По ту сторону

      Селена бы никогда не подумала, что в свои тридцать лет будет стоять около университета в строгом красном костюме и поджидать парня, с которым познакомилась в параллельной вселенной. Она старательно игнорирует любопытные взгляды, которыми ее облепили студенты, то и дело проходящие мимо.

//

      Штицхен смотрит на нее каким-то немигающим взглядом, когда она садится на кресло перед его рабочим столом и требует пробить того самого Лиама, которого он в своих базах не нашел.       – Пожалуйста, Роб, – и почему он вообще решил, что связываться с этой дамочкой хорошая идея. – Когда ты пришел просить у меня помощи, я не отказалась.       – Что ты хочешь знать, Селена? Почему бы тебе не спросить у него самой?       – Ну, о таком не рассказывают, а мне надо знать.       – Не понимаю.       – Числится ли он среди психбольных?       Роб прислушивается к тишине своего кабинета, чтобы убедиться, что он правильно расслышал ее.       – Погоди, я правильно понимаю, что ты через меня хочешь пробить не безумен ли твой новый ухажёр?       – Кто тут ещё за кем ухаживает, – себе под нос бубнит Селена, и возвращает внимание на Роба, который продолжает упрямиться, а тем самым бесить ее.       Роб тяжело вдыхает и потирает переносицу пальцами, пытаясь то ли выгнать Селену этим жестом, то ли из себя последнюю дурь выбить.       – Так, ладно, у меня есть кое-какие связи. Но я смогу тебе передать данные максимум через неделю. И ты должна дать мне полный доступ к ярмарке, которая будет проходить через несколько месяцев. Там орудует подпольная банда клоунов-диллеров.       Селена старается слишком сильно не улыбаться и не бросаться Робу на шею, а потому она только сдержанно бросает:       – Договорились, партнёр.       Штицхен проклинает тот день, когда познакомился с Селеной. Стоило понять, что она не так проста, ещё когда она при нем стала отчитывать свою секретаршу.

//

      У него на запястье бирюзовая резинка с блестками, в волосах некоторые пряди выкрашены в седой, почти серебристый, он носит рюкзак на плече и закидывает ногу на лавку, чтоб завязать шнурок на кроссовке. Селена немного робеет от его юности. Ему двадцать лет, и он учится на факультете изобразительных искусств, руки у него всегда перемазаны краской, он может долго всматриваться в репродукции картин, и очень долго восхищаться картинами Ван Гога и Рембрандта. Селена его никогда не перебивает, он нравится ей во всей своей протяженности и глубине, таким она себе его представляла.       – Я слишком много болтаю, – улыбается Лиам и внимательно смотрит на Селену. – Но я все ещё не понимаю... почему, почему, эмм – он поднимает глаза к небу, пытаясь подобрать правильные слова, – эмм...       – Почему я сейчас гуляю с тобой в парке в твой перерыв между учебой и работой в кафе, а не занимаюсь своими взрослыми делами? – слегка передразнивает его Селена, улыбаясь.       Солнце переливается в ее темно-рыжих волосах, и Лиаму хотелось бы запечатлеть этот момент, но достать сейчас камеру было бы странно, поэтому он просто наслаждается тем, как гармонично в ней сочетается острый ум, жестокая красота и абсолютно детская улыбка в совокупности с краснеющими от неловкости щеками.       – Не пойми меня неправильно, – оправдывается он, – но обычно когда кого-то гуглишь, максимум что удается найти это страничку в социальных сетях. А о тебе целое досье, – смеётся он.       Селена тревожится – что он успел прочитать. Репутация у нее не самая радужная, страх оттолкнуть его любым своим неловким движением становится особенно острым, он не тот Лиам, влюбленный в нее безропотно и без причины, он делает ей одолжение тем, что остаётся с ней.       – Скажем так, я в отпуске. И провожу свой отпуск с очень приятным молодым человеком.       Он смущается и опускает глаза в землю. Ей нравится его смущать.       – Есть ли у тебя девушка? – как гром среди ясного неба. – Или парень...?       Лиам в голос смеётся с таких прямых вопросов, его сверстники не такие прямые и не такие открытые, как она. Она жестокая, – думает Лиам, – но не мне судить о жестокости. Он читал в Википедии, что она сделала с той лошадиной фермой, не моргнув и глазом, это пугает его, пугает, потому что она может кое-что разворошить в его душе, то, что похоронено там под могильной землёй. Но сейчас она добродушная, тянется к нему всем своим существом , и ему сложно не ощущать того же в ответ. Поэтому он честно отвечает:       – Я свободен, как ветер, который путается в твоих волосах. Можно я сфотографирую тебя?       Она оглядывается по сторонам. Прохожим похоже нет особого дела до этой странной парочки: парень в темных джинсах и белой рубашке, с длинными волосами, заколотыми заколочками hello kitty, с рюкзаком с нашивками на нем, и женщина в классическом темно-красном костюме с сумочкой, которая выглядит дороже, чем все в этом парке.       Он фотографирует ее. Она почти не двигается, не позирует, но он и не командует, ему нравится, как она естественно неподвижна, она монументальна, и от этого дыхание перехватывает. Она ведь, как искусство, которое уникально своей статичностью.

