Калейдоскоп

Я лгал. Хотя бы однажды, когда заподозрил, что ты собираешься бросить меня.

____________________________________________________________________

В том году наша годовщина выпала на вторник. Не то, чтобы мы были женаты или вроде того; я говорю о годовщине нашего знакомства. Мне понравилась идея отмечать с Томом какую-нибудь значимую дату. В этом было что-то такое личное. Интимное. Тома не назвать открытым человеком, потому я быстро сообразил, что лучший способ сблизиться с ним — разделить что-то приятное на двоих. Наша годовщина выпала на вторник. Это было выведено прямо на моём календаре жирным шрифтом, красными чернилами и огромными буквами. Встретились мы в пятницу. И вдруг я понял, что подарок, который я держу в руках, вовсе не соответствует обычным праздничным традициям. Ближе всего было Рождество — или Йоль — но ещё слишком рано даже начинать упаковывать подарки, не говоря уже о том, чтобы их дарить. Однако вот мы сидим. Том и я. Я поднял коробку немного боязно, будто она вот-вот рассыплется от одного моего прикосновения, и я больше никогда её не увижу. Коробка оказалась не слишком большой и не слишком маленькой, но я не решился встряхнуть её. Просто уложил бережно на колени, разглядывая подарок, размером примерно с книгу. Коробка была завёрнута в обычную обёрточную бумагу — без аляповатых рисунков и лишних деталей — с особым тщанием: ни одной лишней складочки, идеально выверенное количество скотча. Лента в полоску из красивого тёмно-зелёного и красного цветов складывалась в роскошный бант, пышный, будто прямиком с картинки из детской книжки. — Можно открыть? — спросил я. — Я обижусь, если не откроешь, — ответил Том. Он сидел в нарочито расслабленной и непринуждённой позе. Даже беспечной, подперев рукой щёку. Он устроился далеко, прислонившись к подоконнику, но я уже привык к дистанции между нами. Том делал так иногда, а когда я спросил его об этом, сказал, что восхищаться мной чуть поодаль намного лучше. Ведь так можно и с лёгкостью увидеть выражение лица, и охватить взглядом весь чудесный вид. А он не хотел упустить ни одной даже самой мельчайшей детали. Я покраснел и притянул Тома ближе к себе, чтобы нежно поцеловать. Тогда я позволял ему держать дистанцию и, не буду врать, любил выставить себя в лучшем свете под его пристальным взглядом. Теперь же эта дистанция оказалась нужна мне самому; я благоговейно потянул за конец ленты и начал медленно, кропотливо разворачивать подарок. Мне всегда нравилось возиться с обёрточной бумагой, а разрывать её в клочья я терпеть не мог. Так что, осторожно отодвинув ленту, я принялся за бумагу, стараясь сохранить её в первозданном виде, насколько это вообще было возможно. Потом, разумеется, настало время шкатулки. Она оказалась куда лучше моих ожиданий: вдоль тёмного резного дерева проходила металлическая окантовка зелёного и красного цветов, сливаясь в изящный, пусть и абстрактный узор на крышке. Я подцепил защёлку. Внутри обнаружился деревянный цилиндр, украшенный замысловатыми узорами — мне пришлось прищуриться, чтобы получше их рассмотреть. Было почти боязно брать подарок в руки, но, в итоге, любопытство победило — и вот я уже держал странное приспособление, проводя пальцами по выгравированным пенистым волнам и кучерявым облакам. На каменистом берегу отдыхала русалка, влюблённым взглядом устремившись в небеса и смотря на сову, пытающуюся украсть луну. Я даже подождал, думая, что гравюра оживёт, но она осталась неподвижной — будто маггловская. На одном конце вещицы, похожей на маленький телескоп, обнаружился окуляр, другой же можно было вращать в любую сторону. Сквозь стекло я увидел множество разноцветных осколков. Они сверкали, точно звёзды. — Калейдоскоп? Том утвердительно хмыкнул. Я оторвал взгляд от подарка, чтобы посмотреть на мужчину. Он, конечно же, наблюдал за мной с самодовольным видом, словно ожидал достойной похвальбы или, на худой конец, небольшого комплимента. Я осознал, что это была за древесина. Тис и остролист. — Как красиво, — перво-наперво сказал я. А затем добавил: — Над этим ты работал в последнее время? — Верно, — отозвался он. — Считай его… прототипом, если хочешь. Этот калейдоскоп — единственный в своём роде. Я моментально влюбился в подарок. Том создал что-то специально для меня? Да этот маленький калейдоскоп ценнее всех галлеонов на моём счету в Гринготтсе. Я провёл большим пальцем по сове, чувствуя каждое пёрышко. — А что он делает? — поинтересовался я, потому что Том — не из тех, кто останется в рамках обыденности. Мужчина улыбнулся. — Показывает правду, — несколько непринуждённо ответил он. Это мне ни о чём не говорило, потому я решил опробовать артефакт в деле самостоятельно: поднёс к лицу и приник к окуляру. Цвета в калейдоскопе оказались пронзительно-яркими: как и подобает творению Тома, подумал я. Покрутив нижнюю часть трубки, я наблюдал, как один за другим сменяются узоры. — Куда приятнее глазу, чем говорят люди, — заметил я. Том признательно хмыкнул. Помолчал немного, а затем спросил: — Тебе нравится? Я положил подарок и широко улыбнулся ему. — Ничего прекраснее в жизни не видел, — честно ответил я. — Спасибо. Том кивнул, будто услышать благодарность было для него обычным делом, но я видел, как расслабились его плечи; мужчина, наконец, направился ко мне уверенной походкой, пожирая взглядом и желая испить нектар моих губ. Я поднял голову и подчинился, пока Том открыто и с готовностью демонстрировал, как он доволен.

