Оксигенация

— А я ждал тебя у себя, — раздаётся из знакомой темной ниши, когда Сакура заползает в ординаторскую и падает на диван, — Что случилось? — впервые на ее памяти он выглядит хоть чем-то по-настоящему обеспокоенным. — Думала, что меня испепелит дракон, а в итоге сожрал удав. Сасори оказывается у нее за спиной и опускает руки ей на плечи. Тёплые, ласковые руки. Сакура расплавленным мороженным растекается по дивану, стоит ему начать массировать плечи, шею, спуститься к спине. Когда его губы касаются кожи, она выгибается, со свистом втягивая воздух, задирает голову и поднимает на него смеющиеся глаза, подернутые поволокой. — Я думала, что сегодня наказана. — Днём была. Сейчас уже ночь, — он, наконец, целует ее. — Иди сюда, — она тянет его за руку к себе. Сасори не успевает обойти диван, как у них одновременно трезвонят телефоны. — Экстренная операция, — читает Сакура сообщение. — Теперь мы, похоже, оба наказаны, — Сасори хватает халат, и они вместе вылетают в операционную. В операционной, несмотря на поздний час, разверзся ад на земле. Туда сюда бегают медсестры, носятся с капельницами, перчатками, шприцами. На каталке лежит пациент, когда-то бывший человеком, а сейчас больше похожий на рубленный, сочащийся кровью бифштекс. Жертва аварии — роняет проносящаяся мимо медсестра. Сасори, матерясь себе под нос, пытается оценить его состояние. Человек пожилой, наверняка страдает сердечно-сосудистыми заболеваниями. Наверняка у него черепно-мозговая. Наверняка он умрет от кровопотери раньше, чем они смогут вырвать его из когтей смерти. Сакура прикатывает наркозный аппарат. Он, к счастью, не капризный, включается с первого нажатия кнопки. Сейчас его жужжание раздражает, въедается в мозг, словно гвоздь. Харуно, прикладывая маску к лицу пациента, прикусывает посильнее язык, чтобы отвлечься от мигрени — в операционной душно и громко, а где-то глубоко еще тлеет возбуждение ординаторской. Сасори легонько отстраняет ее в сторону, когда анестетик начинают действовать, и вставляет в горло пациента трубку. Они следят за движениями грудной клетки, пока машина пыхтит, вентилируя легкие. Когда все приготовления завершены, Сасори и Сакура отходят на задний план, уступая место хирургам. Он дотрагивается до ее ладони одними кончиками пальцев, а она вцепляется в его руку мертвой хваткой, почти до крови впиваясь ногтями в кожу. Сасори тихонько шипит от боли, но сжимает ее руку еще сильнее, в такт биения сердца, и, даже не глядя на нее, шепчет «все будет хорошо». Но все вовсе не хорошо. Сакура смотрит на монитор. Смотрит на залитый кровью пол. Пульс едва прослеживается, линия на экране вытягивается в прямую, как по линейке. Скоро сердцу будет нечего качать, хотя они уже начали переливание крови. Никто не замечает, как приборы начинают истошно орать, возвещая об остановке сердца. Сакура первой несётся вперёд, расталкивает хирургов, которые продолжают кромсать уже почти мертвое тело. Она нависает сверху и со всей силы давит обеими ладонными на то, что осталось от грудной клетки — целые рёбра можно по пальцам одной руки пересчитать. — Дефибриллятор сюда! — кричит Сасори и бросается ей на помощь. Они делают сердечно-лёгочную реанимацию, вдувают в легкие воздух, бьют электричеством, пытаясь завести сердце вновь, снова и снова, но все напрасно. Время смерти - час сорок семь. Сакура словно сквозь толщу воды видит, как пациента отключают от приборов, проводок за проводком. Как его увозят в морг. Наблюдает, как расходятся хирурги и медсестры. Как приходят уборщики, словно здесь только что кто-то разбросал мусор, а не пытался спасти