Как раньше

Когда Волков услышал дверной звонок, он знал, что это явно не муж и не подопечные. Это очередная опасность, с которой никому не хотелось бы встречаться. Олег не знал, что ждет его: милый и ласковый Вадик, игравший на гитаре песни Цоя у костра по ночам, беспечно жуя соломинку, пока остальные тряслись и боялись исхода задания; или это будет тот Дракон, который людям пальцами глаза выдавливал, головы отрезал, мешал феню с матом, граненный стакан самогона без закуси глотал залпом и иногда настолько кайфовал от забивания уже давно мертвой жертвы кирпичом или арматурой, что оттаскивать приходилось. Какой-то из этих двоих стоял за дверью и настойчиво вжимался пальцем в звонок. — Вадик? — Олег открывает дверь и не знает, почему вообще спрашивает. Ясно же, что Вадик, не Артем. Но это лицо, постаревшее лицо, этот облик был так не похож на облик парня, которого запомнил Волков, что вопрос встал сам собой. — Поваре-ешкин. — Вадим ухмыляется, тянет кличку друга, сплевывает зубочистку на пол. — Ну вот мы и встретились, дружище. — Дракон ухмыляется широко и дико, вталкивает друга в квартиру, захлопывает дверь. Обнимает, хлопая по плечу. — Меня так больше никто не называет. — Нормально тут у вас, — Вад окидывает взглядом квартиру, — не жилая, а все равно уютно. Пташка твоя свила такое милое гнездо? — Не начинай, Вад, очень тебя прошу. — Олег в секунду меняется в голосе. — Ты знаешь все сам. — А если я тебе сейчас втетерю по плечу, тебе рука отзовется ебейшей болью? — Дракон ухмыляется. — Не такой ебейшей, конечно, как в тот день, но отзовется ведь? — Вадим, прекрати. Твой Алтан в опасности, ему требуется помощь, пока он не наломал дров. Поехали, не будем терять время и доводить до резни. — Вот только давай без этих блядских манипуляций, Волчок, я же прекрасно знаю, что на Дагбаева тебе похуй, и ты прикрываешь жопу этого рыжего петушка, который сам тебя в это втащил. Он мог не вылезать, он мог не возвращаться, он мог не думать о Чумном Докторе, но он сделал все ровно наоборот, еще и решил почему-то, что Хольт — не козел и не петух. А он козлина, и он вкозлил. И вот ты поедешь подставляться под пули в очередной раз вместо нормальной жизни. Тебе не тошно, мистер стокгольмский синдром? — Вад сам закипал, слыша звучание мыслей, которые так давно его беспокоили. — Забавно это слышать от тебя. Или ты думаешь, что если не соваться со своим на всякие ивенты, молва не пройдет? — Олег смотрит аккуратно, напряжен, морально готов к драке. — Зачем ты прикрываешь этот конопатый зад? Неужели в нем так узко, Волков? Посмотри, в кого ты превратился… — Не говори так, или мы начнем драться. Я не хочу вестись на эти провокации, сейчас есть дела поважнее. — Волков взглядом сжирает. — Я то же самое могу сказать про Алтана. Он ведет себя с тобой отвратительно, и ты с ним сидишь, есть же на то причины? — Юмины бабки. — Возможно, но звучит, как блеф. Тебе всегда нужно было о ком-то заботиться и быть папочкой; и да, Вадим, мне жаль, что пришлось бить твое сердце отказом, но сейчас не время решать этот вопрос. Или ты на дуэль пришел, а не думать о деле Дагбаева? — Олег пятится к дверному проему в кухне, желая нащупать на рядом стоящем столе нож. — Что хорошего он сделал тебе, а? — Он меня любит, а я люблю его, включая обе его субличности. И если я осознанно принимаю решение не уходить, то его нельзя изменить. — Ничего, скоро твоему Сереже отпилят голову и ты очень, очень расстроишься. Но зато потом будешь свободным. — Вадим напирает, сокращая расстояние. — Я слова тебе плохого не сказал, я тебя не обидел никак, а этот отморозок сделал из тебя решето, тер о тебя ноги, и ты один хуй выбрал его! — Вад, ты отчитывать меня пришел? Я уже не мальчик, давай закроем эту тему и займемся делом. — Олег понимает, что будет бит: Вад больше и сильнее в принципе, а Волков еще и покоцанный. — Ты не представляешь, что со мной было, когда я узнал, что твои кишки вывалились на пол особняка где-то в Венеции по вине человека, которому ты больше всего доверял. Я видел его в малолетке, я видел, как он пылинки с тебя сдувает, и я поверить не мог, что это патлатое нечто в бесформенном свитере способно на такое! — Вадим притирается вплотную. — Раньше я пытался смириться с этим выбором, потом были теракты и я искренне не понимал, нахуя он тебе нужен-то? Я хотел поговорить, Волчок, — Дракон схватил друга за грудки, упираясь своим лбом в его, рыча глубинно и по-звериному, — я хотел поговорить, но когда я зашел и увидел не того красивого сильного волка, которого запомнил, а постаревшего и слабого пса, я вскипел, Олежа, потому что я не могу смотреть на то, как ты загибаешься! — Вадим пихает Волкова, пальцем кулон с волком поддевает, ухмыляется. — Вот это да татушка — все живое, что в тебе осталось! — Дракон срывает кулон со шнурка, друга в кухню вталкивает, тот падает. –А ну верни! — А ты забери! Ты же верный пес, дрессированный? Апорт! — Да кто ты нахуй такой, чтобы мне указывать?! — Олег вскакивает на ноги. — Ты, блять, решил, что можешь приехать, отпиздить меня, а я тебе отсосу?! Пшел вон, я сам поеду! — Волков пытается пройти мимо, но широкая ладонь его останавливает. Олег бы пробил «другу» череп, если бы не осознание, что сам он в разы слабее. — Не смей со мной так разговаривать! — Дракон бьет Волкова по лицу, вскипая, рыча. Подходит ближе, чтобы ударить еще, но Волков вскакивает и ударяет в ответ, хватает скалку, бьет ею по голове, берется за нож. Вадим тут же опомнился, нож выбил, толкнул на стол, Олег с грохотом и вскриком бьется о него поясницей. Дракон тут же подходит, пинает в ранее простреленное плечо — Волков воет от боли, руку тут же сводит. Олег поднимается, чтобы снова ударить Вада, попадает куда-то в щеку. Враг хватает с плиты сковороду и бьет наотмашь, оглушая и вырубая следом. Очнется Олег уже в каком-то ангаре, подвешенный за руки на цепь к перекрытиям, раздетый по пояс. Тело ломило, кололо, ныло и тянуло; в ушах стоял звон, левый глаз был залит кровью и заплыл от удара в щеку, нос почти