Как раньше

Эпиграф: 《 Когда человек в жгучем вожделении хотел бы овладеть всем, чтобы утолить жажду своего эгоизма, и когда он неизбежно должен убедиться, что всякое удовлетворение только призрачное, и достигнутое никогда не дает того, что сулило вожделенное, не дает окончательного успокоения неукратимой воли; когда он осознает, что от удовлетворения меняется только форма желания, а само оно продолжает терзать в другом виде; и после того, как все эти формы исчерпаны, остается самый порыв воли бессознательного мотива, сказуещегося с ужасающей мукой в чувстве страшного одиночества и пустоты; все это при обычной силе желания ощущается слабо и вызывает лишь обычную грусть, но у того, кто являет собою волю, достигнувшую необычайной злобы, это неизбежно возрастает до беспредельной внутренней пытки, вечной тревоги неисцелимого мучения; и тогда он окольными путями ищет такого облегчения, на которое не способен прямо, он стремится облегчить зрелищем чужого, в котором он видит вместе с тем проявление и своей власти. <.> Однако и злоба, и бескорыстное наслаждение чужими страданиями отнюдь не утешает, не приносит успокоения. Эгоизм, достигаемый с помощью злобы, пойман в еще одну ловушку — в ловушку безутешной надломленности, отчаяния; чем интенсивнее злоба, тем интенсивнее отчаяние. Отчаяние в свою очередь граничит с раскаянием и искуплением, что проявляется в муках совести — в том непроизвольном содрогании, которое ощущает злая воля перед собственными деяниями. — А. Шопенгауэер. «Мир как воля и представление», том I, §65. 》 Алтан просыпается ночью. Пустая кровать, заправленная темно-синим бельем. На душе отреченно-холодно. Юноша осматривает комнату. Он всегда это делал, когда накрывала тревожность и нужно было отвлечься. Цепляться взглядом за окружающие предметы, детально их описывая — лучшее, что он мог сделать для себя. Интерьеры уже привычные: кровать из темного дерева, над ней — полупрозрачный темно-зеленый балдахин с золотыми шитыми узорами; — Дагбаев всегда в первую очередь рассматривает их, чтобы перевести фокус и восстановить дыхание, — кровать была в тон двери в гардеробную по правую руку, между ними — тумбочка, тоже в тон, деревянная, на ней — светильник с флорическими узорами на абажуре и суккулентом около — Хавортия Лимифолия. Алтан про себя название проговаривает, не помогает — паническая атака набирает обороты. Продолжает смотреть: сбоку от дверей огромное панорамное окно с террасой. По левую руку все то же самое, только на второй тумбе растений нет, а окно закрыто тяжелой черной портьерой, на которую была закреплена атласная драпировка с вышитыми золотыми нитками восточными узорами. Алтан знает, что они там, но без очков не видит. Оборачивается. Изголовьем кровати был крупный выступ, на котором расположили множество домашних растений. Стены и потолок выкрашены в темно-зеленый, напротив кровати — большой экран, в левом углу комнаты — рабочее место с мониторами, креслом, двумя книжными стеллажами и полками с документами. Алтан не любил работать под чьим-то контролем, даже если речь о прохожих с улицы, потому второе окно никогда не расшторивал. Сейчас жалел об этом, потому что в комнате было слишком темно. Общего света не было, только светильники, торшеры и настольная лампа. И цветы, цветы, цветы: большие пальмы, кротоны, фикусы, травы, стоявшие на полу; подвешенные в кашпо цветущие растения, кактусы, суккуленты, даже мох — все, что могло вырасти в комнате без вреда себе или хозяину помещения. Алтан всегда любил растения, и никогда не понимал, почему над ним из-за этого смеются. Он осматривал комнату снова и снова, обращая внимание на все вещи, какие мог разглядеть без очков. Старался не