Грозящий смерти

      Выносить надрывный вой вампиров, несущийся из темноты, оказывается сложнее, чем казалось поначалу.       — Я думал, мы с тобой говорили про одного вампира, — морщится Джейсон. От непрерывного воя у него быстро начинает болеть голова, словно её сжимает в стальных тисках. Одной глоткой так неистово орать физически невозможно. — А их тут, судя по воплям, хватит на целый бейсбольный стадион. Визжат хуже чирлидерш. — И после короткой паузы Джейсон добавляет: — И болеют ещё небось за Луисвилль. Чего от них ждать-то.       Салим с сомнением хмыкает рядом в темноте. Бледный свет то вспыхивает где-то наверху, то вдруг гаснет, и вместе с ним лицо Салима то проявляется, то снова исчезает в темноте. Джейсону поневоле хочется взять Салима за руку, за локоть, или до чего он там дотянется — это, кажется, единственный способ знать наверняка, что Салим не исчезнет.  Не растворится, когда свет моргнёт ещё раз — а он ведь моргнёт, дрянь такая, он только тем и занимается.       Когда Джейсон всерьёз думает о том, можно ли внутри своей башки взять за руку выглюк своего же сознания, голова раскалывается пуще прежнего.       — Я думал, чтобы выйти из комы, нужно идти наверх, к свету, — заявляет он, пытаясь самого себя отвлечь от мыслей, которые только мозги выкручивают и ничего кроме. — А мы куда идём? Куда-то явно не в ту сторону. Ты точно знаешь, куда меня вести? Или блуждаешь в потёмках?       В очередном кратко мигнувшем луче света он успевает заметить на лице Салима мягкую улыбку. Такую, по которой сразу становится понятно: всё он знает и во всём уверен. Джейсон едва заметно кивает в ответ — эта улыбка вселяет в него встречную уверенность. А ещё, по ощущениям, её должно хватать на то, чтобы осветить небольшой город, и даже темнота вокруг Салима как будто редеет на миг.       Впрочем, только для того, чтобы тут же опять непроглядно сомкнуться.       — Ты там не исчезай только, — требует Джейсон, всё же позволяя этому затаённому страху прорваться в словах. — Слышишь? Я в этой темноте даже не ебу, где у меня право, а где — лево. На тебя одного вся надежда.       — Технически, — говорит Салим, и Джейсон скрипит зубами, чувствуя, что уже ненавидит это слово, — то, останусь я или исчезну, от меня не зависит. Только от тебя.       Ну вот, как чувствовал. Так и знал, что с этого поганого слова начинается заход на какую-нибудь откровенно унылую новость.       — Мог бы хотя бы сделать вид, что поддерживаешь меня, — бурчит Джейсон. — Ну там, например, сказать: «конечно, дружище! я всегда с тобой, до победного конца!», — зачем-то он пытается подражать акценту Салима и делает это откровенно зря. То, что у него выходит, даже плохой пародией назвать сложно. Слова грохочут во рту, как булыжники; это и близко не имеет ничего общего с тем, какими мягкими они звучат у Салима на губах. — А ты мне что? Взял и вообще всё на меня свалил, спасибо большое.       — Если бы я так сказал, то ввёл бы тебя в заблуждение, — спорит Салим. Уродскую пародию со стороны Джейсона он, кажется, не заметил; оно и к лучшему. Было бы что там замечать, кроме повода затаить обиду. — И не исключено, что в будущем это могло бы обернуться против тебя. Но я был с тобой честен, и теперь ты знаешь, как истинно обстоят дела. Разве так не лучше?       — В жопу такую честность, — огрызается Джейсон. Ему искренне кажется, что одно-единственное слово поддержки помогло бы сейчас больше, чем самая правдивая правда. — Слышал когда-нибудь про ложь во спасение? В правильной дозировке — отличная штука, между прочим.       