__________________________________________________________________

Твоя метка не только на моей руке.

__________________________________________________________________

Первая неделя без Тома обернулась адом. Мы жили вместе. Делили одно пространство на двоих. При этом наши отношения были куда выше обычных соседских, о чём мне искренне нравилось вспоминать — мы оставались родственными душами. А, будучи родственными душами, мы были продолжениями друг друга. И внезапно остаться без него, внезапно осознать, что я никогда больше его не увижу… Это оказалось страшнее, чем потерять руку или ногу. Словно кто-то вырвал моё сердце из груди, разрезал и сунул в кровоточащую рану лишь одну половину. Никто не позаботился о том, чтобы наложить швы, впрочем, я сам никого не просил. Том ушёл, оставив после себя зияющую пустоту, разрастающуюся всё сильнее с каждым днём. Но, в отличие от болезни, её невозможно было залечить ни зельями, ни чарами. Единственный вариант — оставить гноиться. Отчего-то от меня ждали, будто я просто продолжу жить дальше. Вот только я наоборот разучился — в первую же неделю. В конце концов, меня вновь навестили Гермиона и Рон, и вместо того, чтобы просто уйти, они, наслушивавшись стенаний домовых эльфов о моей летаргии, остались. — Гарри, это нездорово. Реплика Гермионы. Она распахнула шторы, впервые за много-много дней впустив в дом солнечный свет. Рона чуть больше обеспокоило состояние комнаты. — Что здесь произошло? — спросил он, озираясь. Рон разглядывал вывернутые ящики, разбросанную одежду, книги и бумаги, беспорядочно валяющиеся на каждой доступной горизонтальной поверхности. Единственным девственно-чистым местом оказались полки, да и то, только потому, что всё их содержимое уже было раскидано по всей комнате. — Охота за сокровищами, — отозвался я, даже не пошевелившись, чтобы встать с кровати. Гермиона подошла ближе и погладила одеяло. — О, Гарри, — прошептала она. — Это же?.. — Я сказал им ничего не трогать, — сказал я. — Они могли… потому что, может быть… может быть я… Гермиона покачала головой и погладила мою макушку, точно мать, утешающая своего ребёнка. — О, Гарри, — снова прошептала она. — Мне очень, очень жаль. Я попросту не мог принять её соболезнования, поэтому решил проигнорировать их. Рон подошёл и сел рядом с девушкой. Прогнувшаяся под их весом двуспальная кровать уже не казалась такой уж большой. Я подполз поближе к друзьям, прижал ноги к тёплой спине Рона, а лбом уткнулся куда-то в поясницу Гермионы. Какое-то время мы хранили молчание. — Мы знали его не так хорошо, как ты, но могли бы помочь в поисках?.. Если хочешь, — предложил Рон. Я задумался об этом, но сама мысль о том, что придётся встать с кровати, была слишком невыносима. Каждое телодвижение казалось невозможно тяжёлым и не стоящим усилий. И не важно, пытался ли я добиться успеха, или уже потерпел неудачу. Я покачал головой. Гермиона стиснула моё плечо. — Ничего страшного, — сказала она. — Если решишься, мы будем рядом. Он… он правда любил тебя, Гарри. И я уверена, что оставил после себя хоть что-то. На тот момент я даже не был уверен, согласен с ней или же нет. — Мы узнаем, что произошло, хорошо? — спросил Рон. — Мы… мы найдём его. Он имел в виду его тело. Такова реальность: в лучшем случае, удастся найти тело, а в худшем — вообще ничего; и осознание этого вгоняло очередной гвоздь в крышку моего гроба. Если бы не моя метка, Тома Риддла просто объявили бы пропавшим без вести. Если бы не моя метка, никто бы даже не понял, что его больше нет. Происходящее было похоже на падение стакана. В краткий миг, когда он уже выскользнул из моих рук, но ещё не разбился о пол, логически я понимал, что именно произошло, и что произойдёт, если цепочка последовательных событий не прервётся. Но, несмотря на это, я всё равно умудрялся чувствовать напряжение и страх, будто на деле не знал вообще ничего — и не узнаю до того, как стакан рассыплется по полу осколками. Я не знал, воздух вдыхаю или дым. Мельчайшая пылинка могла оставить глубокую рану, и я просто позволил бы себе истечь кровью. — Я хочу… Я подавился собственными словами. — Я знаю, — ответила Гермиона, и я только сейчас понял, что она в шаге от того, чтобы расплакаться. — Знаю. О, Гарри, я знаю. — Хочу… — выдохнул я, — хочу… — Плакать нормально, дружище, — пробормотал Рон. — Мы здесь. Мы тебя поддержим. — Том, — выдавил я, шепча его имя, точно молитву. Затем повторил: — Том, — словно живущий на улице нищий, неуклонно теряющий последнюю веру в человеческую доброту и порядочность. Гермиона легла на меня, прижимая к себе. — Всё будет хорошо, Гарри, — проговорила она, но я не смог поверить, даже когда девушка сказала это вновь: — Всё будет хорошо. Я замотал головой, повторяя имя Тома снова и снова: будто вновь разучивал заклинание акцио. Словно правильно подобранная интонация поможет мне вернуть его, осталось только взмахнуть палочкой под верным углом и произнести волшебные слова… — Всё в порядке. В порядке. В порядке. Я вытянул руку с меткой, вверяя её их тёплым ладоням, и друзья схватились за неё, будто искренне верили, что смогут согреть навсегда остывший кристалл. Но не будет этого. Я прекрасно это знал, но всё равно продолжал звать его срывающимся голосом: — Том…