думать. Проснулся юноша от сновидения. Кошмары про аварию стали сниться реже, но даже голос матери в обыкновенной бытовой обстановке заставлял вскочить и вспомнить, что ее больше нет. Никого у него больше нет. Он один остался. Алтан осмотрел комнату еще раз. Она успокаивала, давала ощущение безопасности. Но неприятности просачивались и сюда. Резкая гудящая боль прошибла обе ноги ниже колена, кости словно ломило изнутри. Давило очень сильно, в одних и тех же местах всегда. Последствия от аварии были ужасными и морально, и физически. Если бы Дагбаевы не имели хорошее состояние, а Алтану не досталась часть наследства, скорее всего, ноги бы ампутировали, а мальчишка остался бы колясочником на российский пандусах. Благо, юношу будто бы бог берег, так что ноги собрали– правда по кусочкам, и все они были в шрамах, которые Алтан перекрывал большими тату, несмотря на боль, которую это принесло. Возможно, так он пытался еще раз себя наказать за неспасенную мать. В конечном счете ногами даже пользоваться можно было без проблем. Дагбаев не знал, что хуже: смотреть на изувеченные шрамами ноги или смотреть на прекрасные композиции цветов на теле, зная, что под ними находится. А приступы боли и психосоматическая хромота на обе ноги напоминали лишний раз о дне, который юноша был готов паяльником выжечь из памяти. К слову, со всем, что имело приставку «психо–» или какое-то к ней отношение, гораздо сложнее. Ментальное здоровье у Дагбаева было искрошено куда больше, чем ноги. И беспокоило чаще. Посттравматическое стрессовое расстройство, депрессия, паранойя, старое обсессивно-компульсивное расстройство (что в букете с другими проблемами превращало жизнь в еще более сущий ад). И травмы, травмы, травмы.  Боль делалась невыносимее с каждой секундой, позже вовсе вывела Алтана на скулеж. Кости болели неимоверно, еще больше, чем в момент перелома, когда железо смятой крыши машины впивалось в ноги, а сверху лежало несколько тонн осколка памятника. Тогда шок не дал сойти с ума, но сейчас шока не осталось, только боль. Сильная и невыносимая. Дагбаев вцепился зубами в одеяло. Он скулил громче, изо всех сил сдерживая слезы. Жалобный писк вперемешку с хрипом разорвал бы сердце каждому, кто это услышал бы, но Алтан предпочитал боль скрывать и загибаться в одиночестве. Вот и сейчас он скрючился, по лбу пот тек, руки голени обхватывали, зубы скрипели об одеяло, и ничего, кроме ощущения ста вколоченных в ноги гвоздей, не было. Видимо, Алтан все-таки взвыл, — сам он не понял — потому что в комнату вошел заспанный и обеспокоенный Вадим, нервно щупавший пяткой на полу выключатель к торшеру. Вадим был профессиональным военным тридцати двух лет в шикарной физической форме, с большим опытом работы и песьей преданностью делу. О нем каждый был своего мнения, и говорить о таком человеке все могли долго — парень эксцентричный. Дагбаев знал больше всех, даже больше самого Вадима, так что его представления об этом человеке были наиболее полными. Потому этот человек и остался в окружении Алтана — единственный, кому можно было доверять. Но доверить — не значит довериться. — Алташ, ты как? — Вадик припадает к тумбочке, вытаскивает оттуда обезбол, льет воду из стеклянной полторашки в практически полностью пустой стакан, расплескивает. Дальше босса нужно развернуть, приподнять голову, дать таблетки — процедура частая, далеко не пару раз приходилось. — Вот так, глотай, не торопись, сейчас отпустит. — Вадим забирает опустошенный стакан и прижимает трясущегося Алтана к себе. Его от боли уже колотило, и ничего не оставалось, кроме как гладить по плечам и спине, приобнимая. Босс прижимается ближе, хватается за плечо, словно стараясь упрятаться