Как раньше

Шурика привезли в своего рода поместье. В нем идеально сочетались элементы ампира, хайтека, минимализма и какой-то эстетики, связанной с цветами и садоводством, у которой было умное слово — Воскресенский в твиттере видел. Когда цветов много и свинья домашняя, но к изящным растениям в дорогущих вазах, кашпо и оазисах с фонтанами да аквариумами это не подходило по понятным причинам. Разумовскому бы понравилось, тем более Олежа хотел купить домой цветы. Воскресенский помнил, как они обещали друг другу уход за фикусами, но потом что-то вышло не так, очевидно. — Заа*, новенький, выделяем тебе комнату, — Дагбаев аккуратно снимает ботинки и ставит их на полку, — мой помощник расскажет обо всех правилах. О моем существовании вспоминать только в случаях ЧС, в остальном — я не хочу извещаться, что мы находимся в одном доме. На второй этаж и выше подниматься запрещено, — Алтан протягивает ключ-карту — да и не выйдет, ключ не тот. Повторюсь, если не горим или типа, тогда система разблокирована. Ешь, пей, одевайся, покупай все, что необходимо — я тебя содержу и плачу сверху, но за такую щедрость ты должен делать все, что прописано в контракте, и делать это ты должен, даже нет, обязан безукоризненно. Идет? — Как особый вид проституции… Я согласен. — Шурик усмехается. — Паспорт свой себе можно оставить? — Еще одна оговорка: лучше не шути, когда я не в настроении, или я ненароком могу выбить глаз в порыве плохоконтролируемого гнева, окей? — Дагбаев говорил абсолютно невозмутимо, ровно, достаточно тихо. Шурик делает пометку: тоже ебанько. Неясно, что хуже: незначительные психи регулярно или спущенная в тебя однажды обойма. — Пошли, покажу все и оформим тебя. Официально ты у нас в конторе старший секретарь. — Вадик улыбается и отводит Шуру в сторону, придерживая за спину. — Ваше Золотейшество, к вам я позже загляну. — Объясни ему всё. — Алтан делает акцент на последнем слове и уходит к роскошной мраморной лестнице, чтобы уползти в свои покои. Шел он медленно, смотрел на Воскресенского. В нем он видел Шанс. Дракон ведет Шуру в его новую комнату, которая по сути своей напоминает квартиру-студию. Вадим еще на этапе проектировки просил оставить несколько помещений под новый штат охраны, ведь чем известнее делался Дагбаев, тем богаче он становился, и тем больше фанатов — в прямом и противоположном смысле — у него появлялось. Теперь худощавый юноша с телом первоклассного гимнаста и несколькими толстыми косами до плеч, одетый во все черное, будет ходить в окружении двух своих телохранителей-менеджеров: один — блондин с торчащими волосами, шкаф с огромной тату и зубочисткой, которую тот вечно жевал; второй — длинноволосый, словно сбежавший из скейт-парка пацан, которому на деле было двадцать семь, что на семь лет больше, чем Алтану, между прочим. Смотрится, конечно, как побег со съемок «модного приговора», но Дагбаев давно не пытается переодеть Вадима, поскольку это нелепо и бессмысленно, так что до Шуры тоже вряд ли доберется. А Шура с Разумовским давно знаком, который одевался очень специфично и преимущественно в фиолетовый. Воскресенский зашел в комнату с минималистичным убранством, отдававшим ампиром: стены были темно-серыми, на них висели картины с массивными рамами — Шура точно видел их в музеях, но названий не помнил; зеркало во весь рост с белой окантовкой висело на стене недалеко от штанги для одежды. Гардина с резными вензелями держала на себе тяжелый светло-серый тюль и два ряда портьеры разной плотности. Кровать была простая, спинка резная. Стол из того же дерева с резными ножками, двумя выдвижными ящиками, стеллажом около и деревянным стулом с мягким сидением и спинкой. На столе лампа с расписным абажуром, ноутбук, четыре розетки. Из пожитков у Шурика был только рюкзак, который он носил с собой. Его он кинул в угол, сам лег на кровать и пытался привыкнуть к интерьерам. Интерьеры