Сеньор Горох

      Stop it.       Дима Юрьевич представляется так, будто преподаёт танцы лет пятьдесят. Тон его ещё этот — дружелюбно-надзирательный, мол, ребятки, мы с вами в хороших отношениях, но один прогиб и ты погиб. На меня он внимания не обращает, в начале пары наобращался.       — Фамилия? — а что так сухо, вы хотите меня высушить? Как на допросе, право слово. Только лампы мне в ебало не хватает и стула электрического под задницей. А ещё цепей вокруг шеи, чтобы не рыпался.       — Горошко.       — К станку, Сеньор Горох.       Моё возмущение можно фиксировать дозиметром — уровня излучения не хватит, чтобы отравить человека, но хватит, чтобы его колебания обнаружили.       Но, разумеется, я закрываю ротик и никак подобное прозвище не комментирую. К станочку иду смиренно, встаю к нему боком, за прут хватаюсь.       Кто Горох, а кто Чеба.       Начинаем мы с «простого», как говорит Дима, с позиций. Первая даётся мне средне, ноги достаточно гибкие, чтобы развернуть стопы на сто восемьдесят градусов. Но, признаемся, что хрен бы я в этом положении удержался, если бы не сила трения и не поверхность «подошвы» моих джазовок.       Вторая — в разы проще, на расстоянии мои вывернутые ноги нагружаются куда меньше.       Третья — ну, сука, начинается полоса ада, пятки одной ноги примыкают к середине стопы другой, коленки подгибаются, дабы снизить уровень дискомфорта; а на лице у меня точно выражение беспомощности и крайней сосредоточенности.       Чеботарёв обходит нас всех, поправляет руки, ругается до умиления смешно:       «Большой палец прижми к ладони, что за культяпка, указательный чуть оттопырь».       «Жемчужинку! Ты обнимаешь жемчуженку, а не друга-карлика».       «Ты в школе с геометрией дружил? Почему у тебя рука квадратная?».       Я стараюсь уследить и за ногами, и за руками, критические замечания Димы — ну извините, это Дима, Димыч, не Дмитрий Юрьевич, — в сторону однокурсников исправляю на ходу.       Четвёртая позиция чувствуется облегчением, я правую ногу назад отставляю, колени тут же без особых усилий выпрямляются. Чувствую себя пережатой стрункой, губы в нитку складываю, тело напрягая. Ибо Чеба сказал, что классика — это мышцы, это каменное изваяние, но при этом пластичное и лёгкое.       Пятая позиция — ещё один пиздец, самый страшный, такое только в кошмарах присниться может. Стопы развернуты на девяносто градусов от линии станка, припечатаны друг к другу плотно. Грохнуться бы, думаю я.       — Сеньор Горох, задницу не оттопыривай, — рядом происходит явление Христа, да простят меня верующие, и творится самое настоящее грехопадение.       Дима мои плечи выправляет, обращается как со статýей, ладонь на поясницу перемещает и.       И.       Мои глаза на лоб лезут, потому что он берёт и задницу мою вдавливает в тело. Я, конечно, бы рад момент удержать, но рефлекторно от вторжения ухожу, таз чуть вперёд увожу и вытягиваюсь полностью. Позади я слышу задушенный писк однокурсницы, ну вот, поздравляю, Димочка, у нас появились первые шипперы. Надо будет потом уточнить, как она на фикбуке записана.       — Вот так и стой, — говорит Чеба. И бровью не ведёт. Ты чё сделал, гад? Мне в твиттере не поверят, я приобрету известность великого обманщика и хайпожора. — И от станка отцепись, пожалуйста, что ты как за юбку матери схватился?       Классика — это жопа, как по мне.       И Дима Юрьевич тот ещё гандон.       Но, признаюсь честно, чем больше у меня копится к нему раздражения — ишь ты, какой серьёзный, ржать не умеет над курьёзными ситуациями, — тем больше я ему симпатизирую.       А вот предмету этому я симпатизировать не намерен. Тело трясёт беспощадно после пяти десятков повторений «гранд-плие» — я это называю «приседания с озвучкой», потому что суставы готовы вылететь за пределы тела. Водички бы глотнуть и переодеться, из меня столько жидкости не выходило, даже когда я на спор выхлестал почти полтора литра пива за десять минут. А по плану во второй половине дня сценическое движение, хрен знает, как я это всё вывезу.       — А вас, Сеньор Горох, я попрошу задержаться.       — Ну нет, — хнычу я, от входной двери отходить не спешу, однокурсницы глядят с любопытством писательниц гей-романов, однокурсники — с праведным сочувствием. И все спешат покинуть помещение, оставляя меня на растерзание волку.       — Дим… то есть Дмитрий Юрьич, у нас сейчас пара по истории театра, я же не успею, — отмазаться никогда не поздно, я считаю, перед смертью надышишься, мало ли, вдруг тот самый последний вдох станет исцелением.       — Не волнуйся, это ненадолго. Горох, у меня к тебе две претензии, — у меня к тебе тоже. Во-первых, почему ты такой, в во-вторых, что тебе сделал мой зад, что ты аж ладонь к нему приложил ака на сердце. — Во-первых, почему ты такой деревянный, а во-вторых, что с твоим уровнем культурного развития. Тебя как взяли сюда вообще?       — Да за глаза красивые, наверно, — брякаю я, к станку поясницей прижимаюсь, хочу сквозь него пройти, сквозь зеркало и сквозь стенку. Глазами в пол смотрю, думаю, ну что ты доебался до меня? Да, я косякнул, дедом ненароком назвал, но меня подставили, ей-богу.       Вместо линолеума пред взором моим являются чёрные кроссовки Чебы; я не успеваю упрекнуть театральную систему образования за то, что педагогам можно щеголять в чём угодно, а студентам категорически прописано «джазовки или балетки»; а если придёшь не по уставу — освобождён с урока. И пропуск сверху обеспечен.       Так вот… додумать об уставе я не успеваю, потому что Дима опирается одними кончиками пальцев в станок по обе стороны от моего тела, и я стекаю ниже, пугаясь его внезапной близости. Глаза мои наверняка большими делаются, я ещё и снизу-вверх смотрю. Он склоняется ко мне, заглядывает в них, ничуть не стесняясь. Помилуйте моё сердце, я ещё слишком молод, чтобы хватать инфаркт.       — Мы мало знакомы, — шепчу я растерянно. Чеба моргает то ли согласием, то ли из биологической потребности моргнуть, отстраняется неспешно, отворачивается, я его взгляд в зеркале напротив ловлю. И как это всё понимать? Ты меня убить только что хотел или отличным контентом обеспечить мой аккаунт?       — Ну да, у Фильштинского был повод. Зелёные, — говорит он. — Иди, Сеньор Горох, спишемся потом, я тебе дополнительные назначу.       — Без проблем, конечно, но у меня есть время только вечером воскресенья, в остальное — пары и мастерство, — я уже почти выхожу вон, как в моей голове зарождается шутка-убийца. Убийца, потому что после неё я рискую не уйти отсюда живым. — А в ваших глазах голубого меньше, чем в поведении.       @_sexy_pea он кинул в меня мячиком для жонглирования