Правда или ничего

Чонгук уезжает на работу едва не с открытием метро. Повезло, что сам отрубился рано и, как следствие, подорвался с кровати ни свет ни заря, совершенно оголтевший после мокрых снов. Он не делает ничего из того, что взял себе за привычку последние пару недель — даже в душ не идет, лишь наспех взъерошив волосы перед выходом. Чонгук выбегает из квартиры, надеясь, что никто не будет караулить его у подъезда. Разумеется, никому он и даром не сдался в начале седьмого утра. Несясь в сторону метро, он чувствует себя максимально глупым и инфантильным. Сообщения в катоке он решается проверить только сидя в вагоне: парочка сообщений от Дасом, одно от Тэхена и штук десять от Юнги. Вместе с пропущенными вызовами. Чонгук откидывает голову назад, врезаясь затылком в стекло и шумно выдыхает. Сказал бы ему кто хотя бы за пару минут до тех посиделок в честь дня рождения Чимина, что все обернется подобным образом, он бы сразу развернулся и поехал домой. Но теперь он сидит в метро, чувствуя легкое головокружение, и таращится на лампочку под потолком, которая мигает каждый раз, когда поезд останавливается. Таращится и чувствует себя этой самой лампочкой — он мигает, его коротит и замыкает каждый раз, когда он думает о Юнги. И столько вины внутри плещется, что даже самого большого океанариума не хватит. А было бы так здорово туда своих рыбок выпустить погулять. «Надо поговорить». «Почему ты не дождался меня?» «Подними трубку, блять». «Чонгук, ты издеваешься?» И еще что-то похожее. Чонгук не идиот, он прекрасно понимает, что ведет себя, как последний мудак, но в то же время не может вести себя по-другому. Это настолько двоякое и противоречивое чувство, что тошно становится от этих эмоциональных горок внутри себя. Да, он хочет поговорить с Юнги. Нет, он не хочет говорить с Юнги. Да, он хочет его увидеть. Нет, он не желает его видеть до конца жизни. Да, он хочет сказать ему, почему так ведет себя. Нет, ему гадко от одной мысли о предстоящих объяснениях, он мечтает переехать на Гуам. — Ничего себе, — округляет глаза Мэг, когда видит Чонгука, заходя в офис в половину восьмого, — ты чего это так рано? — Не спалось, — нехотя откликается он и затем вновь с головой погружается в перевод. Все в порядке. Он просто будет переводить, как не в себе. У них дэдлайн все-таки. Завтра сдавать проект. Не нужно думать ни о чем постороннем, он должен просто работать. Чонгук едва не в бешенстве печатает, даже забывая поздороваться с Хосоком, и отстраненно радуется тому, что в его голове больше нет Юнги — там только переводы, тэги, дэдлайны. Юнги не заходит к ним в офис с утра. Он больше ничего не пишет Чонгуку, который, признаться, так ему и не ответил. Он даже на обеде не появляется, если верить Тэхену — Чонгук из кабинета нос не решился высунуть во время общего перерыва. Нервозность возвращается за полчаса до конца рабочего дня, когда Чонгук, закончив перевод, проверяет телефон и понимает, что ему за весь день не написали ни слова. Это справедливо — он сам ни знака в ответ не отправил, но, тем не менее. Тем не менее. Они выключают компьютеры одновременно. Почти синхронно собираются. Чонгук, покинувший кабинет первым, застывает на пороге, когда видит Юнги — тот стоит, прислонившись спиной к стене напротив. Хочется нервно сглотнуть, но не получается. Мимо него проходит Тэхен. — До завтра? — оглядывается он. А Чонгук и не слышит ничего. Таращится на Юнги и судорожно пытается придумать, что сказать. Сделать. Как себя вести. Не получается. — Что ж, ты хотя бы сегодня не слинял раньше нужного, — произносит Юнги, когда остальные переводчики скрываются дальше по коридору. — Извини, я… — решается Чонгук, но его мгновенно затыкают: — Пойдем, — и идут в сторону