не дышал от застывшей в нем крови, полопавшиеся губы опухли и еле шевелились, рот пересох, плечо щемило, изнывало и иногда простреливало. Спину что-то саднило так, что глаза слезились, ощущалась спекшаяся кровь, по всем лопаткам размазанная, и холод декабрьский пробирал до костей, заставлял дрожать, а дрожь эта немедленно отзывалась в истертые кисти рук, которые жглись. — Ну что, Волчок, так тебе больше нравится? — Вадим подошел ближе. — Алтан приказа не давал, я сам кайфануть решил. — Дракон упирается практически вплотную. — Как ты думаешь, твой петушок скоро сюда приедет? — Он не станет рисковать остальными. — И без того хриплый голос Олега стал еще более хриплым и безжизненным. — Это было глупым ходом, он знает, что я с вами разбираться поеду, у нас все обговорено, он не сунется сюда. — Да ну? — Вадим тянется к заднему карману. — А когда я кинул вот эту фоточку, — экран телефона к лицу пленного разворачивает, — он тут же адрес спросил. Олег понимает, что Сережа в жопе, и он не сможет ему помочь. Это ощущение вызывает боль под ребрами такую, будто все органы стали вдвое больше. Ему было плевать, что на спине там вырезали, плевать, что он ослепнет на один глаз или останется с травмированными кистями рук, волновало только одно: что будет с его Сережиком. А Сережа сидел на заднем сидении автомобиля, ненавидел себя за приплетенную Леру, за то, что доверил ее доставку Шурику, за то, что не отследил Олега, за то, что вообще приносит одни проблемы. — Ребят, — Разумовский подуспокоился, говорил ровно, но тихо, — если появится Птица, — Шур, объясни про Птицу, — то берите Олега и везите домой, я буду опасен и я не знаю, как поведу себя. А если Тряпка, то спасайте Олежу, меня по возможности закиньте в машину и валите, я буду совершенно бесполезен. — Сережа закрыл лицо холодными дрожащими ладонями. — Лер, Тряпка и Птица — Сережины субличности. Они далеко в прошлом, и я не знаю, с какой вероятностью они появятся. — Шурик говорит напряженно, едет быстро, на босса смотрит в зеркало. — Сереж, я не думаю, что Птица именно сейчас будет опасен, он же будет на врага действовать, то есть за спасение. А вот с Тряпкой сложнее, нам нужны руки. — Воскресенский называет причудливые названия личностей, смотрит в точку схода дороги и неба на горизонте. — Сереж, ты же рассказывал, что хорошо подлечился, так что я не думаю, что что-то пойдет не так. Ты же сильный и умный мужик и без помощи Птицы. — Лера оборачивается, смотрит на босса, а саму колотит от страха. — Мы спасем нашего Олега и поедем пить чай. Я его подлатаю, все будет хорошо. Сережу это не особо успокаивало. Всякий раз, когда ему говорили, что «все будет хорошо», ничего хорошего не происходило. Они остановились далеко от ангара, куда их отправил Дракон, чтобы убрать охрану. На помощь Юмы они не рассчитывали, хоть та и обещала приехать. Сережа и Шурик отправились разбираться с охраной, пока Лера полезла по крышам, дабы оставаться незамеченной. Счет шел на минуты, и всем было важно оказаться внутри раньше Алтана: Воскресенский знал, что Вадим дернет своего до их приезда. Когда Разумовский вбежал в помещение, догоняемый Воскресенским, его ожидал самодовольный Вадим и совершенно безжизненно сидевший на полу Олег, который, казалось, уже в гробу одной ногой. Сережа удивляется, почему его не схватили, почему его не обыскали, почему вход не охраняется, почему кроме тех троих возле ангара нет больше никого. Выхватывает пистолет, наводит на Вадима, идет смело к Волкову. — О, пожаловали. — Дракон посмеивается. — Какие-то вы невеселые, господа, так же нельзя. — Какая же ты мразота. — Сережа подбегает к мужу, все еще целясь на врага. — Да забирай его, забирай, мне-то что. Мне он больше не нужен. Вот Алтан приедет, с ним поговорите. — Вадим продолжает грызть зубочистку. — Держите, ваше. — Бросает кулон Олега к ногам Шурика. Тот тут же его забирает, кладет во внутренний карман куртки, застегивает. — Солнце, как ты? — Сережа не знает, как подступиться, чтобы не сделать больнее. За ноги подхватывает, Воскресенский цепь сдергивает, Волков падает на мужа почти без сил. Шурик стелит куртку на пол, Сережа тоже свою подкладывает, усаживает на ней Олега, в глаза смотрит, руку на щеке невесомо держит, волнуется неимоверно, но сейчас, имея за спиной врага, волю эмоциям давать не хочет. Смотрит с нежностью, любовью и заботой, Дракона на прицеле держит. А ему завидно, остается лишь цокнуть. — Это — ловушка. — Олег хрипит. — Я знаю, милый, знаю, но я же не мог… — Разумовский не знает, как и слов подобрать. — Не мог вот так тебя оставить, верно? Все будет хорошо, мы выберемся, тебя подлечат. Ты умничка у меня. — Сережа целует мужа в лоб, по волосам гладит аккуратно, боясь синяки задеть. — Не смей себя винить, понял? Это я на вот эту мразоту положился, мой косяк. — Волков кивает на старого товарища, с которого теперь и Шурик прицела не спускает. — Ну все, ну все, дома обсудим. Так просто нас не выпустят. — Разумовский продолжает впечатывать аккуратные поцелуи в лоб, щеку и висок. — Саш, помоги Олеже к стенке отойти, и сторожи его там. Пока с Алтаном не расквитаемся, не закончим этот сюр. — Ебать, ты — гений. — Дракон смеется в голос. Двери грохочут, в темноте появляется силуэт Дагбаева и еще человек пяти, выходят на свет, Сережа силы прикидывает. — Так, а я не понял, хули эта псина — Алтан на Олега кивает, — еще жива, хули мой менеджер около этой псины сидит и хули ты, Вадим, не сковал рыжего уебка, чтоб я ему отпилил голову и поехал домой спать? Или я тут похож на человека, которому заняться нечем? И почему у нас гора трупов на входе, хэллоуин прошел уже? И где там труп Юмы? Дагбаев останавливает свой взгляд на врагах. Холодный, кроваво-красный; под ним — океан ненависти и боли, и Разумовский знает этот взгляд по себе, когда внутри не остается ничего человеческого, а жажда делать зло становится неизменно огромной, опустошающей и, самое страшное, неконтролируемой. — Зачем я тебе? — Сережа смотрит в упор, на Дракона боковым зрением