Сеньор Горох

      — Ну как ты? — Якубовский мягко подталкивает меня локтем в плечо, пока я самозабвенно пялюсь сквозь преподавательницу. Надежда Александровна Маркарьян решила, видимо, пробежать словесный кросс и шпарит историю театра так, будто программу на три курса возможно слить за одну пару.       Информация усваиваться отказывается: римляне смешались с греками; мужчины переодевались в женщин; скена — это сцена; Софокл писал театральную жесть до мейнстрима Николая Коляды и Василия Сигарева; Эдип и его мать… использовали маски… сначала вещал чисто хор, актёры не говорили… происходили конкурсы драмы… Дионисии… убийства на сцене были натуральн… ух, блять.       Я на Илью смотрю с отчаянием, лоб морщу от перегрузки и думаю, что танец с Чеботарёвым — херня на самом деле, сдавать экзамен Маркарьян будет сложнее.       — Чеба сказал, что я бескультурное дерево, — трагедия была в приоритете, а комедия являлась второсортным жанром. Остановите её, я уже не соображаю.       — Ну хоть не бревно, — шепнул Никита с задней парты. Вот спасибо, только этого не хватало.       — Зачем Чебе звать его бревном, — зачем тебе, Настенька, использовать моё к нему обращение, — если у них ещё ничего не было.       Это фиаско. Мои дорогие однокурснички с первого же дня меня стебут. Казалось бы, популярность, вау, только на какой теме. И это они ещё твиттера не видели, надо прикрыть страницу на неопределённый срок.       Ну вот, я уже паранойю, представляю, как мои твиты заполонят сначала общий чат института, а затем чат с самим объектом. «Ой, извините, не вам… а, вы уже прочитали?».       — И не будет, Настюш, ведь в моём вкусе только ты, — отшучиваюсь я, Гордыманова вроде ржёт, значит всё под контролем. Я воочию вижу график видения моей ориентации обществом: функция незначительно, но стремится к нулю, гетерообрастает и замуровывается.       @_sexy_pea я заебался в этом вашем театральном, за один день заебался, я в общагу явился в одиннадцать ночи, я за день один раз успел пожрать       Пока Илья любезно заваривает нам обоим по дошираку, я собираюсь на улицу с целью испортить себе здоровье, но восстановить нервы. Курить, короче. Наивно решаю, что две минуты в холоде выдержу без проблем; спускаюсь по лестнице в шортах и футболке, на которой крупными неоново-зелёными буквами написано: «SeX iS aLwAyS a GooD iDeA» — девушка, уже бывшая, подарила. До сих пор не могу понять, на что она намекала.       Якубовский мне в спину кофту бросает, орёт, что температура по ночам не летняя, а я — и так отморозок.       Я хватаю толстовку на лету, локтем зажимаю; по пути сигарету расчехляю из упаковки, перевёрнутую случайно выуживаю и огорчаюсь, что «счастливую» вытянул раньше времени. Меж губ её фиксирую заранее, чтобы с первого же шага за предел общаги затянуться. Зажигалкой чирикаю непосредственно перед железной дверью наружу, вахтёрша мне кулак показывает, мол, ты охуел, Горошко.       Я охуел, Надежда Петровна, согласен.       Я затягиваюсь глубоко и медленно, глаза прикрываю. Моё курение со стороны выглядит странно: я руками сигарету трогаю дважды за весь процесс: когда поджигаю и когда выбрасываю. В остальное время она болтается во рту. Нет, серьёзно, мне удобно, но смотрится смешно.       — Ещё и курильщик, — доносится сбоку.       Давайте начнём с того, что я часто попадаю в нелепые ситуации. А ещё часто падаю, бьюсь головой, могу с нифига покалечиться, обжечься, а подавиться воздухом для меня — нехуй делать. Давлюсь я в данном случае дымом, он лезет из носа, распыляется по ветру, едва не валит из ушей. Сигарету выпустить изо рта — кощунство, у меня нет столько денег, чтобы две за раз переводить.       