пошёл ты, Пчёлкин

— Вить, ну прекрати выёбываться уже! — Космос не выдерживает, ему орать хочется. стальные канаты нервов натянулись до предела — ещё немного и рванёт похлеще, чем в доме Беловых. он себя полным идиотом чувствует, когда идущая мимо девчонка шарахается, как от психа, и на другую сторону дороги перебегает. — я не выёбываюсь, — Витя стоит чуть ли не в сугробе, сунув руки в карманы брюк. носом шмыгает, с ноги на ногу переступает, чтоб согреться. на голове что-то страшное происходит, губа разбита. Космос знает, что Витя дотошным становится, когда дело до внешнего вида доходит. полчаса ведь эти волосы несчастные расчёской мучил. думает теперь, нахера всё это было? — давай быстрее. опоздаем ведь, — Витя из ванной выглядывает, портящие всю эстетику пряди рукой приглаживая. — чё ты бурчишь? дочищу и пойдём, — Космос, как обычно, недовольный с утра. скрючился на тумбочке с щёткой в руке, низ пальто от брызг грязи оттирает. на Витю взгляд поднимает, глаза закатывая. — оставь их в покое. — да заебали, — расчёску всё-таки на полку возвращает. босыми ногами в комнату прошлёпал, шкаф открыл. — Кось? — что? — такими темпами он пальто скоро в порошок сотрёт. — вот ты как к геям относишься? — дверца хлопает, Витя в коридор выходит, брюки натягивая. смотрит выжидающе так, серьёзно. — плохо. пидоры они все, — Космос кивает с каменной рожей, не заржать пытается. Витя ремень застёгивает, и судя по выражению лица, обдумывает что-то явно мирового масштаба. к Космосу ближе подходит, ладонями щёки обхватывает, от увлекательного занятия отвлекая. — согласен, — наклоняется, целует в тёмную макушку, вдыхает запах шампуня с ментолом. уголки губ сами собой вверх ползут. на улице минусовая и ветер промозглый дует. Витя замёрз ужасно: пальто в офисе осталось. с оторванным рукавом, в пятнах крови на воротнике, провонявшее лесом и землёй — Пчёле от него мерзко становилось. тащил ведь всю дорогу, как самое дорогое к сердцу прижав, да так и бросил в кожаном кресле, поморщившись. — я сейчас торможу тачку, и мы домой едем, — Космос руки в примирительном жесте поднимает, кивает скорее самому себе, к обочине подходит. зима в москве нихрена не волшебная сказка, врут всё эти сопливые фильмы. который раз в этом убеждается, ботинком в слякоть проваливаясь. — я не поеду. Боже, блять. ещё немного, и у Космоса точно глаз задёргается. слова женщины из телевизора вспоминает — главное дышать. подумал ведь тогда, что дура какая-то, тупые советы раздавать. с таким успехом он бы и сам с умным ебальником с экрана бредни вещал. глубокий вдох делает, глаза прикрывая. — Пчёл... — я на машине не поеду, — у Витиного ящика пандоры в голове видать день открытых дверей был. Космос бы при других обстоятельствах не сорвался, да только сегодня звёзды не сошлись. он вплотную подходит, плечи через ткань пиджака сжимает. — что тебя не устраивает, блять? пойми, Вить, я тоже не железный! не ты один настрадавшийся такой! — наклоняется, слова прям в лицо выплёвывая. Пчёла молчит, не дёрнулся даже, только губу поджал. — хочешь пешком идти, так пиздуй. последнее Космос буквально выдыхает, весь запал как-то резко в минус ушёл. этот день из них обоих всю душу вымотал, вывернув внутренности наизнанку. — ты слышишь?! могилу! — ещё немного, и стёкла точно посыпятся. Космосу на секунду даже страшно становится, он Витю никогда таким не видел. глаза горят, будто черти вселились. за лацканы Саниного пиджака цепляется. — могилу, суки, рыть заставили! Космос дёргается, когда рука Белого воздух режет. звонкий хлопок, Пчёла за щеку хватается. дышит загнанно и затихает. они потом за новый день рождения пьют — залпом, и чокнувшись обязательно. пощёчина его отрезвляет будто, только Космосу не по себе. чувствует, что не