поглядывает. — Ты убил мою мать, и я считаю, что забрать жизнь чумного доктора в обмен на нее — плата неравноценная, но достойная. — Алтан достает катану. Движения точеные, легкие: непринужденный взмах рукой, незамедлительный шаг навстречу, а глаза ледяные и безжизненные. — Если вам был нужен Чумной Доктор, то вы не того поймали! — Лера спрыгивает с перекрытий, встает около Сережи, выбивает из рук врага оружие, себе забирает. Вадим садится на стул, смотрит с азартом. — О, Сереженька нашел себе катамита, как мило. Взять их. — Алтан рявкает. Начинается драка. Сережа вскрывает горло двум наемникам сразу, Лера берет Алтана на себя. Сражение относит их куда-то в сторону, вбегает дагбаевское подкрепление, Сережу валят на пол, зная, что убивать нельзя — он для босса. Шурик отбивается, но враг берет количеством, приходится и Олегу подключаться, хотя чувствует он себя ужасно: все тело ломит, голова не соображает, движения неточные и сбивчивые. Разумовского однако вытащить получается. — Ебать вы резвые. — Вадим бровью дергает, в блокноте имена убитых наемников перечеркивает. Лера с Алтаном сражается долго, отражая удары и не решаясь напасть первой — у того шикарный костюм-броня. Надо по голове заехать, да только как так изловчиться-то? Дагбаев бегал быстро, ногами отбивался. — Разумовский тебя сюда послал? За сколько ты продался?! Лера молчит, отражая удары и нанося свои. Она хочет уцепиться за волосы, приложить головой о бетон и вырубить этого говорливого змея, который всякий раз изгибался, избегая удара. Они сражались на катанах, береглись от увечий, запрыгивая на антресоли и бегая по перекрытиям. — Он убивал людей эшелонами, он не по локоть, он по горло в крови, он в этом тонет, и он в этом сдохнет, а ты, надевая этот костюм, принимаешь часть той крови на себя! — Алтан кричит, скалится, и гнев не дает ему справляться с оружием: вторая катана вылетает из рук и отправляется куда-то вниз, звякая на полу первого этажа, а юноша остается с одними кулаками, пока у соперника в руках первая дагбаевская катана, а антресоли трещат от старости: оба вот-вот упадут. — Скажи, для чего тебе быть его куклой?! — Алтан получает катаной в бок, слышит лязг брони и падает, хватаясь за балки и едва удерживаясь на ногах. — Скажи, придурок! Лера ничего не говорит, только бьет Дагбаева о балку, рассекая ему бровь и вырубая очень точно. Хватает, прижимает к его горлу катану, тащит вниз, чтобы им Вадима шантажировать. Встречает ее картина вполне ожидаемая: гора трупов, лужи крови, Сережа обнимает Олега и целится на Вадима, Олег навел отобранный у наемников пистолет на него же; Шурик целится в, как Лера узнала из утонченного силуэта, стоявшего спиной, Юму; Юма целится в Шурика одной рукой, в Вадима второй; Вадим — в Разумовского одной рукой и в Шурика другой. Как только завидели Макарову, Дракон переводит дуло с Воскресенского на Леру, Юма — с Вадима на Алтана. — Мне кажется, сейчас самое время для переговоров. — Воскресенский говорит спокойно, вскрики и стоны раненных наемников обоих Дагбаевых его интересуют мало. — Лерочка, солнышко, ну зачем ты согласилась! — Юма цокает. — Всё же тебе дали, душа моя, зачем тебе эти разборки психопатов? — «Лерочка»? — Алтан шипит, глаза поднимает на врага, да под маской много не разберешь. Юма смотрит на брата. Смотрит пристально, изучающе. Не видела его несколько лет вживую, и сейчас всю ее ненависть можно прочесть на лице. Она глубже, чем претензия к присвоению части наемников в целях поимки Разумовского — то лишь предлог. То, как она смотрела, как дышала, говорило о чистейшей злобе, которая чудом не рвалась наружу. Но и Вадим, и Алтан заметили: смотрит она на брата не так, как на врагов. А хорошо это или плохо — совершенно неясно. — Да, Алташ, тебя уложила девчонка. — Дагбаева смотрит с издевкой. — Для тебя это позор, а я бы вот была не против, чтобы такая и меня уложила. — Юма посмеивается. — Единственный вменяемый человек здесь. — Так и будешь лясы точить? — Вадим рявкает так, будто направленные на него дула пистолетов совершенно его не волнуют, хотя стоит понимать, что из здесь присутствующих никто не блефует. — Вы же знали, что все кончится переговорами. — Олег хрипит очень натужно. — Зачем устраивать резню и тащить сюда этих? — Волков кивает на тела «расходников». — Чтобы посмотреть, как твой дрессированный Фокс Микки пробуждает того, кого все боятся, включая тебя. — Юма улыбается, являя всем свой белоснежный оскал. — Это все, конечно, умопомрочительно интересно, и отсылочку все заценили, только извольте мне поведать, хули мы все делать сейчас будем? Очевидно, что никто не прогнется. — Шурик озирается по сторонам. — Переговоров с опущенным на пол оружием тоже не будет. — Макарова смотрит на всех с животной злобой, лезвие к горлу жертвы сильнее жмет. — Тогда я шваркну и Разумовского, чтобы подставить Алтана, и Алтана, чтобы пойти заниматься своими делами и не смотреть на этот цирк. — Дагбаева тянется к триггеру на пистолете. — Ты не выйдешь отсюда живой, мы втроем тебя порубим. Всех ты перестрелять все равно не успеешь. — Вад рычит. — Тем более, на тебя уже все подумали. Больно громко ваша фамилия гремит в последнее время, там гадать не пришлось. — Греметь бы не гремела, если бы ты не решил перестрелять всю охрану деда вместе с ним самим, конченный. — Юма зыркает на Дракона с презрением. — Вадим, а как давно «перестрелять всю охрану деда вместе с ним» — это скалкой в темечко дать? — Шурик в полном непонимании оглядывается на новое начальство. — Сань, да я вообще пиздабол. Я вон и Юме сказал, что стрельба будет только в случае, если она пропалит адрес их хаты, — на Сережу кивает, — а потом не вывел людей. — Только это не шибко помогло, я все равно перекупила наемников Алтана и устроила резню, технически, это все еще его рук дело — люди-то его. — Его, если бы я тоже двух его ребят в толпу-таки не выпустил. А теперь получается, что они по своим палили — нереалистично, верно? — Вадим смеется. — Тем более, через третьи руки я уже сказал ментам, что