По ту сторону

      Селена начинает свой день с головной боли и чашки крепкого кофе без сливок и без сахара. Она уверена, что внутри ее мозга поселилась маленькая пила, которая безустанно работает день и ночь, а потому вокруг стоит такой шум – звенит только внутри нее, звенит от переполненной чаши чувств, от осознания своей беспомощности перед безжалостным механизмом судьбы. Таролог был прав в одном – Селена только песчинка в уже подготовленном раскладе.       Лиам: Так непривычно начинать рабочий день без тебя.       Ей тоже непривычно встречать утро без него, без бесплатного латте и комплимента в виде его очередной метафоры, старательно вычерченной на дне ее стаканчика. У нее проскальзывает мысль, что он единственный человек, с которым она хотела бы проснуться в один из таких солнечных дней, проспав все важные мероприятия и дедлайны; она хотела бы убрать выбившуюся прядь с его лица и прижаться своими горячими губами к его холодным.       Селена: И мне без тебя одиноко.       Селена: Но так много работы...       Лиам: Я буду тебя ждать.       Селена улыбается. Хотелось бы верить, что он дождется ее.

//

      Берт искренне не понимает, почему Лиам ещё не сбросил с себя все свои рыцарские доспехи и не прилип к этой обворожительной даме всем своим телом, в конце концов не каждый день тебя встречает из университета женщина на десять лет старше и не смотрит на тебя как на сыночка, а смотрит как на лучшее, что есть в ее жизни. Берт понимает почему лучшее она разглядывает именно в Лиаме, в его меланхолии, такой очаровательной и всепоглощающей, которую хочется содрать с него, как испорченную одежду. Берт смотрит на тонкий профиль Лиама, на его бесконечные конечности в несуразно объемных вещах и волосы, которые так безупречно струятся по его ключицам. Берт бы решил, что это самый безмятежный человек на свете, но что-то есть в этом образе абсолютно мрачное.       Он видел беспорядочные шрамы на его теле, когда они переодевались перед занятиями физкультурой, он знает, что Лиам раз в месяц посещает психиатра, а его сестра внимательно отслеживает прием целого ряда лекарств; Лиам большую часть времени спокоен, на его шее всегда болтается шнурок наушников, чтобы в любое время он мог убежать куда-нибудь в другое место – подальше от суеты университета, подальше от скучных лекций. Лиаму было интересно на уроках изобразительного искусства, в мастерской Берта, где ему можно было творить как-угодно и чем-угодно. Берт всегда печально наблюдал, как Лиам раздраженно смотрит на свои рисунки, перекидывает взгляд на его и тихонько психует, замыкаясь в очередной раз в себе и мелодиях, издаваемых скрипучим оркестром в наушниках. Берт свои произведения так высоко не ценил, но и понимал, что картины Лиама на ступеньку ниже. Лиам, однако никогда не злился на него, скорее на себя. Они курят на улице возле мастерской, длинная сигарета равнодушно тлеет в пальцах Лиама, а Берт не перестает удивляться этой блаженной эфемерности, которая заполняет собой все вокруг Лиама. И с ним ему правда хорошо, хорошо проводить вечера, сидеть на парах, сидеть вместе в кафе, ждать Лиама после работы, чтобы вместе сходить в кино, и все это кажется фасадом настоящего человека. Что-то отталкивающее есть в привязанности Берта, будто не взаимное, что-то вязкое, связанное с фейерверком бабочек, вяжущихся за Лиамом везде, в каждом рисунке, как будто какая-то засохшая царапина так и рвется наружу.       Они знакомятся на первом курсе, Берт, несмотря на свою очевидную популярность, почему-то привязался к этому долговязому мальчишке с неестественно бледной кожей и волосами "девичьими", за которые его сразу обозвали гомиком. Берт стал своеобразным щитом – Лиама никто не обижает, даже в сторону его не смотрит. А Берт... А Берту всегда мало, поэтому он только покорно ждёт, когда Лиамова скорлупа треснет, и он расскажет ему о той тьме, которая скрывается где-то за границей допустимого, где-то в том промежутке времени, о котором рассказывать не принято. Только вот он не дожидается. Случайно заглядывает в какие-то медицинские документы, которые Лиам по своей неосторожности на утро после пьянки оставляет у него.       «Легкая форма шизофрении», «Редкое генетическое заболевание», «Приступы неконтролируемой агрессии» и что-то ещё про посттравматическое стрессовое расстройство, но остальное плывет перед глазами, словно картинки по воде, Берт кладет все обратно, будто и не видел, а затем возвращает Лиаму, изображая абсолютное безразличие к его «задротским бумажкам». Лиаму от этого спокойнее. Но теперь за стеклянными голубыми глазами он замечает кое-что ещё, то самое редкое и генетическое, будто свет, который сквозь трещины пытается вырваться наружу, только что-то его сдерживает. Берт знает, что не ошибся. Его всегда привлекали необыкновенные люди, а Лиам точно был самым необыкновенным из всех его знакомых фриков.