лестницы. Садиться в машину Юнги странно и немножко неуютно. Чонгук обеими руками держится за ремень безопасности, который только что пристегнул, и ждет, что на него наорут сейчас. Или еще что-нибудь. Но ничего из этого не происходит — машина покидает стоянку и выезжает на дорогу. Чонгук же даже и не думает расслабиться — сидит, как на коврике из одних иголок и дергается каждый раз, когда Юнги поворачивает руль. Куда уж больше себя мерзостью ощущать. — Слушай, — слышит он чужое осторожное вступление и инстинктивно переводит взгляд в окно, — я не злюсь на тебя. Меня беспокоит только то, что ты решил играть в дерево. — Я не… — спохватывается Чонгук, поворачивая голову, но затем опять смотрит в окно, — я не играю в дерево. Извини. Просто… захотел один побыть. Не обязательно каждый день меня на работу отвозить, — он не знает, что еще сказать. — Мог это хотя бы в катоке написать. — Мог, да. Извини, — опять извиняется он. — Если ты настолько переживаешь из-за вчерашнего, то… — Юнги поворачивает руль, и они выезжают на дорогу поменьше, — то не стоит. Все в порядке. Как я уже и сказал, я не злюсь на тебя. Мне, наоборот, самому стыдно, что я поддался атмосфере и- — Атмосфере? — Чонгук не выдерживает и все же смотрит на него напрямую. — Сразу видно, что ты в подобных ситуациях не бывал, — Юнги усмехается. А. Так вот, что это было. Атмосфера. Сила момента. Или как там это можно обозвать. Чонгук опускает взгляд на свои ладони, а затем медленно сжимает их в кулаки. Ему на поцелуй ответили на поводу у момента. — Не переживай только, ладно? Это ничего не значит, — продолжает Юнги, — все в порядке. И я буду крайне признателен, если ты больше не будешь меня игнорировать. — Без проблем, — мгновенно вскидывает голову Чонгук и улыбается. — Спасибо. Я рад знать, что тебя произошедшее не напрягает. Завтра заедешь за мной в семь, как обычно? Так противно, как в этот момент, ему никогда в жизни не было. Это настолько склизкая мерзость, обтирающая боками его внутренности, что даже дышать неприятно становится. Чонгук — упрямо улыбается. И улыбается до победного конца: и когда его довозят до дома, и когда машут на прощание, и когда уезжают. Машина скрывается за углом. Улыбка — мгновенно пропадает. Сила момента. Да ею можно горы опрокидывать так-то. Он отворачивается и идет в сторону подъезда, на ходу доставая ключи. Вот, что это было. Атмосфера. Момент. Мимолетное влечение. Чонгук не злится, но все равно да — проигрывает шесть каток из шести, а потом выходит из игры и ложится на кровать, уставляясь в потолок. Атмосфера. Момент. И ничего больше. Он был прав — ему не нравятся парни. И Юнги ему не нравится — просто слишком сильно погрузился в их глупую и такую абсурдную игру. Игру, по правилам которой они встречаются и… и что? Без ума друг от друга? Испытывают чувства? Влюблены? Чонгук неожиданно понимает, что устал пиздеть всем вокруг. — А ну-ка не вертись, — просит Дасом, отстраняясь от его лица, — а не то я нарисую тебе хуй на щеке. — Нарисуй хоть два, — безэмоционально откликается Чонгук. Вчера они успешно закрыли дэдлайн, сдав перевод буквально за несколько минут до конца рабочего дня. Разошлись усталыми, но довольными. Юнги довез его до дома, больше не задавая неудобных вопросов. Не говоря неудобных слов. И больше ничего. Юнги словно сам стал синонимом слова «ничего». — Чонгук! — бесится Дасом. — Перестань хмуриться! Я не могу тебе глаза накрасить нормально! Сегодня — рождественский корпоратив. Начальство раскошелилось на укороченный рабочий день, поэтому уже в четыре Чонгук был у себя дома, где его встретила Дасом, в очередной раз приехавшая к нему домой с ночевкой снимать видео. А в итоге ничего не снимает, потому что сидит перед ним на стуле и пытается накрасить