это ты стрельбу устроила. — Ну ты и гондон, Вадим. — Юма рявкает. — И через кого мусорнулся, через чинуш? Прокурора? — Последнее. От Ковалева старшего к младшему. — Вадим, ты такая сука… — Сережа встревает в разговор. — Ты мало того что слова не держишь, еще и мусорнулся. — Про «бить лежачего» я вообще молчу. — Олег сплевывает кровь, на ногах стоит плохо, шатается. — На войне все средства хороши, когда нужно спасать вот такое. — Дракон кивает на босса. — Нечего там спасать, там одно говно. — Дагбаева закатывает глаза. — С чего это говно? С того, что я не захотел плясать под дудку твоего любимого деда? С того, что я хотел жизнь дарить, людям врожденные болячки лечить, накормить всех удобными культурами и улучшить экологию засаждениями, а не наживаться на казино и не устраивать резню переодически? — Алтан шипит раздраженно, и кричал бы, но не может — голова ужасно болит. — Это я дал понять, что Баатара нужно убрать! Он не ценил ни свою родную дочь, ни меня. А в тебе, в жестокой и высокомерной бляди, он видел ту преемницу, которая не получилась из нашей матери! — Ты настолько жалок, братик мой, что ты даже отдать приказ убить его не смог. Ты вообще прямо говорить не умеешь, да и в принципе говорить, да и в принципе что-то делать — ты абсолютное ничтожество, и Баатар был прав. — Юма смотрит сверху вниз со всем презрением, которое могла выдать. — Раз ты такой инженер в области генетики, отпили себе хромосомы, которые отвечают за твою никчемность. — Мне кажется, это ту мач. — Сережа вставляет свои пять копеек. — Вы живете в мире, где все пытается вас убить, и вместо того, чтобы поговорить и сплотиться, вы занимаетесь этой хуйней. — Ты вообще молчи, ты убил мою мать! — У Алтана и Юмы фраза вылетела синхронно. — Это не он! — Так же синхронно ответ дали Шурик и Олег. — Рыжий прав. — Вадим внезапно высказывает свое мнение. — Вы занимаетесь хуйней. — А ты в мои дела не лезь, пес. — Дагбаева фыркает. — Я — наследница клана, я — гордость деда, это мой город и мои люди. И ты мой, Дракон, такой же мой, как сумка или этот пистолет. Пущай твой омежка сидит на своих биоприблудах, только мой мир мне отдайте. Пусть вот мхом своих врагов травит, а не переоформленными наемниками. — А жалкий еще тут я… — Алтан цокает, игнорируя катану у горла. — Ты ведь все делаешь по принципу «Баатар бы одобрил». А ты сама-то кто, собачонка? Без его-то сахарка? — Охуеть, Алтан, можно подумать, что ты делаешь все не по той же логике? Зачем тебе убивать Разумовского? Мама бы этого не одобрила, и будь ситуация обратной, она бы так не поступила. Она бы смогла простить, потому что она была сильной женщиной, хоть и не властной. А ты кончаешь от одной мысли, что убьешь этого клоуна, и это, золото мое, не месть — это одержимость. Нет никакой мести, ты просто хочешь себе доказать, что ты — не слабак, как мы с детства говорили и были правы. Что ты — воин дохуя, что ты можешь спланировать убийство и убить, и типа защитить мать. Только ее железом перемололо, а убийца из тебя — залупа полная, ты даже в собственных подчиненных и давалках не разобрался, оба со мной работали. — Юма говорит четко и громко. Алтан молчит, потому что знает, что сестра права. И ненавидит себя за это, но поделать не может ничего. — И много тебе любви перепало от твоего Баатара, за которой ты так гонишься? Ты — холодная и озлобленная сука, которая всех распугала вокруг себя. У меня хотя бы Вадим есть. — Алтан ухмыляется. — Ага, только ты ноги о него трешь, а он приказы твои через раз выполняет, а так да, любовь, конечно, заюш. Вот у этих придурков — любовь, — Юма машет на Олега с Сережей, — а вы — два оленя-куколда. — Базар фильтруй. — Вадим активируется. — А ты вообще молчи, твою рожу бандитскую надо напротив термина «стокгольмский синдром» в Википедии присобачить, самое место. — Юма скалится. — С хуя ли? — А я говорил. — Олег хрипит, глаза на бывшего товарища поднимает. — Читал мне тут нотации, сам не лучше. — Ты бы хуй-то за щеку заткнул, извращенец. — Дракон заметно наливается краснотой. — По те стреляют, а ты и рад. — А че вы все так к этой Венеции приебались, я понять не могу? — Шурик внезапно иссяк терпением. — Пардон, конечно, но что касается их отношений, то Сережу накрыло всего однажды, и после этого работы было сделано миллион, чтобы решить вопрос, а твой бурятский садовод тебя денно и нощно по хребту колотит, а ты сидишь все с ним. Чего ты-то начинаешь? Купил вебинар по семейной психологии? Или клиническую психиатрию для чайников предпочел? — Не зли меня, Мальвина. — Вадим, не надо тут спасать ни Олега, ни Алтана, спаси своего внутреннего ребенка. — Ты, психуелог, молчал бы, раз малолетку втянул в мутки, и сам переобуваешься. — Вадим кивает на Леру, продолжая смотреть на Шурика с разочарованием. — Начнем с того, что я не малолетка, и хватит вести себя так, будто бы мне пять лет и я недоразвитая. — Макарова говорит громко. — Я — взрослая баба, я сама приняла решение сотрудничать, я сама решила сюда пойти, и я сама решаю, хорошо мне тут или плохо, и не надо это делать за меня. Кстати, кого убить, я тоже сама решу. — Мне нравится эта девочка. — Юма улыбается. — И тем не менее, ты могла продолжать в медаке своем в микроскопы смотреть, а не людей убивать, и вот мы здесь, дорогуша. — Алтан шипит. — Ты так и не сказала: сколько? — Она тебе не скажет, а я скажу вот. — Дагбаева смотрит на Леру, зная, какое у нее выражение лица скрывается под маской. — Родительский долг, немного привязанности от впервые по-настоящему проявленной заботы и нежелание впутывать семью. В общем, Алтан, все то, чего бы ты никогда не сделал. — Может и сделал бы, если бы кое-кто следовал моим приказам, а не занимался хуйней, которой в итоге занимается! — Алтан шипел, глядя на Дракона. — Вам не кажется, что всем троим нужно к семейному психотерапевту, — Шурик вздыхает — а мы пока пойдем. Не вариант? — Вообще-то, я еще не убил Разумовского. — Дагбаев саркастично цокает. — А я — Дагбаева! — Юма столь же саркастично добавляет. — Ну не пизди, одного