от приступа. И тут же отстраняется. — Мне не пять лет, отцепись! — Дагбаев рычит сквозь боль и пытается развернуться, но сильные руки его от себя не отпускают. — Я телохранитель? Я охраняю твое тело. Отпустит — поерепенишься. — Вадик такие взбрыки наблюдал раза три на дню и очень от них устал, но реагировать старался спокойно — знал, что слова Дагбаева конкретно в эти моменты нужно воспринимать полярно. Алтан сам намекал на это в пару откровенных вечеров. Прямо он вовсе не разговаривал. Никогда. — Ты мне тут не тыкай, я тебе не мальчик, я босс твой! — Алтан продолжал шипеть, хотя боль начинала понемногу отпускать. — Хорошо, Ваше Благородие, как скажете… — Вадим смеется про себя. Алтан для него был мальчишкой, которого он знал уже шесть лет — с четырнадцати. Первые два года, правда, они только переписывались после пары встреч, потому что Вадим работал на деда Алтана. В шестнадцать Дагбаев-младший потерял мать, и тогда «простой охранник» стал буквально всем. Вадим стал работать на мальчишку. Потом было всякое, из чего Вадим мог сделать лишь один вывод: Алтан никуда от него не денется, сколько бы ни ерничал. — И вообще, Вадим, ты почему не спишь? Мне надо, чтобы ты был в хорошей форме всегда! — Боль отходила еще дальше, у Алтана появилась возможность отдышаться. — Я спал, пока ты не закричал. — Вадик начал выпускать начальника из объятий. Знал, что если погладить его по волосам, тот быстро уснет обратно, но трогать волосы было запрещено — Алтан трясся над ними неимоверно. — Давай еще успокоительное, от кошмаров, м? — Не надо мне ничего, иди спать. — Дагбаев поворачивается на другой бок. — Ты телохранитель, а не нянька. Нужна будет нянька — найму кого другого. Ты там собеседуешь кого-то завтра, вот ему и давай свои таблетки. И не дай бог долбоеба приведешь. «Телохранитель» постоял над кроватью еще пару секунд. Алтан очень много капризничал: он не мог признать свою неидеальность, не мог признать, что болен, что не контролирует все и ему нужна помощь. Он хотел любви, которую никогда не получал, но не мог об этом сказать — боялся, что покажется слабее. Сейчас, после сна, напомнившего о наболевшем, ему наверняка хотелось безопасности, только вот он об этом никогда не сообщит. Вадим посмотрел на одну из подушек, которую Алтан очевидно обнимал во сне, и без лишних раздумий вполз на кровать: это часто происходило, но с Дагбаевского разрешения, которое получить было тяжело — юношу метало от холодной ненависти до инфантильной меланхолии. Вадик был уверен, что это — пограничное расстройство личности. Но Алтан к психотерапевту не ходил уже год под предлогом «все со мной нормально», продолжая скупать транквилизаторы и нейролептики по старому рецепту, который уже не подходил. — Ты охуел в края?! Вон пошел отсюда, тебя не звали! — Дагбаев пытается выпихнуть наемника с кровати, но тот не дается, лишь обнимает любимого и одеялом накрывает. — Успокойся, золотце. Все хорошо. Я тут. Ты в безопасности. — Вадим принялся гладить Алтана по волосам, обнимая весом, как антитревожное одеяло. — Убери от меня свои грязные руки и вон пошел отсюда! — Дагбаев внезапно начал плакать. Уже не от боли. Вадику он тоже старался эмоции не показывать, но они столько вместе прошли, что «Просто Телохранитель» не мог не заставать их. — Вад, останься, никогда не уходи, слышишь? Блять, мне очень хуево, я так больше не могу. — Дыхание Дагбаева сбивается, он снова переходит на вой. — Все было так реально, я отчетливо видел ее лицо, и Юма там была, мы детьми были, вечер, мы играли, и она была как настоящая, Вад, все было реально, потом мы легли спать, потом она нас уже будила и я проснулся, и все исчезло, я так хочу туда, блять, пристрели