ему глаза — в то время, как он то хмурится, то так высоко брови поднимает, что те улетают к хуям на затылок. — Готово, — девушка отстраняется и прикусывает язык, разглядывая плоды своих трудов, — очень и очень неплохо. Собираешься всех сразить на своем корпоративе? — Мне плевать на него, — Чонгук поднимается с кровати, — мог бы — не ездил. Но присутствие обязательно. — А твой парень? — спохватывается Дасом. — Он ведь там будет? Он оглядывается на нее и чувствует, как его губы сами собой расползаются в улыбке. Парень. У Чонгука нет парня. И он может совершенно спокойно сказать об этом своей сестре, объяснить ей ситуацию. Но почему-то не делает этого; открывает шкаф и достает из него заранее подготовленную рубашку. В пиздеже, который затеяли двое, должны участвовать только двое же. Не нужно втягивать в свою ложь других. Не нужно искусственно перекладывать ответственность на остальных, оправдывая себя тем, что просто хотел облегчить душу. Чонгук в состоянии самостоятельно доиграть свою роль до победного конца. И плевать, что он уже и не помнит, а зачем это в принципе необходимо. — Хорошенько повеселись там! — провожает его до двери Дасом. О да, Чонгук обязательно повеселится. Напьется в усмерть и пойдет танцевать неприличные танцы. Хули нет, если да. Раз его заставили идти туда, куда идти он не хочет, он намерен выжать из сложившейся ситуации по максимуму. Юнги заезжает за ним спустя пару минут после того, как он выходит на улицу. Чонгук садится в машину и невольно разглядывает Юнги, забывая себя одернуть. Он всегда считал его привлекательным (даже при том факте, что Чонгуку сложно оценивать мужскую внешность), но сейчас… «Красивый», — думает он и грустно улыбается. По привычке отворачивается к окну, чувствуя, как начинает нарастать необъяснимое напряжение — как внутри, так и в атмосфере, что воцарилась в салоне. Чонгуку не нравится. Ему, блять, не нравится то, что происходит между ними последние дни. Почему нельзя, как в самом начале? Интересные разговоры, эти спокойные поездки в машине. Ах, да. Чонгук же сам виноват в том, что все вот это оказалось проебанным. — Нам весь корпоратив придется порознь провести, — сообщает Юнги уже в самом конце поездки, — на нем будет присутствовать начальство из других городов, так что придется их обхаживать. — Ничего страшного, — Чонгук натянуто улыбается, — я найду, чем себя занять. К примеру, выпивкой. — Не вздумай напиваться, — сразу же предупреждают его следом. Чонгук закатывает глаза и открывает дверь. У входа в здание курит несколько тестировщиков; они машут им в знак приветствия и почти сразу после этого заходят внутрь. Он спешит следом, умоляя себя не оглядываться. И все же делает это. Чонгук застывает на месте, когда видит Намджуна, который подошел к Юнги. Они вместе стоят возле машины, разговаривают, улыбаются. Чонгук отворачивается и спешит исчезнуть внутри здания. Это не мое дело, не мое дело, не мое, повторяет он про себя. Юнги имеет полное право общаться с кем угодно. Он может хоть весь Сеул перетрахать — и даже тогда Чонгук не будет иметь права вмешиваться и светить своим кислым лицом. Потому что — не его дело. Их с Юнги не связывает ничего, кроме их бесполезной игры в парочку. И когда эта самая игра достигнет кульминации через пару недель, они вряд ли даже разговаривать на обеде продолжат. — Привет! — машет ему Мэг, которая явно только что вышла из гардеробной. — Ого, — усмехается Чонгук, разглядывая ее, — отлично выглядишь. — Точно? — девушка нервно поправляет свою короткую юбку. — Потому что я себя чувствую максимально глупо. — Ты всегда хорошо выглядишь, — он жмет плечами, — но сейчас прям вах. Собралась скадрить всех девчонок? — А может, и мальчишек, — подмигивает ему Мэг. — На