***

Убирались мы вместе. Я по-прежнему не позволял домовым эльфам ничего трогать, за что они, вероятно, уже презирали меня — учитывая размеры дома и масштабы беспорядка, который я устроил — но мы вполне управились и самостоятельно. Особенно помогло то, что они отчего-то недолюбливали Гермиону и недовольно хмурились, стоило им увидеть её. Бывали моменты, подобно этому — которые хотя бы ненадолго возвращали меня в настоящее. Я чувствовал себя слабым, вялым и хрупким, точно мои кости вот-вот переломятся, но старался держаться. Последнее, что я нашёл в царящем вокруг беспорядке — шкатулку, которую подарил мне Том перед самым исчезновением. Я поднял её с пола и смахнул пыль, вспоминая, как был счастлив, и как смотрел на меня Том тогда. Казалось, с тех времён минула целая вечность. Я поднял крышку и заглянул внутрь, обнаружив целый и невредимый калейдоскоп из остролиста и тиса. На краткий миг, заглядевшись на резное дерево, я вспомнил о работе, но в мой магазинчик волшебных палочек всё равно редко заходили покупатели, потому не думаю, что Лютный переулок будет сильно по мне скучать. Я чуть не рассмеялся. Мысль о чём-то столь простом и обыденном, как мои неудачи на карьерном поприще, после случившейся трагедии едва не вылились в самую настоящую истерику. Задумавшись, я понял, что меня совершенно это не волнует. В чём вообще смысл? Зачем бороться за такую ерунду, как успех? Я взял калейдоскоп дрожащими руками и приник к окуляру. Цвета были столь же прекрасны, как и в первый раз, и это было главной проблемой. Я с трудом сдержал рвущееся разочарование. Это последнее, что подарил мне Том, и просто обязано было таить какой-то скрытый смысл, но ничего и на йоту не изменилось. Я опустил калейдоскоп и прижал к себе. Последнее… Сам не знаю, зачем сунул его в карман. Но с тех пор я всегда носил калейдоскоп с собой. Он не согревал мою метку и не залечивал зияющую рану в сердце, но это был подарок Тома, так что никто не удивлялся, когда я доставал его и начинал вертеть в руках. Это хоть как-то скрашивало серые будни. И может, думал я, может, если, я всмотрюсь повнимательнее, то пойму причину, по которой он мне его подарил.

___________________________________________________________________

Будь у нас больше времени, куда бы мы отправились?

___________________________________________________________________

— Ты правда хороший учитель. Я отчётливо помнил, как часто говорил это Тому; поскольку мы жили вместе и имели солидную разницу в возрасте, он многому мог научить меня, а я, в свою очередь, многое почерпнул из его уроков. Основная сложность заключалась в том, чтобы это ненавязчиво влияло на наши отношения. Я отнюдь не желал выставлять себя дураком и расстраивать его своими недостатками. К счастью, этот страх, в большинстве своём, быстро развеялся, когда я понял, что Том и правда оказался очень даже неплохим учителем. — Ничего подобного, — отозвался он, хотя и выглядел польщённым. — Кстати, когда-то я хотел преподавать в Хогвартсе. — Что? Ладно ещё хотеть стать личным наставником или репетитором, но профессором? Я попытался представить Тома перед классом, читающего ученикам лекцию. Удалось сдержаться и не покраснеть, и на мгновение я позволил мыслям и дальше течь в этом направлении. Том всегда был привлекательным — ну, когда не вёл себя, как придурок — но будучи профессором… Профессор Риддл. Том рассмеялся. Я пихнул его плечом. — Ну-ка тихо, — проворчал я. — И почему же передумал? Том хмыкнул. Он притянул меня к себе и уткнулся подбородком в мою макушку. — А, не передумал. Мне отказали. — Отказали… — Причём очень ловко. Не знаю, заметил ли ты, но Дамблдору я не очень-то нравлюсь. Я попытался вывернуться из объятий и посмотреть на Тома, но он оказался слишком тяжёлым. Это не… впрочем, было очевидно, что Дамблдор его недолюбливает. Не стоило Тому делать такое суховатое замечание; я и без того прекрасно знал этот факт. Пусть они нечасто пересекались, но я умело делал выводы на основе того, что видел. Взять, к примеру, Слагхорна. Слагхорн всегда был в восторге от популярности Тома среди других профессоров, но единственным, о ком он ни разу не упоминал, оказался Дамблдор, который, насколько я знал, преподавал Трансфигурацию во времена учёбы Тома в Хогвартсе. (Довольно отрезвляюще осознавать, насколько он