//

      Лиам помнит море около дедушкиного дома. Он помнит теплые пироги, которые они с Жозефиной так любили. Лиам помнит и багровые разводы, которые мгновенно превращаются в кровавое месиво, застилая собой все остальное.       Самое страшное воспоминание его жизни порой наполняется какими-то несуществующими образами: девушка с черными длинными волосами без половины лица тянет к нему свои мертвенно бледные руки. В такие моменты Лиам кричит что есть сил, в попытке спастись, и приходит только сестра, та которая никогда его не любила в детстве, не любила его маму, которая снежным штормом появилась в семье отца и прибрала к рукам все фамильное, а им в подарок достался странный мальчонка с голубыми стеклянными глазами. У Жозефины разбита губа, она в ужасе смотрит на Лиама, и тогда он тоже переводит глаза на себя, сквозь белую футболку сочится кровь, липкая, густая, а под футболкой плоть пытается прирасти заново друг к другу, из руки торчит какой-то провод, ведущий к капельнице, и от этого становится уж совсем дурно. Лиам рассказывает о пазлах своих воспоминаний психотерапевту, тот записывает все в колонку с генетическим отклонением и посттравматическим синдромом, но Лиам уверен, что монстры, скрывающиеся за этими кадрами (будто из его любимых триллеров), вполне реальны и однажды они до него доберутся, не взирая на лекарства и разговоры.       Селена становится глотком свежего воздуха для него. Лиам уверен, что с ней он может быть вполне обычным, нормальным парнем, он может любить ее и не думать, не продиктована ли эта любовь травмой. Точно не продиктована. Рядом с ней кажется, что никакой травмы нет, нет никаких скелетов в шкафу и в подвале дедушки, нет никакого психотерапевта каждую неделю и грустных глаз сестры, незаметно подглядывающих за ним каждую минуту. С Селеной он словно впервые может делать что-угодно и не оборачиваться на свое прошлое. Он боится того, как сильно может привязаться к ней. Поэтому, когда в это утро она не приходит к нему на открытие, он серьезно задумывается – как же он жил без нее все это время. Он с трудом работает весь этот день – господи неужели 12 часов действительно длятся так долго. На улице дождь – он натягивает пониже капюшон куртки и бежит по знакомой дорожке к знакомым новостройкам, возвышающимся недалеко от его кафе. Раньше он считал эти громоздкие здания верхом безвкусия и памятником зажравшихся бизнесменов имени себя. Теперь он знает, что самый дорогой человек живёт в этих домах, и, пожалуй, не так уже он презирает это архитектурное решение.       Он несколько минут нерешительно трётся около ее двери, номер квартиры он точно знает, но вдруг осознает, что дальше подъезда он никогда не проходил, да и не думал об этом. Что он забыл здесь сейчас. Пока не поздно следует уйти. Она подумает, что Лиам навязчивый. У нее просто много работы. Но не видеть ее целый день то ещё испытание для него.       Селена открывает дверь. Она удивлённо смотрит на него, но не может скрыть очевидной радости, которая сваливается на него невыносимым грузом.       – Я так скучал по тебе, – улыбается он.       Селена теряется от такой искренности. Ей никто не говорил таких слов, никто так не смотрел на нее из-под промокшего капюшона. Никто не спешил к ней, не обращая внимания на сильный дождь и другие дурацкие неприятности, ведь главное в итоге увидеться с ней. Селена смотрит на него долго-долго, будто пытается вычислить на сколько по шкале от одного до десяти она скучала по нему больше. Она точно нуждается в нем.       Весь день ждала хотя бы маленького сообщения от него, но с утра ничего, тихая, равнодушная мгла, которую Селена приняла стойко, но все же ее это кольнуло. И его болезнь: так ужасно не знать о любимом человеке такого страшного события, вернее знать, но притворяться, что не знаешь, и терпеливо ждать, когда он поделится сам, когда станет достаточно доверять тебе, чтобы поделиться этим воспоминанием, этой ношей, которую приходится тянуть с собой несколько лет. Но вот Лиам в мокрой куртке стоит на пороге ее двери, как-то глупо улыбается, будто сам не верит, что решился на такой поступок, и кажется, что важнее этого человека не может быть уже ничего – ни его прошлое, ни будущее. Важен только этот момент в настоящем, который в итоге и оказывается и прошлым, и настоящим.       – Я так долго тебя ждала, – улыбается Селена в ответ и приглашает его в дом, отступая назад.