были очень непривычными. Саше иногда казалось, что он вовсе не свою жизнь живет. Как-то все после Венеции закрутилось, завертелось — только теперь опомнился, прозрел, что жизнь все это время была, а он в ней не был. От самокопаний отвлек Вадим, постучавший в дверь. — Да, Вадим? — Шурик определил босса по шагам. — Есть минут двадцать добазариться? — Дракон втек в щель между дверью и косяком, встал над душой. — Есть. — Шурик смещается вбок, жестом предлагает сесть рядом с ним на кровать. — Если Алтан узнает об этом разговоре, будет мокруха, — Вадим огляделся, проверяя наличие камер, — но я должен курсануть тя, пока не поздно. Раз уж ты в деле. — Изволь не томить… — Шурик закатил глаза. — Во-первых, я работаю на Алтана достаточно давно и помню его с пиздючества. В молодости его отбитой было разное, так что, бога ради, какие странности бы ты ни заметил, не акцентируй на них внимание ни за что, ясно? — Вадим говорил очень серьезно. — Хорошо. — Еще: мать Алтана трагично умерла, с другими родственниками серьезные терки, словом, про семью лучше ничего не говори, не спрашивай и про мамок не шути от греха подальше. С этим разобрались? — Без проблем. — Третий момент: он че-то мутит, но что — не переебу. — Вадим врал. Он все знал и лишь ждал финального ответа, оттого и Шурика нанял. —  Возможно, скоро нам нужно будет размяться как в старые добрые, так что не надейся, что выйдет просидеть белоручкой. Я постараюсь говорить тебе все сразу, чтоб без косяков, наездов и нежданов, но ты делаешь вид, что вообще не ведаешь. Он нас монать будет, пока работа не перепадет. Я подгоняю еще, что он поздно скажет, а мы не сориентируемся, так что надо быть всегда готовым начать творить какую-то ебаторию, усек? — Усек. — Шура жмет плечами. Он не знал, отчего Вадим ему так доверяет, но столько заботы о его существе, конечно, льстило. Еще он понимал, что Вад пытается что-то скрыть, потому что ведет себя слишком показательно открыто. Волков так же делал, когда скрывал. — Отлично. Задай все вопросы сейчас, потом приступим к изучению схем помещений, где Золотейшество чаще всего бывает. — Он с тобой грубоват, хоть вы и долго работаете. Странно как-то… — Воскресенский трет боковой стороной указательного пальца нижнюю губу, уперевшись подбородком на большой. — Ты тут, чтобы помогать и разбавлять атмосферу. Еще вопросы? — Вопросов нет. Дракон точно знал, что нашел нужного человека. *** Алтан читал у себя в комнате. Когда он читал, вид у него был чрезвычайно сосредоточенный, но при этом каждая мышца на лице была абсолютно расслаблена. Вадим каждый раз восхищался этими чертами, но Дагбаев никогда не позволял смотреть слишком долго. — Пацаненок проинструктирован. — Вадим ухмыляется, заходя в комнату. — Тебя стучаться не учили? Это — моя комната. — Алтан не отрывается от чтения. — Прошу прощения. Ты чего такой груженый? — Расследование сидит в тупике, и я не знаю, что с ним делать. Впрочем, это не твоего ума дело, так что ты можешь выдохнуть. — Юноша встает с кровати, резко отбросив книгу, и подходит в Вадиму вплотную. — Чего тебе нужно от меня, а? — Хочу, чтобы ты был в порядке, Золотце. — Я в порядке, когда тебя рядом нет. — Дагбаев говорил абсолютно безжизненно, и Дракона, который казался непробиваемым, в глубине это ранило невыносимо. — Что-то ты по-другому говорил после приколов твоего деда и вылета с биоинженерии. Плакался в меня, как школьница, а теперь в расходники отправил?  — Вадим отвечает недопустимым хамством на алтановскую едкость — устал быть тряпкой в его ногах. Не ожидал сам от себя. За это тут же получает в лицо, и не пощечину, а двоечку. Вадик падает. Губа лопается моментально. Он не знал, почему так резко ответил, хоть и понимал, что истощение от такой новомодной манеры обращения за все время накопит претензии. Дагбаев сам испугался, что-таки ударил, но виду старался не подавать. — Да какое право ты имеешь так говорить со мной, животное? — Алтан хватает Дракона за майку и поднимает, чтобы вернуть его лицо на уровень своего. За волосы держит, зная, что может делать, что угодно. Вадим не тронет, хотя оба прекрасно понимают, что если тронет, Алтан помрет. — Мы тебя, вояку, который в хуй не брякал никому, приютили, баблище тебе такое платили, здоровьем твоим занялись, чтобы ты жопу мою стерег, а не пиздел! — С сохранностью твоей жопы лет до восемнадцати я справлялся хорошо. — Вадим улыбается и получает в лицо еще раз, только упасть не может — за волосы держат. — Послушай меня внимательно, Вадим. — Алтан дышит вплотную. — Ты — ебаная ошибка моей бурной молодости. Ты жив, потому что ты знаешь слишком много. И если ты продолжишь меня заебывать, если ты продолжишь нести эту хуйню, клянусь, я убью тебя, я расстреляю твое ебучее тело и закопаю в лесу. — Дагбаев кричать перестал и шипел сквозь зубы, не контролируя себя вообще. — Усеки раз и навсегда: ты несешь здесь такую же функцию, как робот-пылесос или умная розетка. Ты молча делаешь свои дела так, чтобы я как можно меньше помнил о твоем злоебучем существовании. Тебя никто не просил защищать меня от деда, ты сам на это пошел, и если бы ты поменьше петушился, он бы не обозлился, и я с шараги не вылетел бы — это твоя вина, блять. — А че ж ты тогда мне в сиськи рыдался и умолял забрать хоть в деревню, лишь бы от деда подальше? Или надо было смотреть, как он тя башкой о стены хуярит? А че ж ты мать когда схоронил, в меня рыдал, госпожа независимость? — Вадим закономерно получает в лицо еще раз, чувствуя соль крови на языке. — Не смей упомянать мою мать, не смей говорить о ней своим поганым ртом! Псина ты, сутулая собака! Кончились времена, когда можно было лобзаться, долбоеб инфантильный! Хватит играть в заботливого папочку, нахуй мне это не надо, вырос твой мальчик, блять, и делает то, что захочет. Ты забылся, Вад, ты напрочь забыл, какая у тебя тут ебаная роль изначально. Ты молча решаешь мелкие неурядицы и получаешь за это бабки, как и всегда. Ты — расходник, и когда ты будешь слишком старым, или еще более тупым, если, конечно, есть куда; когда ты получишь ранение или типа того, я тебя отправлю в санаторий или ебну и имени не вспомню. — Ты это мне говоришь или себе доказываешь? И что, по минету моему не всплакнешь? Дагбаев взрывается и пинает Вадима в живот, швыряя на пол. — Да ты кем возомнил себя, псина?! — Алташ, сходи к врачу. Ты стал психом. — А ты, сука, станешь безработным, либо мертвым, если еще хоть слово я услышу от тебя! Руки еще мои о тебя пачкать! Вон пошел отсюда! Вход тебе закрою, сука такая, будешь спать на коврике в прихожке и жрать с собачьей миски! — Дагбаев выпинывает подчиненного из комнаты и хлопает дверью, мысленно моля богов, чтобы Шурик ничего не слышал. Вадим, как ни в чем не бывало, встает на ноги и идет оказывать себе первую помощь. Давно хотел высказаться и послушать мнение Алтана. Послушал, понял, ничего нового. — А я знал, что вы ебались. — Шурик тоже как ни в чем не бывало рассматривает цветы. — Забей, все всё понимают. Сильно тя? — Это еще нормально, в прошлый раз вообще чуть не убил. — Вадим ухмыляется, идет в кухню, чтобы достать кусок мяса в морозилке и приложить к избитому лицу. — Мой-то прежний хоть умом тронулся или около, знаешь, как в «Бойцовском клубе». Раздвоение, все вытекающие… А твой-то чего? — Воскресенский топает следом. — Да тоже крыша протекает, тут одно горе за другим, знаешь… Его можно понять. Думаю, скоро я найду ему хорошего врача, и все будет, как прежде… — Дракон кряхтит, буднично лезет в морозилку за мясом. — А ты стрелки не метай, своего в белое пальто не кутай, он в благородную шел, и до сих пор шел бы, если б в психушке ласты не склеил. — Не метаю я, я знаю, чем такое кончается, жизнь пожил. Серега так Олежу ебнул, только тот действительно не