меня, Вадим, я заебался… — Алтан шептал быстро-быстро одну мысль за другой, перескакивая, и Вадик понимал, что это нужно выплеснуть, отчего внимательно слушал и гладил по волосам, успокаивая. — Вадим, я хочу его убить. — Алташ, мне очень жаль. Я с тобой, всегда с тобой, слышишь? Мы справимся. — Вадим искренне верил в свою позицию и был готов терпеть перепады в настроении и поведении босса столько, сколько понадобится. — Я ебал справляться, просто убей меня, или я сам кого-нибудь убью и вздернусь! — Дагбаев воет в широкую вадимовскую грудь. На груди у Вадима был набит огромный дракон справа и волк слева — от первой тату, к слову, одноименная кличка — а вся композиция уходила на шею прямо до челюсти и на плечи, едва не касаясь локтя. Были времена, когда Алтан мог лежать часами, курить в постели и по этим узорам пальцами водить. А потом он начал закрываться все больше и больше, словно пряча что-то. С тех пор общение исключительно пассивно-агрессивное. — Сейчас подействуют таблетки, все будет хорошо. — Дракон продолжал гладить Алтана по голове. Большая, теплая и широкая ладонь закрывала затылок так, что чувство защищенности приходило само собой. — Не смей уходить отсюда, ясно? — Конечно, Ваше Золотейшество, а как же. — Все, ничего не говори, и делай, что делаешь. Вадик вздохнул и остался лежать вместе со своим золотцем, медленно засыпая. Им было явно тяжело. *** Утро не радовало тоже: у Дагбаева какая-то очередная биоинженерная презентация-попойка, в которых Дракон не смыслил, и оттого не ходил. По крайней мере, себе он это так объяснял. Вместо этого он поедет собеседовать одного мальчишку, чье резюме весьма впечатляет. Да, Вадиму нужен был помощник, и Алтану он бы тоже не помешал: они хотели человека на должность «принеси, подай, иди нахуй, не мешай». Чтобы и Дагбаев мог вешать на него согласование всяких встреч и около, и Дракон мог рассчитывать на помощь в перестрелке или закупке оружия. Если не зацикливаться на материализме, у новобранца должно было быть куда больше функций, но их никто не обговаривал. На деле, конечно, оба понимали, для какого именно задания им нужен этот новобранец, но не говорили вслух. Вадим и новичок договорились встретиться в кафе, не в самом люксовом, конечно, но для этой встречи оно стало единственным удобным общественным местом для обоих. Вадим пришел первым. Осматривал посетителей, мониторил входивших ребят в кожанках, в пуховиках, но никто к нему не подсаживался. На внешность Дракон определить сразу не мог по двум причинам: фотография была одна и была она старая. А за многие годы человек с нее мог измениться. Вот и пришлось глаза округлить и брови вскинуть, когда за стол сел длинноволосый молодой человек с примечательной, как оказалось, внешностью: черные кудри до плеч, яркие брови, худощавое тело и одежда, как у подростка. Как-то не по-наемнически. — Доброе утро, Александр. — Вадик встал и пожал руку. — Доброе, Вадим. — У Александра оказался приятный голос: не то чтобы басистый, скорее, находившийся в самой низкой позиции спектра, подходящего под понятие «баритон». Дракон обращал внимание на голос, потому что для него это было каким-то подсознательно сигналящим аспектом. Он каждый раз словно проверял совместимость голоса с человеком, будто бы это как-то характеризовало. Все пальцем у виска крутили, однако за всю жизнь Вадик встретил лишь одного человека, которому голос подходил полностью, и именно от него тот не ждал ножа в спину. — Рад встрече. — Дракон сел и принял меню у официантки, которая сразу же оказалась около столика. — И я премного благодарен за выделенное время. — Собеседуемый расположился удобнее. — Спасибо. — Кивнул официантке, уставился в меню. — И