ты точно свела в могилу! — Вадим прыскает смешком. — Ну да, Вад, я же в него две обоймы всадила, не ты! — Да лучше бы ты встала на горло своего упрямства и одумалась, и лучше бы ты его убила и перестала гнаться за сахарком от этого сборища уебанцев! — Дракон рычит. — А че ж ты тогда, белый и пушистый, вместо того, чтобы дальше читать свои лекции на истфаке, в мясо отмудохал своего корешка? Уж не от того ли, что ты больной на голову, Вадим? Не оттого, что ты — ревнивый старый побитый пес? Или ты все знаешь, и думаешь, что если вытащишь их за шкирку, — на Алтана с Олегом кивает, — как обосравшихся крысят, тебя в рай без очереди пустят? — Юма хохочет в голос. — Я заебался держать пистолет, че мы делаем в итоге? — Олег бурчит недовольно, рука давно дрожит. — По идее, они должны перейти на бурятский, наорать друг на друга и уехать домой. — Шурик усмехается. — По крайней мере, так бывает у относительно нормальных людей. — Если бы Вад не мусорнулся и за нами бы не выехали. — Сережа вздыхает. — Олеж, сядь куда-нибудь, не стой так долго. Скоро домой поедем, mon amour*, потерпи. — Разумовский свободной рукой поправляет пряди со лба мужа, целует его в висок. — Фу, блять, он же потный и в грязи! — Алтана передергивает ровно до шеи, потом под катаной шевелиться страшно. — Можно не при людях? — Сам ты потный и в грязи, а это — муж мой, я его любым люблю. — Сереж, ты язык еще ему покажи. — Лера посмеивается. — Давайте че-нибудь сделаем, я устала держать его в захвате, — на врага кивает, — он ведь даже не ложится до конца. Ляг на пол, Алтан, спина затекла! — А пососать не завернуть? — Дагбаев огрызается. — Завернуть. — Вадим ухмыляется. — Так, кто-то кого-то будет убивать, или мы поговорим нормально? Тут сил одинаково, мы все равно продуктивно не подеремся. — Воскресенский окидывает взглядом горе-мафиозников. — А че ты умного скажешь? — Вадим щурится. — Я понял, в чем проблема всех здесь собравшихся, еще когда пришел к вам в дом, и я бы рассказал, но вам надо выслушать меня полностью и максимально непредвзято. — Мой телохранитель нанял в секретари невозможного душнотину. — Дагбаев зевает. — А мне интересно. Валяй. — Юма поворачивает голову на оппонента. — Да че тут думать: вы оба зависимы от деда, оба не получили ни любви, ни внимания, ни заботы, и теперь словили нарциссизм, только если у Юмы были шансы стать гордостью и она выбрала подстроиться, Алтан понимал, что шансов у него мало, отчего решил стать радикально «не таким», но в итоге-то цели у обоих одинаковые: доказать себе и миру, что вы — самые лучшие. Юме — что брат не помеха и даже его небольшие группки шестерок нужно забрать. Алтану — что он может отомстить. Только ты не за мать мстишь, ты пытаешься себе доказать, что больше не такой же беспомощный, как в день аварии. А про тебя, Вадим, уже давно подытожили: спасаешь себя в других людях, а потом считаешь всех тебе должными. — Нихуя нового. — Дракон зевает. А Дагбаевы в лице меняются. Они оба это понимали, но одно дело — подсознание, другое дело — левый мужик в лицо говорит точь-в-точь то же самое, что и на уме крутилось, но в слова никак не оформлялось. — Алтан, мы можем поговорить? — Сережа смотрит на соперника с неким количеством эмпатии. — Да мы уже говорим, умник. — Слушай, что бы я ни сказал, это не оправдает моих действий. Я действительно признаю свою вину, и диагноз здесь вряд ли скидка — жертвам-то не важно, специально я это сделал или нет. — Сережа прижимает Олега ближе. — Я не знаю точно, каково тебе, потому что я — не ты, но я могу представить, что ты ощущаешь. Я сам не в восторге от своего прошлого, тогда пострадали и близкие мне люди, которым бы я такого не желал. Не скрою, я могу убить — вот так, например. — Разумовский кивает на мертвых наемников. — Но то, что было тогда, снится мне в кошмарных снах, и я бы отдал многое, чтобы тех лет никогда не было. — Сережа говорит очень искренне, он полностью погружен в свою исповедь. —  Я знаю, что вы оба в это не поверите, и все-таки мне жаль. Я не искуплю этой вины никакими сроками, никакими благотворительностями, и даже своей же кровью. Все, что я сейчас сказал, стало ясно из кучи сеансов с кучей врачей, мешков таблеток и разговоров с Олегом. Я говорил это все однажды ему, когда мы впервые полно обсудили… Венецию. — Сережа косится на мужа, который уже почти что лежал на его плече. — Я действительно хочу сделать Чумного Доктора героем, хочу, чтобы он стал чем-то хорошим, чем-то большим. Как ты, Вадим, про Алтана думаешь. Стоявшие в кругу затихли ненадолго. Им нужно было этот монолог обработать. Каждый мог толкнуть такой же, ведь на каждом крови едва меньше, чем на Сереже. Они привыкли решать вопросы вскрытым горлом и разбрызганными по стене мозгами, и эти радикальные меры стали настолько будничными, что обычный разговор заводил в тупик и экзистенциальный ужас. — Мощно вы завернули, Сергей Викторович. — Юма ухмыляется, косится в пол. — Тут все пытаются вернуть прошлое, — Лера подводит итог, — но я поняла, что «как раньше» уже не наступит, когда поехала сюда. Я четко осознала, что жизнь делится на «до» и «после». Алтан, прошлой защиты от матери ты не получишь, и как только ты это примешь, ты сможешь также принять то, что можно получить эту защиту, а то и многим больше, от других людей… Да, это не то же самое, но это лучше, чем то, что есть у тебя сейчас. — Макарова не умела пафосно читать лекции, но сейчас все случившееся открыло сильный поток мыслей. — Юма, тебе тоже не вернуть той эпохи, когда все контролировал дед. Сейчас другое время, и ты безусловно гениальная женщина, и тем не менее пойми, что вторым Баатаром ты не станешь. Тебе и не надо, никому не надо. Попробуй чуть другую жизнь, она лучше. Говорю, потому что и там, и там была. — Лера снимает маску, потому что ей кажется, что так будет яснее для всех доходить ее мысль. — Шур, Сереж, Олег, вы тоже не сможете жить так же, как до Чумного Доктора, как бы вы ни пытались забыть, проигнорировать, сменить работу — оно все равно… открывается, что