жизнь. Ей хочется кричать, но все что она может — это смотреть, будто со стороны. Все, что ей остаётся, это идти за Сасори в его кабинет, стянув с себя окровавленные перчатки и маску. Он подводит Сакуру к креслу и отпускает ее руку — сделать кофе. Но она так и продолжает стоять, вцепившись побелевшими пальцами в холодное дерево его стола. Сакура пытается глубоко дышать, пытается стереть с внутренней поверхности век последние картинки окровавленного тела, которое покинула жизнь. На негнущихся ногах она разворачивается, упираясь спиной в стол. Сасори, с чашкой кофе, замирает перед ней, стоит ему заглянуть ей в глаза. Он не видит там ничего, кроме черноты и горечи вины, которая волной цунами смела все остальные чувства и эмоции, подминая под себя разум. Молча он ставит чашку и походит к ней ближе, осторожно, как к загнанному зверю, готовому наброситься в любой момент. — Сакура, — он говорит тихо, но видит, что она слышит. Слышит, но не реагирует, — Сакура, посмотри на меня. Она поднимает на него глаза, а он делает еще шаг вперёд. Сакура перестает быть зверем. Она снова становится маленькой девочкой. Маленькой девочкой с большим лбом, которую дразнили в школе. Девочкой, которую десять лет отвергал мальчик, которого она так любила. Девочкой, которая была самой слабой из ее друзей. Которая поэтому и пошла в медицинский, чтобы помогать другим слабым. Сасори берет ее лицо в чашу своих ладоней. Гладит пальцами щеки, стирает слёзы, растирая их вперемешку с остатками чужой крови. — Сакура, в этом нет твоей вины. — Но он умер! — наконец взрывается она рыданиями. — Умер, на моих руках! Сасори, я ничем не могла ему помочь! Она бьет его кулачками, а он смыкает вокруг нее объятия, терпит удары по груди, по спине, терпит, когда она царапает его руки, пытаясь освободиться. — Да, он умер. Но ты и не смогла бы ему помочь, — он снова хватает ее за лицо, на этот раз держит цепко, — Сакура, он был уже стар. Он разбился в машине. У него был проломлен череп, сломано десять рёбер, был разрыв печени, — он срывается почти на крик, — Ты сделала все, что было необходимо. — Но я могла сделать бо… Он не даёт ей договорить и целует. Целует жадно, сминая, кусая губы. Вжимает ее в стол так, что хрустят и кости и невинное дерево, зарывается в волосы, резко тянет, полоснув ногтями по коже. Она запрокидывает голову, из глаз брызгают слёзы. Сасори сажает ее на стол, проходится руками по ногам, до синяков сжимает бёдра, рисует пальцами круги на коже. Разводит полы халата и, не церемонясь, дёргает в разные стороны. На пол летят пуговицы, нитки, бейджик. Летит его собственный халат, галстук, ее футболка. Стянув с нее джинсы, возвращает ее на стол, кусает за шею, за ключицу, кусает под грудью, выбивая воздух из груди вместе со скулящим, просящим стоном. Пряжка ремня впивается в голую кожу ее живота. Когда он оставляет очередной засос, она в отместку царапает его спину, притягивая ближе, обжигаясь, бьет пятками в поясницу. Потеряв терпение, он лишь приспускает брюки и входит в нее. Она кричит его имя сквозь запоздало прикушенную ладонь. Он двигается резко, рвано, утыкаясь в ямку ее плеча. Где-то рядом галопом скачет ее пульс в жилке на шее. Кончив, он падает ей в объятия. Сакура прижимает его к себе, греется его остывающим костром, сама опускает голову ему на плечо и обнимает. — Интересный способ успокоить, — говорит она ему куда-то в шею и целует. Она снова стала прежней. — Авторская методика, — улыбается Сасори. Сакура, возможно, и стала прежней, стиснула зубы и пережила потерю первого пациента на операционном столе, а вот атмосфера в больнице