старше МакГонагалл). Но явное пренебрежение постепенно вылилось в нечто большее: например, когда опубликовали новую книгу Тома, он получил поздравления от всех, кроме Дамблдора; а ещё администрация Хогвартса старалась не упоминать Тома в присутствии директора, если не считать резкой критики. Не имея возможности взглянуть на Тома, я уставился в стену. — Почему? Вместо того чтобы сразу ответить, Том запечатлел на моей макушке поцелуй — прямо там, где только что был его подбородок. А затем спросил: — А сам как думаешь? Я попытался придумать ответ в духе Дамблдора и потерпел сокрушительное поражение. Всё, что я смог представить, так это пугающее разнообразие сладостей и конфет, странные словечки, которые он традиционно произносил в начале каждого учебного года, и его привычную терпеливую улыбку, которой директор, наравне с лимонными дольками, щедро одаривал загрустивших учеников, слонявшихся по коридорам. А ещё я не знал, с чего началась их история. Я всегда догадывался, что они не переносят друг друга. Может, Том, будучи учеником, немало его расстраивал, а может, сам Дамблдор был неважным преподавателем. Соперничество между Гриффиндором и Слизерином в наше время вообще достигло своего апогея, так что и тогда могло иметь место быть. Так Снейп щедро раздавал очки своим змеям, а МакГонагалл, хоть и была в целом довольно справедливой, но всё же к львятам — если выдавалась такая возможность — относилась не так строго. Так что я честно ответил: — Не знаю. — Он сказал тогда, — произнёс Том, — что я ещё не повидал мир. Дескать, мне стоит покинуть школу и попробовать попытать удачу снова через пару-тройку лет. Я подал заявление на должность сразу после седьмого курса, а он даже не удосужился провести нормальное собеседование. Так что потом я так и не пришёл. Я вздрогнул; на этот раз мне удалось вывернуться и обнять его самому. Том хмыкнул и позволил стиснуть себя покрепче. — Что за отстой, — отозвался я. — О, лучше и не сказать. Но, на самом деле, его слова имели смысл и хранили дельный совет, который, думаю, Дамблдор вовсе не планировал. Я покинул Британию в тот же месяц и отправился в путешествие по всей Европе, после чего прибыл в Азию. Потом в Африку. Америку. И везде, где бы я ни был, искал… — Что? — настоял я на ответе, когда Том не стал продолжать. Молчание затянулось — на мгновение дольше, ровно настолько, чтобы я ощутил весомость его слов ещё до того, как он произнесёт их. — В первую очередь, — начал Том, — себя. Точнее, пытался разобраться в разнообразии своих интересов. Я жаждал многое узнать о магии, и Хогвартс был лишь началом. Но ты и сам знаешь — конечно, знаешь — к чему эти интересы меня привели. — К родственным душам, — с готовностью отозвался я, имея в виду себя. — Да, — согласился Том, осторожно подбирая слова. — К магии душ, образующих пару — то, что люди называют «родственными душами». Учитывая необычную ситуацию, в которую я попал, в исследованиях мне удалось прибегнуть к своему уникальному видению мира в полной мере. Он вновь замолчал, и на этот раз я не стал его торопить. — Позже я обнаружил, что мои — наши — обстоятельства не так уж необычны, как предполагалось поначалу. Как предполагали все. Лишь крошечные магические поселения, разбросанные по всему миру, смогли задокументировать несколько подобных случаев — когда один из пары рождался намного раньше другого. Большинство не пережили мучительного ожидания… а я был решительно настроен не идти по такому пути. Я обнял его покрепче. Всё это произошло задолго до моего рождения. И стало очередным напоминанием о том, сколько он сделал для меня — для нас обоих — ещё до того, как узнал моё имя. Большую часть своей жизни Том провёл в ожидании: бродя вслепую по самым затаённым уголкам земли и зная, что даже если сможет найти искомое, он всё равно остаётся во власти времени. Том пытался избавиться от своей слепоты. Пытался догадаться, чего ждёт, и сколько ещё это продлится. Целых пятьдесят четыре года между моим рождением и Тома. И ещё восемнадцать — столько разделяло нас от первой встречи. Том многим пожертвовал ради меня, и я был преисполнен решимости вернуть ему всё сторицей. — Но теперь у тебя есть я, — сказал я мужчине. Я не видел его лица, но чувствовал улыбку Тома, когда он прижался к моей макушке. — Да. Теперь у меня есть ты.

