На грани сна, на грани яви

      Натаниэль просыпается со странным ощущением неправильности происходящего. Всё не то, и всё не так. Он, совершенно потерянный, давит ладонью, вспотевшей от волнения, на грудь с беспокойно бьющимся сердцем внутри, как бы заглушая голос разума, который твердит: она опиум, фантазия, вымысел уставшего мозга. Но Натаниэль знает, что она лучшая. Даже если она — лишь выдумка.       Он закрывает окно, бездумно уставившись на улицу, кишащую людьми. С высоты двенадцатого этажа все они кажутся маленькими и незначительными, не важными ни на грамм. И каждый прохожий ему напоминает её. То лёгкой походкой, то светлыми волосами, то жёлтым плащом, то зонтиком цвета её глаз-океанов. Но всё не то. И не так.       Натаниэль, мазнув расфокусированным взглядом по кипе бумаг с набросками, по листу с коммишенами и по всему тому беспорядку, что правит балом на рабочем столе, вздыхает с тяжестью и, надев серую толстовку с рыжим рисунком пламени, схватив машинально ещё кобальтовую, звёздно-белую и золотисто-солнечную и уверенно запихнув их в рюкзак, в спешке выходит из дома. Мама наверняка спит, а тревожить ему её незачем.       В лицее Натаниэль привычно игнорируется окружающими. Ему это на руку: на последней парте у окна он пытается уснуть, в последние дни весьма часто. Отчего-то не получается. И так его жалкая жизнь совершает очередной виток, подстёгивая желание провалиться в беспробудный сон, в котором будет хоть какой-то смысл.       Проплыв по течению уроков, Натаниэль как-то незаметно оказывается в своей комнате, и его накрывает снежной лавиной апатии, полнейшего безразличия что к невыполненному домашнему заданию, что к незаконченным заказам. Он плюхается в постель абсолютно без чувств и впадает в сон-мечту — его глоток свежего воздуха в тошнотной реальности.       Перед его до болезненного безразличным взором высятся вековые сосны; их тёмно-изумрудные иглы вонзаются в небо, мутноватое от облачной пелены. Утренний туман заботливо нитями покрывает ягодные кустарники, грибы и сосновые шишки, и в этом тумане Натаниэль, как же иначе, замечает прекрасную нимфу, его непревзойдённое вдохновение, его богиню солнца.       — Солнечный Мальчик, что-то ты сегодня рано, — небрежным движением руки она заправляет прядь непослушных, кудрявых от высокой влажности волос. — Колись, уснул по дороге домой?       И Натаниэль бы рад соврать, или глупо рассмеяться, или тупо промолчать, но быть неискренним с ней — выше его сил. Поэтому он произносит с неловкостью:       — Просто хотел увидеть тебя.       Её объятия — его хлопковый рай. Будто огромное маршмеллоу окутывает со всех сторон, утягивая в вязкий сладкий плен. Его ладони ложатся на её спину, несмело скользят по лопаткам, запоминают каждую косточку, впадинку и изгиб. Натаниэль не видит, но она, его воплощение теплоты, кротко улыбается на робкие движения и блаженно прикрывает усталые веки. Как же ей чертовски его не хватало.       В это самое мгновение они не столько стоят, обнимаясь, в лесу, сколько дышат друг другом, забывая о холоде и одиночестве, надеются на хороший исход для обоих. И беспрерывно желают счастья и покоя.       Натаниэль вдруг задумывается: сколько же стоит любовь? Если бы её можно было купить, выходит, самые богатые люди стали бы самыми счастливыми? А бедные, наоборот, — несчастными? Что бы тогда ему, обычному школьнику и художнику-самоучке, осталось? Впрочем, эти мысли быстро покидают его измученный разум. По итогу-то его сейчашней любви не суждено сбыться, и даже будь у Натаниэля все сокровища Вселенной — всё равно не смог бы её удержать.       Девичьи пальцы с утончённым маникюром проходятся небольшими шажками по скуле Натаниэля, слегка царапая и раззадоривая. Он не сопротивляется, лишь поддаётся неведомому порыву, целуя эту восхитительную — теперь он видит — девушку. Поцелуй получается осторожный, веющий перламутровым смущением. Однако стремительно его заменяют более откровенные и горячие. Натаниэль даже пробует на вкус её язык. Горький мёд.       Впервые с их знакомства, всё ещё сжимая чужое тело в крепкой хватке рук, Натаниэль спрашивает нечто чересчур личное, оттого до чёртиков волнующее:       — У тебя есть имя? Я имею в виду...       — Я поняла, — говорит она, отстранившись. — Да, есть, а у какого живого существа его нет? — пожимает плечами, отводя взгляд, точно припомнив что-то очень грустное. — Хлоя.       Что ж, он знает, как к ней обращаться. Хотя бы мысленно. Потому что здесь, в его соулмейт-юнивёрс, она — Королева Солнца.       — Королева Солнца, я... — начинает Натаниэль.       Она прикладывает ладонь к его рту, мол, не нужно, лишнее. Слова действительно в их ситуации излишни. Вместо них Хлоя убаюкивающе зацеловывает невидимые ранки на лице, теле и душе Натаниэля, который порывается сделать то же в ответ, но... засыпает.       Пробуждение приносит глухую боль в сердце — я люблю тебя — покалывание в голове — я люблю тебя — и пылающие губы.       Натаниэль мог бы положить к ногам Королевы Солнца весь мир только ради одного её прикосновения, трепетного и такого нужного. Жаль, что это невозможно. Ведь он её выдумал.