определённо нет. Утренний обход отменили, предоставив интернов самим себе. — Старый извращенец сказал, что обхода не будет, потому что у руководства какое-то срочное совещание, — говорит Наруто, когда они, проверив состояние больных и позаботившись о новых поступивших в клинику, засели в столовой. Харуно, как и положено послушному мышонку, ничего не говорит о том, что невольно услышала вчера, но она чувствует, как что-то незримо отравляет воздух. — А ещё я видел Какаши-сана, — едва слышно, против своего обыкновения, добавляет Узумаки, — Он как раз выходил от бабули Цунаде. Вид у него был примерно такой, как когда Саске задерживали. Сакура обводит глазами тех, кто сидит рядом, и, уже без особого удивления, не обнаруживает там Учиху, с неохотой признавая, что Наруто-терапия окончательно утратила свой целительный эффект. Она видит, что и Наруто это понимает: он сидит тихий, опустив глаза в стол, едва притронувшись к еде. Она с почти суеверным ужасом осознаёт, что Узумаки, который на медицинский-то поступил назло всем, кто в школе обзывал его бестолочью, который скорее свалится замертво от усталости, но сделает, сейчас уже почти сдался. А ещё Сакура думает, что Наруто это было даже на пользу — отпустить. Но он просто не сможет этого сделать. Когда они единогласно приходят к выводу, что аппетит пропал безвозвратно, а темы для разговора исчерпаны, интерны расходятся кто куда. — Не хочешь сегодня выбраться куда-нибудь, проветриться? — спрашивает у Сакуры Ино. Даже у Яманаки вид какой-то потерянный, и Харуно, скорее чтобы сделать приятное ей, а не себе, соглашается. — Тогда встречаемся в ординаторской после твоей анестезиологической практики, — говорит ей Ино и подмигивает. И зачем только призналась ей, думает Сакура, отправляясь в кабинет к Сасори. По лицу Акасуны совершенно невозможно понять, действительно ли они, по вчерашнему меткому выражению Цунаде-самы, в полном дерьме. Сакуре кажется, что он наблюдает за ее действиями чуть внимательнее, готовый прийти на помощь. Она едва заметно качает головой, пока никто не видит, давая понять, что все в порядке. Он кивает в ответ. Практика заканчивается, как обычно, в его кабинете. На этот раз Сакура специально возится с рюкзаком дольше обычного, ждёт, пока все разойдутся. — Наконец-то, — выдыхает Сакура, когда за дверью скрывается последний интерн из ее группы. Оставив рюкзак в покое, она подходит к нему, обнимает, утыкаясь лицом ему в грудь. Сасори обнимает ее в ответ, делясь своём тёплом, целует в макушку. — Ты как? — Оклемалась. Вроде, — Сакура с неохотой от него отрывается, — Прости, я ненадолго. Обещала Ино с ней куда-нибудь сегодня сходить. Сасори снова целует ее, на этот раз в лоб, затем в нос, увлекается и целует уже в губы. Когда он спускается к шее и залезает рукой под халат, у Сакуры зарождается смутное подозрение, что Ино придётся пить кофе одной, но Сасори оставляет ее в покое. — Так и быть. Тогда завтра ты вся моя, — смотрит он на неё при этом так, как будто с удовольствием бы нарушил этот уговор. — Есть, босс, — улыбается Сакура, направляясь к двери. — Кстати, будь другом, забери у Орочимару результаты аутопсии Ямазаки. Это наш вчерашний пациент. Змеёныш обещал к этому времени закончить. — Хорошо. В подземных владениях Орочимару по-прежнему холодно, но сейчас у Сакуры внутри столько тепла, что она этого даже не замечает. В сердце по инерции екает, когда она встречает Саске. Он что-то остервенело пишет, но, заметив ее, тут же захлопывает ноутбук. — Что хотела? — ощетинившись, спрашивает он. Ни привет, ни как дела. — Акасуна-сан попросил забрать результаты по