_________________________________________________________________

Какую жизнь мы бы прожили?

_________________________________________________________________

Когда Том впервые заболел, я провёл сорок восемь часов, не зная сна и отдыха, в нескончаемом страхе. У волшебников, в отличие от магглов, совсем другие болезни. И большинство можно было легко вылечить единоразовым приёмом — или курсом — зелий и отдыхом. Пока магическое ядро сильно, волшебники, как правило, оставались здоровы и могли с лёгкостью оправиться от любого недомогания. Но это при обычных обстоятельствах, а вот Том куда чаще сталкивался с чем-то диковинным. Я так и не понял толком, что произошло. Он вернулся из Египта каким-то уставшим, и я сразу уложил его в постель. Проснулся от обжигающего жара его лба, прижимающегося к моему, и это оказалось только началом. Я слишком боялся перемещать его в больницу самостоятельно, так что вызвал медиведьму для диагностики. — Какое мерзкое проклятие, — сказала она, и я помню, как моя кровь застыла в жилах. — Прибыл из Египта, говорите? Впервые с таким сталкиваюсь… Я тут же написал Биллу. Однако к тому времени, когда он пришёл к нам, Том успел проснуться. Они сразу заговорили на пониженных тонах; я мало, что понял из их беседы: либо потому, что от меня она была слишком далёкой, либо я просто отвлёкся. Оглядываясь назад, думаю, что дело и в том, и в другом. Я помню, как чувствовал себя бесполезным, и как злился из-за этого, но ещё помню гложущий страх — вполне обычное явление, когда чужой жизни угрожает опасность, а ты и сделать ничего не можешь. Вскоре Билл ушёл, похлопав меня по плечу на прощание. А у Тома хватило наглости улыбнуться и сказать: — Серьёзно, Гарри? Тут совершенно не о чем переживать. Всего лишь небольшой жар и не более того. Я так сжал ему руку, что чуть не сломал. — Том, ты горишь. Он отмахнулся от моей встревоженности. — Принеси мою сумку, хорошо? Я думал, что снял проклятие, но, похоже, оно оказалось сильнее, чем ожидалось. Хм… Том нахмурился. Я замер, думая, что он закончит речь какой-то светлой мыслью или хотя бы продолжит список необходимого. Вместо этого Том сказал: — Как любопытно. Я резко отпустил его руку. — Просто невероятно, — пробормотал я, но всё же пошёл за сумкой. Когда вернулся, Том быстро выпил несколько зелий, попросил меня наложить на него какие-то странные диагностические чары и, проанализировав результаты, велел посоветоваться с проверенным поставщиком ингредиентов, чтобы выкупить кое-что. Я не позволил ему увидеть письмо: у меня так тряслись руки, что пришлось переписать заново — из-за чернильных пятен изначальный вариант разобрать было решительно невозможно. Том вёл себя, как обычно, хотя его лицо искажала болезненная гримаса. Я не стал терять времени даром и постарался помочь, так быстро и тщательно, как только мог. Позже, разобравшись с насущными делами, и когда оставалось лишь ждать, я присел рядом с Томом на кровать, поставил рядышком ведро, смочил полотенце и положил ему на лоб. Я оставил зажжённой всего одну свечу; тонкая и медленно умирающая палочка точно не могла навредить глазам и помешать Тому отдыхать. Он не спал, хотя мне бы очень хотелось обратного. Я чувствовал, как магия гудит у него под кожей, даруя выздоровление и медленно избавляясь от удушающей хватки проклятия. Метки наших душ тёрлись друг о друга, пока я держал его за руку, пытаясь отдать Тому все скудные запасы своих магических сил — лишь бы помогло. В конце концов, он слабо приоткрыл глаза. — Не припомню, чтобы хоть раз видел тебя таким испуганным, — сказал Том. В тусклом свете красная радужка его глаз казалась темнее обычного, а взгляд — мягче. Я свирепо уставился на Тома, но мне не удалось даже поднабраться возмущения, чтобы разозлиться. — Ничего не могу с собой поделать, — ответил я. — Когда тебе станет лучше, я вытащу это воспоминание, и заставлю посмотреть. Может, тогда поймёшь, почему я так себя веду. Том издал слабый, сонный вздох, от которого у меня заболело сердце. — Не то, чтобы мне это не нравилось, — с трудом выговорил он. — Просто… удивился. Озадаченно я спросил: — Что? Почему? — Такая… — он умолк. — Такая глубина и мощь… переполняет тебя. Я и не подозревал, что столь незначительная эмоция может достичь подобного. Я сделал глубокий, прерывистый вдох и, не в силах сдержаться, наклонился и поцеловал его в щёку. Оставалось надеяться, что он получился сладким, а не мокрым. — Может, конечно, — тихо проговорил я. — И достигает. Мы часто испытываем целый ворох негативных эмоций — беспокойство, тревогу, нервозность, страх — но он столь же безграничен, сколь нечто прекрасное: любовь, забота, верность, нежность. Окажись я прикованным к кровати, ты бы наверняка тоже переживал. Радуйся, что сейчас всё иначе. Том улыбнулся: — Так ты ведёшь себя у постели больного? Угрожаешь? Я покраснел, позабавленный нашим разговором. — Нет, — сказал я. — Выдвигаю условие — я забочусь о тебе, а ты выздоравливаешь. — Как-то слишком просто, разве нет? Я поднёс наши сцепленные руки к лицу и поцеловал его метку; тепло кристалла оказалось столь же тёплым, как и моё сердце. — Ну, а чего ты ожидал? Я всё-таки гриффиндорец, а не слизеринец.

__________________________________________________________________

…Если бы птица и рыба влюбились…