так что-то. дело ни в чужих обидах, Саню он простит и поймёт, ему можно. у них всё проще как-то, из статуса друзей не выходили ведь. только теперь осознаёт, что Витя не успокоился нихрена. в бомбу замедленного действия превратился, рванувшую на тротуаре в полдесятого. — что меня не устраивает? — голову задирает, ухмыляется нервно. — я живым хочу доехать до дома, Кос! всё, хватит с меня. попутки, автобусы эти ебучие. таксисты — честные, блять, люди. живым, понимаешь? — чужие руки от себя убирает. в нем злости-то уже не осталось, одна усталость да паранойя. вздыхает шумно, назад оглядывается. Космос прослеживает, замечая ту самую девчонку, завернувшую за угол дома. Витя дёрганный весь, измученный — резким движением на себя внимание перетягивает. — вот живут ведь? после работы домой придёт и будет на диване телек смотреть. я тоже так хочу, Кос. на кровати лежать, а не в ебучей яме. ты у нас умный, так что делай как знаешь, а я на метро поеду. с секунду в глаза смотрит, а после на месте разворачивается — подошва чуть по снегу скользит. он подземку на дух не переносит, вот только она сейчас самым безопасным местом кажется. ещё до всего этого бизнеса, рэкета и линкольна не любил — неприятно там. темно, душно и куча народу толкается. чуть задумаешься, отвлечёшься, и уже в карман куртки лезет кто-то. трамваи или автобусы – это другое, даже интересно в каком-то смысле. едешь как на экскурсии по центру, фантазии архитекторов рассматривая. приткнёшься в самом конце под открытой форточкой и так до конечной. вот только после сегодняшнего дня у Вити аллергия на подобный транспорт выработалась. он, может, даже фобию новую открыл, жаль премию не даст никто. собственные ботинки разглядывает, шаги считает — ровно двадцать. улица впереди тёмная, видать с электричеством проблемы. между домов переулки натыканы чёрными коридорами, Вите от них неприятно, неуютно как-то. или от холода это? себя за плечи обнимает, трёт ладонями, пытаясь согреться, назад оборачивается. Космос под фонарным столбом так и остался стоять ссутулившись, чёрным пятном на заснеженной улице. Витя взгляд опускает, сказать что-то хочет — ему внезапно стыдно становится. а Космосу смешно от того, какие же они идиоты. ругаются, орут друг на друга, доказывают что-то постоянно. то утро будто в другой жизни было — тёплые Витины ладони, поцелуй, наигранно серьёзные разговоры. оно ведь последним стать могло, да эта сука-судьба им второй шанс подарила, который они сейчас так упорно и глупо просрать пытаются. какая разница на чём ехать, если несколько часов назад он отчаянно за витину руку хватался? — ну ты идёшь? в лицо дуло автомата смотрит. чужую ладонь нащупывает, сжимает в своей. чувствует, как Пчёлу трясет — в плечо утыкается, ища защиты. Космос не плачет, хоть и хочется до ужаса. но ещё сильнее хочется Витьку обнять, светлую макушку к себе прижать, пообещать, что всё хорошо будет. понимает ведь, что соврёт. не думали никогда ни о чём таком, казалось, что впереди у них целая вечность. теперь же эта предательница ему как на киноплёнке собственную жизнь крутит. Космос уверен — одному умирать не страшно. а вот рыдающий в плечо Витя – это больно, неправильно, несправедливо. когда первый выстрел над головой гремит, то забывает, как дышать. только ладонь крепче сжимает. не так смерти боится, как того, что Витю секундой раньше пристрелят. что услышит его последний всхлип, вздох. увидит, как тот на грязный снег сползёт по рукаву чёрного пальто, разжав пальцы. — Кось, ну ты идёшь? — в лицо обеспокоенно заглядывает. Космос не заметил даже, как он подошёл. встречается взглядом с голубыми глазами. красивые они у Витьки, и почему раньше не говорил об этом? холодную ладонь нащупывает, в своей сжимает. Пчёла его молчание