хотел, одержим был, «игры» были все у него, а наш вроде вполне реальные имеет планы… — Интересные какие игры, с игрушкой и на четыре косточки, а потом вали все на безглазого и по пятому номеру, красотища. А на Алтана… Бог с ним, это он бесится. Еще вчера умолял с ним побыть, Гагара, блять… — Вадим смеется. — Нормально все. — Дело ваше, но я, если что, убью того, кто меньше предложит, учти. Вадим ухмыляется и, наконец отрыв подходящих размеров мясо в морозилке, начинает прикладывать его к лицу. — Надеюсь, меня он так не отмудохает. — Шурик вздыхает и берет какой-то кусок тунца в вакуумной упаковке, чтобы приложить к затылку Дракона — тот и не заметил, как треснулся о пол. — Соглашусь, жбан знатно отмесили, вся рожа в крови вон. — Дракон сплевывает кровь в кухонную раковину. — Ты раньше времени не гони, хотя по глазам вижу, что он боится, что с тобой будет какая-то подлянка, так что старайся его ублажать, пока совесть позволяет. — Вадим убирает заморозку с щеки и не понимает, его ли кровь на пакете, или мясо таять начало. — Это какая со мной подлянка? — Я не ебу, как объяснить… Думает, что фрайернешься. Знаю я его переглядки эти, базарю. — Да как я фраернусь-то? — Да хуй пойми, вдруг кидняк мутишь, как Анна Иоанновна с кондициями? Так и фрайернешься. — Ясно все с вами… — Шура закатил глаза и выдержал паузу. — А ты пробовал не по фене базарить? — Ты о чем? — Странно слышать упомянание Анны Иоанновны, кондиций и «кидняка» в одном предложении. Ты умный мужик, не идет тебе, да и смотрится оно нелепо, и слышится натужно, зачем? — Шурик продолжил копашиться в драконовских волосах, нащупывая новые шишки. — А ты базаришь высокопарно, как ебучий Достоевский. — Вовсе нет. Если что, я не указываю, так, предлагаю. — Ваше мнение очень важно для нас, оставайтесь на линии. — Могу втетерить. — Воскресенский говорил безмятежно. — О, как заговорил. Мальвинка-то с характером… — Вад, в темную вальну, не беси. — Ладно, я понял, что ты тоже базарить умеешь… — Дракон вздыхает и закатывает глаза, мясо от лица убирает, пробует челюстью побольше подвигать. — Только я в отличие от тебя годик с Венеции мотанул, пока удачный винт не подвернулся на пересылке. — Год — не срок. — Вадим ухмыляется и убирает мясо в морозильник, уходя из-под шуриковских манипуляций с шишкой на затылке. — Реально, Вадим, завязывай, нелепо звучит. С Алтаном так не разговариваешь же. — Он стеснительный. — Ну и ты не сидел. Дракон молча уходит из помещения, оставляя Шурика одного. Тот впервые обратил внимание на огромную просторную кухню, метров сорок, наверное. С отдельно стоящим разделочным столом, барной стойкой, холодильником с прозрачными дверцами и подсветкой, что был исключительно для алкоголя — все, чтобы умирать счастливым. И смежный с кухней зал еще был метров шестьдесят, хоть балы устраивай. Воскресенский вспомнил, как Олег с Сережей танцевали. Еще до Питера, до Венеции — он застал немного Разумовского неодержимого. Милого и уютного, в фиолетовом свитере с совятами. Он смотрел на Волкова так, как никто не смотрел; в его ясно-голубых глазах, которые тогда еще не казались холодными, читалось, что Олег — весь его мир. Он Олега Олежиком называл, целовал всегда. И Волков своего Сережу на руках носил, обнимал, никого не стеснялся. При Шурике бывало обнимет, повернется, и искренне так: «Сашка, я такой счастливый, пиздец». И Воскресенский понимал, о чем шла речь. К ним в семью хотелось, потому что причин любить Сережу и Олега было много. У них была прекрасная пташка Марго, белая ворона. Шурик любил с ней баловаться всячески еще со школы. Потом Олег уехал на очередное задание, а дальше Воскресенский и не помнит, как так вышло, что Разумовский пошел людей убивать. В поведении изменился, и Шурик терпел, потому что любил Сережу; а еще и боялся, что его самого никто кроме Разумовского с Волковым не полюбит и не примет. Вот и был