Салим молчит в ответ. Когда Джейсону снова удаётся разглядеть его лицо в тускло мерцающем свете, Салим хмурится и качает головой. И словно выбирает аргумент поубийственней. Джейсону на миг рисуется эта картина очень живо: как будто целая стена копий разной длины и формы, словно у каких-нибудь гавайских островитян, и Салим среди них выбирает то, которое удобнее ляжет в руку и вернее пришпилит бестолкового товарища к полу. Чёрт, да примерно так, наверное, дело и обстоит.       — Нельзя спускаться во тьму и по своей воле отказываться от света фонаря, который может облегчить путь, — наконец говорит Салим. Джейсон хмыкает в ответ: во-первых, он никак не чувствует себя насмерть пронзённым этими словами. Во-вторых, он даже рад услышать от Салима что-то витиевато иносказательное: это звучит словно бы привычно и нехило так успокаивает. Ну и в-третьих, это банально напоминает, с чего начинался разговор и какой ответ в итоге от них ускользнул, потерявшись в ворохе других слов.       И плюс ещё тот крохотный факт, что видеть Салима рядом, бок о бок, и знать, что и в этом аду они тоже вместе — даже с учётом того, что настоящего Салима здесь нет, — уже вполне себе нехреновый такой фонарь.       — И всё-таки, почему мы прёмся куда-то вниз? — настойчиво спрашивает Джейсон. — Я думал, моё… — ему почему-то очень хочется в этом месте ляпнуть «коллективное бессознательное», но старик Юнг в этом месте как будто бы даже транзитом не пробегал, — нормальное сознание и моё тело где-то наверху. Ну, там, где свет мигает и пульсометр пищит. Вниз нам зачем? И как ты вообще понимаешь, что нам вниз? Поделись, раз уж ты такой честный.       — Мы идём на звук, — просто отвечает Салим. Джейсон обдумывает это его заявление.       Если прислушаться и как следует подумать — вопли вампиров и впрямь стали громче.       — То есть, мы топаем на крики? В самый вампирятник? — уточняет Джейсон. И с сомнением крутит головой: — Блистательно. А на хрена? Почему не можем просто выйти?       — Потому что «просто» тебя никто не выпустит. Ты больше не один в своём теле, теперь в нём есть ещё и инопланетный захватчик. Его нельзя игнорировать, — строго говорит Салим. — В лучшем случае он позволит тебе выйти наружу, чтобы через какое-то время снова утащить в кому; в худшем — просто подловит тебя по дороге наверх и поглотит. С концами.       Звучит как синопсис «Чужого». Но в целом — ничего непостижимого. Джейсон понятливо кивает — ага, то есть нужно насовать инопланетному захватчику по жопе, это что-то сигурниуиверовское и доступное, — а потом до него медленно-медленно доходит. Что насовывать придётся голыми руками, потому что он, в отличие от Салима с его неизменной сувенирной трубой, безоружен.       — Ладно. Значит, я его задушу, — вслух говорит Джейсон. — У этой херни же есть горло? Которым она небось дышит. Получается, и задушить её можно. Ведь так?       Молчанием, которое воцаряется после этих слов, запросто можно тоже кого-нибудь задушить.       — Салим? — окликает Джейсон, стараясь не ударяться в панику сразу. Хотя это та ещё задачка — когда вокруг ни черта не видно, и не слышно тоже ни черта, кроме воплей вампиров, от которых скоро лопнут барабанные перепонки, потому что они всё громче, громче громче, — вытянув руки, Джейсон шагает наугад, туда, где в темноте видел Салима в последний раз.       Он боится никого там не найти.       Его руки снова и снова зачёрпывают пустоту.       — Салим! — снова окликает Джейсон — и едва слышит сам себя. Воздух вокруг звенит от вампирских криков, дребезжит битым стеклом, и ничего в этой какофонии уже не расслышать. — Да отзовись, чёрт тебя дери! Куда ты подевался? Салим!       Ему бы хоть один луч света — Джейсон отчаянно вертит головой в попытке разглядеть, — хотя бы одну короткую вспышку. Которая снова осветила бы лицо и плечи Салима, пусть даже только на миг, и стало бы понятно, куда бежать, где искать и где снова пробовать хвататься. Но как назло, именно сейчас кругом царит непроглядная темень, густая, как чернила. Ничего в ней не разглядеть, ни единого проблеска. И только крики, крики, крики кругом.       