по-другому расценивает, на свой счёт принимает. — ладно... если тебе так припёрлось, можем машину поймать. только ствол приготовь, мало ли хуйня какая. ну что ты на меня так смотришь? — пиздец ты, Витька, красивый, — выдыхает вместе с паром, и улыбается искренне так, широко, чтобы от души прям. явно не ожидавший такого ответа Пчёла подвисает, смотрит непонимающе, информацию переваривая. — и глаза у тебя ахуенные. пошли на метро. Космос пользуется чужим замешательством, тянет подальше от фонарей, от непрошенного внимания редких прохожих, в ненавистные Витей переулки. и пусть Пчёла не признается в этом никогда, но от внезапных комплиментов он поплыл, как снег под апрельским солнцем. пальцы отпускает, оступается, валится прям на снег. закрывает лицо руками, слёзы по щекам растирая. Космосу бы рядом упасть, сказать что-нибудь, да его парализовало будто. только и остаётся, что дышать и вслед собровцам смотреть. суки. а потом всё — провал в памяти. остались только обрывки бесконечных сосен, забившегося в ботинки снега, да тяжело дышащего Витьки. Космос на той трассе клятвенно обещает, что десять таких пальто купит. оторванный рукав из замёрзших пальцев выдёргивает, бросает куда-то на обочину. Пчёла говорит, что он дурак и всё пришить можно. потрёпанный кусок ткани от снега отряхивает, к груди прижимая. — стой, — горячая ладонь резко пропадает, Витя обернуться не успевает, как ему на плечи что-то тяжёлое падает. ткань рефлекторно сжимает, хмурится непонимающе, на Космоса глядит. тот в одной рубашке стоит, смотрит недовольно, пальто за воротник придерживая. будто ничего необычного не происходит, и это Пчёла придурок такой, что ему вечно всё объяснять нужно. — чё завис? руки суй. Витя себя внезапно очень глупым чувствует, но в огромное Космосово пальто всё-таки влезает. от нагретой чужим телом шерсти тут же теплее становится. — джентльмен хренов, — застёгивает на все пуговицы, руки в карманы прячет. нащупывает одинокую пачку сигарет, вот только курить не хочется, да и Космос вечно дрянь всякую покупает. — спасибо. — пожалуйста, — плечами пожимает, просто так. — а то на тебя смотреть больно. — замёрзнешь ведь, — это каким-то новым уровнем отношений кажется. такое чувство, что сейчас в воздухе неоновая табличка загорится. открыто, блять, новое достижение — отморозить жопу ради другого. Витя считает, что это даже интимнее, чем регулярно трахаться с другом детства. — не замёрзну. дай сигареты только, — Пчёла ему помятую пачку протягивает. врёт ведь, что не холодно. так и в больницу слечь недолго, да только Космос упёртый, и будет потом врачам доказывать, что всё так и было запланировано. Витя понимает, что ни в какую больницу тот не ляжет. скажет, что лучше народной медицины ничего нет, и в случае чего, доктором будет назначен Виктор Павлович. только не умеет он людей лечить, его в детстве анальгином пичкали да над картошкой дышать заставляли. вдалеке, меж домов, багровым светит буква «м». молчание не напрягает, скорее успокаивает, меланхоличный вечер даёт передохнуть после дня, чуть не закончившегося в братской могиле. Космос курит свои вонючие сигареты, Витя рядом бредёт, кирпичные коробки разглядывает. после выхода из ресторана впервые чувствует себя в относительной безопасности. ладони от лица убирает — плакать было уже нечем. носом шмыгает, наблюдает, как Космос из ямы вылезает. Шмидт ему что-то говорит, плечо сжимает, подталкивая к действиям. Витя ему почти что благодарен. он бы так и остался там сидеть, замёрз бы насмерть в этом чёртовом лесу. холодно до ужаса, его трясёт. ноги подкашиваются, Пчёла проваливается по колено. Шмидт ему вновь подняться помогает. святой человек, не иначе. за него бы свечку в церкви поставить, да только Витя уже не знает во что