Грозящий смерти

      Джейсон, может, и не выглядит как кладезь ума, но уж точно не глухой.       «На эксперименты хватит» — осколок подслушанной фразы вертится в мозгу, жалит снова и снова. Он истерит как кардиограмма: мечется-мечется-мечется, и только когда придёт смерть, затихнет и успокоится.       Ну, до смерти-то теперь недолго. Учёные выяснили.       — Ещё успею лично потребовать себе премию Дарвина, — язвит Джейсон, когда его навещает растерянный Ник. Сдохнуть от того, что вдохнул мумию древнего вампира — такой херни этот мир ещё не слышал. Сколько тому вампиру было лет, тысячи четыре? Отлично настоялся. Получилось коллекционное, выдержанное ширево. Убивает с первой же дозы. — Какие у них там правила подачи? Не разузнаешь для меня?       — Какая тебе в жопу премия, — настороженно отвечает Ник. И понижает голос перед тем, как продолжить: — Тебе хорошо если гроб дадут, а не в банке заспиртуют.       Джейсон невесело фыркает.       — Тогда тем более нужна премия, — спорит он. — Если уж мне суждено стоять на полке заспиртованным в банке, я, по меньшей мере, хочу делать это с медалью.       Только медалью утешаться, похоже, и остаётся. Показная храбрость там, в подземном храме, среди инопланетных коконов дорого ему обошлась.       — Потрогай.       — Сам трогай.       — Ссыкло.       Салим не был трусом, он просто был умнее. Ему и в голову не пришло тыкать пальцами в четырёхтысячелетнее мумифицированное дерьмо. Он знал, как себя уберечь, и именно поэтому смог, пробившись через выводок вампиров, уйти живым — домой, к сыну. Тогда как то, что пыталось сберечь Джейсона, и инстинктом самосохранения-то порой было сложно назвать. Так, остатки благоразумия, размазанные по стенкам черепа. Ну вот, на то и наработали.       На эксперименты хватит.       Его действительно таскают на эксперименты — берут кровь, измеряют то пульс, то давление, то что-то ещё. И всё слушают, как у него в лёгких бурлит и клокочет прах вампира. Ищут закономерности, выводят диагнозы. Фраза «поражение лёгких» мелькает в медицинских записях чаще других, из-за чего её легко заметить и прочесть. И процент рядом с ней растёт по мере того, как Джейсону становится труднее дышать.       Джейсона вяло интересует: совсем невозможно дышать становится только когда процент достигает сотни? Или цифры, скажем, уже после восьмидесяти — так, формальность?       Ему никогда ничего не говорят о результатах исследований и уж тем более не показывают отчётов. Но Джейсону вовсе и не нужен этот ворох исписанных бумаг, чтобы чувствовать: ему становится хуже. Вампирский прах уже сидит у него не только в лёгких — он деятельно расползается по всему телу. От него густеет кровь и медленнее циркулирует по венам. Джейсон замечает это, когда ему втыкают иглы в сгиб локтя: кровь наполняет пробирку еле-еле, словно неохотно, и больше похожа на тёмную, полусвернувшуюся жижу. В постоянно воспалённых глазах как будто полно песка — но чёрта с два это песок, это наверняка тоже пыль рассохшейся мумии. А горло то и дело раздирает жажда, и вечно пересохший рот почти всё ощущает на вкус как золу и прах.       Джейсон надеется, что хотя бы с Салимом ничего похожего не происходит. Тогда, под землёй, он стоял всего в паре шагов и имел все шансы тоже надышаться мутно-зелёной пылью. Впрочем, его кашель, в отличие от Джейсона, помнится, не мучил. Поэтому есть все основания надеяться, что у Салима всё хорошо. Что он живым и здоровым, разве только несколько помятым добрался до дома, крепко обнял сына — и теперь постепенно забывает весь тот ад, что обрушился на них под землёй.       Джейсона тоже скоро перестанут волновать эти воспоминания. Совсем, совсем скоро.       Его тело зарастает изнутри вампирским духом, как плесенью, очень быстро. Учёные качают головами и не вылезают из защитных костюмов — Джейсону постепенно становится всё равно. У него нет сил ни возмущаться, ни злиться, он еле-еле заставляет себя просыпаться по утрам.       И сам не замечает, как силы покидают его окончательно. Просто однажды вокруг него всё меняется.       Всё исчезает. И белые стены тесной комнатушки, в которой его держат, и жёсткая койка, от которой по утрам болит спина. Всё тает в глухой и немой темноте.       По ощущениям, ничего вокруг больше и не осталось, кроме этой темноты.       — Эй! Есть здесь кто? — пытается позвать Джейсон — и его голос утопает в тишине. Раскидывает руки в стороны — и не нащупывает ничего похожего на тесные стены. Сплошная чёрная пустота кругом, только под ногами какая-то твердь, да и той непонятно сколько.       И много, очень много безжизненной тишины. Мёртвой.       — Я ещё жив! — яростно говорит Джейсон. И идёт куда-то, сам не понимая, куда, лишь бы идти. Вдруг что-то да изменится, что-то да отыщется. — Слышите меня? Кто-нибудь, эй! Чёрт вас дери! Я здесь! Я живой!       Крик улетает в пустоту, не возвращаясь даже эхом. А Джейсон продолжает упрямо швырять слова, как камни, в никуда: я живой, я здесь, я ещё жив!       Так и с ума сойти недолго.       