корпоратив приехали чуваки с других городов. Кто знает, вдруг в том же Пусане нет таких мудаков, как в Сеуле. Чонгук смеется. — Это что у нас тут за жених такой? — Тэхен подкравшийся к нему сзади, начинает бесстыдно тормошить его прическу. — Перестань! — Кстати, а твой-то где? — Тэхен оглядывается. Твой. Чонгука непроизвольно передергивает. Твой. Он произносит это слово про себя еще раз. Твой. И какого черта это звучит так хорошо? — Он сам свой, — Чонгук сбрасывает с себя чужую руку. — Не знаю я, где он. Знает, конечно же. Но не хочет произносить вслух. Банкетный зал, который их компания сняла специально для корпоратива, оказывается огромным, и он весь украшен гирляндами. В центре — рождественская елка, на каждом столике — зажженные свечи. Еще свет этот приглушенный. Чонгук с постным лицом разглядывает уже наполовину заполненное людьми помещение и думает, что начинает любить Рождество все меньше и меньше. С каких пор ему настолько тошно от праздника, который в детстве был его любимым? — Не знаю, как вы, — начинает Хосок, присоединившийся к компании последним, — а я иду к бару. Собираюсь пропить все деньги этой сраной компании. — Отличная идея, — мгновенно оживляется Тэхен. Они вчетвером берут по бокалу шампанского. Выпивают их на месте, берут еще по одному, повторяют схему. Решают переключиться на коктейли. Через пятнадцать минут на небольшую сцену у дальней стены выходит директор компании (не филиала — всей компании!), но Чонгук стоит к этой самой сцене жопой и даже не вслушивается в поздравительную речь. «За этот год мы достигли так многого», — доносится до него. «Ага, к примеру, другой ориентации», — гундосит он про себя, а следом застывает. Лед в стакане с коктейлем характерно звенит, когда его рука вздрагивает. Вот так просто. Чонгук подумал об этом так просто. А теперь стоит, взглядом вгрызаясь в поверхность барной стойки, и ловит круги перед глазами. Вот так просто. Он залпом допивает свой мохито, который, если честно, на вкус был не очень, и просит сделать ему что-нибудь на основе абсента. — Эй, пойдем потанцуем, — кричит ему Тэхен на ухо, — все вчетвером! После речи директора в дело вступил диджей — включаемые им песни сначала звучали тихо, но теперь долбят по перепонкам. Танцевать? Конечно, разумеется, совершенно точно да. Чонгук позволяет Тэхену схватить себя за руку и оттащить от бара. Танцевать с полным бокалом коктейля неудобно и чуточку странно, но он не ощущает себя глупо, потому что рядом под музыку покачивается Мэг с точно таким же стаканом, а с другого бока — Хосок с бутылкой крепленого портера наперевес. Чонгуку смешно становится — он впервые за этот вечер искренне улыбается. И даже мигание гирлянд вокруг перестает раздражать. Может, рождественские корпоративы — это не так уж и плохо. — А тебе не скучно с нами? — интересуется Тэхен у Мэг, когда они возвращаются к бару. — Я всегда думал, что девчонкам необходимы другие девчонки-подружки. — У меня есть, — ему салютируют бокалом с новым коктейлем, — но только по сети, правда. Anyway, — говорит Мэг на английском, заставляя уже пьяного Чонгука засмеяться; однажды переводчик — навсегда переводчик, — из вас подружки тоже ничего такие. Хорошо. Он думает, что ему хорошо. Он любит людей, с которыми проводит так много времени, вместе работая над проектами. Он любит Сеул, свою квартиру, район. Любит свою сестру, родителей, кота любит тоже. Любит играть по вечерам и даже не высыпаться перед работой — любит тоже. Чонгуку хорошо. Он чувствует себя на своем месте. Он случайно натыкается в толпе взглядом на Юнги. И мысль мгновенно обрывается. Чонгук отводит взгляд с пустой головой. Предлагает остальным взять еще по коктейлю. Хосок, который шлифанул шампанское крепким пивом, согласен