можно просто Саша, хотя прежние мои работодатели звали меня Шуриком. — Хорошо, базару ноль. А по фамилии можно называть? Босс очень любит это дело, если клички на ум не приходят. — Дракон усмехается, достает зубочистку, начинает ее жевать. — Не очень люблю свою фамилию, а кличка есть — Мальвиной меня давно называют, раньше волосы были синие, так что милости прошу, Дракон. — Саша указывает на кличку в ответ и принимается изучать чаи в меню. — А жаль, Воскресенский… Звучит красиво и гордо. Как будто ты из шляхты польской какой-нибудь. — В какой-то степени так и есть. Закажем еду и перейдем к делу? Дракон поднимает руку, подзывая официантку, и озвучивает свой заказ из трех блюд. Шура берет только салат и чайник зеленого чая, будучи едоком непритязательным. — А че перекрасился? — Тяжело найти работодателя, имея синие волосы. — Шурик усмехнулся. — Хотя, думаю, если вы и помните меня по рассказам, то как раз-таки Мальвиной. — Было такое… К делу. — Извольте перебить на один вопрос, прежде чем мы начнем? — Воскресенский продолжает улыбаться. — Валяй. — Увлекаетесь историей, культурологией? От наемников редко услышишь что-то умное типа «шляхты». — Мужчина откинулся на спинку кресла, ноги вытянул. — Не думаю, что знание этого термина — что-то умное, но да, по профессии я историк. И можно на ты. — Вадим ловит себя на мысли, что становится жарко, и снимает черную кожанку, оставаясь в красной майке. — На чем специализировались? Специализировался, то есть. — Древний мир. Кандидатскую по Греции защищал. — Дракон тоже на спинку кресла откинулся. — Я впечатлен. — Сам не знаю, когда свернул к Гладиолусу, но сегодня мы говорим про тебя, так что хорош лясы точить и давай по делу. — Гладиолус — погоняло Алтана, как я понимаю? — Да, но ему об этом лучше не знать. Расскажи о себе. — Да я изволил все в резюме изложить. — Шурик отвлекается на принесенный чай и салат, косясь на поставленный перед Драконом суп. — Больше не добавлю. — Тогда сразу уточню несколько моментов: долго у Разумовского проработал? — Я работал на Волкова, а с Разумовским у них было горизонтальное сотрудничество. Так что на Разумовского — день в Венеции, на Волкова — лет пять. — Шурик отпивает чай и тоже решает снять куртку, заодно демонстрируя вытатуированный на шее крест, сплошняком закрашенный черным. — А вообще, обоих со школы знаю, с первого класса — мы из параллельных. — Почему ушел? — Дракон принялся жевать салат. — Олега убили, Сережа в дурке ласты склеил. Я не ушел, у меня работодатели кончились. — Воскресенский цинично усмехнулся, набирая салат на вилку. — На нас как вышел? — Олег давно дал номер на НЗ. Решил позвонить, и удивительно, что спустя эти… Восемь лет? — Саша закатил глаза, считая. — Минимум восемь лет ты не менял номера. А у Олега он был еще дольше, что еще удивительнее. — С чего бы мне его менять? — Конспирация? — По-моему, лишние неудобства. Но мы не будем отходить от темы, спрошу вот что: есть с Волковым связь? — Прости, Вадим, но в ад вайфай не проводили. — Шура дернул уголком губ и снова приложился к чаю, смакуя нежный травяной вкус. — Да не мог Волков коней двинуть, у него всегда все в ажуре, живучий, сука. Он мазу держал. Благородно очень, знаешь, не фуфло всякое, а крупные дела, сложные проворачивал… К тому же, есть слушок, что прикупили костюм Чумного Доктора. И мы думаем про одних и тех же женатиков. — Это, конечно, про мазу все так, но я лично видел труп Волкова, так что не думаю, что он смог выбраться. В конце концов, как говорится, раз в год и палка стреляет. Вот и ему везти перестало. Про костюм впервые слышу. — Ладно, давай дальше, а в подробности наших муток потом тебя посвящу. Что умеешь? — Все. — Буквально? — От