//

      Солнце играет бликами на его бледной коже. Она и не знала, что можно просто спать с кем-то в одной кровати, не обязывая ни к чему, избегая любой физической близости, даже не касаться, просто наблюдать, издалека, как хищник, как ее любимые львы. Селена старается не смотреть на часть тела, выглядывающую из-под бежевой футболки, на объемный шрам, тянущийся откуда-то из глубины и заканчивающийся в области ключицы. Когда он немного двигается, она притворяется спящей. Лиам медленно встает, гремит на кухне, но в итоге разбирается с кофемашиной и недельным запасом продуктов в холодильнике. Селене нравятся эти звуки заботы о ней.       – Не думала, что пуская в дом продрогшего до ниточки бродягу, мне полагается такой шикарный завтрак, – Селена садится за стол и наблюдает за омлетом с зеленью в ее тарелке как за каким-то артефактом.       – Не мог тебя не порадовать, мисс босс, – улыбается в ответ Лиам и закидывает в рот крекер из пачки, найденной где-то в верхних шкафчиках. Селене этот жест кажется таким натуральным, таким естественно юным, как и весь Лиам.       Она садится с ним на тумбочку и тоже запускает руку в упаковку.       – Мог бы и поделиться, – слегка толкает она его в плечо.       – Уже делюсь, – довольно отвечает Лиам, словно кот, ластится к ней и жмется, Селена отвечает тем же.       Селена смотрит на него тяжело-тяжело, когда он курит на подоконнике, небезопасно высунув половину тела наружу. Она не может не замечать белесых полос на его бледном теле, будто ее саму пропустили через несколько осколков, ей бы хотелось прикоснуться к каждому шраму и узнать его историю.       – Я вижу… как ты смотришь, – Лиам выдергивает ее из пучины мыслей. – Это мое прошлое. Прекрасное, безусловно, но такое болезненное и колючее.       – Я не хотела тебя смутить, никак. Просто заметила эти линии.       Лиам краем глаза поглядывает на воротник футболки. А потом стягивает ее с себя и остается перед Селеной обнажен, как нерв, как струна, и отдает эту наготу ей, вот бы она не растерзала его на куски, однажды уже пытались.       – Мой дед был болен, – спокойно сказал Лиам и подошел к Селене. – Я бы хотел рассказать тебе что-нибудь вещественное.       Селена, с позволения Лиама, проводит по самому безобразному шраму пальцем. Ей страшно представить, чем можно изрезать тело ребенка, чтобы шрамы остались на полотне его кожи навсегда.       – Но я помню только страх. И стекло. И больше ничего.       Селена понимающе смотрит на него. Иногда намного проще забыть – она точно знает. Она как-то иррационально целует шрам на его предплечье, потом поднимается выше, идет по ключице и приходит к его лицу – такому же красивому, как в первый раз, когда она увидела его в несуществующей церкви, когда он впервые дотронулся до нее, и она поняла, что пропала.       – Это все не важно, Лиам, – она конечно лжет. – Только ты мне нужен. – Щепотка правды.       Лиам улыбается. Ему так ее не хватало.