//

      Он живёт в небольшой квартире со своей сводной сестрой, которая по совместительству является его работодателем, и очарован каждым днём, который ему удается прожить без пелены, застилающей глаза. Он принимает пилюли, старательно разложенные для него Жозефиной, и которые он всем сердцем ненавидит, но они играют роль сдерживающего фактора, что конкретно влечет за собой срывание этих сдерживающих механизмов он не знает... вернее не помнит. Он только помнит отметины, которые в беспорядочном порядке оставлены на его теле, словно битым стеклом по коже, словно кто-то очень хотел ранить его, ему страшно заглядывать за пропасть своего детства... там его ждёт что-то ужасное.       Жозефина заботливо целует его в лоб и говорит, что ждёт на работе в три часа, после его занятий в университете. Необходимости в деньгах нет, его стипендия покрывает все расходы, но сестра меньше переживает, когда может в любой момент выглянуть в зал и увидеть, как ее младший брат читает письма Ван Гога, сложив свои длинные ноги на соседнюю таберетку. Ее душу греют разноцветные бабочки, которых он рисует на стаканчиках, на своем бейджике, на своих запястьях. Она поднимает глаза в небо и улыбается: видите, я обещала, что позабочусь о нем, и я забочусь.       Лиам кажется ей волшебным созданием, которое по ошибке поселили в их мире. Поэтому, когда он обкурившись со своим приятелем Бертом, на очередной вечеринке, говорит, что он чувствует себя эльфом, она даже не удивляется. Помогает ему раздеться, снимает с него его любимые белые кеды, которые замарались временем и пространством настолько, что от белого в них только шнурки, которые Лиам абсолютно глупо сушит на батареях после каждой стирки; помогает ему принять душ, выпить ромашковый чай и уснуть тревожным сном. Утром он будет виновато сидеть за завтраком и извиняться, что пришел так поздно, что слишком много покурил. Жозефина строжится, но не запрещает и не наказывает, меньше всего ей хочется лишать его чего-то, чтобы в старости он оглядывался сюда, в период его двадцатилетия, и жалел. А ещё ей не хочется, чтобы его болезнь определяла его.       Поэтому когда рядом с ним появляется девушка, красивая, элегантная, которая смотрит на него влюблёнными глазами, она знает, что рано или поздно Лиам покажет ей тех бесов, которые кошмарятся лекарств, бережно прописанных психотерапевтом. И Лиам очарован этой взрослой, самодостаточной дамой, которая словно подросток таскается к нему каждое утро и забирает после университета, проводит часы с книгой у окна; они вместе даже, когда Лиам не работает, а рисует в мастерской у Берта. Он рисует ее, а ее фотографии аккуратно разложены по его папочкам, она заполняет собой все его пространство, и Жозефина действительно боится. Она боится, что он зациклился на ней, что скоро ей придется выдернуть эту женщину из его жизни, только бы он не поранился. А пока его бесы обожают ее, ее длинные роскошные волосы и юбки-карандаш, которые она сменяет солидными костюмами, ее глаза разные, как солнце и луна, и руки, каждый раз тянущиеся к его лицу.