__________________________________________________________________

Впервые я встретил Тома в восемнадцать, когда проходил обучение у Олливандера. В то время я уже несколько месяцев находился под наставничеством старика; он прибрал меня к рукам сразу после того, как я окончил Хогвартс — удивительное терпение с его стороны, ведь познакомились мы, когда мне было всего одиннадцать. Излишне уточнять, что я, разумеется, воспользовался предоставленной возможностью, и с искренней любовью подошёл к изготовлению палочек. Зима вступала в свои права. В воздухе витал холодок, когда я прогуливался по закоулкам Косого переулка. Для покупателей было ещё слишком рано: магазины и лавки только-только начали открываться, а тонкий слой инея, покрывающий вымощенные булыжником улочки, пока не убрали наспех брошенным чистящим заклинанием. Я укутался в тёплый шарф и тяжёлое пальто, которые тут же скину, когда вернусь обратно в магазин, но пока они были столь же необходимы, как и рифлёная подошва ботинок. Которую, к слову, я бы с удовольствием отодрал — ведь иначе я бы не вернулся в магазин так скоро. Но дверной колокольчик уже прозвенел, прерывая спор двух мужчин, и мне пришлось неловко поздороваться с наставником, будто я не слышал пару секунд назад его крик: — Да я лучше заимею ребёнка от Альбуса Дамблдора, чем скажу тебе, где она! Мужчины выскочили из дальнего закутка, заставленного высокими стеллажами. Олливандер кашлянул. — Гарри, — произнёс он таким тоном, будто страстно мечтал вычеркнуть из памяти последние пять секунд своей жизни. — Доброе утро. — Доброе утро, мистер Олливандер, — поздоровался я. Затем наставник повернулся обратно к мужчине, который, как я потом узнал, и был Томом. — Я бы проводил Вас, мистер Риддл, но думаю, мы бы оба предпочли, чтобы я пощадил Ваше достоинство и позволил покинуть это место самостоятельно. Тогда я впервые осмелился взглянуть на него и увидел столь же осторожный взгляд в ответ. Хотя тогда не произошло ничего особенного. Посмотрев на Тома, я увидел лишь красивого незнакомца, выглядевшего, откровенно говоря, так, будто он мечтает сжечь моего наставника на костре, а не уйти с миром. И красивый — это ещё слабо сказано — от него было невозможно отвести взгляд. Я никогда в жизни не встречал настолько привлекательного человека. (Впрочем, не так уж часто я говорил это Тому. Не стоило лишний раз тешить его и без того раздутое эго). А затем его лицо вдруг исказилось, и в неясном, тусклом свете магазина глаза незнакомца вспыхнули поразительным оттенком. Поразительным, потому что я часто видел сны, где не было ничего, помимо этой завораживающей красноты — которую я видел каждое утро, проснувшись, и прижимал к щеке каждый вечер перед тем, как уснуть. Моя рука горела огнём. Я тут же схватился за неё изо всех сил, чувствуя, как нагрелась метка — будто выжженное клеймо на коже. А затем он — мистер Риддл, теперь я это знал — обернулся к входной двери, где стоял я, и уставился на меня. Его глаза были тёмными. Не драгоценный гранат и не капля крови, переливающаяся на коже. Я всегда знал, что моя метка выглядит как-то странно. У остальных её оттенок варьировался между коричневым и голубым, иногда встречался зелёный или серый, но лишь у меня — красный. Не редкий оттенок бронзового или тёмно-коричневого, а именно чисто красный, прямо как в учебниках. Я был уверен, что никогда не найду родственную душу именно поэтому. Посему решил, что глаза, должно быть, меня обманывают. Решил, что у меня разыгралось воображение. В лучшем случае, там тёмно-коричневый оттенок. Знай свои цвета, Поттер, это же материал начальной школы. Он сделал шаг вперёд. Я был так ошеломлён, что потерял остатки мозгов, и не посторонился. Олливандер взглянул на нас, нахмурился и сказал: — Иди, Гарри. У нас сегодня много работы. Я его не услышал. Думаю, Том тоже. — Как тебя зовут? — спросил он, когда мы оказались лицом к лицу. Я уже почти ответил, но Олливандер меня опередил. — Нет нужды беспокоить моего ученика, мистер Риддл, — процедил мужчина. — Он всё равно не расскажет Вам то, что Вы так отчаянно хотите узнать. А сейчас, вон. Только благодаря уважению к Олливандеру и нежеланию потерять работу я сдержался и не выпалил время, во сколько сегодня закончу с магазином. Я отошёл, пропуская незнакомца к выходу; сейчас он уйдёт, а я проведу день, ругая себя за то, что вообразил, будто этот великолепный мужчина — моя родственная душа. А может и за то, что вообще хотел её найти. Какое-то время мистер Риддл сверлил меня взглядом, словно и впрямь ждал, что я примусь спорить со своим более чем недовольным наставником. Когда же я не издал ни звука, он отвернулся и ушёл, звякнув дверным колокольчиком на прощание. Я смотрел ему вслед дольше допустимого. Наконец, я тоже отвернулся. — Доброе утро, мистер Олливандер, — повторил я, снимая шарф и пальто. — Доброе утро, Гарри, — отозвался он. — Сегодня прибыла новая партия волос единорога. Поможешь отсортировать, хорошо? — Да, сэр, — ответил я, и утро пошло своим чередом. Но внутри я чувствовал, будто потерял что-то необычайно важное: словно мой корабль уплыл, а я остался в пустынной гавани, хотя те родные далёкие земли были для меня всем.