ли? Смиритесь с тем, что все так получается. И для супергероя, наверное, нужно другое имя. — Девушка смеется, шумно выдыхая, головой мотает. — Вадим, тебя тоже касается: безмятежного прошлого без крови на руках или лучших лет на службе с Волковым ты тоже не вернешь. Хватит бегать от реальности, обсудите все, и давайте по домам разойдемся — холодно. Да и новый год скоро, хочется не с зеленкой на ебале его встречать. Вадим молча кидает пистолет на пол, берет куртку и идет к выходу. Очень резко, внезапно — от него меньше всех ждали. И тем не менее, топот его ботинок слышно отчетливо. Как будто бы была поставлена точка. Юма следом убирает пистолеты и на катану лерину кивает, чтобы та отцепилась от горла брата. Алтан встает, шатается. В эту секунду он кажется беззащитным: стоит понурый, побитый, косы все в разные стороны растрепались и глаза блестят от слез. Юма глядит на него еще немного и подходит, обнимает, прижимает к себе крепко-крепко, кладет руку на голову. Сама от себя не ожидала, но так захотелось. Алтан обнял в ответ, замыкая свои руки на ее спине. Сам едва содрагается — плачет, но очень тихо и якобы незаметно — перед Сережей же. Дагбаевы оба не поняли, зачем хотели обняться, но слышать сердцебиение друг друга было необычайно приятно. Как будто стена рухнула ‐ не до конца, но значительно. Разумовский, Воскресенский и Макарова обхватывают Олега со всех сторон, к выходу идут. — Ребят, пошли ко мне в машину зашиваться! — Лера предлагает всем. — Я так одногруппникам хирургические приблуды и не завезла, а швы тут все класть умеют, да? — Может, сюда подгонишь? — Вадим оборачивается. — Если вы друг друга не переубиваете — подгоню. — Девушка смеется, топает к дверям из ангара, за машиной бежит. Все четверо стоят около закрытых дверей, ждут. — Олежик, солнце, как ты? — Сережа смотрит на мужа со всем отчаянием, волосы поправляет. — Жить буду. Ты — мой герой. — Улыбается залитым кровью ртом, вжимается губами в шею. — Я бы приехал в любом случае, Волч. — Разумовский улыбается в ответ. — Лера по дороге обещала, что с глазом все хорошо будет. Ты ведь им видишь? — Да, но плохо. — Справимся, родной. Домой приедем, приведем тебя в порядок. Поесть приготовлю. — Может лучше доставку? Ты уставший и… — Да так и скажи, что не веришь в мои кулинарные способности. — Сережа саркастично цокает. — Я верю в любые твои способности, кроме этих, матурым. — Я тоже тебя люблю. Оба замолкают, смотрят друг на друга. Повисает тишина на пару секунд. — Это — противно. — Алтан выносит вердикт. — Ты просто хочешь так же. — Юма закатывает глаза. — Нет. — Алтан фыркает. — Да. — Дракон тоже глаза закатывает, улыбается. — Ну, может быть. Свет фар пробивается из-под дверей, горе-мафиозники открывают их, чтобы Лера вовнутрь заехала — на улице еще холоднее. Макарова раскладывает инструменты на салфетках прямо на капот, пытается руки дезинфицировать антисептиком. Антисанитария полная, но в больнице будут вопросы, а значит, все делать нужно самостоятельно. Олег садится на капот рядом, Сережа его за руку держит, стоит около, по волосам гладит, пока Лера зашивает рассеченную кожу так, как умеет. Волков жмурится, но ему не привыкать. Руку мужа держит, вздыхает. — Вадим, вот зачем? — Лера зыркает на врага недруга через плечо. — Еще и криво так. — Меня он выбесил и мне захотелось отомстить, имею право. — Дракон говорит холодно, перекисью из аптечки разбитое лицо босса обрабатывает: губы были разбиты в двух местах и сильно опухли. — Столько нервотрепки ради такой хуйни… — Юма закрывает ладонью глаза, головой качает. — Нам еще трупы надо забрать. — Похуй, пусть лежат. Просто ангар закрою и сожгу. — Алтан смиренно принимает тычки ватой в лицо, старается не смотреть на Дракона. — Если что, Сережа помогать не будет. — Шурик обрабатывает Разумовскому висок. — Сережу вашего я больше никогда видеть не хочу. — Дагбаев ворчит в привычной манере. — Блять, я такой фееричный перфоманс подготовила, а теперь и настроение пропало… — Юма цокает, смотрит на часы. — А ведь он через десять минут начнется. — Че за перфоманс? — Вадим явно не в восторге. — Да, надо всего-то дождаться лериных родителей, они уже подъезжают. — Чего?! — Лера аж на месте подскочила, благо, зашивать уже закончила. — Да я хотела вам с Сережей поднасрать, а мы даже не убили никого… — То есть ты знала, что Разумовского не тронут?! — Алтан резко разворачивается к сестре. — Ты себя в зеркале видел, воробушек? Конечно знала. — Мальчики, мы уезжаем отсюда. — Лера судорожно начинает собирать вещи. — Да не ерепенься ты. Раз уж мы тут все жизни на «до» и «после» поделили, то дождись добивочки, Валерия Викторовна. — Юма бросает эту фразу устало, на ногти смотрит. Слава богу, не переломала. Сережа оборачивается и смотрит на Юму пронзающим пепелящим взглядом. — Лера, собирайся, мы уезжаем отсюда. — Разумовский встает, продолжая смотреть на Дагбаеву раздраженно, и принимается паковать вещи. — Да сидите вы, это же все равно рано или поздно всплывет. Тебе и синяки надо будет объяснять. — Дагбаева зевает. — Как ты их сюда направила, гений? — Алтан косится на сестру. — И почему я должен быть свидетелем этого безумия? — Сереж, поехали! — Лера тянет босса за руку. Тот молчит, смотрит в пол. — Думаю, стоит поговорить, раз уж начали. Дождемся. — Разумовский резко передумывает. — И ради этого все мутилось? — Алтан глаза закатывает… — Я разочарован во всей миссии, вот что. По итогу никто с места не дергается, Воскресенский с Разумовским напару Волкову раны обрабатывают, хотя самим бы подлататься точно не помешало. Каждый в компании был в кромешном замешательстве, потому что вся грандиозность разом куда-то пропала, как диалог пошел. И столько вещей осмыслилось… Может, почаще разговаривать? — Лера, где ты?! — Все слышат жалобный женский голос. — Лера, ты тут? — Мда… — Алтан цокает. — Без обид, но мать у тебя — женщина недалекая. Ее бы тут сто раз убили, толку ехала? — Наверное, так все матери поступили бы. — Шурик дергает уголком губ, почти улыбаясь. — Я