Может быть, он уже.       Джейсон пошатывается, когда его настигает эта мысль. Несколько мгновений он содрогается, чувствуя, что готов вот-вот рассыпаться, как карточный домик — а потом берёт себя в руки, заставляет стать цельным. И чей-то голос за спиной соглашается:       — Живой. Пока.       Очень знакомый голос. Тёплый, с мягким акцентом, словно скругляющий все слова. Делающий их уютными.       Джейсон рывком оборачивается.       У него за спиной откуда-то сверху падает луч света — анемичный, бледный. И выхватывает из чернильной темноты фигуру сидящего на камне человека. Джейсон делает несколько шагов, подходя ближе, и в насквозь больном свете у него получается разглядеть зелёную военную форму, порядком измятую, и торчащий из-за плеча конец стальной трубы, и коротко остриженные тёмные волосы.       Он узнаёт этого человека ещё до того, как видит лицо.       — Салим? — в замешательстве восклицает Джейсон. Вроде теперь и легче, потому что можно наконец зацепиться за что-то знакомое, понятное — а вроде и ни черта не легче, потому что по-прежнему не ясно, какого бы вообще хера. — Ты откуда здесь, Салим? И что это, блин, за «здесь»? Что вообще происходит?       — Технически, — мягко говорит Салим и пронзительно смотрит умными глазами, — меня здесь нет.       Джейсон медленно соображает. Прибавляет эти слова к тому, что пережил за последние дни. Так мучительно долго складывает два и два, что и младенец бы управился быстрее.       Ответ выходит откровенно невесёлый.       — Ах вот оно, блядь, что такое, — цедит Джейсон сквозь зубы. — Так я, получается, помираю? Ну допустим. А как же «вся жизнь пронеслась перед глазами»? Что это за предсмертную херню я вижу? Типа, такая у меня была жизнь? Океан пустоты и немножко тебя?       Лучше, конечно, чем просто океан пустоты — но всё ещё ни фига не фонтан.       — Ты строчишь вопросами как пулемёт. Возьми паузу, — качает головой Салим. Он такой размеренный и неспешный, словно ещё всё время мира впереди, и его неторопливое спокойствие заразительно. — Давай ступенчато. Я не знаю, почему ты видишь меня. Технически, — опять это сраное, ничего хорошего не предвещающее слово, — на моём месте мог оказаться кто угодно. Например, твой друг Ник или твой командир. Но раз твоё подсознание почему-то зацепилось за меня — что ж, так тому и быть.       Джейсону кажется, что он неплохо представляет себе, почему. Semper, сука, fi — Салиму с лихвой хватило лишь нескольких часов, чтобы из солдата вражеской армии превратиться в верного боевого товарища, за которого Джейсон готов и в огонь, и в воду, и грудью переть на полчища вампиров. Он ведь даже и попёр очертя голову в какой-то момент тогда, в храме, и благодаря Салиму только там и не сдох. Неудивительно, что угасающее подсознание в последний момент попыталось зацепиться за Салима — вдруг ещё раз спасёт.       — Так что, ты пришёл поболтать напоследок? — уточняет Джейсон. — И проводить на свет в конце тоннеля? Большое дело.       Салим едва заметно улыбается.       — Я пришёл проводить тебя туда, куда ты сможешь дойти, — расплывчато говорит он. И указывает пальцем наверх, в направлении льющегося сверху бледного света. — Слышишь?       Джейсон честно прислушивается, даже дыхание задерживает. И кое-как различает где-то там, наверху слабый писк. С такими паузами, что в них можно успевать вагоны разгружать.       Думает он всё ещё подолгу.       — Я что, в коме?       — Вампир был не так мёртв, как мы думали. Он почти захватил твоё тело, — говорит вместо ответа Салим. Но произносит фразы так утвердительно, что и дураку было бы понятно: ответ «да». — Но пока врачи поддерживают тебя на лекарствах, с ним ещё можно побороться. Я покажу, как, если ты готов сражаться.       Джейсон расплывается в улыбке — примерно в этот момент ему становится окончательно понятно, почему в этом странном видении возник именно Салим.       — Готов ли я? Чел, да я бы уже давно рыл подкоп на свободу хоть зубами, если бы только знал, в какую сторону! — восклицает Джейсон. — Готов, конечно! Ха! Да с тобой вдвоём мы хоть через толпу вампиров пройдём, как шар для боулинга сквозь кегли! Веди, Салим. Просто веди меня.       — Отрадно слышать, что боевой дух ты ничуть не растерял, — говорит Салим. Его голос становится ещё теплее, и Джейсон от этого тепла распаляется пуще прежнего, готовый драться ногами и зубами. Салим же тем временем встаёт, выхватывает из-за спины свою вечную стальную трубу и что-то выцеливает в темноте.       — И всё-таки: откуда ты столько знаешь? — успевает ещё полюбопытствовать Джейсон. — Про вампира, про то, как с ним бороться? Если ты на самом деле — просто глюк моего подсознания?       Салим усмехается углом рта.       — Считай меня своим инстинктом. Древним-древним инстинктом выживания, который больше чувствует, чем знает, — говорит он. И в несколько ударов вскрывает окружающую темень, проделывает в ней дыры и разваливает её на куски.       Тишина вокруг взрывается, обрушиваясь на Джейсона звоном разбитого стекла и высоким клёкотом вампиров.