Я цепляюсь пальцами за фильтр, прокашливаюсь, а точнее — прогаркиваюсь, ибо в носу и горле несчадно першит. Оборачиваюсь и вижу сами знаете кого.       — А вы здесь какими судьбами? — неверяще спрашиваю я. Чеба то ли в пижаме, то ли в стилизованном костюме: свитшоте чёрном с воротником в зелёный горошек и в штанах по стилю — тоже в горох, но уже полностью. — А я смотрю, вы весь во мне…       Когда-нибудь он зашьёт мне рот, я уверен.       — Оставь свои фантазии при себе, Сеньор Горох, – он насмешливо осматривает надпись на моей футболке, я тут же её стыдливо прячу, делая вид, что просто скрестил руки на груди, – и да, я здесь живу, представляешь? — и тут я замечаю в его руке сигарету. Фыркаю, мол, какое право вы имеете меня осуждать. — Я педагог, мне можно.       Ой, какие мы важные. Под его внимательным взглядом я демонстративно затягиваюсь, задерживаю фильтр у губ на выдохе и внезапно понимаю.       — Погодите, общага же для студентов.       Итак, друзья, пока ненаглядный мой стоит в стоп-кадре моего же воображения, время теорий:       а) Он практикант с педагогического факультета, ну или другого вуза.       б) Он только что выпустившийся студент, которого взяли из-за нехватки кадров.       в) Четвёртый курс заочников.       — И для молодых педагогов, — подтверждает Дима теорию «б». И я внутренне рад, потому что он практически мой ровесник. То есть двадцать два или двадцать три года, если судить по тому, что я сам поступил в девятнадцать. Спивак слил меня безжалостно и безапелляционно в прошлом году. — Как тебе первый день? Хочешь уйти?       — Нет, не хочу. Пока, по крайней мере. Сложно, но можно, как говорится, — я обдумываю, что же в этом дне было самым пиздецовым, и осознаю. Ничего. Вся сложность в количестве нагрузки, а не в её качестве.       Сценическое движение поддаётся мне легко из отсутствия страха перед выполнением элементов. Я так часто что-то ломал по молодости — господи, звучит так, будто я стар, — что ныне не боюсь летать вниз головой, расшибаться. Заживёт, зарастёт, никуда не денется.       Сценическая речь порадовала тем, что я, оказывается, от природы правильно дышу. Вообще, у нас практически все правильно дышат — диафрагмально, животом то есть, — ибо половина – музыканты-вокалисты, половина в театральных студиях занималась.       Вот с вокалом вышел казус. Я стоял на распевке рядом с Настей Гордымановой, подстраивался под неё паразитом, слышал её чистое пение по нотам в ухо, пропускал по каналам соображаловки и выдавал наслушанное через рот. Как только нас попросили попеть по отдельности… ну да, я спетушил, завалял ноту «До», запнулся, заржал и просипел всё остальное гортанью. Зажим сработал.       Актёрское вечером в нашей пятьдесят первой мастерской… это этюды, вечные отрывки, придумки, я не знаю, хватит ли у меня идей на весь следующий год. Дневник наблюдений велели завести, чтобы записывал: «Вон та сосулька похожа на хуй Снежного Человека», ну или собственные мысли: «Не знаешь, что делать с мусором, — подари», «Нет ничего ужаснее артистического запора».       — О чём думаешь? — Чеба, как всегда, внезапен. Он внезапный, я — неловкий.       — У вас пижама красивая, — говорю я, наглею не по дням, а по часам.       Мой догоревший окурок Дима молча вынимает из пальцев, выбрасывает вместе со своим, и мне чудовищно интересно, как эти два засранца в урне легли: вместе, друг на друга, или разлетелись грустно по сторонам.       @_sexy_pea «это она в тебя такая красивая»