и быть. Арс был как маленькая вечная лампочка — и ничто не могло загасить её. По крайней мере, создавалось именно такое впечатление.

***

Глаза с трудом открываются. Антон погряз в бессоннице: всю ночь он не мог найти удобного положения, а если и находил, то оно сразу надоедало; раза три он весь изнурённый проходил на кухню попить воды, но стоило сделать хоть один глоток, как горло предательски сжималось, не пропуская жидкость дальше; есть Шаст тоже не мог, хотя и чувствовал, что давно пора бы; часа два парень провёл на балконе: за это время он успел выкурить несколько сигарет и поговорить с матерью — его отработанный, но такой редкий ныне ритуал — он проговаривал шёпотом все свои мысли и переживания куда-то ввысь, сверля своим полным надежды взглядом ночное небо Воронежа. Иногда решения приходили сразу же. Вот как сейчас: Антон откопал в сохранённых файлах документы и подал заявления на вступление в десятки местных вузов без разбору. Нужно было хоть что-то сделать, чтобы двигаться дальше. Но, знаете… Уже ничего не хотелось. Ни желания, ни стремления, ни энергии — это вынужденная остановка. Шаст должен был перевести дыхание. Весь грядущий день парень провёл в абсолютно апатичном состоянии. Перед глазами пелена, чувствительность ко всему упала, голова грозила вот-вот развалиться, треща по швам. Оксана провела рядом с ним внушительную часть дня после того, как Антон свалился с температурой и начал бредить, но к вечеру ему стало немного лучше. — Окс? — Да, Тош, что случилось? — Пойдём на улицу? Тут нечем дышать. — При условии, если ты хорошо оденешься и с нами пойдёт Стас — я тебя одна не дотащу, — она широко улыбнулась. Это заставило в Антоне что-то зашевелиться. Шаст шёл между Оксаной и Шеминовым, облокотясь на второго. Появилось острое желание сбежать куда-нибудь вместе с ними: всё надоело. Нужно найти такое пристанище, куда будут недоступны пути всех проблем, всех переживаний, всех людей. Бар. Точно! И как он раньше не догадался, ответ ведь лежал на поверхности. Из всех мест, которые всплывали в памяти Антона, это было самым надёжным и защищённым. По крайней мере, у парня создалось такое впечатление, так что о раздумиях можно забыть: они направились прямиком туда.