открою, но объяснять мы все будем вместе с тобой, Сереж. — Лера сползает с капота и приоткрывает дверь, натягивая маску, как кепку. — Господи боже! — Женский голос чуть громче делается. — Витя! Вить, иди сюда! Разумовский хмурится, тоже сползает с капота, завершает манипуляции с волковской спиной, накидывая на мужа куртку. — Чего вы разорались, женщина? Убили бы давно, если б раньше не закончили. — Сережа высовывается в щель, Макарову обратно в ангар вталкивает. Смотрит на три фигуры, напротив стоящие. — Ну заходите, че. Вперед всех вбегает Кирилл. — Лера — Чумной Доктор?! Разумовский жив?! Да ну на! — Макаров смотрит на всех с максимальным восторгом. — Нечему там радоваться. — Дагбаев флегматично выныривает из-под рук Вадима, идет навстречу. — Вы тут по наводке моей сестры? — Походу… — Кирилл оглядыват ангар. — Тогда знайте, что если от вас утечет хоть какая-то инфа, я найду вас и перережу, глазом не моргнув. — Алтан бурчит, катану в руках держит. Макаровы кивают. — Валер, ты ж сказала, что ты на стажировке во «Вместе»! — Светлана смотрит на Сережу, как на прокаженного. — А как ты с этим-то… Да так еще… — На Разумовского кивает, головой качает. — Ладно, я забираю дочь и мы отсюда уезжаем. Лера, дома поговорим. — Виктор берет дочь за плечи. — В костюме ее повезете? — Вадим бровь вскидывает. — Вас перестреляют. А переодеться ей не во что, иначе она этот позор сняла бы. А вообще, вам бы у нее сперва спросить, хочет ли она вообще с вами куда-то ехать, дядь. — Вадим, заткнись. — Лера маску снимает с себя. — Это — шикарная супергеройская концепция, которую ты обосрал. — Валерия, следи за языком! — Макаров-старший рычит. — Вам бы тоже за собой последить не помешало. — Юма победоносно подходит ближе. — Мы едем на базу, переодеваемся, латаемся, обговариваем планы. Потом — что угодно. — Разумовский крайне напряжен, смотрит на Макарова с недоверием. — А пока езжайте домой. И давайте сделаем так, чтобы больше не пересекаться. — Сергей прав. — Олег говорит достаточно громко и четко, подковыливает к мужу, хромая. — Мы уезжаем и больше никогда не видимся. — И да, я эту работу не брошу. Я хочу быть Чумным Доктором. — Лера говорит достаточно четко, встает ближе к боссам, а сама синими глазищами бегает по лицам родственников, боится. — Валерия, а ну прекрати! Ты не будешь иметь ничего общего с этим террористом! Мы сейчас же едем домой! — Виктор начинает кричать. — Прямо-таки ничего, Вить? — Юма предвкушает, подходит еще ближе. — Она как минимум меня знает, а моя семья помогала рисовать тебе левый паспорт — уже дорогого стоит. — Не смей ничего говорить! И с этим проклятым убийцей, с этим педерастом она общаться не будет! — Макаров краснеет. Сережа тоже краснеет. От злости. Глубинной животной злости, которая уже давно перестала быть обидой. Олег это замечает и сердце у него сжимается: он знал, что этот день настанет, но не думал, что именно сейчас, когда обоим и без того тяжело. — Не будь вы отцом моей ученицы, я бы вас убил. — Волков кладет руку мужу на плечо, на Макарова смотрит по-животному свирепо. — Следите за своими грехами, папаша. — Я думаю, время пришло! — Юма кивает на вопросительный взгляд Алтана, оба начинают широко улыбаться. — Сереж, прости, я правда не хотела, но когда я начала все это, то очень хотела, конечно. — Дагбаева смотрит на Разумовского действительно слегка виноватым взглядом. — Что происходит? — Лера озирается на всех поочередно и почему-то готовится к драке. Она не знает, что и думать, но дагбаевские улыбки ей не нравятся. — Ничего страшного для тебя, Лер. — Волков по-доброму улыбается. — Тогда мы сейчас же уходим! — Светлана хватает дочь под руку. — И вы даже не скажете Валерии Викторовне о том, что объединяет ее с Сергеем Викторовичем? — Алтан решает, что час настал — хоть так поднасрать. Все встают, как вкопанные. Вадим и Шурик не сразу поняли, а Лера медленно цепенеет, окутываемая осознанием; поднимает васильковые глаза на боссов, а те смотрят на нее с какой-то схожей с жалостью эмоцией. — Я чет не понял. — Кирилл смотрит на всех растерянно. — А че происходит? — Сереж, это правда? — Лера отчего-то не обращается к отцу, на босса смотрит. — Я все правильно поняла? — Судя по слезам в глазах — да. — Юма подходит к Макаровой, за плечи ее обнимает. — Вот теперь действительно «после». — Сереж, ты знал? — Девушка подходит к Разумовскому, игнорирует Дагбаеву. — Кладя руку на сердце говорю: узнал после того, как выбрал тебя. Понял, что ты идеально подходишь на роль Чумного, уже нашел, как повлиять на твое решение. И после нашего первого «свидания» я решил поузнавать про твоих родителей чуть больше, чисто интуитивно. Тогда и узнал, а тебя уже втянули. Пожалел я, короче. Прости меня. — Разумовский смотрит с искренним раскаянием в глазах. Он был уверен, что Лера начнет рыдать и колотить его за то, что он сразу не сказал. — Сразу не узнал, папаша документы менял. — Я тоже в тот же вечер от Сережи услышал. — Олег говорит как-то чудесным образом успокаивающе. — Юма, зачем? — У Леры дрожал голос. — И как? — Чтоб морально обезвредить, но тут все не по плану пошло, прости. Позвонила твоему брату ночью, сказала выглянуть в окно, спросила, видит ли он тебя-чумного доктора с Шуриком, потом скинула адрес этот. Весело будет, думала. — Ради этой информации? — Да. Макарова бросается в объятия боссам и начинает рыдать. Не от счастья, не от горя — от нервов. Просто все надоело. — А почему вы дочери не сказали? — Шурик смоирит на Макарова с презрением, осознав. — Она имеет право знать. — Да что знать?! Что происходит?! — Кирилл смотрит на родителей с паникой. — Нечего ей знать! Валера, отлипни ты от этих педиков, от этих убийц и скотин, и поехали домой! — Макаров кричит. — Да как ты смеешь?! — Сережа взрывается. Прокричал он это так, словно Птица вернулся — Олег аж опешил. — Сережа прав. Ты — скотина, Витя. — Олег прижимает Леру и Сережу к себе. — Ты предал меня! — Сережа говорил обо всем с яростью, без слез и желания плакать. Накрыло так, что хотелось