небо молчит

Виктор только выглядит целым — внутри он поломанная игрушка, ржавая и скрипучая, оставшаяся без механизмов и отброшенная в дальний угол детской. Ему не нужно лишних подтверждений своего восприятия: лязг металла преследует каждый его шаг, и порой Виктору кажется, что его собственный железный двойник идет за ним, тяжело и гулко ступая след в след. Бумага под его пальцами скрипит и собирается в кривые складки — разорвать бы ее, да только жалко, и, надрываясь, болит голова. Он слышит фантомный гул молота, от которого все тело вздрагивает и болезненно застывает на месте. Джейса нет, кабинет пустой и холодный, в глаза Виктору бьет отрешенное голубое сияние, пульсирующее, как живое сердце. Листок под его беспокойными пальцами хрустит, обрывочные формулы на нем искривляются, танцуют на мятой поверхности пергамента, издеваются, напоминают Виктору об его беспомощности перед злым роком — сколько он ни бьется над этой загадкой, сколько он ни проводит опытов, результат продолжает стоять на месте. А Джейс — продолжает избегать его. Глубоко в подсознании Виктор прячет свою догадку о происходящем — потому что вина, горькая и корявая, какая-то оборванная и скомканная, как листок под его пальцами, наполняла взгляд Джейса, когда тот сидел, далеко отодвинув стул от его кровати и сгорбившись на нем в жалкой позе. Джейс как будто пытался исчезнуть — надеялся потонуть в тени спальни Виктора, спрятать лицо в своих сильных ладонях, и когда он говорил, его голос был надломленным и неуверенным, таким тусклым, каким не был даже в тот момент, когда его последняя надежда рухнула на глазах у Совета и когда двери в Академию закрылись перед ним. От Джейса пахло по-другому — какой-то незнакомый аромат масла, и почему-то Виктору сделалось так тяжело дышать, как будто на грудь опустился еще один металлический молот. Джейс избегал его с того самого дня — но запах вокруг него по-прежнему стоял сладкий, незнакомый Виктору, как будто Джейса, которого он знал, вдруг заменили кем-то другим. Воздух между ними натянулся напряжением, и каждый раз, когда их взгляды сталкивались, Виктору казалось, что он снова видит на дне золотистой радужки скорченное уродство вины. Над ним как будто издевались, обстоятельства последовательно складывались так, чтобы острые углы повседневных фраз вызывали в его груди приступы фантомной боли, чтобы каждый шорох напоминал Виктору о том, как приятно шуршит ткань на брюках Джейса, когда он опирается бедром о стол, и Виктор тогда вспоминал, какими теплыми бывали его прикосновения, с какой отчаянной нежностью он умел прикасаться губами к его оголенной шее, с какой осторожностью и лаской он мог дотрагиваться до холодного железа на его ноге, и какими искренними бывали его общения. Виктор смотрит на Джейса и видит кого-то другого, отрешенного Советника Талиса, мужчину с пустым взглядом и костлявым механизмом вместо сердца. А у Виктора — сердца и вовсе нет. В кабинете стоит сырой и прохладный воздух, в легких скопилось колючее напряжение. Когда Виктор отрывает взгляд от скомканного листа под своими ладонями, он чувствует чужое присутствие, и все пространство вокруг наполняет, как чудовищный поток воды из прорвавшейся плотины, сладкий аромат, запах масла — густой и насыщенный, пряный. Виктору хочется глотнуть воздух, но он не может, и только смотрит, резко обернувшись назад, на человека, застывшего в дверях кабинета. — Я не помешаю, Виктор? — тепло улыбается Мэл Медарда. И Виктору кажется, что он ломается заново.