вождения катера до игры в шахматы. От стрельбы из снайперских до русского народного пения. Все, Вадим. — Можно на моменте про вождение агрегата и стрельбу поподробнее? — Права есть на все от А до М, включая все прицепы и подкатегории. Права на парусные судна площадью паруса до шестидесяти квадратных метров — тут, правда, нужна большая команда — и права на катера. Вертолетом, частным самолетом могу управлять, но практики толком нет. Стреляю из всех огнестрельных всех калибров, длин стволов, характеров огня; всех видов применяемых патронов, способов управления и удержания, степеней автоматизации, количества зарядов, характеров снаряда; всех конструктивных особенностей ствола, всех их количеств и расположений. — Шурик самодовольно стащил с вилки овощи. — Волковская школа. Матчасть, стало быть, знаешь, речь поставлена, все в ажуре, это хорошо. Идиот-громила с отмешенным мурлом мне не нужен. — Да, тут я молодец. — С башкой как? — Гражданин Российской Федерации. — Ясно. У босса ща так себе времена, еще и мазу держит по городу, терки со своими, так что надо игнорировать его заебы и истерики. А их много. Нужно будет его ублажать чаями, рассказами, фильмами… — Дракон утыкается в телефон. — За такой доход хоть горловым минетом. — Шурик наливает себе вторую чашку чая. — Ты же знаешь, где я работал долгое время до. Не думаю, что меня можно чем-то удивить. — В процессе выясним. И про лошадок не шути лишний раз, не любит он. Не стремаешься ходить с такими патлами в шкуре наемника? — Нет, мне нормально. Ты тоже с татуировкой на далеко не самом скрытном месте. Не думаю, что это меняет фундаментально концепцию нашей деятельности. — В таком случае, я наконец-то нашел того, кого искал, чтоб лошков принимать. Сейчас доедим, заберем Алтана с ивента — как раз познакомитесь — и на малину погоним. И это… у нас с боссом отношения специфичные. — Типа лавхейта? — Типа того. — Что ж, история циклична. — Шура усмехнулся и нагло вытянул из тарелки Дракона маслину. — Можно вопрос? — Валяй. — Всегда так разговариваешь? — Как? — По фене. Вадим смутился. — Не при боссе, не любит. А так — да. — Насколько мне удалось проанализировать опыт прошлых лет, никого такой лексикон не красит. — Сказал мне человек с манерой речи, как у дохуя важной русички из какого-нибудь Брянска. — Дракон вышел из-за стола, надевая куртку и оставляя на столе две однотысячных купюры. — Я же вам не просто помощником нужен, да? — Будешь много знать — перестанешь высыпаться. Еще «Кровосток» об этом пел. *** Вадим вышел из машины, Шуру тоже вытащил, чтобы тот поздоровался с Алтаном. Дагбаев вышел смертельно уставший: шел грузно, брови хмурил, даже ссутулился. Хромал, как и всегда. Видно по лицу было, что все соки из него выпили. С другой стороны, пить-то уже нечего. — О, нашел себе подспорье? — Дагбаев подошел ближе, слегка прибодрился. — Алтан. Думаю, меня ты знаешь. Звать как? — Александр Воскресенский. Можно просто Шура. — Саша протянул руку. В голове отметил: Дагбаев прихрамывает. — Отлично. Запоминай: я руки не жму, из рук не этого вот, — на Вадима кивает —  ничего не принимаю, и трогать меня лучше только в критических ситуациях. Усек? — Да, усек. — Молодец, садись в машину. Я езжу на заднем сидении за водителем, если что. Воскресенский, научившись не вопрошать про чужих тараканов, молча обогнул автомобиль и расположился на переднем сидении. Всю дорогу он смотрел в боковое стекло, пока Вадим жевал зубочистку, высунув локоть в окно, а Алтан дремал сзади. Лицо у него было сложное, уставшее, безжизненное. Глаза янтарно-карие — Шурик на глаза внимание чаще обращал — были совсем мертвые. И говорил, и вел себя Дагбаев так, будто бы сто лет как мертв.