проораться. — Знаешь, когда я это осознал?! Когда на кладбище в родительскую убирали с Олегом могилы его отца и матери, чтобы памятники им наконец-то заказать с моей первой прибыли! — Разумовский кричал надрывно. — Когда Олег спросил, почему мы не найдем могилы моих родителей, а я ему впервые за лет двенадцать сказал, что наврал, что не знаю, где они! И сказал, что прекрасно знаю, что меня сдали в этот детдом, как одежду в секонд! И что ты в долги залез, и мать тогда домой не вернулась, потому что ее за твои полукриминальные делишки в лесу закопали, дай бог замертво, а не живьем; и как ты на пороге этой залупы меня оставил я тоже помню! Не помнил, пока не оказалось, что у меня есть еще две личности, и вот они-то прекрасно знали, и вот их-то соединяли когда, я рыдал, как не в себя, понимая, какая ты скотина бесхребетная! Клянусь, я сменю паспорт и матчество возьму! Я ненавижу тебя! — Разумовского в такой злости мало кто видел: он пыхтел, раздувал ноздри, кричал громко, низко и на опоре, как будто в Мариинке готовился высказывать все это. Остановился чуть, отдышался, решил добавить. — Слава богу, она не в браке рожала, и у меня хотя бы фамилия ее осталась, твоей бы я не вынес. — Сережа обнимает Леру, краснеет, сжимает кулаки, — Тебе было там безопаснее! — Меня там пиздили, насиловали, запирали в кладовках, вытряхивали мусор на голову, сжигали мои рисунки, отнимали мои вещи! Я психом стал из-за них и из-за тебя! Ты мог думать головой, а не жопой, ты мог сохранить семью, но ты решил страдать хуйней, которая нас схоронила! И еще раз я «пидарас» в адрес Олега услышу — я тебе голову разобью, потому что Олег — мое все! Хули ты морщишься, папаша?! Противно? А он лучше тебя! Олег меня любит, Олег меня спасает, Олег был на моем выпускном, Олег забирал меня из тюрем и психушек, а ты где был?! А ты залез в очередной долг, и если бы не я, как ты говоришь, террорист и пидор, вторую бы твою жену так же закопали, и подарил бы ты миру еще двух сирот! Ты на мои бабки вылез, так уж вышло! Так что теперь ты Лере торчишь столько же. Дагбаевы улыбались, Вадим качал головой, Шурик стоял около боссов и придерживал Волкова. Кирилл был в чистейшем и неподдельном ахуе, Светлана тихо и немо роняла слезы, а Виктор остолбенел, наливаясь краснотой. — Почему никто мне не сказал? — Лера поднимает воспаленные глаза на отца. — Почему ты так называешь его? Почему ты от него отвернулся? А если я костюм не сниму, ты от меня тоже открестишься и начнешь всем говорить, какая я конченная, да?! — Макарова не знала, почему кричала на отца, но знала, насколько ей обидно за Сережу. Тем более, теперь все сережины улыбки во время ее рассказов о семье обрели другой смысл. И все истории из детдома стали страшнее за секунду. И фраза Олега «этому приему я научился, когда нас с Серым чуть арматурами не забили» в смысле своем стала страшнее, и сережины вздрагивания, когда при нем резко рукой машешь — все стало другим. Если раньше это было историей про психа-террориста, — Боже, стыд-то какой — признать, что так считала, — то теперь это — история ее брата. Который, может, и не стал бы серийником, а стал бы президентом, если его с его-то умом долюбили. Тогда, может, и Алтана бы не было, который так одержим убийством, и его несчастной мертвой матери, и в Олега бы никто не стрелял — все это в голове вертелось и выдавливало слезы реками. — Лера, у меня не было денег содержать его, я был в долгах и меня могли убить сегодня-завтра, о чем ты говоришь? — Мужик, не поверишь, мы полжизни так живем, и от ответственности не бегаем. — Олег прижимает мужа к себе, вздыхает. — Юма, это красивее, чем если бы я просто его убил… — Алтан резюмирует. — Я даже готов засчитать это за подарок на новый год. — Я старалась. — Дагбаева ухмыляется. — Зато теперь не только нас троих за Баатара обосрали… — Я предлагаю по домам. — Вадим подходит к Дагбаевым. — Мальвина, тебя увольняем? — Да, пожалуйста. — Шурик кивает. — Я бы предложил обращаться, но вы мне не доверите. — Ты чертовски прав. — Дракон кивает в знак прощания и выходит из ангара. Слышны лишь шаги и обещания свернуть мероприятие с ментовкой, адресованные Алтану, которые эхом бились о стены помещения. Разумовский смотрит на Леру, она от груди его отлипает и в глаза заглядывает. — А ты почему не сказал? — Побоялся, что ты испугаешься и отвернешься от меня. После хотелось с тобой время провести, а с моей репутацией особо приятным собеседником не побудешь. Я и Олегу сказал не говорить пока… А оно все вон как. Не уехал, потому что хотел на батю твоего посмотреть. — Пап, почему ты его не забрал потом?! — Потому что уже поздно. — Шурик подает голос. — Потому что уже новая семья, новые дети, страх признаться новой жене, и Сережа взрослый — бог знает, чем кончится. Да? — Да. — Виктор раздавленно зыркает. — Лерочка, поехали домой? — Светлана смотрит на всех с безысходным страданием. — А жену новую ты хорошую нашел, сердобольную. — Сережа говорит четко и ясно. — Светлана, можете на мою помощь рассчитывать, но ваш муж — никогда. — Эт я че, сводный брат Сергея Разумовского?! — Кирилл только закончил переваривать информацию. — Крутяк! — Ага, малой, только если ты кому об этом расскажешь, тебя набутылят. — Шурик прыскает смешком. — Зацени, че с Олегом за близость с Серегой сделали — а это его еще лучший друг лупил. — Мам, пап, Кир, езжайте домой. — Лера носом шмыгает. — Мне переварить надо и ребятам еще медпомощь нужна. И костюм надо убрать. И… Короче, езжайте. — Правда, Вить, идем. Они ее в обиду не дадут. — Мать тянет мужа за собой, сына рукой подзывает. Все трое крайне разочарованно выходят из ангара — ради этого что ли тащились по объездной?.. Остальные проходят в машину, Шурик садится за руль и любуется в зеркало, как Сережа с Олегом расположились на заднем сидении, обнимая друг друга и успокаивая. Нужно ехать домой, приводить себя в порядок, есть вкусную еду, много говорить; плакать, сколько хочется, много-много обниматься. Жалко, что не все можно решить насилием — так было бы проще.