Ямазаки, — в тон ему отвечает Сакура. Учиха хмыкает, вставая из-за стола. — На побегушках у него? — ухмылка ломает его красивое, когда-то горячо любимое лицо, — Сейчас схожу за Орочимару, — выплёвывает он и уходит, не забыв прихватить ноут с собой. Сакуре хочется кинуть шпильку ему в ответ. Хочется сказать ему, что его слова и действия ее больше не задевают. Сакура понимает, что ей плевать. — Слышал, у вас с доктором Акасуной вчера пациент скончался на операции. К слову, далеко не первый за последние полгода, — Орочимару подкрадывается незаметно и говорит откуда-то позади. Лаванда и ментол удавкой набрасываются на шею. — Его травмы были несовместимы с жизнью. В этом нет нашей вины, — не дрогнув, отвечает Сакура. Мышонок стал мангустом. Орочимару это чувствует и чуть отстраняется. — Это он тебе так сказал? — шелестит смех патологоанатома, — Я, может, и удав, но он тоже не самая милая зверушка. Когда он отдаёт ей папку, его пальцы льдом прикасаются к ее, на бледном лице блестит оскал. В лифте Сакура бросает взгляд на бумаги. Прямо сверху лежит краткое заключение. Реакция «трансплантант против хозяина». То есть причина смерти в том, что организм пациента отверг донорскую кровь? Сакура листает документы в поисках анализа крови. Судя по показателям, она была на несколько месяцев просрочена. Заходя в кабинет Сасори, она продолжает читать результаты вскрытия. Черепно-мозговая травма, многочисленные переломы рёбер, повреждения внутренних органов, массивная кровопотеря — все, о чем вчера говорил Акасуна, здесь упомянуто, но основная причина смерти — переливание эритроцитной массы, по всей видимости с истёкшим сроком годности. Она сглатывает комок в горле. Следить за компонентами крови — обязанность анестезиолога. Сакура просто не может поверить в то, что в больнице хранится испорченная кровь. Не может поверить, что Сасори ее не проверил до начала переливания. Она опускает ему на стол папку и замечает под бумагами краешек знакомой пластиковой упаковки. Холодеющими пальцами отодвигает листы в сторону. Зачем ему в кабинете пустой пакет с кровью? Рассматривая этикетки, Сакура уже знает, но не хочет принимать ответ. — Что ты здесь делаешь? Она вздрагивает от тона его голоса. Человек, который меньше часа назад целовал ее, обнимал ее, хотел ее, согревал своим теплом, сейчас больше похож на морозильную камеру. — Принесла тебе отчёт о вскрытии Ямазаки, — отвечает Сакура. Она вдруг понимает, что боится его. Что по выражению ее лица, по пакету, который она все ещё сжимает в руках, он уже все понял. Сакура снова стала мышонком, и мышонок попался. — Сакура, сядь, пожалуйста, — он делает шаг вперёд, Сакура отходит все дальше, запинается, задевая ногами его кресло. — Ты же убил его, — шепчет она, не в силах отвести от него взгляд. — Этикетка на пакете переклеена… — Сакура… — Не подходи ко мне! Слишком поздно она замечает, что его рука все это время пряталась в кармане халата. Слишком поздно видит нацеленный на неё револьвер. Слишком поздно хватает со стола тяжелый дырокол. — Сакура, я очень не хочу этого делать. Поэтому сядь. И опусти эту штуку, — он указывает дулом на несостоявшееся орудие убийства. Она опускает дырокол и садится. Он, держа ее на мушке, подходит ближе. Открывает ящик стола и достаёт кабельную стяжку. — Вытяни руки. — А что потом? — спрашивает Сакура, когда он затягивает петлю на ее запястьях, — Убьешь меня? — Нет, — странно, но он улыбается. Улыбается, как меньше часа назад, когда целовал ее на прощанье, — Потом ты немного поспишь. Сакура чувствует, как тонкая игла входит ей в кожу на шее, и почти сразу засыпает.