//

      – И сколько ей лет? – невпопад спрашивает Берт, когда они сидят на подоконнике в университете, заполняют какие-то бланки для учебного отдела.       – Кажется около тридцати, но я не задумывался об этом всерьез, – искреннее отвечает Лиам и игнорирует возмущенный взгляд друга.       – То есть такая шикарная тёл..., – он запинается в ответ на строгий вздох Лиама, – девушка подкатывает к тебе, а ты даже не знаешь кто она и что она?       – Берт, она не подкатывает. И да, я знаю, кто она. Она Селена. Она, как, – Лиам задумывается, – как Галатея, которую Пигмалион вылепил собственными руками как жест чистой любви и красоты, как утренняя музыка, как отзвуки скрипки в пустом зале, как шелк, которого ты касаешься пальцами и который постепенно становится твоей кожей...       Лиам смущённо улыбается в ответ на непонимание Берта.       – Кажется, ты крупно влип, парень, – только комментирует друг и возвращается к бланкам.       Лиам ещё несколько минут крутит эти мысли в голове, ожидая встречи со своей новой знакомой, которая с каждым днём становится ему ближе и ближе. Он надеется, что она позволит ему прирасти к ней корнями.

//

      Робу не хочется говорить ей о том, что он нашел. Ему кажется, что информация в этой папке пугает его, ему хочется уберечь Селену от этого странного парня, с которым она то ли по своей глупости, то ли по своей мудрости связалась.       Она впивается глазами в черные, выбитые на бумаге равнодушными чернилами, буквы и старается сдержать удушающее чувство внутри.       – Держалась бы ты от него подальше, – говорит Роб, он правда беспокоится за нее.       – Но что это значит? – у Селены хрипит голос.       – То и значит, Селена. Дедушка твоего Лиама был ужасным человеком, убивал женщин, настоящее чудо, что его поймали. Из-под его дома вырыли целое кладбище, ты представляешь. И то, какой ценой, он  несколько недель истязал Лиама и его сводную сестру Жозефину, прежде чем его нашли. Застрелили на месте за сопротивление, – он помедлил, – прямо на глазах у детей. И похоже у Лиама то же расстройство личности, что и дедули. А Жозефина, – он презрительно тычет в ее фото в досье, – будет покрывать его до последнего. Их родители погибли, она теперь в ответе за его безумие. Она лучше перенесла то, что с ними произошло. А у него по всему телу шрамы – следы от ножа, стекла. Он стоит на учёте у психиатра, но диагнозы жертв насилия строго конфиденциальны, поэтому это все, что я смог.       Селена вспоминает Тотспел, его гнилую ауру и те язвы, которые она породила. Она смотрит глазами полными слез на Штицхена и не понимает, что ей делать. Она смотрит на отравленную бумагу с понятными, но ужасными вещами на ней, и думает, что уж в этой реальности она вырвет Лиама из рук этой ужасной болезни, которая прицепились к нему отвратительной плотью.       – Ты скажешь, что я сноб, но такие, как он, рано или поздно себя проявляют. Не хочется потом найти твой труп, – как-то холодно бросает детектив.       Он ей противен, так просто ставить крест на человеке, которого он даже не знает, и который однажды уже убил его (она трясет головой). Нет-нет, здесь он никого не убил и не убьет. Селена будет рядом, если понадобится, если она здесь, чтобы спасти его, то она выполнит свой долг.       – Спасибо за помощь, Роб, – улыбается Селена и оставляет папку на столе.       До чего же странная эта девушка. Бросается в пропасть без дна за человеком без души.