уверен, что привязан — как Дракон сейчас. Шура может назвать ровно пять минут, когда Сережа не смотрел влюбленно на Олега: это те пять минут, когда тот, окончательно тронувшись, спустил в Олега пять пуль. Минуту до, минуту во время и три после Разумовский смотрел и на Волкова, и на Шурика, как на мусор. А потом его накрыло, и от тела возлюбленного его оттаскивали санитары. Саша помнит, с какой надеждой Сережа посмотрел на него, когда тот живой-здоровый рванулся к телу. И когда Разумовского оттаскивали, он тоже смотрел с надеждой. Смотрел ли он когда-то с любовью на Шурика, сказать трудно, но Воскресенский точно знал, что их троих объединяло что-то невероятно сильное, что-то, чего не может забрать смерть. Четыре года прошло с тех пор, а Шурик только год как в состоянии говорить о прошлом, как о прошлом, а не как о неконтролируемом настоящем. Во взаимоотношениях Дракона и Алтана он, конечно же, видел «своих» Волкова и Разумовского. И никак не мог понять, что же им мешает быть вместе нормально, по-человечески. К ним в семью он бы уже не хотел. — Ты чего здесь? — Голос Дагбаева выбивает Воскресенского из мыслительного потока триггерных воспоминаний. Странно, что тот сам пришел, хотя не так давно просил дистанциироваться. — Осматриваюсь. — Саша отвечает спокойно, и это спокойствие осаждает Алтана тоже. — Есть хочешь? — Алтан смотрел на Шурика так же, как и утром: снисходительно-негативно. Он так на всех смотрел, видимо. Но не нападал, уже что-то. — Не откажусь. Где остальная прислуга? Повара, уборщики… — Эту функцию несет Вадим. Знаешь, я был очень против, чтобы тебя сюда так быстро переселяли, но, я так погляжу, Вадим слишком хорошо тебя знает, раз настоял на том, чтобы принять тебя сразу сюда вопреки моему несогласию. — Дагбаев говорил холодно и доставал из морозилки овощные наборы, чтобы разморозить их. — Служили вместе? — Скажем так, в одной конторе. — Шурик решил повременить с вываливанием информации о Волкове. Если Алтан знает — бог с ним, если нет — нашим легче. — Вадим редко делает что-то поперек, так что не подводи его, оправдай его решимость принимать тебя под крыло. — Алтан достает рис, готовит все для того, чтобы начать его варить. От него веяло маниакальным холодом. — Вадим сказал, что ты хороший психолог в бою, переговоры ведешь отменно. И в целом резюме у тебя хорошее, не всякий киллер такое может. Ты мне пригодишься скоро, и я не уверен, что найду кого-то еще более подходящего в такие сроки. Это, собственно, основная причина, по которой я-таки пустил тебя сюда. — Дагбаев закидывает рис в воду и тянет Шуре ложку, чтобы тот мешал. — А что за дело, если не секрет? — Воскресенский встает за плиту. — Пока не скажу, не беги вперед паровоза. — Дагбаев принимается расплетать косы. Его домашняя одежда и очки не умаляли его суровости, но как только первая коса превратилась в пушистую волнистую прядь, Шурик начал умиляться. И провел в голове параллель с Сережей, конечно же. Странно, что Алтан позволил посмотреть на себя-домашнего. — Вашим волосам можно делать комплименты? — Можно. — Они потрясающие. — Шурик улыбается и продолжает мешать рис. — Я знаю. — Алтан в глубине души умаслился, вернулся распускать косы, довольствуясь свободой от расплетенных колосков. — Все, найди мне Вадима и идите сюда, поговорим и поужинаем. — Дагбаев забирает ложку у Шурика. Тот послушно идет искать Дракона и вообще не понимает, как Алтан за полчаса из машины для убийств превратился в прелесть, которая мило готовит рис с овощами. Воскресенский думал, что не так у этого придурка с головой. Что-то же явно не так. — Вадим, — Шурик стучал в комнату коллеги, еле ее отыскав — там Алтан есть зовет. Еще не готово, но скоро будет. Дракон выползает из комнаты. Лицо опухло, но несильно. Выглядел он уставшим, но мысли о еде словно оживили его. Оба дошли до кухни, опасаясь реакции Дагбаева. — Садитесь. — Алтан