***

День тянулся необычайно медленно. Хотя работал я так же усердно, как и обычно, меня одолела странная меланхолия, не покидающая мысли ни во время отдыха, ни в обед. Общаясь с клиентами, я забывал о ней на мгновение, но, вновь оставшись в одиночестве, погружался в это чувство с головой. Внутри скреблись кошки, и ситуации ни чуточки не помогало то, что метка души стала теплее. Обычно по температуре она нисколько не отличалась от моей кожи, за исключением утра, когда я увидел мистера Риддла, и кристалл полыхнуло огнём, но теперь метка напоминала камень, весь день пролежавший на солнце и постепенно нагревающийся всё сильнее и сильнее. Ну, я с готовностью приурочил это к холодной зиме. Почему-то я по-прежнему отрицал доказательства, оказавшиеся у меня прямо под носом — слишком долго меня снедало недоверие, и, чтобы поверить в чудо, теперь понадобится нечто большее, чем здравый смысл. Закончив с работой, я попрощался с Олливандером, вновь натянул пальто и намотал шерстяной шарф на шею. Звон дверного колокольчика уже настолько отпечатался в моём сознании, словно приклеенный воском, что я едва заметил, как закончился день. В голове что-то щёлкнуло. Нужно выйти. И идти прочь. Но сегодняшнему дню явно суждено было пойти наперекосяк, потому что стоило мне оказаться на улице, как я замер. На скамейке через дорогу сидел мистер Риддл и читал книгу, явно присвоив этот небольшой участок улицы себе, поскольку люди не замечали его и проходили мимо. Для справки: я закупаюсь в Косом переулке вот уже восемь лет и что-то не припоминаю никакой скамейки — а ещё сильно сомневаюсь, что её вдруг поставили здесь без особых причин. На самом деле, эта скамейка выглядела удивительно неуместной, втиснутая между двумя магазинчиками впритык к стене. Совершенно не подозрительно. Но тем не менее я направился к нему, пробираясь сквозь поток людей и не особо заботясь о том, кого мог пихнуть локтем, толкнуть, а мимо кого пришлось аккуратно пробираться. Всё это казалось таким не важным; единственное, что имело значение — разговор с ним, продолжение того, что могло произойти ещё утром. В ту же секунду, как я пересёк очерченное магией пространство, мужчина поднял голову. — Привет, — сказал я и тут же почувствовал себя немного глупо. Он выглядел таким статным, а я же — один сплошной беспорядок, запыхавшийся к тому же. — Здравствуй, — ответил мужчина. Должно быть, в воздухе витало что-то непонятное, притягивающее взгляд, поскольку я не мог перестать смотреть на него, а он — на меня. Затем мистер Риддл закрыл книгу, даже не отметив страницу, на которой остановился. Гермиона всегда оставляла пометки, закладки или ещё что-нибудь такое. Когда у Хагрида сбежали рунеспуры, и в школе началась эвакуация, она не забыла отметить страницу. Когда Рон впервые пригласил её на свидание, она вскочила и обняла его — но не раньше, прежде чем отметить страницу. Перед тем, как врезать Драко Малфою за то, что тот обозвал её грязнокровкой, Гермиона сначала отметила страницу. Едва ли я влюбился в Тома с первого взгляда, но солгал бы, сказав, что понятия не имею о том, что сейчас произойдёт. — Я Гарри, — выдавил я. — Эм, Поттер. Мужчина поднялся со скамейки и протянул мне обтянутую перчаткой руку: — Том Риддл. Я осторожно пожал её, чувствуя, как метку моей души вновь опалило пламя. Я не смог удержаться и бросил взгляд на его правую руку. Там, где тоже должна гореть метка… если мы связаны, конечно. Но из-за перчатки ничего нельзя было сказать наверняка. А вот я не носил перчаток. Дурсли всегда заставляли меня прятать кристалл — считая его очередной моей странностью, ненормальностью — так что теперь это стало демонстрацией моей независимости, ведь я мог ходить с голыми руками. Такое решение я принял, как только окончил школу, и хотя первые недели чувствовал себя неуютно — все эти пристальные и любопытные взгляды, шепотки и пересуды — но знал, что поступаю правильно. Теперь я был свободен пожелать чего-либо и претворить это в жизнь. Хотя сейчас оказалось сложно понять, рад я такому решению или же нет, поскольку Том тоже взглянул на мою руку; я подумал, что наступил тот самый момент, когда этот прекрасный мужчина развернётся и уйдёт со словами: «Прости, ошибся; ты не моя родственная душа». Мы неловко отдёрнули руки — я слишком быстро, а он наоборот, медленно. Но затем он снял перчатку, обнажая кристалл знакомого зелёного оттенка, который я видел лишь в отражении зеркала. На этот раз я протянул левую руку — на которой горела метка — но вместо того, чтобы резко схватить её, мужчина мягко коснулся мягкой кожи и провёл большим пальцем по кристаллу. Не считая меня самого, Том был единственным, кто дотронулся до него. Я был молод. Неопытен. За всю свою жизнь я встречался только с двумя девушками, обе из которых, в итоге отыскали родственные души, и — сюрприз-сюрприз — это никогда не был я. Я покраснел. Том отстранился, но вместо того, чтобы уйти, сел обратно на скамейку и махнул на место рядом — как раз достаточного, чтобы поместился ещё один человек. Что мне ещё оставалось, кроме как сесть? — Итак, — начал он, — расскажи мне о себе, — прозвучало это немного натянуто, в приказном тоне, но не злобно. Я помялся немного, но, наконец, собрался с духом и ответил: — Мне восемнадцать. Я прохожу обучение у Олливандера… — будучи его единственным учеником, кстати, — и люблю квиддич. В школе был гриффиндорцем и… Я умолк, по большей части потому, что не смог придумать ничего толкового, не звучащего так по-детски. — Я был слизеринцем, — произнёс Том. Внутренне я содрогнулся. — В этом году мне будет… дай-ка прикинуть… семьдесят два года. Как обухом по голове. Я повернулся к мужчине и недоверчиво уставился, но он невозмутимо продолжил: — Я исследователь, в свободное время пишу книги. Я задумался, встречал ли его имя на обложках где-нибудь во «Флориш и Блоттс». Может, от Гермионы слышал. — А что Вы исследуете? — спросил я немного нерешительно. — Души. Все мысли разом вылетели из головы. — Вроде… родственных душ? Том пристально взглянул на меня, застав врасплох, но я не мог оторвать глаз. Может, поэтому он даже не смотрел в мою сторону, пока говорил — иначе было бы слишком сложно сосредоточиться на разговоре. — Можно и так сказать, — отозвался Том. — Эта тема определённо меня интересует. Моё сердце колотилось в груди. Я не знал, как задать нужный вопрос. Зато он спросил: — Ты уже нашёл родственную душу, Гарри? — Нет, — ответил я. — А т-ты? Том? — Думаю, нашёл, — отозвался мужчина и посмотрел на меня так, что даже я не мог неверно истолковать значение этих слов. Я хотел поверить в чудо. Не знаю, заслужил ли его, но, клянусь Мерлином, я этого хотел. Честно, не могу сказать, почему. Может, мне просто нужен был человек, которого я мог бы назвать своим. Может, мне хотелось на своём опыте ощутить, в чём суть этого странного, фантастического мира родственных душ, которым все бредят. Или может я просто потерял жизненные ориентиры, а появление Тома даровало мне цель. Какие-то корыстные причины. Впрочем, именно об этом грезят все остальные, встретив свою родственную душу, поскольку, на самом деле, они ведь даже не знали, что являются парой, пока не столкнулись друг с другом — и понятия не имели, как улучшить эти отношения, или хотя бы не испортить. А может, я хотел поверить в чудо, потому что никто и никогда раньше не ждал меня после работы, и я оказался безнадёжно очарован таким, казалось бы, простым поступком. Мне потребовалось собрать всё своё гриффиндорское мужество, чтобы сказать: — Я передумал. — Правда? — Ага. Думаю, я тоже нашёл родственную душу.