Когда что-то ударяет Джейсона в спину и сбивает с ног — в первый миг кажется, что это просто звуковая волна.       Потом, конечно, становится понятно, что никаких острых когтей у звуковой волны быть не может.       Просто подловит и поглотит, с концами, — слова всплывают в голове некстати и окончательно всё портят. Джейсона неотвратимо захлёстывает паника, по совокупности всего и разом. Потому что он как будто опять заперт в древнем храме в окружении орды голодных вампиров, только теперь в смоляной тьме, без единого проблеска света, и поэтому дела обстоят ещё хуже прежнего. Потому что нет ни намёка на то, что он здесь бок о бок с союзником — последним зыбким образом надежды был Салим, и того словно поглотила бездна, а без него Джейсон как слепой щенок, только на ощупь бредёт в пустоте, не понимая толком, ни куда, ни зачем.       И уж конечно не в последнюю очередь от того, что ему на плечи вскочила какая-то тварь и теперь рвёт ему спину.       Боль ощущается странно: то плещется за спиной нечётким, размытым эхом, то вдруг накатывает прожигающей насквозь волной. Джейсон рвётся из хватки огромных когтей, цепляется за каждый дюйм земли, который только может нащупать, — чтобы понемногу, по чуть-чуть, ломая ногти, шаг за шагом отвоёвывать свободу обратно. На миг ему удаётся выскользнуть ужом, вывернуться окончательно; потом тварь бьёт наотмашь. Так точно, будто зрячая. Джейсона тащит по земле, переворачивает на спину, и опять нервы то тлеют, то обжигающе вспыхивают болью.       Тварь нависает над ним, это легко чувствуется по её слюнявому зловонному дыханию.       — Пошла ты нахуй, — выплёвывает Джейсон с остатками дыхания и бьёт ногой в темноту, наугад. Промахивается — а в следующий миг ему в глазницы вонзается что-то острое.       Перед глазами всполохами мечется боль, и по щекам течёт то горячее, то холодное; то скользит бойкими ручейками, как кровь, а то ползёт медленно и вязко, как слизь. Это потом Джейсон сообразит, что его сознание не знает, как представить выколотые глаза, и потому хаотично выбрасывает все спутанные образы сразу. Пока его хватает только на то, чтобы орать от боли и дёргаться истеричной ящерицей, желая только, чтобы эта пытка закончилась.       Боль накаляется до ослепительно белой вспышки, словно способной разломить голову надвое, достигает пика — и исчезает, схлынув, как волна.       Вампир уходит. Вместе с ним глохнут и клёкочущие вопли — теперь они слышны где-то далеко, как блуждающее эхо.       Джейсон корчится на холодном камне. Ему хочется свернуться в клубок и забиться куда-нибудь, баюкая раны. Он медленно ползёт куда-то в сторону от мечущегося вдалеке эха, и спустя некоторое время ему удаётся всё, о чем он сейчас только и в состоянии думать. Руками и боками он нащупывает в стене какую-то расщелину — похоже на вампирский лаз, но это уже не имеет значения, — протискивается в неё и там замирает. Обволакивающая его боль медленно пульсирует и постепенно затихает.       Как затихает и желание куда-то идти. Джейсон больше ничего не понимает, даже несмотря на то, что он, по идее, просто внутри самого себя. Это уже и отдалённо не походит на его тело, а скорее на какой-то вампирский храм, загаженный отчаянием и смертью. Только Салим, назвавший себя «инстинктом», хоть что-то здесь понимал. Но Салим бесследно растворился в темноте, и без него Джейсон теперь слеп вдвойне. У него не хватает решимости пытаться куда-то идти, а тем более — кого-то воевать.       Похоже, теперь конец ему тут и настанет. Бесславный-бесславный.