верить. Космос со знающим видом прёт куда-то, не обращая внимания на мешающие факторы в виде снега, веток и двух потрёпанных собратьев по несчастью. Вите от этого по-глупому обидно. он бы повыделывался, подколол, да ситуация не та. но Космос телепат, не иначе — руку протягивает, помогая из сугроба на дорогу вылезти. они потом спорят за географию, в какой стороне столица, и на сколько пальто Витя драный рукав променяет. от этого на душе теплее становится, ведь он голос родной слышит. а значит – они всё ещё живы. Витя предпочитает сравнивать метро с миром постапокалипсиса. на часах без пяти десять, продрогшую насквозь москву вновь снегом заметает. ветер по опустевшим улицам мусор гоняет, будто сорняки по пустыне. а люди в подземке скопились, как тараканы под плинтусом. всё спешат куда-то, по эскалатору вниз сбегают, спотыкаясь о чужие ноги. ругаются на вставших посередине зевак — счастливых людей, которые жизнь не на двойной перемотке смотрят. едут домой — к семьям, кошкам, пустым тёмным квартирам. к своему личному миру, ожидающему их за железной дверью на лестничной клетке. Витя же ждать не любит, он свой космос с первого класса из поля зрения не выпускает. за спиной двери хлопают, угрожая прищемить сумки, шубы и полы пальто. бодрый женский голос объявляет следующую остановку. Витя спиной к двери приваливается, отдышаться пытается. и зачем бежали, если поезда каждые три минуты ходят? — Пчёлкин, а ты у нас неграмотный, оказывается, — Космос ближе наклоняется, шум грохочущих по рельсам колёс перекрикивая. — почему это? — возмущается, наигранно так. в голубых глазах улыбка пляшет, на губах отражается. Витя всё ещё в его пальто, нелепый такой, как воробей дворовый. на них люди косо поглядывают, так и хочется какую-нибудь глупость выкинуть — пусть обзавидуются чужому счастью. — написано же! не прислоняться, — Витин позитив заразен похлеще чумы. Космос по предупреждающей наклейке ладонью хлопает, пытается смотреть осуждающе. получается до ужаса плохо. — а я невоспитанный. вагон дёргается, Космос за поручень схватиться не успевает. наваливается на Витю, прижимая к несчастной двери. тот ржёт прям на ухо, грохот состава заглушая. плечи сжимает, мнёт ткань рубашки, в изгиб шеи утыкается. от Космоса всё тем же шампунем с ментолом пахнет, и ещё табаком. Витя нос морщит: он эти сигареты терпеть не может. но как известно, любовь требует жертв — или же красота? в любом случае, Космос под все определения подойдёт. — Вить, ты что делаешь, люди ж смотрят, — в дверь рукой упирается, не спешит отстраняться. это так, пожаловался для приличия, ведь на самом деле ему глубоко насрать на нежные чувства других пассажиров. вот при братве спалиться – это другое. что-то на грани ебанутости и экстрима, как прыгнуть с бракованным парашютом. только все эти нечистые на совесть люди на метро не ездят, у них у каждого по тонированной тачке. Витя из-за его плеча что-то там высматривает с азартом в глазах. и Космос уже было возмутиться хотел, когда его отталкивают и за руку тянут куда-то. недовольства испаряются, когда Пчёла на освободившееся место падает. довольный такой, будто миллион в лотерею выиграл. Космос рядом садится, взглядом их сцепленные руки гипнотизирует. по сторонам смотрит, но никому нет до них дела. вагон как-то опустел резко, а пускающие слюни на поручни работяги явно видят уже не первый сон. Витя голову ему на плечо кладёт, ёрзает на месте, ругаясь на продавленные сиденья. затихает наконец, удобно устроившись и прикрыв глаза. Космос его ладонь в своей сжимает крепче, будто боится, что если отпустит, то вся реальность на осколки рассыпется. в кривом отражении окна их силуеты ловит, прижавшись затылком к мутному стеклу. Пчёла лыбится, как идиот — ведь они всё ещё живы.