***

Гарри просыпается, чувствуя, как метка жжёт его щёку. Это оказалось единственным предупреждением о надвигающейся опасности, прежде чем взрывом выбило дверь, а над головой засверкали лучи заклинаний; Гарри перекатывается на пол, спрятавшись за каркасом кровати, как за щитом. На заднем плане слышатся крики, едва различимые на фоне треска и громыханий, но у него просто нет времени отвлекаться. Гарри выглядывает из-за кровати, когда в непрекращающемся шквале заклинаний наступает затишье. Невдалеке стоят двое мужчин, одетых в форму армии Геллерта Гриндевальда. Гарри с трудом переводит дыхание. Наконец, когда один из незнакомцев оказывается в пределах досягаемости, он сбивает его с ног и отбирает палочку. На него тут же бросается второй мужчина. Гарри поднимает щит и одновременно с этим хорошенько бьёт напавшего кулаком в челюсть. Здорово вновь держать в руках палочку — пусть неидеальную, но мастера знают парочку уловок, как заставить неподходящую палочку сносно работать. В целом, получилось неплохо — Гарри удалось вырубить обоих в кратчайшие сроки. Обломки двери теперь валяются на полу, это море деревянных щепок — шанс обрести свободу. Сейчас или никогда, Поттер. Он поднимается и прихватывает вторую палочку, сунув её за пояс штанов. Затем набрасывает на себя дезиллюминационные чары: у Гарри совершенно нет желания раздевать мужчин и натягивать их форму. Уроки Тома не забылись. Давно прошли те времена, когда Гарри сломя голову выбежал бы в коридор, чтобы сразиться с монстром, во много раз больше него самого — впрочем, это наиглупейшее решение в любом возрасте. Для обученных бою волшебников его дезиллюминационные чары не станут особой помехой… но остаётся надеяться, что они будут слишком заняты, чтобы заметить его. Гарри вспоминает о Дамблдоре и Снейпе, однако он не видел их целую неделю, так что, честно говоря, даже не уверен, здесь ли они вообще. Гарри оттаскивает оба тела подальше от двери. После бежит по коридору, в надежде, что убирается подальше от поля боя. Впрочем, основная проблема заключается в том, что «поле боя» здесь далеко не одно. Очевидно, кто из присутствующих люди Гриндевальда, а кто — нет (Гарри предполагает, что остальные подчиняются Дамблдору), но повсюду разгораются сражения, потому встаёт вопрос… против кого ему выступить? С одной стороны, здесь армия Гриндевальда. Это даже объяснять не требуется. Но с другой стороны, Дамблдор заточил его здесь — впрочем, только он сможет спасти Британию от Гриндевальда — и точно поймает снова, если узнает, что он сбежал… Ах, Гарри сдаётся и, в итоге, оглушает всех зазевавшихся бойцов, которых видит, а когда выдаётся свободная минутка — отбирает палочки у людей Гриндевальда и ломает их напополам. Никогда не стоит пренебрегать осторожностью. Впрочем, ему хочется заполучить карту замка. Такое чувство, будто он снова учится на первом курсе в Хогвартсе, хотя понятно, что этот замок намного меньше. В конце концов, Гарри заворачивает за угол и прячется обратно, когда видит незнакомца, повторившего его манёвр. Причём, он явно не принадлежит ни одной из сторон. Определить людей Дамблдора легко — в их одеждах нет и толики маскировки. А вот армия Гриндевальда прячет лица, однако её униформу и знак не спутать ни с чем. Однако этот человек одет в чёрную мантию, и каждое его движение быстрое и чёткое. А путь лежит в другую сторону, хвала Мерлину. Но Гарри неизбежно обнаруживают, и ему несказанно везёт, что это люди Гриндевальда. Он убегает, поскольку не собирается сражаться один против троих. Гарри слышит, как они следуют за ним по пятам, лучи заклинаний проносятся в дюймах от него и ударяются о каменный пол. Лестница. Он уже близко. Гарри перепрыгивает через перила, спотыкается на лестничной площадке и только чудом обходится без перелома лодыжки. Позади всё ещё раздаются крики. Гарри поднимает голову, пытаясь отыскать путь к побегу, но видит лишь… На полу валяется, по меньшей мере, пять тел — люди Гриндевальда. Вокруг медленно подсыхают лужи крови. На полу и стенах зияют дыры, везде разбросаны каменные обломки — следы от заклинаний, не попавших в цель. Посреди всего этого кошмара есть кое-что знакомое: человек в чёрной мантии, только выше предыдущего. Впрочем, он никогда не встречал никого настолько высокого. Гарри прижимается к лестнице и старается дышать как можно реже. Однако его преследователи знать не знали, с чем им предстоит столкнуться. Они замирают на мгновение, сделав несколько шагов, после чего вскидывают палочки и злобно выкрикивают слова убивающего проклятия. Незнакомец с лёгкостью уклоняется и отправляет в мужчин красные лучи пыточного. Гарри слышит крики. Ему даже не нужно знать, каким было следующее заклинание — воцарившееся молчание говорит само за себя. Они мертвы. Незнакомец заявляет: — Если хочешь сбежать, идём со мной. Гарри цепенеет. Кроме них здесь больше никого нет, как он… Незнакомец подходит ближе. Он поднимает голову и вглядывается через атриум в соседний коридор. — Гриндевальд скоро будет здесь. Он оборачивается. Гарри не видит чужого лица, но знает, что незнакомец смотрит прямо на него. — Идём. Скорее. Нет времени на размышления. Нет времени на догадки. Гарри вполне может сейчас выпрыгнуть из костра прямиком на раскалённую сковороду, но это лучше, чем ничего не делать. Дезиллюминационные чары падают. Гарри подходит — бежит — к незнакомцу, и как только оказывается рядом, ему в руки суют что-то холодное и металлическое; тут же возникает знакомое чувство — его уносит порт-ключом.

***

Примечание автора: (кто там просил о побеге из тюрьмы?) Завтра у меня день рождения ^_^ Кстати, для моей работы на Tomarry Big Bang 2k17 художник unobviousart нарисовал_а арт! Его недавно опубликовали, можете полюбоваться им вот здесь https://unobviousart.tumblr.com/ Спасибо вам всем за поддержку <3 Примечание переводчика: Поздравляю всех с наступающим или уже наступившим Новым Годом! Желаю вам всем найти любимое дело и/или работу, пусть жизнь станет увлекательной в самом хорошем смысле, и всегда находится повод для искренних улыбок!