уже на все. — Почему вы не вместе? — спрашивает у Чонгука Мэг, когда они идут в сторону самого крайнего и по удаче пустого столика. Он отпивает из стакана на ходу и инстинктивно окидывает взглядом зал. Жмет плечами. Девушка сама прихлебывает из своего бокала и внимательно разглядывает Чонгука. Ему становится немного неуютно — чувство такое, будто взглядом что-то изнутри ощупывают. — Я вас так люблю, — доверительно шепчет уже пьяный Тэхен, — честное слово, за вас любому бы морду разбил. — Я тоже, — с таким же жаром заверяет Хосок, — вы мне как семья. — Этому столику больше не наливать, — хмыкает Мэг. Чонгук сам улыбается, разглядывая пьяных друзей, а потом опять смотрит в сторону переполненного зала. В свете гирлянд предсказуемо взглядом находит Юнги. Тот стоит возле одного из столиков с какой-то женщиной: на ней максимально короткое платье, высокие каблуки, губы подведены красным в тон платью. Чонгук щурится, когда замечает, как женская рука изящно касается плеча Юнги, а затем женщина наклоняется к его уху и что-то говорит. Тот улыбается. Чонгук залпом допивает свой коктейль и отбирает у Хосока его. Чувствует себя максимально пьяным и самую малость неадекватным. Хочет выйти на улицу покурить. Или в снег лицом окунуться — как повезет. Юнги не перестает улыбаться; его рука по чужому примеру ложится на плечо женщины, с которой он разговаривает. И соскальзывает назад, на спину. Чонгук делает огромный глоток из стакана, не в силах перестать наблюдать. И закашливается, когда незнакомая девушка наклоняется вперед — за ее длинными волосами уже не видно лица Юнги. Выглядит, впрочем, вполне однозначно. Чонгук громко ставит стакан обратно на столик. Чувствует, как у него под ребрами начинает кипеть и пузыриться нечто совершенно незнакомое. — Чонгук? — осторожно зовет его Хосок, заметив резкую смену эмоций на его лице. Но Чонгук не слышит уже — огибает стол и танком идет вперед. Буквально расталкивает группу редакторов, столпившихся на пути, игнорирует фразы, брошенные в спину — просто упрямо продвигается по залу, не сводя взгляда с Юнги, который приобнимает какую-то бабу за плечи. Наверное, стоило послушать чужой совет и не пить так много. А, может, и нет. Потому что сейчас у Чонгука чувство страха отсутствует в принципе, как и чувства стыда — ему банально похуй на то, что могут подумать другие. У него лишь злость тупая по венам разгоняется. И обида. Да, обида. Ее так много почему-то. Но злости все же больше. Чонгук перехватывает Юнги за руку в тот самый момент, когда он собирался положить ее на чужую талию, явно планируя увести женщину подальше от толпы. Юнги с удивлением на лице оглядывается; замечает его и перестает выглядеть беспечным. Чонгук — сжимает ладонь на чужом запястье и надеется, что это будет больно. Очень больно. — Юнги-щи? — удивляется незнакомка в красном платье. — Что-то не так? — Все так, — огрызается на нее Чонгук, а затем вновь смотрит на Юнги. «Нам весь корпоратив порознь придется провести», — так кстати всплывают в голове чужие слова. Порознь. И дело вовсе не в каком-то там начальстве, а в том, что Юнги попросту устал от него, Чонгука. Устал от его неоднозначного поведения и дурацких выпадов. Юнги решил, что куда приятнее открыто заигрывать с бабой в коротком платье, чем провести этот корпоратив рядом с Чонгуком, который… блять, который себя даже в порядок привел, но не ради этого тупого события, а ради Юнги. Чонгуку хотелось выглядеть хорошо — для Юнги. Чонгуку много чего хотелось одновременно — он понимает это разом, оно падает на голову едва не могильной плитой, пригвождает к полу. Он выпускает чужое запястье и отходит на шаг. Злость сменяет открытое разочарование — в самом себе. Чонгук касается своих волос нервным