***

— Третий шот, Антон. Тебе не жирно? — Стас хмельным взглядом обвёл парня. У всех выдалась тяжёлая неделя. — Это тебе жирно, а мне — нет! — Антон задел локтём проходящего человека. — Ой, прошу проще-е-ения, — протянул он. — Так, малой, ты сейчас нарвёшься, — нерусской наружности здоровенный крепкий мужчина обернулся на тихий голос из-за стола. — Хах! Да что мне станет-то? — Антон прикрыл глаза, обнажая свои ровные белые зубы. — Ты кто такой, чтобы угрожать? Мужчина схватил Антона за ворот футболки и потянул на себя. Парню пришлось встать: его поволокли в сторону выхода. — Пойдём поговорим. — Э, ничего не смущает? — подлетел к ним Стас. — Не рыпайся, — у их стола появилась ещё одна такая же копированная громада. Он всего лишь положил свою тяжёлую руку Шеминову на плечо: ему пришлось сесть. Оксану постигла впоследствии та же участь. — Ещё раз повторяю: извинился. Живо. Антон утёр тыльной стороной ладони кровь под носом. Глаза метали молнии в сторону этого остолопа. Кровь бурлила от закипающей злости: всю ненависть и гнев он был готов перенаправить в менее саморазрушительное русло — на этого мужчину. Но что мог он, дохлый парень без какого-либо умения драться, против этой махины? Он же во много раз превосходил Антона… — Будем отмалчиваться? Или ты хочешь сохранить свой тощий зад в целости? — Я… — Время вышло. Первый удар пришёлся ногой в живот. У Антона подкосились колени, руки машинально пытались защитить ушибленное место. Он опустился как можно ниже к земле и сгруппировался. «Жалок», — было в его мыслях. «Беспомощное ничтожество. Вставай!» Он с трудом поднялся на ноги. Острая боль пронзила область чуть ниже рёбер. Антон посмотрел на свои руки, они были все в крови, и он уже не знал, откуда эта кровь: то ли из носа, то ли… Ещё удар. Ему заехали кулаком в челюсть. Антон пошатнулся, но не упал на этот раз. Ему надоело терпеть это, нужно было действовать. Прямо сейчас! — Остановись! — грянул голос и ещё долго отдавался вездесущим звоном в ушах, а может и не он, скорее всего, последствие удара. Сейчас это было не важно. Мужчина обернулся: сзади него вырисовывалась знакомая фигура, Антон не мог ошибиться. Попов. — Какого чёрта ты творишь? — голубые глаза растекались, охватывая всё вокруг. Время будто остановилось. Кроме них троих в мире больше никого и ничего не существовало. Здесь явно был кто-то лишний. — Ах ты подонок, — мужчина был явно огорчён его прерванной местью, да и была ли это месть? Так — всего лишь мимолётная забава. — А ну иди сюда, — Арсений стоял непоколебимым, это был даже не вопрос, а приказ. Требовательный тон выражался не только в голосе: его лицо, его поза — всё источало уверенность в своих действиях. Но что он, блять, творит? — Сучёныш! — мужчина стал приближаться к нему, переключив всё внимание с Антона. Арсений дал знак парню, чтобы тот уходил. Но он не сделает этого. Он не уйдёт. Человек-скала уже бежал на брюнета, встань на его пути — и ты труп. Антон замер. Он давно не испытывал такие чувства. Это было точно — в груди бушевал страх. Арсений даже на миллиметр не сдвинулся и всё стоял на прежнем месте. Мужчина занёс руку для очередного удара. И тут Антон не вытерпел. — Арс! Попов даже ухом не повёл: в самый последний момент перед соприкосновением чужой руки со своим лицом он чуть сдвинулся в сторону, сместившись с траектории атаки, и переложил всю несущуюся на него энергию на самого противника. Аккуратным вспомогательным движением он запрокинул руку мужчины ему за голову, и тот полетел спиной на голый асфальт. Раздался хруст. Арсений полез в карман за телефоном, чтобы вызвать скорую, а потом аккуратно завуалировал случай под ненарочное поскальзывание. А он всё спланировал…

***

Когда врачи уехали вместе с этим нежелательным «происшествием» из ресторана, Арсений помог Антону добраться до гримёрки. Арс позвонил Диме с телефона Антона, сейчас им был необходим знакомый медик. Арс сделал ватный тампон для разбитого носа Шаста и сейчас перевязывал ссадины на коленях парня. — Как ты нас нашёл? — всё внимание Антона было заострено только на этом вопросе. — Я всё это время был в зале. Меня вообще часто тут можно найти, пишу материал для стендапа прямо на рабочем месте, — усмехнулся он. — Так, куда он ещё успел тебе заехать? — Живот очень болит, — острота под рёбрами возвращалась, когда о ней напомнили. — Задирай футболку сейчас же, — опять этот приказной тон. Голубые глаза смотрели в упор, от этого мурашки пробежали по спине Антона, когда он заглянул в них. Антон, ты тонешь. т о н е ш ь Эти самые глаза спускаются с лица, вдоль шеи, по мятой футболке, груди… Во весь торс парня растянулся огромный тёмный кровоподтёк. На губах Арсения застывает немой вздох. Антон ловит его движения: они так органичны с образом мужчины… Этого раньше не представлялось возможности детально рассмотреть, а теперь при такой близости мысли разбегались, подобно спуганным мышкам. Касания чужих рук обжигали холодную бледную кожу в местах, к которым невесомо касались осторожные шершавые пальцы. Глубокий выдох Арсения Антон ощущает всей поверхностью тела. И тут руки мужчины задрожали. — Антон, боже…