даже уголком губ ведет, будто улыбается. — Как день прошел? — Хорошо, привыкаю. — Шурик был практически уверен, что Алтан издевается. — Я тоже ничего. — Дракон чешет затылок, щупая пальцами шишку. — И я в порядке. — Алтан отвечает на незаданный вопрос и продолжает мешать овощи. — Какие планы на ближайшее время? Висела очень неприятная тишина. Наемники боялись сказать не то, да и вопросы из уст Дагбаева звучали угрожающе. Никто не понимал, как вести себя. — Ну, у меня никаких, я — ваш покорный слуга. — Шурик улыбнулся. — Я думал завтра с утра прогуляться, а так планов нет. — Дракон искренне не понимал, что происходит. — Вот и я на завтра планов не имею пока. — Алтан уже накладывал еду по тарелкам. — Можем вместе время провести, если хотите. Напряжения стало еще больше. Сказать «не хотим» не вышло бы очевидно, но и желанием никто не горел. Большие паузы держать нельзя. — Можно завтра пойти по городу прогуляться… — Шурик не знал, куда смотреть, чтобы убрать неловкость. — Можно. — Дагбаев говорил абсолютно безжизненно. — Хотя, думаю, с утра я вас отправлю кое-чего прикупить. — Он тут же отрекается от предыдущих мыслей, в лице не меняется. — Кстати, приятного аппетита. — Юноша поставил на стол тарелки с едой и принялся разливать сок по стаканам. Шурик с Драконом переглядывались, и Вадим, кажется, что-то понимал. Воскресенский боялся шевелиться. Дагбаев идет к столу, садится, спину ровно держит, столовые приборы по всем канонам светского общества в руки берет, ест безмятежно. Воскресенский вспомнил время, когда Сережа так же безмятежно ел, но тревоги при этом не было. Наверное, стоит прекратить сравнивать этих со своими и принять, что своих больше нет, и эти — новое сашино пристанище. — Алтан, с тобой можно переговорить наедине после ужина? — Вадим говорил в меру осторожно. — Да, без проблем. — Алтан посмотрел на Дракона без спеси, как до этого. Остаток ужина они провели молча, в конце Вадим убрал всю посуду, а Алтан пожелал Шурику спокойной ночи, прежде чем подняться в свои покои. — Вадим, это че за хуйня? — Воскресенский подошел к коллеге вплотную, говоря очень тихо. — Это че за перепады? — Да я сам в ахуе, такое всего пару раз было. Извиняется, похоже. — Я к себе, ты иди, и если что — я прибегу. — Не прибежишь, у тебя ключ дверь на второй этаж и выше не откроет. Он больше буянить не будет, ща целоваться полезет, помяни мои слова. Воскресенский не привык, что у него нет открытого доступа к «своим», но с участью смирился и поплелся в комнату. Ему ничего не оставалось, кроме как внимательно слушать. Вадим же пошел к своему боссу, который не так давно был его подопечным. Несмотря на будничность происходящего, внутри было страшновато. — Да, заходи. — Алтан распознал шаги еще в коридоре и не стал дожидаться стука. Стек с кровати, подошел к Вадиму. — Чего хотел? — Сильно я тебя… — Дагбаев спокойно и невозмутимо целует Дракона в уголок губ, где находился самый большой и еще опухший синяк. — Зато теперь у тебя не будет желания меня доводить и говорить на темы, о которых я сто раз просил не говорить, правда? — Алтан поправляет жесткие прямые пшеничные волосы. — Я люблю тебя больше всего на этом ебанном свете. — Дракон улыбается, понимая, что прощен, и тянет руки, чтобы обнять. Алтан приобнимает Вадима, но тут же отстраняется. — Конечно ты любишь меня, пока я тебе плачу. — Дагбаев возвращается на кровать, оставляя одну половинку свободной. — Можно. — Кивает подопечному. Тот радостно ложится рядом и утыкается носом в шею. — Алташ, ты не представляешь, как чертовски я люблю тебя. Ты ведь тоже когда-то любил меня, а? — По молодости, по глупости — наверное. Но тебе, дядьке взрослому, пора с этим заканчивать. Я сам разберусь. — Если что, я всегда рядом с тобой. — Ничего, скоро пригодишься. Доплачу, разумеется. Дракон вдыхал запах дагбаевских волос и знал, что ради этих секунд готов на все.