жестом; прислушивается к пузырящемуся ведьминскому вареву внутри и понимает, что да. Самое время. С него хватит. Хватит с него этого лживого фарса. — Мы расстаемся, — громко говорит Чонгук, зная, что после этой фразы на них оглянутся все, кто стоял рядом. Он не дожидается ответа, не дожидается реакции — мгновенно разворачивается и уходит прочь. В толпе натыкается на Джина, размахивающего руками под музыку. Хватает его за рукав и орет в ухо: — Я увольняюсь! — отстраняется. — В отдел кадров зайду в понедельник. Хватит. Просто хватит. Чонгук достиг своего предела — во всем. И как же тошнит от этих блядских горок, ведь ему было так хорошо еще буквально десять минут назад. Он скрипит зубами, срывая с вешалки свою куртку, уносится на улицу. Возле входа курит несколько девчонок; он просит у одной из них сигарету, а затем идет вперед по дороге, даже не думая ловить такси. На улице — дубак, снег порошит. Чонгук — пошатываясь, вышагивает по улице, то и дело поднося сигарету ко рту. Достает из кармана куртки телефон и сразу же отключает его, даже не думая проверить уведомления. Если что-то и можно было сохранить, если что-то еще и оставалось нетреснутым, то он своими же руками опрокинул все сохранившееся на пол и для верности попрыгал сверху. Однажды треснутое становится разбитым навсегда. Перед глазами плывет, когда он останавливается возле автобусной остановки и прислоняется к ней спиной. Чонгук поднимает взгляд и таращится на загазованное пустое небо. Ни единой звезды. Символично. Испортил ли он то, что и так было испорчено? Да. Плюнули ли ему душу? Да. Плюнул ли он сам в ответ? Два раза да. Хочется ли ему удавиться прямо сейчас? Три раза да. Чонгук ловит такси и все же едет домой. За пару улиц до дома понимает, что глаза щиплет. Расплачивается наличкой, а потом долго стоит и мерзнет возле своего подъезда. Курить хочется пиздец. — Ты рано, — приветствует его Дасом, когда он заходит в квартиру. Она оборачивается на него, а затем разом забывает про компьютер — подскакивает с кресла и подходит к нему ближе. — Эй, что-то случилось? Чонгук молчит. Садится на свою кровать прямо в куртке, которую так и не снял, и молчит. Глядит в пол и елозит зубами по нижней губе. Что он может ответить? Что все проебал — как обычно? Ведь даже тогда, когда накануне выпуска его девушка ушла к его лучшему другу — это же он был виноват. Недостаточно внимания оказывал. Так ведь было? И сейчас — только его вина в том, что произошло. А можно как-нибудь выключить это чувство вины? Он так устал чувствовать себя собачьим говном на чужом ботинке. — Чонгук? — зовет Дасом, присаживаясь перед ним. — В чем дело? Он смотрит на сестру и спустя секунду все его клапаны срывает к хуям. Он морщится в ответ на свои слезящиеся глаза и отворачивается, начиная елозить по щекам ладонью в попытке стереть слезы до того, как они достигнут подбородка. — Кажется, я… — он накрывает рукой свои глаза, — кажется, я конкретно так проебался. — В чем? В чем именно? Расскажи мне, — его берут за руку и присаживаются рядом. — Мне… я… — Чонгук теряется, опускает голову, — я влюбился в человека, для которого наши отношения были только игрой. Я просто… — глаза начинают слезиться сильнее, — я понятия не имею, что мне делать. Я все испортил. И ненавижу себя. За эти чувства — особенно. Дасом накрывает его голову ладонью и тянет к себе; Чонгук упирается щекой в ее плечо, чувствует, как его гладят по волосам. И сдается — дает волю глупым слезам, которых в принципе быть не должно было. — Исправить можно почти все. Главное захотеть. Он закрывает глаза. И жалеет обо всем, кроме одного — что когда-то согласился на предложение Юнги сделать вид, что они встречаются. Так Чонгук хотя бы узнал, а кто он такой — Мин Юнги.